‹…› История феминистского движения на Западе учит нас, что даже в таком, казалось бы, общеженском пункте, как требование политического равноправия для женщин, интересы представительниц различных классов не совпадают. Для пролетарки политическое равноправие — лишь первый этап к дальнейшим завоеваниям: её цель — не женские права и привилегии, а освобождение рабочего класса от гнёта капитализма. Поднимая знамя женского равноправия, пролетарки рассчитывают не внедрять «гармонию и справедливость» в существующий «старый мир», а, наоборот, ускорить его падение.

Невольно приходят на память слова Клары Цеткин, брошенные ею как-то в полемике с феминистками:

«Но мы не хотим того малого, чего добиваетесь вы — женщины буржуазного класса, а вы не хотите того большого, к чему стремятся пролетарки».

На фото: обложка дореволюционного издания книги А.▫М.▫Коллонтай «Социальные основы женского вопроса».

‹…› Остановимся прежде всего на «Союзе Равноправности Женщин». Это, бесспорно, самая влиятельная из существующих у нас феминистских организаций. Она имеет наибольшее «идейное» влияние на направление и характер русского феминизма и притом представляет собою левое, демократическое крыло движения. Когда просматриваешь её программу — «платформу», в первую минуту охватывает чувство умиления перед «радикальностью» требований левых феминисток России. Чего, чего тут нет: от Учредительного Собрания и до амнистии включительно! О всеобщем, равном, прямом и тайном без различия пола, национальности и вероисповедания избирательном праве и говорить, разумеется, нечего. Но прежде чем умиляться и приветствовать этот факт как «отрадное явление», свидетельствующее о чрезвычайной демократичности нашего феминистского движения, полезно отдать себе отчёт в той политической и общественной атмосфере, которая окружала первые выступления равноправок на арене политической борьбы. Нельзя рассматривать программные требования политической организации, не учитывая в то же время общественные настроения момента, диктовавшие ей те или другие положения. «Союз Равноправности» возник в период лихорадочно повышенной деятельности русского общества. Оппозиционные элементы населения, разбуженные первыми раскатами революционной грозы, спешили опереться друг на друга, теснее сплотиться, чтобы дать более надёжный отпор поддающимся и как бы отступающим враждебным силам. То была весна памятного, грозного и величественного 1905 года.

В первое время своего существования «Союз Равноправности» объединял самые разнообразные женские элементы, от солидных буржуазок до «социалисток» включительно; но такова была сила тяготения к организации в русском обществе, что блоковое начало никого не отпугивало и не смущало.

Не успевшее ещё стряхнуть с себя вековую дрёму, навеянную старым режимом, общество чувствовало себя ослеплённым чуть забрезжившей алой зарей на горизонте и с увлечением хваталось за всякую возможность проявления своей «общественности», своей «самодеятельности». То был период расцвета «союзов». «Политические лозунги» реяли в воздухе, покрывая собою все остальные запросы, и чем они были «радикальнее», «крайнее», «революционнее», тем больший отклик находили в сердцах. Классовый антагонизм, ощущавшийся всё острее, по мере того как освободительное движение развёртывалось во всю ширь, как бы заслонялся страстной жаждой всей оппозиции «действовать дружно, заодно». Когда социал-демократия напоминала о его существовании и указывала на естественные границы, разделяющие даже оппозицию на два антагонистических лагеря, «общество», т. е. либерально-демократическая буржуазия, с негодованием отмахивалось от «узких доктринёров».

На первом же женском митинге в Петербурге, 10‑го апреля 1905 г., организованном инициаторшами «Союза Равноправности», режущим диссонансом прозвучали отдельные голоса из рядов социал-демократии, предостерегавшие пролетарок от увлечения буржуазным феминизмом и противополагавшие резолюции феминисток другую резолюцию, исходившую от работниц. Феминистки, настроенные мирно и благожелательно, наивно воображавшие себя призванными объединить, наконец, под одним знаменем «всех» женщин, были искренно разочарованы и опечалены. Несмотря на весь их «демократизм» и «радикализм», резолюцию работниц провалили, и собрание, буржуазных по преимуществу, женщин приняло, разумеется, «свою» резолюцию¹. Подобные столкновения двух миров стали повторяться почти на каждом крупном женском собрании. Тем не менее «Союз Равноправности», долженствовавший обслуживать женщин всех слоёв и классов, организовался тогда же, в апреле 1905 г. Программу свою «Союз» вырабатывал под неумолчный шум пробудившихся к жизни общественных сил. Жизнь шла повышенным темпом: вся атмосфера казалась пропитанной революционным электричеством, скопленным годами. Тревожно и вместе с тем радостно бурлило и женское море. Сто́ит вспомнить то оживление, какое царило в течение всего 1905 г. среди женщин.

«До прошлого (т. е. 1905 г.),— сообщает „Женский календарь“,— вопрос об избирательных правах весьма мало интересовал женщин; по крайней мере, этот интерес решительно ничем не выразился. В то время как в 1903 г. целый ряд земств, начиная с либеральных и кончая самыми консервативными, поднимал вопрос об избирательных правах: одни за активное и пассивное избирательное право, другие за расширение существующих по передоверию прав женщин, последние ничем не проявили своего отношения к этому делу, как будто оно не касалось их насущных кровных интересов. Но вот в прошлом 1905 г. сразу проявился не только интерес к этому вопросу, но необыкновенный подъём и воодушевление, которые без всякой пропаганды, без всякого общего плана и организации, с замечательным единодушием стали обнаруживаться в разных самых противоположных углах нашего отечества»².

Женщины в самом деле не дремали. Петиции, постановления, заявления, воззвания полетели во все концы России. К кому только женщины ни обращались! О чём только ни ходатайствовали свежеиспечённые феминистки. Тут и требование пересмотра гражданского уложения в пользу женщин, и просьба министру внутренних дел о допущении женщин на должность волостного писаря³, и обращение к земствам в надежде получить доступ к местному самоуправлению, и «ходатайство» о принятии женщин на службу в казённые палаты, казначейства, государственные банки и т. д. Но, разумеется, основным требованием являлось политическое равноправие. Не считая петиций, заявлений, ходатайств и т. п. других женских организаций, одно «Русское Женское Взаимноблаготворительное Общество» успело за 1905 г. подать 398 просьб в земские и 108 просьб в городские управы о поддержке требования женского равноправия, разослать 37 запросов в органы местного самоуправления о постановлениях этих последних по вопросу о женском равноправии, отправить 6000 обращений в различные общественные и государственные учреждения, подать 5 генерал-губернаторам, 80 губернаторам, 46 предводителям дворянства ходатайства об оказании поддержки требованиям равноправности женщин, не считая ещё специальных обращений к министрам и даже в «совет министров»⁴. Для крайне осторожного, умеренного и притом равнодушного к политике «Женского Общества» и эти политические наивности являлись своего рода гражданскими актами. Главное же, они свидетельствовали о том, что даже такая архибуржуазная женская организация и та не устояла против освободительного потока и позволила себе договориться до таких крайностей, как требование амнистии и отмены смертной казни⁵.

Женщины во всех концах России шевелились, волновались, напоминали о себе. Перелистайте газеты за 1905 г., и вы чуть не в каждом номере наткнётесь на сообщения о женских митингах, собраниях, резолюциях, обращениях, постановлениях и т. д. Сегодня петербургские женщины посылают совещанию земских деятелей в Москве резолюцию по поводу политического полноправия, покрытую 1208 женскими подписями⁶; завтра кружок московских женщин, по преимуществу педагогический персонал, вносит в московское губернское собрание адрес, прося собрание «возвысить голос за право женщин» и не забывать их при проведении государственных реформ. Польские женщины посылают петицию в комиссию для разработки положения о земских учреждениях Царства Польского, требуя для себя активного избирательного права в будущие земские учреждения. Саратовские женщины организуют весною 1905 г. многолюдный и шумный митинг, затем подают губернскому собранию заявление о необходимости дарования женщинам активного и пассивного избирательного права в органы местного самоуправления. Подобное же заявление направляют в губернское собрание и жительницы гор. Аткарска. Черниговские жительницы присоединяют свои подписи. Другой кружок саратовских женщин направляет заявление с теми же требованиями в городскую управу гор. Саратова⁷. Жительницы Кишинева помещают в газетах письмо, покрытое 102 подписями и заявляющее об их присоединении к требованиям московских и саратовских женщин. Летом 1905 г. на имя городского головы в Москве поступает заявление 955 женщин, требующее от комиссии, избранной городской думой для выработки основного городового уложения, признания принципа всеобщего избирательного права, распространяющегося и на женщин. Воронежские женщины обращаются в губернское земское собрание с заявлением о необходимости предоставить женщинам право участвовать в земском самоуправлении. Женское Взаимноблаготворительное общество посылает приветственную телеграмму тем членам съезда земских и городских деятелей в Москве, которые высказываются за распространение и на женщин избирательных прав. Минские жительницы устраивают многолюдное женское собрание, на котором выносят резолюцию о необходимости улучшения положения женщины и уравнения её в гражданских и политических правах с мужчинами.

Женские митинги происходят в Петербурге, Москве, Одессе, Саратове, Ялте и др. городах. Всюду на митингах раздаются голоса и представительниц крайних политических партий. Умеренные голоса покрываются хором призывных и боевых лозунгов, проявлениями энтузиазма и веры в близость победы. Вопрос о политическом равноправии женщин тесно связывается с освободительной борьбой всего народа. Учредительное Собрание, семичленная избирательная формула, четыре свободы, амнистия политическим — на меньшем женщины не желали тогда мириться.

Такова была политическая атмосфера, в которой зародился «Союз Равноправности»; впрочем, и все остальные либерально-буржуазные и буржуазно-демократические организации того времени не выставляли более умеренных требований. О цензовом представительстве буржуазная оппозиция в период процветания «Союза Союзов» не желала и слышать. Можно ли удивляться, что «Союз Равноправности», желавший собрать под единым знаменем возможно более широкие круги женского населения, формулировал свои основные лозунги, подчиняясь требовательному голосу демократии?

Своею целью «Союз» выставляет в параграфе первом «Устава»: «содействовать общему политическому освобождению и добиваться уравнения прав женщин с мужчинами». Задача — широкая, выходящая из рамок обычных феминистских организаций. Но потому именно, что «Союз» ставил своею целью «содействовать общему политическому освобождению страны», ему и приходилось считаться с запросами и требованиями, выдвигаемыми политическим моментом. Рассматривая эти устарелые документы «Союза», его платформу и «Устав»,/cite>, не следует упускать из виду, что многие пункты, включённые в них под влиянием совершенно исключительных исторических событий, теперь утратили своё значение для членов союза и если не вычёркиваются, то только потому, что по молчаливому соглашению считаются якобы не существующими.

Но отнесёмся к программе «Союза» как к документу, не утратившему ещё своей действительной силы, и посмотрим, могли ли женщины рабочего класса без ущерба для своих классовых интересов сгруппироваться вокруг «радикального» знамени «Союза» в то время, когда это знамя ещё не утратило яркости своей окраски, когда цвета его ещё не полиняли.

«Платформе» «Союза» предпосылаются следующие considérants:

«Принимая во внимание, 1) что при современном режиме женщина является политически существом вполне бесправным, что борьба за права женщины неразрывно связана с политической борьбой за освобождение России, 2) что бесправие женщин, составляющих большую половину населения при условии политического освобождения одних мужчин задержит как экономическое развитие страны, так и рост политического сознания народа, мы…» и т. д.

Затем следует ряд основных требований. Просмотрите внимательно этот документ. Есть ли в нём хоть единый намёк на намерение «Союза» вести борьбу за освобождение женщины рабочего класса не только от политического или гражданского бесправия, но и от худшего зла современного общественного уклада — от цепей и гнёта капитализма? С первых же своих шагов «Союз» ограничил свою деятельность политическими задачами. Это подтверждают и сами равноправки: «Союз» не претендует вовсе на роль борца за экономическое освобождение женщины; его задача гораздо скромнее: «добиться уравнения прав женщин при выборах во все законодательные учреждения и при пересмотре гражданского кодекса». Большего «Союз» и не требует.

