1. Peasants and politics in Kampuchea, 1942–1981 / Ed. By Kiernan B. a. Boua Ch. — L.; Zed press; Armonk (N.Y.) Sharpe, 1982. — /6/, Ⅷ, 401 p.
2. Kampuchea in the seventies: Rep. Of a Finn. inquiry Comiss. / Kampuchean Inquiry comiss. — Helsinki, 1982. — 114 p.

Большая часть работы «Крестьяне и политическая жизнь в Кампучии» написана австралийским специалистом по ЮВА Б. Кирнаном. Кроме того, в книге в качестве отдельных глав помещены исследования некоторых кампучийских экономистов и свидетельства очевидцев.

Исследование революционных процессов в Кампучии в 60—70‑е годы автор начинает с анализа социально-экономической структуры деревни. Класс крупных земельных собственников, пишет он, в Кампучии практически отсутствовал, однако существовало значительное неравенство внутри самого крестьянства. Если по европейским стандартам крупная земельная собственность — это более 50 га, то по кампучийским — 10 и более (1, с. 77). Слой владельцев таких участков начал расти в Кампучии в ⅩⅩ в. под воздействием колониализма. Крупными землевладельцами считались те, у кого было более 10 га, богатыми крестьянами — 5—10 га, средними — 2—5 га. Основную массу населения составляли бедные крестьяне, почти не имевшие собственного инвентаря и арендовавшие землю, поскольку, как правило, они владели участками в 0,1 га (1, с. 47). Если учесть, что 1 га рисовых посевов обеспечивал семью из 3—4 человек, а средняя семья состояла из 5 человек (1, с. 4), то ясно, что критически допустимый уровень — 2 га. Значительную часть кампучийского населения составлял сельский полупролетариат.

Соотношение численности этих пяти групп населения Кампучии, особенно в период 50—60‑х годов, менялось. Доля среднего крестьянства в период с 1956 по 1962 г. увеличилась с 12 (? % ¹ обрабатываемой земли) до 30—33 % (? % ² обрабатываемой земли) (1, с. 6). Следовательно, помимо роста слоя крупных землевладельцев и богатых крестьян, составлявших к 1962 г. 14—18 населения (1, с. 5), в деревне произошла поляризация: с одной стороны, середняки, с другой — масса обездоленного населения. Бедные крестьяне составляли в 1962 г. 36 % (из них издольщики-арендаторы — 20 %; 71 % ³ — люди, имевшие столь малые участки, что на них нельзя было прокормиться (1, с. 83, 85), ещё 9 % приходится на ту часть сельского населения (главным образом, молодёжь), которая, будучи выброшена из сельского сектора, не могла быть поглощена городским). Таким образом, в деревне противостояли друг другу группы среднего и обездоленного крестьянства. Последняя по сути представляла собой не крестьянство, а лишённый земли и деревенских корней полупролетариат (16—20 % населения), положение которого было столь отчаянным, что ему нечего было терять в любой революции, независимо от того, какую бы форму она приняла.

Социальный эффект отрыва от земли и деревни значительного меньшинства усиливался индивидуализмом кампучийского крестьянства. Кхмерские специалисты-аграрники отвергают тезис, согласно которому индивидуализм кхмерского крестьянина якобы вытекает из экономических и культурных особенностей Кампучии. Система землевладения в Кампучии была, по их мнению, наследием колониальной эпохи; на её состояние в ⅩⅩ в. оказали влияние римское право и наполеоновский кодекс, т. е. индивидуализм в умах крестьян был следствием идеологического влияния капиталистической системы. Однако Кирнан считает, что дело обстоит не так просто, есть и более глубокие, местные причины атомизированного характера кампучийской деревни; в отличие от Вьетнама в Кампучии крестьянские хозяйства не были связаны с общинной собственностью, не было даже каких-либо коллективов, объединённых хозяйственными целями. Неслучайно, деревня (по-кхмерски «пхум») значит лишь «населённое место», а не, например, «организованная общность». Если учесть аморфный и атомизированный характер деревенской организации Кампучии, то становится ясно, что «ситуация была благоприятной для того, чтобы движения типа полпотовского полностью разрушили хрупкую социальную организацию сельского общества» (2, с. 3).

Помимо внутри деревенской поляризации существовала и сельско-городская, усугублявшаяся, во-первых, тем, что значительную часть городского населения составляли китайцы и вьетнамцы, а, во-вторых, тем, что «дерево росло в деревне, а плоды снимал город»: в сиануковской Кампучии рос разрыв между производством риса и платёжеспособным спросом на него внутри страны, в 60‑е годы кампучийский крестьянин имел в день 350 г. риса, тогда как необходимо 600—800 г. (1, с. 5, 49.

После того, как в ноябре 1948 г. Франция признала независимость Кампучии в рамках Французского союза, развернулась борьба между различными партиями и группировками. На выборах 1955 г., вопреки всем прогнозам, благодаря насилию и подтасовкам победила вновь созданная политическая организация Сангум Реастр Нийюм (Народно-социалистическое сообщество) (сокращённо — Сангкум), оттеснившая демократическую партию и группу «Прачеачун». С 1955 г. у Сангкум практически не было противников. Режим Сианука означал власть традиционной элиты: «сиануковские мандарины» превратили государственную промышленность и национализированное предпринимательство в свою вотчину. При такой системе быть «прогрессивным» или «радикальным» значило не столько быть левым, сколько стремиться к рационализации и деперсонализации экономической и административной структуры.