Но как же женщине рабочего класса отделить борьбу за политическое равноправие от борьбы за своё экономическое освобождение, если обе формы борьбы постоянно скрещиваются, дополняя друг друга, сливаясь воедино? Когда женщина рабочего класса отстаивает свои политические требования, она приближает вместе с тем и час своего экономического освобождения; и наоборот, дружно защищая свои экономические интересы против эксплуатации капитала, она прокладывает путь к своей политической эмансипации. Феминистки предлагали ей покинуть прежний путь общеклассовой борьбы, строго отделить друг от друга интересы экономические и политические, защищая первые, если уж на то пошло́, в рядах своего класса, вторые же — под знаменем феминистских обществ⁸. Но с какой стати пролетарке было бросаться в объятия равноправок для защиты своих политических интересов? Разве «Союз» обещал какие-либо чрезвычайные блага женщинам в этом отношении? Что требовал первый пункт платформы «Союза», определявший политические его лозунги:

«Немедленный созыв учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, тайного избирательного права, без различия пола, национальности и вероисповедания, с предварительным установлением неприкосновенности личности, жилища, свободы слова, печати, собраний и союзов, восстановление в правах всех пострадавших за политические и религиозные убеждения».

Мы говорим «в прошедшем времени» о «Союзе», так как в настоящем решительные его desiterata фактически давно отменены и заменены более скромными пожеланиями. Что же именно осталось от прежних требований «Союза»?

Политическая физиономия союза, как и всякой буржуазно-либеральной организации, менялась вместе с изменением общественной атмосферы. Чем громче становилось рычание реакции, тем умереннее делались наши «левые» равноправки. Ничего не значит, что официально прежняя программа «Союза» не отменена; определять характер организации приходится не только по её программным заявлениям, но ещё в большей мере по практическим её выступлениям, по тем симпатиям, какие она выражает. А симпатии «Союза» вырисовываются всё ярче и отчётливее…

Если в первое время своего существования «Союз» ещё высказывал некоторое тяготение к рабочей партии и кокетничал с «социализмом», то по мере работы «самоопределения» «Союза» симпатии к пролетариату тухли, тяготение же к буржуазному либерализму усиливалось. «Союз» кичился тем, что представляет собой «внеклассовую», «внепартийную» организацию, как всегда и всюду кичатся этим феминистки; он сам хвастался тем, что в период революционных бурь с одинаковым «беспристрастием» поддерживал все виды оппозиции — то буржуазно-либеральную, то буржуазно-демократическую, то, наконец, пролетарскую — одним словом ту, которая в данное время и в данном месте представлялась ему более «важной»⁹. Тем не менее в первые месяцы своего существования он делал несомненные авансы социалистическим партиям, правда не зная в точности, на которой из двух остановить свой выбор. На октябрьском съезде «Союз» высказался за «желательность единения с социалистами, так как интересы рабочих партий по отношению к современному экономическому строю совпадают с интересами женщин»¹⁰. Заявление это весьма решительного свойства — оно позволяет предполагать со стороны равноправок понимание связи, существующей между борьбой пролетариата за своё освобождение и борьбой женщин за их права. Но не следует никогда торопиться с выводами. При каких обстоятельствах происходил второй делегатский съезд равноправок? Он совпал с бурными днями московской жизни, в момент подъёма волны великой октябрьской забастовки. «Жизнь шла ускоренным темпом — констатируют в своём 3‑м бюллетене сами равноправки,— в воздухе чувствовалась гроза; нервы были напряжены до крайности; это настроение не могло не отразиться на работах, съезда, но оно же внесло в него и биение пульса жизни». Кто определял тогда настроение? На чьи силы возлагало общество свои надежды? Чья мощь впервые развёртывалась перед изумлёнными и даже обрадованными взорами буржуазной оппозиции, не успевшей ещё схватить «теневые стороны» пролетарского движения? Не считаться тогда с народными массами — значило проиграть сражение, отказаться вперёд от всяких шансов на успех. Приходится удивляться не тому, что на своём октябрьском съезде равноправки заговорили вкрадчивым голоском, любезно кивая пролетариату как «союзнику»,— гораздо типичнее тот факт, что, несмотря на это заигрывание и кокетничание с «социалистическими» партиями, съезд постановил поддерживать и другие демократические организации, имевшие в своей платформе требование политического равноправия женщин, и «воздерживаться от вступления лишь в те партии», которые этого пункта не выставляли¹¹.

Если бы «Союз» серьёзно тяготел в сторону «социалистических» партий, если бы его заявления в самом деле были искренними, такое «добавление» к принятому постановлению, добавление, уничтожающее самое решение, разумеется, не было бы возможно. Наконец, что мешало «Союзу» сойтись теснее с рабочей партией, серьёзно предложить ей своё сотрудничество, составить как бы специальный отдел для обслуживания интересов женской демократии? Быть может, равноправок отпугивала тактика социал-демократии? Ничуть не бывало! О, равноправки любили в те времена щеголять своей «революционностью»: Учредительное Собрание, бойкот Думы, вплоть до «самых активных выступлений» — равноправки ни перед чем не останавливались. Что же мешало их сближению с рабочей партией? Инстинктивное сознание классового антагонизма, розни, основных экономических интересов. Отвращение к рабочей партии росло по мере постепенного, но неуклонного поправения «Союза». Шаги «вправо» сделаны были Союзом уже в первый год своего существования, и в какой год — 1905‑й!

Уже в мае 1906 г. на делегатском съезде «Союза Равноправности» возникает вопрос о пересмотре платформы — главным образом всего первого пункта, где говорится об учредительном собрании. Раздаются голоса, высказывающиеся вообще за уничтожение политической программы «Союза»; мнение это мотивируется тем, что освободительные тенденции союза «висят гирей на его правых членах, неразвитых, запуганных, действуют на них удручающе». Г‑жа Л. Гуревич находит, что главным препятствием для вступления в «Союз» многих членов служит именно первый пункт; г‑жа Клирикова и Констанцева натаивают на перенесении центра тяжести программы с освободительного движения на женские избирательные права с сохранением только минимума политических требований¹².

Когда обсуждался вопрос о чрезмерном политическом радикализме «Союза», отдавали ли себе почтенные делегатки отчёт, кого, собственно, отпугивает от «Союза» его политическая программа — буржуазных ли «дам» или женщин рабочего класса? Разумеется, не последних. И тем не менее, не взирая на постоянные вздохи о том, что в «Союзе» мало пролетарок, что надо «демократизировать» его, привлекать «младших сестёр», при пересмотре даже чисто политических требований о них опять забыли… Такова уж логика либеральной буржуазии!

Большинство голосов на съезде высказалось, однако, за сохранение программы в неизменном виде. Но не следует переоценивать и этот факт: полезно снова вспомнить, при каких политических обстоятельствах происходил майский делегатский съезд.

Первая Дума переживала свой медовый месяц; бодрое настроение, полное надежд и иллюзий, окрыляло оппозиционные элементы; реакция прятала свои когти. Феминистки чувствовали себя настроенными особенно торжественно и горделиво: они совершали свой первый «гражданский акт», подавая две петиции в Государственную Думу — одну от «Женского Общества», другую от «Союза». Отступление от своей прежней программы было политически невозможным. Тем характернее, что, несмотря на всю торжественность минуты, политические лозунги «Союза» возбудили нападки и сомнения.

Весьма поучительно то, что именно на этом съезде рядом с прениями по вопросу о пересмотре программы посыпались на «Союз» обвинения за его слишком деятельное участие в общеосвободительной борьбе. Члены «Союза» как будто совершенно забывали первый параграф своего устава, забывали, что целью «Союза» является не только борьба за равноправие женщин, но и «содействие общему политическому освобождению». Г‑же Чеховой, ныне редактору «Союза Женщин», пришлось отражать эти нападки и доказывать, что участием в общеполитической борьбе «Союз» не нанёс никакого ущерба женскому делу¹³. Чувствовалось, что «Союз» начинает принимать всё более и более узкофеминистскую окраску. Делегаты съезда бросали упрёки «Союзу» за его «расплывчатую» деятельность, за неумение упорно отстаивать и проводить свою основную задачу — борьбу за женские права.

«В деятельности других союзных организаций,— говорил один из присутствовавших — чувствуется своя особая характерная физиономия, а у „Союза Равноправности“ этого нет, в его отчётах ничего не слышно о борьбе за женское равноправие. Между тем вопрос этот должен быть решён теперь же; иначе он грозит быть отложенным на долгое время».

Г‑жа Волькенштейн находит излишним расходовать силы «на организацию столовых, помощь голодающим, заключённым, безработным и т. п. и предлагает беречь силы и тратить их лишь на агитацию за женские права ввиду важности текущего момента». В том же духе говорит и г‑жа Л. Гуревич. Она упрекает членов союза за боязнь показаться феминистками:

«Виновато в этом недостаточное развитие логики и аргументации у женщин, кроме причин чисто психологических. Виноваты в этом и русские социал-демократы: сам Бебель не боится женского вопроса, тогда как русские социал-демократы ставят его с неуместными полуулыбками и усмешками» (когда и где?). «Нужно ясно сознавать глубокую связь, существующую между женским вопросом и революционным движением; оставив нерешённым женский вопрос, мы оставляем лазейку реакции. „Союз Равноправия“ должен защищать не только свои права, но и права всего народа»¹⁴.

Последние утверждения г‑жи Гуревич вполне справедливы; можно лишь удивляться политической близорукости тех членов «Союза», которые в такой революционный период предлагали воздерживаться от какого бы то ни было участия в общем движении и сосредоточивать деятельность на отстаивании исключительно узкоженских требований. В бурный, революционный 1905 г. «Союз», действительно, выходил из берегов чисто женского движения; могучая волна народного волнения увлекала за собою вместе с остальными оппозиционными организациями и наших равноправок. Но следует ли поставить в вину «Союзу» его отклонение от прямых задач феминизма? Неужели ярые феминистки воображают, что «Союз» принёс бы большую пользу делу женского политического освобождения, если бы он отгородился от общей освободительной борьбы народа и стал бы, подобно сороке Якова, твердить лишь о пользе женского равноправия? Отчёты «Союза Равноправности» с мая 1905 г. по май 1906 г. полны указаний на вспомогательную его роль в общем движении и общей борьбе за реформу государственного строя. Отделения союза организуют в различных местах помощь безработным и бастующим рабочим, открывают столовые, организуют санитарные отряды и пункты (оказавшиеся нелишними при столкновениях с чёрной сотней), оказывают помощь политическим ссыльным и заключённым, принимают участие в манифестациях (напр., в Москве на похоронах Баумана, всегда равноправки несли своё знамя с лозунгом «Всеобщее избирательное право без различия пола»), собирают деньги на поддержку движения. Особенной активностью проявило себя московское отделение «Союза» — через его руки за год прошло более 10 тыс. рублей. Оживлённо работало и отделение в Твери, сосредоточив свои усилия главным образом на оказании помощи безработным. Большинство отделений, захваченных важностью совершающихся политических событий, перед которыми отходила на второй план защита чисто женских интересов, отдавались вспомогательной работе в освободительном движении, верным чутьём угадывая, что победа «женского дела всецело зависит от исхода общенародной борьбы».

Бюро Союза также не бездействовало; рядом с рассылкой 11 приветствий — финляндскому Сенату и финляндским женщинам (после включения Сенатом в законопроект новой избирательной системы слов «без различия пола»), Бебелю (по поводу внесения в прусский ландтаг предложения избирательной реформы, включавшей и женщин) — встречаются и выступления «Союза» на общеполитической почве. Не было почти ни одного крупного явления общественно-политической жизни России, не было почти ни одного крупного факта освободительного движения, на который бюро «Союза» не откликнулось бы в той или иной форме¹⁵.

Неужели политическая деятельность «Союза» заслуживала порицания со стороны некоторых его членов? Не свидетельствовала ли она, наоборот, о политическом чутье, присущем в известной доле даже узким поборницам «одного лишь женского равноправия»? Уклонение «Союза» от прямой задачи, то, что он постоянно выходил из намеченных рамок феминизма, отдавая дань общеполитическим стремлениям, свидетельствует лишь о том, что борьба за женские политические права так тесно связана с борьбой общедемократической, что отделить, отмежевать одну от другой нет никакой возможности. Не потому, конечно, восставали равноправки на своём майском съезде против «подсобной деятельности» союзных отделений в общеосвободительной борьбе, что это будто бы отвлекало силы феминисток от их прямой задачи, а потому, что «революционизм», которым они гордились в период ярких вспышек революции, утрачивал в их глазах прежнюю привлекательность и мешал вовлечению в «Союз» более «солидных» и мирно настроенных женских буржуазных элементов.

Прогрессирующее поправение «Союза» заставило незадолго до майского съезда в Петербурге отколоться от него левое крыло, тяготевшее к «социалистическим партиям». «Союз» не огорчился этой утратой. На съезде, правда, попробовали по этому поводу возбудить снова речь об отношении равноправок к социалистическим партиям, но собрание побоялось углубить этот щекотливый вопрос. Достаточно того, что «Союз» воздал должное социал-демократии за её «идеалистическую (?) проповедь» женского равноправия. Впрочем, г‑жа Чехова в числе заслуг «Союза» упомянула между прочим, что под его влиянием социал-демократы «изменили своё отношение к женскому вопросу: они уже более не утверждают, что равноправие женщин возможно осуществить лишь при социалистическом строе; на митингах и массовках они теперь повсеместно говорят о равноправии женщин»¹⁶. Что это: сознательное ли извращение фактов или наивное невежество? И то и другое одинаково недопустимо для лица, состоящего в числе лидеров определённого общественного движения.

Если до конца 1905 г. «Союз» сколько-нибудь ещё считался с социал-демократией, то после ряда событий, проведших резкую демаркационную линию между стремлениями буржуазии и рабочего класса, страх перед возможной «диктатурой пролетариата» заставлял равноправок с ужасом отшатываться от всех опасных союзников. Уже при выборах в первую Государственную Думу многие отделения «Союза» открыто поддерживали кандидатов народной свободы¹⁷. Когда же на майском делегатском собрании зашла речь о том, чтобы установить с депутатами Государственной Думы правильные сношения, и возник вопрос, с которой из фракций связаться, то от членов «Союза» стали поступать различные предложения — «обратиться в кадетскую партию, в трудовую группу, установить сношения сои всеми оппозиционными партиями», но о представителях рабочих не было и речи, хотя ко времени подачи петиции в Думу, они уже организовались в особую фракцию. Равноправки в конце концов передали петицию непосредственно в комиссию равноправия: очевидно, «Союзу» не хотелось связывать свои выступления с чуждой по духу и тенденциям партией.

Что «Женское Взаимноблаготворительное Общество» избрало «кадет» выразителями требований женщин, что проф. Петражицкому вручена была петиция «Женского Общества» — это, вполне естественно; политические симпатии «Женского Общества» слишком очевидно клонятся вправо и, быть может, если бы октябристы обещали своё содействие женщинам, «Женское Общество» с ещё большей охотой обратилось бы к ним. Но что «Союз Равноправности», претендующий на политический радикализм, осторожно обошёл крайние партии, это факт характерный, который нельзя упускать из вида, оценивая сущность этой женской политической организации.

В мае 1907 г. «Союз» снова обратился с петицией уже во вторую Государственную Думу и, несмотря на то, что, по утверждению самих равноправок, большинство из 20 тысяч подписей под петицией принадлежало пролетаркам, петиция была направлена в трудовую группу. На этот раз отсутствовало даже прежнее оправдание: социал-демократическая фракция не только существовала в Думе, но пользовалась и влиянием, и престижем. Однако так велика была враждебность к представителям рабочего класса со стороны равноправок, что они предпочли связать свои выступления даже с маловлиятельной группой трудовиков второй Думы, лишь бы не вступать в активные сношения с представителями рабочих.

Обращение в трудовую группу было последней данью, отданной «Союзом» демократическим традициям. По мере роста самоопределения симпатии равноправок, членов «Союза», всё отчётливее склонялись в сторону кадетизма; одновременно возрастала и враждебность к «крайним партиям». В марте 1907 г. произошло как бы официальное провозглашение «духовной унии» между «Союзом» и кадетами. На многолюдном митинге, организованном «Союзом» в Петербурге, в Соляном Городке, выступали одни кадетки; приглашённые в качестве ораторов члены Государственной Думы принадлежали преимущественно к кадетской партии; депутатов от рабочей партии, разумеется, не было. И речи докладчиц, и весь облик публики носили вполне «благопристойный», «дамский» характер. Устроительницы митинга позаботились о том, чтобы «крикливые» крайние не внесли диссонанса в гармонически настроенное собрание, и были крайне раздосадованы выступлением одного из членов партии.

В начале 1908 г. члены того же «Союза» основали «Женский политический клуб» с ярко выраженной «кадетской» окраской. В клубе ведётся чисто кадетская пропаганда; в нём выступают наиболее видные деятели кадетской партии; связь между клубом и кадетами очевидна. Правда, клуб действует не под флагом «Союза равноправности», и более левые элементы равноправок подчёркивают это обстоятельство, намекая, что они, дескать, в кадетизме неповинны. Однако не только устройство клуба, но ещё в гораздо большей степени и вся деятельность, весь дух «Союза» свидетельствуют о трогательном единении его с буржуазным либерализмом.

Чтобы убедиться, как велика эволюция, совершившаяся с «Союзом» со дня его образования и до появления собственного периодического органа, достаточно перелистать первые бюллетени «Союза» и просмотреть статьи в его новоиспечённом органе. Если в первые месяцы своего существования «Союз» старался уверить, что под его знаменем могут идти представительницы самых крайних политических течений, то уже в 1907 г. сам старательно отмежёвывается от них и даёт понять, что не разделяет их крайностей и узости. Разумеется, и тактику свою «Союз» приспособил к своим более умеренным настроениям.

«Мы далеки от наивного и близорукого феминизма,— говорит передовая статья „Союза Женщин“ (№ 2 за 1907 г.),— который мечтает разрешить женский вопрос вне связи с общими политическими и социальными вопросами, уравнять права с мужскими независимо от общего правового и социального равенства. Тактика нашей борьбы за равноправие женщины неизбежно должна меняться во многих своих частностях — в зависимости, напр., от условий общенародной борьбы. Так, широкий идейный размах в работах 1‑й Государственной Думы заставил нас взяться за пересмотр всех русских законов, связанных с вопросом о женском равноправии, и предложить соответственной думской комиссии выработанный нами законопроект правового уравнения женщины. От первой Государственной Думы, поставившей вопрос о всеобщем уравнении в правах, можно было ждать и радикального разрешения женского вопроса. Работы второй Государственной Думы уже не носили того широкого и идейного характера, как работы Первой»¹⁸.

Не думайте, однако, что «Союз» в порыве «прекраснодушия» в самом деле отказывается от руководительства пролетаркой, что он серьёзно хочет оставить её «бороться за свои права в рядах сознательного пролетариата». В том-то и беда, что равноправки прекрасно чувствуют, прекрасно понимают, что если они хотят быть силой, с которой приходится считаться и обществу, и партиям, и правительству, то прежде всего им следует завербовать достаточное количество «младших сестёр» под своё феминистское знамя, и тогда, опёршись на них, веским тоном потребовать удовлетворения своих женских запросов. Отсюда двойственность в отношении к женскому пролетариату, к его задачам, стремлениям, борьбе — двойственность, характерная и в иностранном феминистском движении. С одной стороны, нескрываемая враждебность к социал-демократии, к её задачам и целям, какая-то кипящая озлобленность против всего, что связано с рабочей партией, с другой — заимствование от неё ряда требований, постоянная «игра» с понятиями и запросами близких сердцу пролетарок. Послушайте, как говорят равноправки в «Союзе Женщин» о своих задачах и вы поймёте, что своим сладким пением они подобно сиренам желают завлечь в свои сети политически неопытных и наивных женщин рабочего класса:

«Впереди всех намеченных нами задач перед нами должна стать задача популяризировать идею участия женщин во всеобщем избирательном праве. Только такое народное представительство, при котором женщина-законодательница станет рядом с законодателем-мужчиной, может сбросить ярмо социального рабства и освободить от него человечество. Только при участии политически равноправной женщины может быть осуществлён идеал социализма»¹⁹.

В своей речи на Амстердамском конгрессе представительница «Союза Равноправности» ещё яснее подчёркивала «социалистические» задачи «Союза»:

«Нам слишком часто приходилось слышать от социал-демократов, что женское движение есть чисто буржуазное движение, что оно служит интересам только буржуазных женщин, что оно добивается только политических прав и что, как только эта задача будет достигнута, женщина-пролетарка будет угнетаться политически свободной буржуазной женщиной так же, как теперь угнетается политически свободный пролетарий политически свободным буржуа. Не знаю, искренно ли они убеждены в этом или же это у них во всяком случае малопродуманная тактика. Мы же должны в интересах единения выяснить этот вопрос. Без этого единения великая цель женского движения — равенство и справедливость в человеческих отношениях — долго ещё не будет достигнута. Мы должны обнародовать своего рода манифест, дабы невозможно было расколоть женское движение и помешать его работе». «Избирательное право не есть конечная цель женского движения. Оно — только ближайшая цель, средство, рычаг к достижению главной цели. Главная же цель заключается в том, чтобы при участии женщин в общественной и государственной жизни внести справедливость в человеческие отношения, положить конец делению людей как животных на классы; внести братство между народами и упразднить навсегда вооружённый кулак и взаимное истребление»²⁰.

Не правда ли, получается впечатление, будто «Союз» является сторонником осуществления идеалов социализма? При всей своей ненависти к социал-демократии равноправки всё же держатся за краешек социалистического знамени. Отречься от социализма — значит открыто признать свою принадлежность к буржуазному миру, значит наверняка оттолкнуть от себя тот женский элемент населения, о привлечении которого приходится особенно хлопотать, Ведь «Союз» не теряет надежды собрать под своё знамя и женскую демократию²¹. Положение равноправок при таких условиях весьма затруднительно, но выход имеется: обрушиться со всей ненавистью на ортодоксальный марксизм и провозгласить себя сторонниками «ревизионизма», благо под это расплывчатое понятие могут подойти всякие эклектические теории и притом, что самое существенное, открывается возможность отрицать принцип классовой борьбы.

«Там, где ортодоксальный марксизм усматривает только бесповоротное течение стихийного процесса, направляемого экономическим движением, критический социализм видит широкую арену борьбы не только всё подчиняющих экономических двигателей, но и самодовлеющих психических импульсов». «В противоположность ортодоксальному марксизму, призывающему к разрушению хотя бы и в отдалённом будущем создавшихся путём долгого исторического процесса общественных устоев, критический социализм стремится к их пересозданию; орудие, которое избрал критический, социализм, средство, которым он надеется достичь своей цели,— это культурно-правовая борьба, это широкий демократизм. Не только путём экономической борьбы, не только путём обострения классового инстинкта, не криками вражды и проповедью захвата, но путём долгой и упорной культурно-просветительной работы, путём пробуждения правосознания, путём широкого социально-экономического реформаторства будет достигнута та высокая степень культуры и власти, таящая в себе залог нового творчества, которая вместе с тем явится переходной ступенью от демократии к социализму»²².

Итак, «широкий демократизм» — вот лозунг, незаметно подставляемый вместо «социализма»; «культурно-просветительная работа» и мирный путь широкого социального реформизма» — вот замена для «криков вражды и проповеди захвата». Одним словом, неприятный факт классовой борьбы устраняется и заменяется более отвечающим целям «Союза» мирным и дружным сотрудничеством всех женщин… Путь к социализму, очищенный от всех острых камней, намеренно наваливаемых на него социал-демократией, обращается в приятную и вовсе не опасную дорожку, постепенно и незаметно ведущую человечество к отдалённой, но, право же, недурной цели — социалистическому строю… Социалистические идеалы сами по себе не страшны; «опасными» их делает лишь социал-демократия — эта беспокойная, нетерпимая, пылающая ненавистью ко всему буржуазному партия. И «Союз» отвечает ей искренней враждебностью; он в своём классовом ослеплении готов даже возводить на неё всевозможные небылицы и напраслины, уверяя, например, что «очень многие и притом весьма искренние сторонники идеи равноправия… относятся вполне отрицательно к так называемому женскому движению, к стремлению женщин к частичному удовлетворению своих требований и созданию женской политической организации. Они связывают разрешение женского вопроса с моментом ликвидации современного политического строя и заменой его строем социалистическим и призывают женщин к совместной с ними борьбе за экономическое освобождение всех трудящихся масс»²³.

Напомним здесь также кстати, как представительница «Союза Равноправности» на Амстердамском конгрессе указывала на то, что «социал-демократы предпочитают сделаться при содействии женщин господами положения и тогда только помиловать нас», и далее, что «за исключением Бебеля и некоторых других выдающихся людей, понявших истинные интересы человечества и имеющих мужество бороться за них, партия в общем была нерешительной и скорее враждебной, чем благосклонней к нам»²⁴.

Интересно было бы только знать, где это «Союз Женщин» черпал сведения о том, что эта партия «вполне отрицательно относится к так называемому женскому движению» и что она связывает разрешение женского вопроса «с моментом ликвидации современного политического (?) строя и заменой его социалистическим», что партия скорее «враждебна» к женщинам и т. п. За отсутствием реальных данных, свидетельствующих о враждебности этой партии к женскому освободительному движению, равноправкам приходится прибегать к сложным логическим построениям, из которых будто бы удаётся вывести, что ортодоксальный марксизмом «агитация в пользу женского равноправия не оправдывается, как и всякая другая агитация, в основе которой лежит правовая идея, как всякое другое движение, расходящееся с ним в понимании историко-экономического развития и в оценке основных его факторов. Это пренебрежительное и подчас враждебное отношение к женскому движению вытекает из основной его догмы и теоретических построений вполне естественно и даже логически»²⁵. Борьбу буржуазных женщин за свои узкоклассовые права и привилегии равноправки умышленно отождествляют с борьбой женщин рабочего класса за действительно всестороннее освобождение женщины и, сделавши эту замену, с лёгким сердцем упрекают рабочую партию за её нежелание аплодировать их стремлениям упрочить господство буржуазной женщины рядом с мужчинами буржуазного класса…

Наши равноправки, впрочем, поступают по рецепту своих заграничных товарок. И заграницею более радикальное крыло феминисток не прочь помечтать о будущем социалистическом строе; и там совершается подмена классовой борьбы сотрудничеством женщин; и там, ополчаясь на рабочую партию и вступая во всё более и более тесное сотрудничество с либеральной буржуазией, феминистки продолжают манить к себе пролетарок и убеждать их, что теория классовой борьбы — «устарелая и ненаучная доктрина». Эта двойственность в характере феминистских организаций — самое опасное их свойство, опасное для менее сознательных слоёв женского пролетарского населения. Если бы «Союз» имел смелость признать себя организацией, обслуживающей исключительно буржуазных женщин, организацией, преследующей цели демократические и не претендующей на роль руководительницы женского пролетариата, его можно было бы только приветствовать как лишнюю оппозиционную организацию. Но хотя «Союз» фактически и порвал уже давно те немногие нити, которые в первые дни его существования ещё связывали его с народными партиями, хотя он на деле придерживается заявления одной из видных немецких феминисток «классовую политику социал-демократии мы, женщины буржуазного класса, не можем поддерживать», однако социалистического плаща, наброшенного на себя ещё в 1905 г., «Союз» пока не желает снимать. И с этим фактом приходится считаться: умышленное затушёвывание равноправками своей классовой физиономии может нанести большой вред женскому пролетарскому движению. Поэтому надо приложить все старания, чтобы сорвать с левых феминисток социалистическое покрывало, которое они на себя набрасывают и раскрыть истинную буржуазную физиономию этой «внеклассовой» и «внепартийной» женской организации. Не затушёвывание классовых стремлений различных социальных групп, борющихся за своё освобождение женщин, а отчётливое разграничение этих стремлений и задач может принести наибольшую пользу женщинам рабочего класса.

Если пролетаркам не может быть места в организации, которая, разрывая знамёна рабочей партии, продолжает размахивать лишь обрывками этих знамён для привлечения легковерных и наивных женских сердец, то ещё меньше общности существует у женщины рабочего класса с другой женской политической организацией — «Женской прогрессивной партией». Как уже было сказано, партия эта в политическом отношении стоит правее «Союза» и носит ещё более ярко выраженную печать буржуазного феминизма. Политические пожелания прогрессисток, разумеется, скромнее пожеланий «Союза». Программа прогрессисток устраняет вопрос о борьбе за общее политическое освобождение и прямо ставит своею задачей борьбу за политическое равноправие женщин. Исходя из того положения, что «политическое равноправие является одной из главных причин порабощения женщины», прогрессистки, конечно, и не заикаются о борьбе с существующими экономико-социальными отношениями, в ещё большей мере, чем политическое бесправие, отягчающими и пригнетающими женщин. Политическое и гражданское равноправие — таков лозунг прогрессивной партии.

Как же определяет «Женская прогрессивная партия» политическое равноправие женщин? Каковы выдвигаемые ею требования?

«Избрание народных представителей всеми гражданами, достигшими 25-летнего возраста, без различия пола; предоставление всем гражданам независимо от пола активных и пассивных избирательных прав; организация местного самоуправления на тех же началах, на каких покоится народное представительство».

Итак, мы видим, что программа прогрессисток включает требование всеобщего избирательного права для граждан, которым исполнилось 25 лет. Но почему прогрессистки не детализуют своих требований? Почему умалчивают они о том, понимать ли под «предоставлением всем гражданам пассивных и активных избирательных прав» прямое и равное голосование?

Если судить по физиономии «партии», по духу, её проникающему, то прогрессистки, будучи искренними, должны были бы высказаться в своей программе либо за двустепенные выборы, либо за неравное цензовое представительство. Двустепенные выборы прекрасно отфильтровывают непригодные к «высшей политике» элементы общества и всего вернее обеспечивают «цвету современной культуры» — буржуазной интеллигенции — место в народном представительстве. Повышение возраста избирателей с 21‑го до 25‑ти лет показывает несомненную тенденцию «женской партии» внести хотя бы с этой стороны ограничительное начало при определении правоспособности граждан. Как бы ни старались уверить нас прогрессистки, что они даже и мысли не допускают об ограничении чьих бы то ни было прав²⁶, повышение возрастного состава избирателей выдаёт их цензовые симпатии; это возрастное ограничение является ведь тоже цензом, всей тяжестью ложащимся на рабочий класс, где сознательная жизнь человека начинается значительно раньше и где политическое самоопределение развивается интенсивнее в более молодом возрасте. Осторожная формулировка основного требования программы «женской партии» тем характернее, что вырабатывалась она в повышенный период политической жизни России, весною 1906 года, когда радикализм политических лозунгов не мог ещё звучать диссонансом с окружающей мертвящей действительностью.

Поражает в программе прогрессисток крайне туманная формулировка и другого существенного требования: гражданского равноправия женщин. Пункт программы гласит:

«Существующие законы, уголовные и гражданские, должны быть пересмотрены при участии женщин».

Ни слова об основах этого пересмотра, а между тем это требование всего ближе должно бы захватывать интересы именно женщин крупной буржуазии — членов «женской партии». «Союз равноправности» не только определённее высказался, но и практически больше сделал по этому пункту: с помощью специальной юридической комиссии он пересмотрел весь свод русских гражданских законов и внёс в соответствующие места поправки в смысле уравнения гражданских прав обоих полов²⁷. Работа эта передана была в подкомиссию по равноправию первой Государственной Думы, и таким образом равноправки оказались активнее прогрессисток в этом отношении. А между тем «Женский Вестник» посвящал особое внимание гражданскому равноправию женщин и можно было ожидать, что хотя на этот раз прогрессистки сбросят свою обычную инертность и не только на словах, но и на деле постараются «отстоять» принципы гражданской равноправности женщин. Прогрессивная женская партия — это пока слабая и пассивная политическая организация, бессильная защищать какие бы то ни было пожелания и запросы женщин. Быть может, поэтому-то она и не пережила той политической эволюции, какую проделал «Союз».

Ещё до официального образования партии часть феминисток умеренного направления группировалась вокруг «Женского Вестника», руководимого д‑ром Покровской. «Женский Вестник» никогда не отличался политическим радикализмом и ухитрялся даже в октябрьские дни сохранять свой «беспристрастный» тон и своё «критическое» отношение к движению народных масс; он сумел в период наиболее горячих революционных схваток сохранить в целости и невредимости свой узенький кругозор буржуазного феминизма, и никакие «политические бури» 1905—1906 годов не заставили его горячее откликнуться на мировые события, совершавшиеся вокруг него. Даже «Хроника» «Женского Вестника» в богатый общественными переживаниями 1905 г. по-прежнему носила совершенно специфический, «дамский» характер. Точно весь мир замкнулся в узкодамских запросах; точно великая борьба за народное освобождение, борьба, захватывавшая, между прочим, тысячи, десятки тысяч женщин не касалась представительниц феминизма. Вопросам жизни работниц отводилось, разумеется, минимальное место. Впрочем, «Женский Вестник» тогда, как будто, и не претендовал на союзничество и сотрудничество с пролетарками.

Если «Женский Вестник» и реагировал на окружающие события, то с совершенно своеобразной стороны: этот классово-буржуазный орган уже тогда открыто ополчался не только на тех, кто боролся за политическое переустройство страны, но даже и на тех, что стремились забастовками улучшить своё положение:

«Мы преклоняемся,— говорит „Женский Вестник“,— перед геройством отцов и мужей, но вместе с тем утверждаем, что они геройствуют, главным образом, не за свой счёт, а за счёт матерей и жён. В самом деле, рабочий бежит от стонов своей голодной семьи из дома. Он находит себе утешение в своём увлечении борьбой, в кругу товарищей и друзей, а то пойдёт в кабак напьётся, и, вернувшись домой, изобьёт стонущую жену и плачущих от голода детей. У матери и жены не хватит духа поступить так; изо дня в день, с утра до ночи она остаётся со своими голодными детьми, и её душу терзает их плач. Мы спрашиваем, на кого же упала тут главная тяжесть забастовок? На жену и мать. И при подобных условиях мужчины осмеливаются укорять женщин в консерватизме, когда последние удерживают мужей от участия в стачках! Пусть мужья во время стачечных голодовок возьмут на себя труд каждый день полдня просидеть с детьми, а жёнам предоставят на это время свободу от их голодного плача! Может быть, тогда они не будут так легко обвинять женщин в консерватизме. Мне, конечно, возразят, что в настоящее время мужчины ведут борьбу за свободу, ради которой надо жертвовать всем. Соглашаясь, что свобода драгоценна, я не могу согласиться с тем, что борьбу за неё надо вести очертя голову и не щадя ничего. Я настаиваю, что в какой бы то ни было борьбе должно быть как можно меньше невинных жертв. А теперь мужчины, нетерпеливо стремясь к призраку свободы, появившемуся в России, поступают так, как будто они борются на необитаемом острове, где за это не расплачиваются женщины и дети»²⁸.

Можно ли идти дальше? Не ясно ли, что правое крыло феминисток само закрывает двери перед работницами, заявляя во всеуслышание, что не понимает и не сочувствует рабочему движению? Но так открыто выражался «Женский Вестник» лишь до тех пор, пока он не стал органом оформившейся феминистской организации с определённой политической программой. Образование «Женской прогрессивной партии» заставило и «Женский Вестник», и отдельных членов партии заговорить другим языком. В своих «Рефератах по женскому вопросу» г‑жа Бахтина заявляет:

«Из всего сказанного видно, что мы, узкие феминистки, как угодно было г‑же Коллонтай назвать нас, боремся вовсе не за классовые интересы и не за буржуазию, как говорит г‑жа Коллонтай, и даже не лично за женщину; нет, мы, члены женской прогрессивной партии, боремся за всё человечество»²⁹.

А д‑р М. Покровская пытается даже дать нечто вроде социально-политической программы, чтобы показать своё сочувствие рабочим и попечительную заботу о них. Эта программа сводится к изложению кооперативных идеалов под своеобразным углом зрения. Убеждая рабочих бросить пагубный метод борьбы стачками, который только ухудшает положение рабочего класса, так как «ведёт к повышению цен на продукты» (предприниматели и рабочие несут от забастовок убытки, а затем перекладывают их на всё население), Покровская предлагает рабочим заняться кооперациями, которые одни в состоянии спасти человечество от современного «экономического хаоса»³⁰. От профессиональных союзов «Женский Вестник» многого не ждёт:

«Профессиональные союзы содействуют развитию солидарности среди рабочих, но вместе с тем приходится признать, что они вносят свою долю участия в общий экономический хаос, так как каждый профессиональный союз часто действует во вред другим. Сапожники, например, при помощи забастовки увеличили свою заработную плату. Хозяева переложили это увеличение на свой товар, и потому другим профессиям рабочих приходится платить дороже за обувь. Они тогда, в свою очередь, начинают требовать повышения заработной платы, что отражается на сапожниках, жизнь которых ухудшается, и последним опять приходится прибегать к стачке, чтобы увеличить свою заработную плату соответственно увеличившейся дороговизне жизни. Таким образом, рабочее население вращается в заколдованном кругу и вечно волнуется, не находя из него выхода».

И далее:

«Борьба с капитализмом при помощи стачек создаёт противоположность интересов рабочих в разных производствах. Повышение заработной платы пекарей, в сущности, понижает таковую рабочих других профессий. Единственной панацеей от всех этих зол является кооперация, которая, быть может, скорее приведёт к свободе, равенству, братству и экономическому освобождению масс, нежели капитализм, выросший до чудовищных размеров»,— решает Покровская.

Итак, «Женский Вестник» готов даже выйти из обычных рамок узкофеминистских задач и заняться вопросами социальной политики, лишь бы показать женщинам рабочего класса, что и прогрессистки «болеют» нуждами бедных младших сестёр, лишь бы проявить своё понимание ближайших запросов пролетарок. Правда, понимание это носит ярко буржуазный отпечаток; правда, панацеи, найденные с таким трудом феминистками, едва ли способны вызвать энтузиазм даже малосознательных пролетарок; но дело не в результатах, а в тех мотивах, которые руководят феминистками. А мотивы всё те же: привлечь в свои ряды женщин рабочего класса всеми средствами и способами.

Весною 1907 г. «Женская прогрессивная партия» основала свой собственный клуб, целью которого должно было являться: «Достижение равноправности женщин с мужчинами. Взаимная нравственная и материальная поддержка. Просвещение женщин: чтение рефератов, популярно-образовательных лекций и т. д.; устройство развлечений. Сближение членов между собою для обсуждения и разработки различных вопросов, касающихся их деятельности». Но, несмотря на своё желание завербовать к себе демократические женские элементы, прогрессивная партия сама с большим выбором принимала новых членов в клуб. Эта феминистская организация в ещё большей степени, чем «Союз», чуждается пролетариата и чувствует к женщине рабочего класса нечто вроде почтительного страха. «Женская партия», разумеется, хотела бы зачислить в свои ряды эти широкие, волнующиеся массы фабричных женщин», но открыть им доступ в клуб прогрессисток, позволить им сидеть возле «почтенных» поборниц равноправия в шелках и кружевах, позволить им вступать в полемику с «учёными» женщинами,— нет, этого наши правые феминистки допустить не в состоянии. «Политический расчёт» пасует перед дамскими-предрассудками. Много ли можно ожидать от подобной «политической» организации?

С самого возникновения своей партии прогрессистки решили держаться строго легальной почвы. Даже в период относительной свободы, когда собрания сплошь и рядом организовывались явочным порядком, прогрессистки бегали за разрешением в градоначальство и настаивали на присутствии во время их заседаний чинов полиции. «На этом настаивалось, чтобы был прецедент санкционирования администрацией женских политических организаций»³¹. Этот метод вызвал в свое время со стороны «Союза» строгое осуждение; однако если бы это был единственный «ложный шаг» прогрессисток, то с ним ещё можно было бы помириться. Гораздо большим препятствием в деле привлечения демократических женских элементов к «Партии» являются её умеренно-политические симпатии, её явно выраженный буржуазно-классовый дух.

Если «Союз Равноправности» по своей социально-политической физиономии всего ближе подходит к кадетам, то прогрессисток можно приравнять если не к октябристам, то по крайней мере к мирнообновленцам. Правда, прогрессистки выражают резко отрицательное отношение к деятельности «Союза русского народа» и даже обсуждают меры и способы борьбы с «истинно русскими женщинами», ведущими в провинции борьбу не только с «крамолой», но и с женским равноправием³². Однако, вступая в борьбу с черносотенством, прогрессистки, несомненно, в то же время тяготеют к октябристам. Когда на одном собрании «Партии» обсуждался вопрос о том, в какую из фракций третьей Думы передать петицию о равноправности, то рядом с кандидатурой Милюкова и других кадет красовалось и имя Гучкова. Но вовремя вспомнив, что октябристы ничем не проявляли своего сочувствия равноправию женщин и никогда не выдавали себя за его сторонников, прогрессистки отказались от мысли действовать через Гучкова и остановили свой выбор на Милюкове. Это собрание происходило ещё до внесения октябристами в Думу законопроекта о земском самоуправлении, признающем избирательные права и за женщинами с имущественным цензом. Интересно, как бы теперь отнеслись к кандидатуре Гучкова прогрессистки? Есть много оснований думать, что они предпочли бы связать свои выступления с октябристами; кадетизм в глазах многих прогрессисток политически слишком «радикален»…

И несмотря на узкобуржуазный дух, несмотря на умеренность политической физиономии «Женской Партии», организация эта не теряет надежды «объединить под своим знаменем всех сочувствующих делу женского освобождения женщин». Выступая на защиту идеи «объединения» женщин, «Женский Вестник» отдаёт пальму первенства в деле борьбы за равноправность представительницам буржуазного класса.

«Совершенно естественно, что феминизм возник сначала среди интеллигентных женщин. Простая невежественная женщина, ведущая жизнь, полную тяжёлых лишений, унижений, оскорблений, обид и всяческих надругательств, не в силах отдать себе отчёта, почему её жизнь такова. Вследствие этого, она или рабски покоряется ей, или в единичных случаях протестует против своего положения преступлением. Но интеллигентная женщина, более сознательно относящаяся к жизни, пытается выяснить причины тяжёлой женской доли»³³.

Неужели, в представлении прогрессистов, женщина рабочего класса только «простая невежественная женщина», за права которой должна распинаться и воевать более «смелая» буржуазная феминистка? Неужели в самом деле воображают они, что благодетельствуют работниц, вовлекая их в буржуазно-феминистское движение? К счастью, опасаться развращающего влияния прогрессисток на работниц не приходится: много говоря о пользе объединения всех женщин, прогрессистки не делают никаких практических шагов навстречу пролетаркам. До сих пор «Женская прогрессивная партия» не обнаружила ни одной попытки вести, наподобие «Союза», пропаганду феминистских идей между работницами или крестьянками. Чувствуют ли прогрессистки, что скромными пожеланиями их программы трудно привлечь к себе сердца работниц или же слишком яркий классовый дух мешает им принимать в свои ряды на равных правах женщин «чёрной кости»,— факт, во всяком случае, тот, что прогрессистки только на бумаге стоят за всеженскую организацию, но практически же усиленно оберегают свою партию от вторжения чересчур демократических женских элементов. Тем хуже для них и тем лучше для женщин рабочего класса.

Существует ещё одна феминистская организация, которая, не имея определённой политической программы, фактически последние годы принимает активное участие в борьбе за политическое равноправие женщин. Организация эта — «Русское Женское Взаимно-благотворительное общество». Несмотря на то, что это чисто дамское общество, с отборным благонамеренным составом членов употребляет все усилия, чтобы сохранить свою прежнюю «политически нейтральную» позицию, что оно продолжает вести свою обычную культурно-благотворительную работу, отворачиваясь от широких общественных задач, пробудившаяся политическая жизнь непрестанно втягивает даже и это чисто феминистское общество в свой круговорот и заставляет так или иначе реагировать на совершающиеся политические события. «Женскому Обществу» приходится подавать петиции, рассылать воззвания, приветствия, высказывать неодобрения, собирать сведения и справки. А приводит это к тому, что более живые и более активные элементы «Общества» сгруппировались вокруг отдела по избирательным правам женщин и здесь, уже не отмахиваясь от политики и общественной жизни, ведут вокруг лозунга политической равноправности женщин обычную феминистскую работу. Созыв «Всероссийского женского съезда» — это столько же дело «Женского Общества», вернее, его отдела избирательных прав, сколько и «Союза Равноправности».

Но в какую сторону склоняются политические симпатии этой первой в России чисто феминистской организации? Надо ли сомневаться, что «Общество» по своим политическим убеждениям должно придерживаться умеренного либерализма, что для него, как и для прогрессисток, кадеты порою кажутся чересчур «красными». Если свою петицию в Первую Государственную Думу «Общество» передало через кадетскую фракцию, то, разумеется, не в силу особой симпатии к партии «народной свободы», а лишь потому, что из всех партий, в программах которых стояло и женское равноправие, это была самая правая. Петицию свою «Женское Общество», разумеется, составило возможно более туманно и обще: сетуя на то, что среди «первых избранников русского народа» «нет ни одной женщины и ни одного представителя, избранного непосредственно женщинами», петиция предлагает «поставить на решение Государственной Думы вопрос о политическом равноправии женщин в России» и «внести обновление в жизнь женщин, признав за ними равные права для участия в служении родине». Так обошло «Женское Общество» все подводные камни при определении своих политических требований. Не раскола внутри «Общества» опасалась эта прекрасно спевшаяся организация с ясно определившейся буржуазной физиономией: туманность пожеланий нужна была для женщин, стоящих вне «Общества», для тех, которые давали свои подписи под петицией. Чем более общи и неопределённы были пожелания «Общества», тем вернее было собрать под петицией имена женщин различных политических оттенков.

Точно так же остерегалось «Женское Общество» выставить на вид свои требования и подчеркнуть политические симпатии и в поданном через председателя Ф. Головина во вторую Государственную Думу заявлении о необходимости уравнения женщин в политических правах с мужчинами³⁴. И только в отчёте «Отдела избирательных прав Женского Общества» за 1907 г. удаётся нам найти ясное и недвусмысленное определение основных политических задач и требований Общества: «Цель отдела должна состоять в объединении женщин в (?) одной платформе: „равные избирательные права с мужчинами“». Отсюда можно вывести одно лишь заключение: Женское Общество, во всяком случае, стоит в своих политических запросах на одном уровне с международным феминизмом. Можно ли ожидать большего от организации со столь ярко выраженной «дамской» физиономией?

Если по вопросу о политическом радикализме «Женского Общества» могли ещё оставаться какие-либо сомнения, то теперь отношение этой «первой» русской феминистской организации к октябристскому законопроекту о земском самоуправлении должно было рассеять и последние иллюзии. Цензовое начало нисколько не смущает наших «пионерок» женского равноправия; идея цензового представительства женского элемента в земском самоуправлении, по-видимому, возникла у них совершенно самостоятельно; по крайней мере, в их заявлении «о необходимости равноправного участия женщин в земском и городском самоуправлении», поданном во вторую Государственную Думу, ничего не говорится об основах этого равноправия и не указывается на желательность одновременной демократизации и самих земств. Впрочем, повторяем, полуфилантропическое общество ведь и не претендует на политический радикализм и ещё меньше, чем прогрессивная партия, заботится о привлечении в свои ряды женщин рабочего класса.

Под влиянием политических событий, под давлением изменяющейся общественной атмосферы изменяются характер и физиономия наших феминистских организаций в России. «Радикальный», тяготевший к социализму и революционным партиям в дни своей юности «Союз Равноправности» быстро линяет и правеет, тогда как благонравное «Женское Общество», долгие годы чуравшееся всякой «политики», постепенно приобретает «вкус» к политическим выступлениям и начинает проявлять несвойственную ему ранее активность. И только «Женская прогрессивная партия», продолжая колебаться между кадетизмом и октябризмом, влачит по-прежнему довольно жалкое и незаметное существование.

К какой из этих организаций может пролетарка подойти с доверием? У какой из них найдёт она действительную опору и защиту своих интересов? Не ясно ли, что ни одна из перечисленных организаций буржуазных женщин не в силах ответить на насущные запросы работниц, что от буржуазных поборниц равноправия, как бы радикальны ни были их политические требования, пролетаркам нечего ждать? Кроме горечи и разочарования, сотрудничество с ними ничего не может дать женщине рабочего класса.

Феминистское движение в России принимает все более и более буржуазную окраску. Оно не только не связано с общерабочим движением, но становится с ним всё в более и более резкий антагонизм. Хотя левое крыло феминизма, «Союз Равноправности», и продолжает являться поборником демократических требований, но старательное отмежевание «Союза» от классовой рабочей партии свидетельствует, что весенний период феминизма пройдён, что романтические иллюзии изжиты, что буржуазное женское движение даже не находит более нужным скрывать свою истинную классовую физиономию.

Но раз феминистки сами не желают более «сотрудничества» с рабочей партией, им, естественно, приходится искать опоры в другом месте. Само по себе феминистское движение ещё слишком слабо, чтобы рассчитывать исключительно на свои собственные силы. Вполне нормально и логично искать этой опоры у близких по духу буржуазных партий. Вопрос лишь в том, насколько представители буржуазного либерализма являются надёжными союзниками женщин, насколько их заступничество может обещать реальные политические выгоды?

С какой гордостью перечисляют феминистки малейшие симптомы сочувствия женскому делу со стороны буржуазной оппозиции. Какое преувеличенное значение придают они тем принципиальным декларациям, на которые так щедра была либеральная буржуазия в революционный период! Наибольшее число таких деклараций, в той или иной форме провозглашающих принцип равноправности женщин, падает, разумеется, на «мятежный» 1905 год. В этот период повышенной политической жизни под напором неотвратимо надвигавшейся на неё волны народного движения буржуазная оппозиция научилась говорить языком самого народа. Были ли такие демократические принципы, которые бы она отказалась выставить на своём знамени? Было ли такое, подхваченное массами, политическое требование, которое она решилась бы отвергнуть? Женщины составляли в тот памятный год часть волнующейся народной массы; ими пестрели ряды рабочего и крестьянского движений; их голоса настойчиво звучали во всех почти оппозиционных организациях. Не считаться с требованиями женщин значило останавливаться на полпути, значило рисковать в ту критическую минуту самым существенным — потерей популярности и доверия масс.

В течение всего 1905 г. органы местного самоуправления, эти «гнезда оппозиции», частью по собственной инициативе, частью в ответ на обращённые к ним запросы женских групп выносили постановления, в которых высказывались в пользу уравнения женщин в правах с мужчинами, одни — во всех областях государственной и общественной жизни, другие — только в органах местного самоуправления. Ряд губернских и уездных земств, на своих совещаниях высказывавшихся одно за другим за коренные реформы в области государственного устройства и местного самоуправления, провозглашали принцип равноправности женщин: Таврическое, Симбирское, Костромское губернские земские собрания высказывались за полное уравнение прав обоих полов; Нижегородское губернское земство стояло за участие женщин на равных правах с мужчинами в мелкой земской единице. Уездные земства — Петербургское, Юрьевецкое, Темниковское, Балахнинское — высказывались за предоставление женщинам пассивного и активного избирательного права в реформированном городском и земском самоуправлениях; Вятское, Уфимское, Кременчугское, Городненское, Елизаветградское, Симферопольское, Ардатовское, Дмитровское, Кологривское, Старицкое стояли за предоставление женскому населению одинакового с мужчинами права выборов во все законодательные учреждения и органы местного самоуправления. Городские думы — Кронштадтская, Воронежская, Ковенская, Либавская, Вятская, Кутаисская, Курская, Ставропольская, Тифлисская, Эриванская, Новгородская, Костромская — требовали распространения избирательных прав в городское самоуправление и на женщин. В том же духе высказывались городские представители на областных съездах в Твери и Костроме.

Как ни утешительны эти факты, надо помнить, что благоприятные для женщин постановления даже в тот горячий политический момент принимались обыкновенно после страстных дебатов, что предложения о предоставлении женщинам избирательных прав всегда встречали яростные возражения и во многих случаях проходили одним-двумя голосами, что, наконец, целый ряд городов и земств (Петербургская и Московская думы, Нолинское и Макарьевское уездные земства, Саратовское чрезвычайное губернское земское собрание, Орловское земство, Виленское совещание о введении земских учреждений и т. д.) категорически отказывал признать политическое равноправие женщин. Были отдельные случаи признания за женщинами одинаковых с мужчинами прав при условии установления цензового начала; так, например, Новороссийское губернское совещание о реформе земских учреждений постановило признать избирательные права в местные земства за всеми плательщиками земских налогов, за получившими высшее или среднее образование лицами обоего пола и за представителями профессионального труда, за исключением «чернорабочих» — термин, как известно, весьма растяжимый. Черниговская дума признала, что к участию в городском самоуправлении должны быть допускаемы все жители города, достигшие 25‑летнего возраста и приписанные к нему в продолжение двух лет.

Не следует также забывать, что все эти постановления носили прежде всего чисто «платонический» характер: составители их прекрасно понимали, что до осуществления их ещё очень далеко; выдвигались требования возможно более широкие, возможно более «крайние», чтобы было «с чего уступать». И если, несмотря на это, представители местного самоуправления даже в революционный 1905 г. с такой неохотой провозглашали в своих desiderata пока ещё отвлечённый принцип женского равноправия, то что бы было, если бы дело дошло до практического осуществления этого демократического требования? Неужели феминистки серьёзно верят, что представители либеральной буржуазии в самом деле отстаивали бы и на практике это «принципиальное пожелание»?

Характерно отношение съездов городских и земских деятелей к вопросу о женском равноправии. Несмотря на то, что женские организации прислали на польский съезд городских и земских деятелей 17 заявлений с требованием признания избирательных прав за женщинами, представители местного самоуправления отклонили рассмотрение вопроса. То же повторилось на следующем съезде городских и земских деятелей, в сентябре 1905 г. И на этот раз представлены были ходатайства женщин, предлагавших съезду высказаться в пользу женского полноправия. O. A. Головин объяснял нежелание съезда заняться рассмотрением этого вопроса тем, что на предыдущем польском съезде решено было предварительно обсудить его на местах; между тем от органов местного самоуправления ещё не поступило никаких отзывов. В. Д. Набоков иначе мотивировал отказ съезда рассмотреть вопрос о политических правах женщин: по его мнению, этот важный вопрос вообще подлежит решению только будущего народного представительства, избранного на основе всеобщего избирательного права. Большинством (72 голоса против 63) съезд отклонил обсуждение ходатайств женских организаций.

Но в ноябре, когда революционная волна захватила даже наиболее осторожные и консервативные элементы оппозиции, бюро съезда, вырабатывая основы созыва Учредительного Собрания, приняло следующую резолюцию:

«Право участия в выборном представительстве принадлежит российским гражданам обоего пола, достигшим 21 года»³⁵.

Точно так же включение политического равноправия женщин в проект организации народного представительства, выработанный на частном совещании городских деятелей в Москве, едва ли можно считать таким «огромным победным шагом», каким рисуют его наши равноправки. Достаточно вспомнить те колебания и энергичные протесты, какие раздавались по поводу принятия этого пункта³⁶. Характерна анкета, предпринятая «Союзом Равноправности» незадолго до сентябрьского съезда земских и городских деятелей по вопросу о женских избирательных, правах: 3 деятеля ответили более или менее сочувственно; 22, не являясь принципиальными противниками равноправия, по тем или другим причинам находили поднятие вопроса «несвоевременным», «не очередным» и т. п.; 4 категорически отрицали необходимость женского политического равноправия. Анкета эта, давшая далеко не утешительную картину (большинство опрошенных лиц не дало никакого ответа, показав этим своё равнодушие к поставленному вопросу), тем не менее причисляется равноправками к числу показателей сочувствия русского либерализма делу женского политического освобождения. В своём желании во что бы то ни стало найти подтверждение этого сочувствия со стороны буржуазных либералов равноправки готовы даже в извращённом виде рисовать недавнее прошлое:

«Ответы писались,— говорится в брошюрке „Женское Движение“,— в очень смутный момент нашего бурного времени: сокрушительные народные бедствия и мучительно подавленное общественное движение привело к манифесту 6‑го августа 1905 г. о Государственной Думе совещательной, без всякого законодательного значения, с сохранением в прежней силе всех полицейских, цензурных и прочих запретов и пресечений относительно собраний, свободы личности и слова. Манифест был встречен мрачным равнодушием во всей стране; как будто, население сговорилось не вводить в жизнь его положения, а идти вперёд своим путём, но каким именно было неясно. Вопросы союза женщин предполагают коренную ломку государственных и общественных порядков; людям умеренных взглядов было нелегко давать мотивированные ответы; не с прежней смелостью могли отвечать и деятели более радикального направления: парламент всё-таки зарождался, отношения и речи видных деятелей становились ответственнее. Может быть, в силу этого многие и воздерживались от ответов на анкету»³⁷.

Неужели же феминистки наши серьёзно считают, что период между 6 августа и 17 октября 1905 г. был периодом «пониженных требований», когда люди умеренных взглядов боялись ломки коренных государственных устоев, а радикалы уже (?) не могли с прежней (?) смелостью отвечать на выставленные вопросы?

К счастью, сентябрьские и октябрьские дни 1905 г. ещё у всех в памяти, и вряд ли найдутся свидетели, готовые показать, что то было время пониженного общественного настроения… Нет, разумеется, не страх перед ломкой коренных государственных устоев заставлял либеральную буржуазию относиться индифферентно к вопросу женского политического равноправия, а присущая этому классу враждебность, исчезающая только тогда, когда с помощью «предупредительных мер» — в виде установления имущественного ценза — удаётся превратить требуемую реформу в средство укрепления буржуазного господства… Тяготение буржуазных либералов к практическому отстаиванию женского равноправия даже в революционной 1905 г. должно быть подвергнуто большому сомнению. Разумеется, в организациях буржуазно-демократического характера — во всех быстро расплодившихся в 1905 г. интеллигентских союзах — политическое равноправие женщин встречало гораздо больше сочувствия и проникало в программы с меньшими трениями. Союз инженеров, учителей, съезд врачей и другие организации, объединявшие людей свободных профессий, не говоря уже о таких носивших пролетарскую окраску союзах, как железнодорожный и почтово-телеграфных служащих, принимали это требование наряду с другими демократическими пунктами своих программ. Однако нельзя не отметить, что на съезде писателей и журналистов в марте 1905 года, включение слов «без различия пола» при принятии развёрнутой избирательной формулы прошло не без борьбы — и то лишь по настоянию социалистических партий. Не вошло это требование также в платформы академического союза и союза земцев-конституционалистов. Сам «Союз Союзов» занял сперва весьма двусмысленное положение по отношению к этому вопросу.

«Несмотря на то, что женщины зорко следили за возникновением каждого нового политического союза, и каждый раз, как в проект платформы союза не вносилось политическое равноправие женщин, входили в такой союз с заявлением о внесении слов „обоего пола“ в 4‑членную формулу Учредительного Собрания — устно или письменно, с мотивировкой требований,— несмотря на это, на организационном собрании Союза Союзов слова эти были включены далеко не во все платформы союзов»³⁸.

Самое появление женщин в бюро общесоюзного съезда, весною 1905 г., вызвало откровенное удивление: «Зачем сюда попали женщины? Тут какое-нибудь недоразумение». «Но женщины твёрдо и спокойно заняли свои позиции, и к их присутствию скоро привыкли»,— повествуют сами равноправки.

«Среди 14‑ти объединившихся союзов едва ли четыре ввели в свою платформу семичленную формулу, уравнивавшую права обоих полов. Но участие женщин на делегатских съездах хорошо повлияло на прочие союзы. Внутри каждого из них действовали представители крайних партий, которые поддерживали агитацию за равноправность женщин, чтобы придать платформе ярко демократический характер. Опираясь на крайних, женщинам удалось внести поправки во все платформы»³⁹.

«Но вначале шансы женщин были настолько слабы, что не решались вотировать за детализацию формулы Учредительного Собрания в платформе Союза Союзов, а, напротив, актировали против этого, желая замолчать женский вопрос и иметь время для агитации в пользу своих прав среди интеллигенции. Это вполне удалось. Каждый раз при составлении резолюции Союза Союзов о женщинах неизбежно забывали даже сторонники, и женщины неуклонно требовали вставления упоминания о них в соответственном месте в резолюции. В первый же раз, месяца через два после организационного собрания, большинство высказалось „за“ включение женщин. С каждой резолюцией это большинство увеличивалось, и на Петербургском съезде в июле месяце женщины достигли полной победы в Союзе Союзов — при личной баллотировке упоминания о них были включены в резолюцию против одного голоса — П. Н. Милюкова. Вслед за этим мы потребовали детализации формулы Учредительного Собрания в платформе Союза Союзов, что и было исполнено»⁴⁰.

Если требование уравнения политических прав женщин с мужчинами с такими трудностями проникало в тот революционный период в программы даже демократических организаций, то чего же могут ждать женщины от буржуазной демократии в период политического затишья и пониженного общественного настроения?

Об отношении кадет к вопросу женского политического равноправия говорить много не приходится: факты эти слишком общеизвестны⁴¹. На октябрьском съезде вопрос этот встречен был крайне недружелюбно; видные кадетские лидеры, с Милюковым и Струве во главе, высказывали своё резко отрицательное отношение к этому «утопическому» требованию. За неимением достаточных аргументов Струве попытался было опереться на магометанских женщин и указать на опасность могущих произойти на этой почве «осложнений». Посудите сами, справедливо ли будет, если русская женщина получит доступ к избирательным урнам, в то время как магометанка, живущая на той же земле, управляемая теми же законами, останется, вследствие запрета шариата заниматься общественными делами, по-прежнему бесправной!

После бурных дебатов большинство съезда приняло требование политического равноправия женщин, но «из уважения к видным членам своей партии, оставшимся в меньшинстве», съезд допустил примечание к своей партийной программе, объявлявшее пункт о политическом равноправии женщин не обязательным для членов партии. Заметьте, дебаты эти происходили в октябре 1905 года. Правда, на следующем кадетском съезде примечание это было снято; но вспомним, при каких условиях происходил этот 2‑й съезд. То был канун Первой Думы, горячий предвыборный период, время, когда кадетская партия находилась в зените своей популярности, своего политического влияния. Если бы кадеты и в тот решительный политический момент оставили в силе своё примечание, они показали бы себя просто плохими «политиками»… Однако,— возразят наши равноправки, зашита женского равноправия вовсе не являлась у кадетов приманкой для привлечения сердец наивных избирателей-демократов декоративным принципом, о котором с лёгким сердцем забывают, вступая на трибуну перед лицом народных представителей. Когда дело дошло до фактической защиты женских интересов, кадеты блестяще выполнили в Первой Думе взятые на себя обязательства.

Остановимся несколько подробнее на этом важном в истории женского движения событии — признании женского политического равноправия первыми русскими народными представителями.

Когда феминистки с умилением и восторгом говорят о заседаниях 2‑го и 4‑го мая и 5‑го, 6‑го и 8‑го июня 1906 г., то отмечают обыкновенно «рыцарское поведение» проф. Петражицкого, Кареева, Ломшакова и других кадетов, лишь мимоходом вспоминая о защите женского равноправия, исходившей со стороны более демократической группы народных представителей, а именно трудовиков. А разве не они именно первые подняли голос за то, чтобы в ответный адрес на тронную речь включены были в формулу избирательного права слова «без различия пола»?

«Мы говорим о том, что избирательное право должно быть реформировано на основании 4‑членной формулы. Мы забываем в этом первом русском парламенте о русской женщине, которая наряду с другими боролась за свободу (продолжительные аплодисменты). Мы забываем, что сын рабыни не может быть гражданином… (Бурные аплодисменты). Так говорил трудовик Рыжков. Его поддерживали трудовики Бондарев, Буслов, Онипко, Заболотный».

Вслед за трудовиками раздаётся голос кадета Ломшакова.

«Раскрепощение крестьян,— говорит он,— раскрепощение рабочего класса, раскрепощение всех граждан, раскрепощение женщин — вот первая задача нашей работы. И здесь отступления, как и во всех других вопросах, для нас быть не может и не будет. Случайная обмолвка одного из наших товарищей здесь,— я это считаю именно обмолвкой,— направлена к нам не по адресу, она направлена по адресу тех из присутствующих, которые не разделяют нашей программы по вопросу о женском равноправии. Для нас женщина равноправна с мужчиной, равноправна не только политически, но и граждански, равноправна вполне и без исключений…»

Однако речь не вызывает никакого энтузиазма со стороны его товарищей по партии. Типичный представитель кадет, тонкий и осторожный Набоков, объясняет Думе, что комиссия, вырабатывавшая ответный адрес, решила не развёртывать избирательной формулы по той же причине, что уже в самой комиссии по этому пункту возникли разногласия и что «осторожнее» будет ограничиться общими терминами. «По вопросу о всеобщем избирательном праве у нас образовалось большинство и меньшинство. Меньшинство стояло за раскрытие этой формулы и за внесение всеобщего избирательного права, как понимают его те, которые стоят за всеобщее, прямое, тайное и равное голосование, без различия пола, национальностей и вероисповеданий». Большинство полагало, что «мы поступим более осмотрительно и более осторожно, если оставим внесённую нами формулу, которая всего более подойдёт к действительно выраженной воле народа; но если мы внесём сюда какие-либо дополнительные признаки, то мы не только не сможем с уверенностью сказать, что это есть единственная воля всего народа, но даже рискуем не получить единогласия в Думе»; и поэтому большинство осталось при термине «всеобщего избирательного права». По вопросу о поле комиссия полагала, что в том месте адреса, в котором говорится о равноправии национальностей, религий, следует, конечно, прибавить по недосмотру опущенное слово: «полов».

Эта несколько запоздалая поправка относится к другому месту ответного адреса, где говорится о выработке закона, уравнивающего в правах всех граждан с отменою всех ограничений и привилегий, обусловливаемых сословием, национальностью, религией. Невключение в этом месте слова «и пола», во всяком случае, весьма характерно; оно свидетельствует, что, передавая защиту своих интересов в руки просвещённых либералов, женщины едва ли могут быть спокойны за участь своей судьбы…

Возражает Набокову по первому пункту, о политических правах для женщин, не кто-либо из кадетских представителей, но опять-таки трудовик Аникин:

«Точно также говорят, не будет единодушным выражение воли народа, если мы уравняем в правах женщин целую половину нашей страны, целую половину страдающих матерей, выносивших нас на руках как детей. Как будто женщина не может положить свой избирательный шар или подать свою избирательную записку, как будто бы она почему-то этого не может сделать! В свободной стране все свободны, и сам докладчик проекта сказал, что в части адреса, где говорится о гражданских правах, по недосмотру пропущены женщины. Если они там пропущены по недосмотру, то здесь они пропущены по досмотру, и этот досмотр преступен. Я думаю, что они должны быть утверждены в гражданских правах».

Задетый за живое, Набоков уже определённее выражает истинное отношение к вопросу женского политического равноправия если не всех кадетских представителей, то влиятельной их части:

«Я должен подчеркнуть то, о чём я имел уже честь говорить; в данном вопросе мы, например, принадлежащие к партии народной свободы, не поступаясь нашими убеждениями, говорили о формуле, которая, с нашей точки зрения, объединяя весь народ, может быть принята. Предшествующий оратор может быть, и прав; для нас, т. е. для большинства, полного и определённого убеждения в этом нет. Мы не берём на себя смелости утверждать, что единодушная воля народа требует политического равноправия для женщины, и мы не говорили о такой единодушной воле народа. Если мы ошибаемся в этом, то именно только в этом».

Его поддерживает князь Шаховской; он также защищает редакцию комиссии, признавая необходимым отложить решение вопроса о прямом голосовании и о женских правах до того времени, когда будет вырабатываться соответствующий закон. Принять постановление по этим обоим вопросам Дума должна только после более солидного и основательного их выяснения.

Френкель берёт сторону «осторожных» кадетов против Ломшакова и Протопопова, высказывающихся за распространение избирательного права на женскую часть населения, и отрицает необходимость раскрытия избирательной формулы. В подтверждение своего мнения указывает он на то, что «в пределах той же комиссии было достаточное число лиц справа, хотя и меньшинство, которое стоит на точке зрения ненужности предоставить теперь же избирательное право женщинам, и для того, чтобы мы имели право говорить об единодушном требовании страны, нам нужно было констатировать полное единодушие в рядах нашей комиссии — мы ведь не можем судить так легко, как здесь судят».

Итак, господа кадеты даже в первые, исключительные по своему значению, дни существования народного представительства, в этот полный иллюзии и надежд торжественный момент всё же не решались открыто стать на сторону демократических требований. У них не хватило «смелости утверждать», что народ желает посыпать в Думу своих представителей, избранных непосредственным голосованием, чтобы в интересах демократической России удвоить при помощи распространения на женщин избирательных прав число своих избирателей.

В трогательном единении с «осторожной» частью кадет выступают беспартийный крестьянин Кругликов и октябрист граф Гейден.

«Господа представители,— говорит Кругликов,— когда нас провожали сюда, то весьма многие крестьяне и не знали об общем избирательном праве без различия пола. Женщинам у нас не до общего избирательного права, женщины у нас для того, чтобы смотреть за хозяйством, чтобы смотреть за детьми и за печкой».

Граф Гейден, разумеется, тоньше обставляет свою аргументацию, по существу, однако, вполне совпадающую с мнением крестьянина Кругликова.

«Я уполномочен от своих товарищей по губернии заявить, что они не разделяют мнения г. Заболотного, что без прямой, равной, тайной и всеобщей подачи голосов нельзя жить; они находят, что можно жить и при всеобщей подаче голосов, и житейский опыт находит, что не нужно ещё непременно распространять равные права и на женщин. Нам первое время нужно ещё самим привыкнуть к парламентской деятельности, в том составе, к которому мы уже привыкли, т. е. чтобы собрание было только из мужчин».

Как известно, при голосовании поправка, требовавшая раскрытия избирательной формулы, отвергнута была большинством голосов; той же участи подверглась и поправка, предлагавшая включить слова «без различия пола».

Что касается другого пункта ответного адреса, который требовал уравнения всех граждан перед законом, то внесённая в текст самой комиссией поправка, заключавшая слова «без различия пола», была после небольших прений принята. Однако и на этот раз на защиту этой поправки в общем заседании встал не представитель партии народной свободы, а рабочий Михайличенко.

Если внимательно проследить за ходом думских прений при разработке ответного адреса, то вопреки уверениям феминисток, впечатление от защиты женского равноправия кадетами получается весьма невыгодное. Нет,— в эти первые дни Первой Думы надёжными защитниками интересов женщин кадеты себя не показали.

Но зато, возразят нам феминистки, готовые распинаться в защиту кадет, партия «народной свободы» блестяще оправдала надежды женщин во время памятных «женских дней» 5‑го, 6‑го и 8‑го июня.

Членами Думы внесено было предложение основного закона, которым устанавливалось гражданское равенство; в Ⅳ разряде законов выставлялось начало, согласно которому «ограничения, установленные для лиц женского пола гражданскими законами, ограничения получать образование во всех ступенях, ограничения в активном и пассивном избирательном праве и все вообще ограничения в публичных правах, поскольку этому не препятствует существо обязанностей, связанных с этими правами, подлежат отмене».

На этот раз кадетская партия выставила ряд ораторов, защищавших принцип равноправности женского населения: Кокошкин, проф. Киреев, проф. Петражицкий — все имена внушительные. Профессор Петражицкий, которому вручена была петиция женщин, составленная «Женским Обществом», в обстоятельной речи требовал уравнения женщин в правах во всех областях общественной и политической жизни.

«На меня возложено поручение по адресу Государственной Думы,— говорит профессор,— находящееся в связи с нашею запискою. На моё имя и на имя депутата Кедрина поступила от „Русского женского Взаимно-благотворительного общества“ петиция о женском равноправии, скреплённая более чем 4 000 подписей, и мне поручено доложить её Думе. К сожалению, у нас право петиций ещё не признано, и по существующим у нас правилам я лишён возможности исполнить возложенное на меня женским обществом поручение. Но я считаю долгом хоть косвенно и в слабой степени оказать содействие удовлетворению справедливых желаний тысяч просительниц и сказать с этой трибуны несколько слов в пользу устранения бесправия женщин. Это тем более долг совести, что, к сожалению, женский вопрос далеко не возбуждает того интереса и сочувствия, которого он заслуживает».

Требуя уравнения прав женщин в области гражданских отношений, главным образом в правах наследования, требуя допущения женщин ко всем ступеням образования, ко всем должностям и профессиям, защитник женского равноправия, естественно, должен был коснуться и вопроса об участии женщин в народном представительстве и в органах местного самоуправления. Но тут почтенный профессор с кадетской душой сам невольно смутился от своей смелости и поспешил оправдаться перед своими товарищами по партии, не разделяющими его пристрастия к женским правам.

«Главный и кажущийся наиболее радикальным пункт нашей программы — предоставление женщинам избирательных прав в области местного самоуправления и народного представительства. Это такой пункт, что защищать его, ввиду распространённости предрассудков,— значит жертвовать репутацией серьёзного политика и даже подвергаться насмешкам. Тем более долгом совести считаю здесь сказать, что интересы государства, общества и культуры требуют сделать этот последний крупнейший шаг — признать за женщинами избирательные права».

Бедные депутаты социалистических партий! Сколько раз в таком случае приходилось им «рисковать репутацией серьёзных политиков», выступая защитниками женских интересов!

Но проф. Петражицкий, разумеется, имел в виду главным образом своих товарищей по партии,— в их именно глазах рисковал он своей репутацией «серьёзного политика». Чтобы избавиться от нареканий в «утопизме» и «несерьёзности», ему пришлось даже вызывать на помощь тень Джона Стюарта Милля:

«В качестве предшественника по защите этого пункта, я с гордостью могу указать на великого мыслителя Джона Стюарта Милля, который уже в половине прошлого века стоял на той точке зрения, что женщинам должны быть предоставлены избирательные права…».

Самоотверженность в деле защиты женского равноправия представитель партии «народной свободы» простёр до того, что решился пойти дальше «самого» Милля:

«Но я пойду дальше, чем Джон Стюарт Милль. Я нахожу, что желательно, чтобы женщины занимались политикой, и чем больше они ею будут заниматься, тем лучше для государства, общества и прогресса. Вам это положение кажется странным и парадоксальным; я замечаю иронические улыбки, но надеюсь, что, выслушав мои объяснения, вы признаете, что об этом, по крайней мере, следует подумать. Что такое политика и что значит заниматься политикой? Заниматься политикой — значит заботиться об общем благе; интересоваться политикой — значит интересоваться не шкурными своими интересами, эгоистичными, а интересами общего блага».

«Интересы общего блага и культуры требуют от нас, чтобы мы предоставили женщинам политические, т. е. общественные права и обязанности»,— закончил свою речь Петражицкий.

Несмотря на блестящую форму этой речи, аргументация почтенного профессора едва ли звучала убедительно; свои доказательства признания женского равноправия он строил на обычном идеологическом базисе буржуазного либерализма: «подъёме культуры», принципе «общего блага», принципах «справедливости», «гуманности» и т. п. Ни слова о растущем значении женского труда в экономической жизни народов; ни слова о том политическом значении, какое имело бы для демократии распространение на женщин избирательных прав. Но всего характернее то, что, отстаивая принцип равноправности женщин, почтенный профессор спешил наперёд успокоить общественное мнение, оговариваясь, что выставленные положения фактически ещё далеко не установят действительного равенства полов. «Если наши положения относительно участия женщин в управлении, относительно государственной службы, участия в народном представительстве и т. д. сделаются законом, то наивно было бы думать, будто на основании этих законов получится фактическое равенство женщин в области администрации, народного представительства и т. д. Старые предрассудки, эгоистические интересы представителей привилегированного пола и другие препятствия будут ещё долго, с особенною силою вначале, мешать не только достижению полного равенства и справедливости, но даже некоторому приближению к этому. Лишь сравнительно немногие женщины, лишь особенно и чрезвычайно дельные и выдающиеся, гораздо более дельные и выдающиеся, чем конкурирующие с ними в качестве кандидатов в депутаты, в администраторы и т. д. мужчины, фактически достигают соответственных прав», другими словами: «не бойтесь, дорогие товарищи, признать в принципе женское равноправие,— в жизненной практике этому пожеланию ещё далеко до осуществления». Очевидно, нужен был такой припев, чтобы склонить кадетское большинство Первой Думы в пользу принципа равноправности женщин.

Дипломатическая нотка, звучавшая у кадетских ораторов каждый раз, когда заходила речь о женском равноправии, показывала, что если общее настроение страны и стремление кадет сохранить свою популярность обязывали выражать сочувствие демократическим требованиям женщин, то, с другой стороны, «ответственное положение» партии, с которою вели переговоры о составлении кадетского министерства, заставляло держаться в границах «осторожности» и «реальной политики», Этим двойственным положением и обусловливалась та неопределённая позиция, какую заняли кадеты в вопросе о женском равноправии. Не удалось кадетам подчеркнуть свою «прогрессивность» в этом вопросе и за счёт «правых» — противников женского равноправия. Правые, в лице графа Гейдена, не столько оспаривали самый принцип, сколько выдвигали «сложности» и «трудности» его осуществления на практике.

«Эти права (т. е. права женщин),— говорил Гейден,— тоже чрезвычайно сложны, ибо попутно они затрагивают семейное право. В настоящее время жена следует за мужем; следовательно, если жена от мужа уйдёт, семья, по нашему закону, группируется вокруг мужа. Если дать жене равные права с мужем, надо немедленно выработать закон о разлучении совместного жительства супругов, выработать закон о том, к кому переходят дети разлучённых супругов. Тут карандашом ничего не поделаешь; надо вникнуть в весьма пространные особенности, в особенности в крестьянском быту, где, например, по обычаю в надельном имуществе дочь не является наследницей после отца при живых братьях. Следовательно, весь уклад общины складывается на единицах мужского пола. Раз женщина будет равноправна, понятно, она должна иметь права и в общине, и в крестьянском имуществе. Следовательно, сюда входит весьма обширный материал, который далеко не так легко разработать».

Гейдену вторил проф. Ковалевский:

«Равные права в государстве налагают на граждан и равные обязанности. Поэтому при обсуждении вопроса о женском политическом равноправии сейчас же возникает вопрос о том, распространим ли мы на женщин и воинскую повинность, образуем ли мы корпус амазонок или нет? По всей вероятности, никто не собирается образовывать корпуса амазонок. Придётся на этот счёт сделать ту же поправку, которую англичане сделали со времён Елизаветы и первых кодификаторов общего земского права, в том числе судьи Кока. Англичане выражают это известным афоризмом: парламент всё может сделать, но не может обратить мужчину в женщину и женщину в мужчину».

Наконец, третьим противником равноправия женщин выступил крестьянин Кругликов. Однако его аргументация сводилась больше к изречениям, почерпнутым из священного писания: «жена да убоится мужа», «Ева сотворена Господом помощницей Адама, но не на равных правах» и т. п. «Если и бабам равные права дать, что же тогда выйдет? Чем же мужики должны заниматься тогда? Баб, стало быть, на сходку посылать? И в поле, стало быть, их посылать? И в солдаты отдавать? А мужикам дома быть?»,— вопрошал Кругликов. Однако Кругликов представлял собою такого ничтожного оппонента и так мало выражал действительное настроение крестьянства в тот исторический момент, что совсем не располагал кадет к полемике.

Вообще знаменательно, что в Первой Думе женское бесправие не имело ни одного яркого защитника и выразителя. То самое общественное настроение, которое создавалось за стенами Думы и заставляло думское большинство неожиданно для себя самого выдвигать и отстаивать радикальные, почти «социалистические» реформы, толкало Думу и по вопросу о женском равноправии левее, чем она сама того хотела. Кадеты в данном случае лишь плыли за общим потоком; вместо того чтобы очутиться в роли блестящих, но изолированных борцов за демократические принципы, в том числе за женское равноправие, они должны были только вторить голосам, раздававшимся с левых скамей.

Напрасно ожидала либеральная буржуазия встретить противодействие требованию равноправности женщин со стороны крестьянства, косность, невежество и консерватизм которого, казалось, служили тому порукой. Действительность опрокинула эти неосновательные ожидания. Наиболее горячими, энергичными, а главное, искренними защитниками женского равноправия в Думе явились именно представители крестьянства — трудовики. Если аргументация и этих защитников женского равноправия подчас хромала, если и трудовики, идя по следам буржуазного либерализма, подкрепляли свои доводы ссылками на «естественное право», на «справедливость» и «благо народное» (см. речь Заболотного), то за этими внешними недочётами ощущалось присутствие великой силы: устами трудовиков говорил неприкрашенный голос самой жизни. Для трудовиков зашита женского равноправия являлась не просто обязанностью, налагаемой политической петицией, а непосредственным живым требованием целого слоя населения, требованием, с которым самым тесным образом связаны были его классовые интересы. Полное торжество демократических принципов над старофеодальным строем являлось conditio sine qua non дальнейшего существования крестьянства. Пока сословные привилегии не отменены, пока какие-либо правовые ограничения ещё тяготеют хотя бы над частью крестьянства, до тех пор народ не может вздохнуть полной грудью, не может расправить свою согбенную спину, привыкшую возить на себе «барина». «Барам» — той части человечества, что снабжена всеми правами, что обладает всеми привилегиями,— крестьянство противопоставляло себя целиком, включая сюда и крестьянских женщин. Пусть политическое сознание крестьянства только что складывалось; пусть слова о классовой борьбе впервые долетали до слуха его представителей в залах Государственной Думы. Но где-то в области подсознательной зарождалось у них представление, что крестьянская женщина, хотя она всего только «баба», всё же ближе крестьянину, чем чуждые и даже враждебные ему представители буржуазии и дворянства. Классовый инстинкт совершенно правильно заставлял усматривать в распространении «прав» даже на крестьянок своего рода гарантию против господства других сословий. Необходимо было хлопотать о том, чтобы «права» не миновали «своего брата — крестьянки».

Эта точка зрения крестьянства особенно отчётливо сказалась на съездах крестьянских союзов. Уже на учредительном съезде, в июле 1905 года, депутаты-крестьяне указывали, «что раз мы, крестьяне, добиваясь земли, не исключаем использования ею и женщин, то было бы непоследовательно лишать их политических прав. Это особенно важно в тех местностях, где мужское население занимается отхожими промыслами и дома остаются одни женщины»⁴². В подкрепление своей мысли один из присутствовавших крестьян заявил, что, добиваясь и для женщин избирательного права, крестьянство рассчитывает этим создать «вторую армию», защищающую крестьянские интересы. Съезд тогда же вынес единогласное решение в смысле предоставления женщинам активного избирательного права во все представительные учреждения и большинством голосов (против трёх) высказался за пассивное избирательное право. Ряд постановлений, принятых на крестьянских сходках (в Пензенской, Харьковской, Ковенской, Полтавской и других губерниях), подтверждает, что вопрос о политическом равноправии женщин тесно сливался в представлении крестьян с расширением их собственных прав и трактовался ими не с точки зрения «абстрактной справедливости» и других высших идеологических категорий, а подсказывался практическими жизненными соображениями.

Этим объясняется, почему и речи представителей крестьянства в Первой Думе носили более искренний и убедительный характер, чем полные внешнего красноречия выступления кадет. Однако даёт ли поведение трудовой группы в Первой Думе и защита прав женщин крестьянами в течение 1905 г. право причислять наше крестьянство к числу постоянных и последовательных защитников женского равноправия? Отмечая заслуги трудовиков перед женским делом, нам приходится снова учитывать ту общественную атмосферу, которая диктовала первым народным представителям политическую позицию. Повторяем, требуя гражданского и политического раскрепощения женщины, представители крестьянства стремились лишь возможно полнее и бесповоротнее решить вопрос о своём собственном бесправии. То был момент остро столкнувшихся интересов старой и новой России, момент, когда казалось, что только коренная ломка прежних устоев в состоянии покончить с ненавистными пережитками феодально-бюрократического строя; и чем основательнее должна была быть эта ломка, тем вернее представлялась победа новой России. С тех пор многое изменилось — не только в окружающей нас общественной атмосфере, но и в психологии самого крестьянства. Вопросы уже не стоят так обнажённо и остро; демократические требования, не теряя своей силы и настоятельности, утрачивают, однако, свой повышенно-идеалистический характер, в который облекало их революционное настроение масс. Известная «трезвенность» появилась, несомненно, и у крестьянства. Трудовики Второй Думы имели уже совсем иную физиономию, нежели трудовики Первой, и равноправки совершенно напрасно направили через них свою петицию в Думу. Рассчитывать на крестьян, как на своих верных союзников, женщинам не приходится. Разве не характерно, что крестьянство защищало интересы и права женщин даже в революционный период лишь постольку, поскольку эти права и интересы противополагались правам сословно-привилегированной России? Крестьянство требовало равных политических прав для женщин, равных наделов для крестьянок; но когда подымался вопрос об уравнении женщин с мужчинами в пределах крестьянских взаимоотношений, равноправие редко встречало сочувствие; так было при обсуждении крестьянами вопроса о равном наследовании, о предоставлении женщинам голоса на сходах и т. п. Когда новая общественная волна выдвинет снова на политическую авансцену вопросы демократического представительства, тогда крестьянство может поднять голос в защиту «бабьих интересов»; но возможно, что оно и уклонится от этого. Момент, когда интересы демократической России, впервые вступившей на путь открытой политической борьбы, обнажённо и, остро столкнулись со старыми устоями сословности, феодализма и барства, не может уже повториться, ибо, несмотря на всё торжество реакции, старой, дореволюционной России уже не существует. При «мирном» же течении политической жизни, при отсутствии резких открытых столкновений «старой» и «новой» России вопрос о равноправности женщин естественно будет принимать облик отвлечённого принципа, не связанного непосредственно ближайшими задачами крестьянства и, следовательно, не могущего вызывать к себе особого сочувствия и энтузиазма.

Впрочем, равноправки и сами понемногу охладевают к крестьянству. Надежды свои они переносят всецело на родную им по духу кадетскую партию. И хотя в своём прошлом партия эта давала не раз повод усомниться в её приверженности к женскому делу, но общность классовых стремлений естественно толкает наших равноправок в объятия кадет. Быть может, пример западноевропейских товарок убеждает их, что предубеждение буржуазии против женской эмансипации падает по мере того, как феминистки, открещиваясь от «социалистических бредней», вступают всё в более и более тесное сотрудничество с либералами. Женщина-буржуазка, подобно пролетарке, неизбежно завоёвывает себе доступ к одной профессии за другой, занимая место рядом с мужчиной своего класса, и, становясь социальной силой, заставляет волей-неволей, из чисто классовых соображений, считаться с собою. Игнорировать её требования и стремления — значит наносить ущерб собственным классовым интересам, значит толкать одного из своих членов в ряды оппозиции, ослабляя и раскалывая собственные силы буржуазии.

Под натиском демократических требований рабочего класса, с одной стороны, под давлением женского буржуазного движения — с другой, буржуазии приходится серьёзно задумываться над той ролью в политике, какую можно отвести женщине, с тем, однако, чтобы заставить её идти в ногу со своими товарищами по классу и совместно с ними защищать общие классовые интересы. Одним из таких способов обезвреживания женского движения является метод привлечения женщин к политической жизни, но с определённым имущественным цензом. Этим способом удаётся, вопреки пословице, убить двух зайцев за раз: во-первых, усилить имущественное представительство; во-вторых, вернуть на лоно своего, буржуазного класса оппозиционно настроенные женские массы. ‹…›