Скептики, отмечает один из авторов — М. Вайкери, могут задать вопрос: почему такая система не развалилась? «Но она разваливалась,— отвечает он,— именно поэтому Кампучия прошла через войну и революцию. Если в традиционной Кампучии такие кризисы и случались, то в современной Кампучии их масштаб был больше, а последствия — тяжелее» (1, с. 100). Камбоджийская элита, и прежде всего принц Сианук — «международный плейбой», в больших количествах закупали иностранные товары, путешествовали, подолгу жили в Париже. Ясно, что средства для этого режим мог получать лишь усиливая давление на крестьян, изымая значительную часть производимого им риса и продавая его за границу. В результате развивалась обратная пропорция между производством риса и его потреблением в стране.

Тем не менее до определённого времени окончательному развалу системы препятствовали некоторые особенности положения Кампучии:

1. Характер Сианука; в глазах кампучийского крестьянства монарх — необходимая фигура для благосостояния государства и поддержания буддизма. Сианук пошёл дальше этого: он попытался стать народным сувереном (хотя с 1955 г. он не был королём, для народа он оставался королём).

2. Система Сианука обеспечила несколько лет полного мира и внутренней безопасности — то, чего не было в Кампучии начиная с ⅩⅨ в., когда страна была опустошена тайским нашествием, вплоть до французской реоккупации.

3. Буддизм позволял интерпретировать роскошь функционеров в Пномпене как факт достижения высокого положения в «новой жизни» теми, кто когда-то, в «других жизнях», был бедным крестьянином, за счёт благочестия и повиновения властям. Это способствовало выработке общего отношения к модернизации как желаемому будущему, уже достигнутому Сайгоном и Бангкоком.

Внутренняя политика Сианука характеризовалась курсом на подавление оппозиции, преследование коммунистов. На международной арене принц сначала придерживался прозападного курса, однако постепенно начал проводить всё более нейтралистскую внешнюю политику: установил отношения с СССР и КНР, отказался вступить в СЕАТО. Целью этих манёвров было получение максимума помощи от соперничающих держав.

Когда в 1958—1959 гг. вспыхнула война во Вьетнаме, Сианук не хотел помогать американцам и Нго Динь Зьему. Сайгон и США обвинили Кампучию в предоставлении убежищ Вьетконгу. Кампучийские левые выступали за поддержку Фронта национального освобождения Южного Вьетнама (ФНО) и обвинили Сианука и его правительство в отходе от нейтралистской политики, на что власти ответили арестами. Эти события, полагает Кирнан, убедили левых в том, что попытки постепенно изменить систему не приведут к успеху и что необходимо свержение режима. Именно в начале лета 1963 г. Иенг Сари, Салот Cap (позже известный под именем Пол Пота) и Сон Сен бросили работу и присоединились к партизанам. В 1960—1963 гг. (особенно в 1963 г.) многие представители левых кругов ушли в джунгли к партизанам.

Репрессивный внутренний курс Сианука и лояльность его правительства по отношению к ДРВ и революционерам юга Вьетнама поставила сложные вопросы как перед ДРВ, так и перед кампучийскими коммунистами: вьетнамское руководство, с одной стороны, не могло и не хотело диктовать им политику, с другой — они не могли предать Сианука, который показал себя другом Вьетнама.

Для кампучийских революционеров этот вопрос звучал так: ограничить свои действия против Сианука, лояльно относящегося к Вьетнаму, или же начать активные действия против его режима. Всё это не могло не обострить отношений определённой части кампучийских коммунистов с коммунистами Вьетнама, а также между различными группами внутри самой компартии Кампучии ⁴ (подробнее см. ниже).

Поворот Сианука в сторону Вьетнама и отказ от американской помощи определялись не давлением левых интеллектуалов, а расчётом руководства Сангкум на победу ФНО и поражение американцев. Отказ от помощи США (ноябрь 1963 г.) сопровождался риторикой «опоры на свои силы» и призывами к крайней экономии. Последнее, однако, не распространялось на камбоджийскую элиту, которая продолжала импортировать западные товары, машины и т. д. Количество баров и ресторанов удвоилось, и уже нельзя было объяснять их наличие присутствием американцев, так как основную часть их клиентов составили армейские офицеры, которые, совершенно очевидно, жили не по средствам. Американцы обвинили офицерство Камбоджи в тайном сговоре с ФНО. По мнению Вайкери, это обвинение оказалось в конечном итоге справедливым, и теперь подсчитано, что система тайных отношений армейских кругов режима Сианука стала к 1965 г. крупным и доходным предприятием для определённой части представителей режима. Контакты представителей режима с ФНО не только соответствовали внешнеполитическому курсу Сианука, но и были средством решения финансовых проблем, ставших столь острыми после прекращения американской помощи.

Проведение антиамериканской политики и отказ от американской помощи принесли Сиануку определённые внешнеполитические выгоды, однако внутри страны всё это способствовало ухудшению положения: режим был вынужден выжимать больше из деревни, где усиливалось недовольство, хотя направленное, однако, прежде всего против местной администрации, а не против Сианука. Большую опасность для власти представляло растущее недовольство в городе — среди учителей и интеллигенции, которые в отличие от крестьян знали, в чём и в ком конечная причина их бед. Режим ответил усилением репрессий: политическая полиция стала вездесущей, люди исчезали. К 1966 г. Камбоджа, «хотя ещё внешне улыбающаяся и остающаяся последним уголком азиатского экзотического рая, стала страной, где каждый жил в страхе» (1, с. 105).

Выборы 1966 г. показали, что Сианук начал терять свой «магический престиж». Это совпало с усилением американского присутствия во Вьетнаме. По мере расширения присутствия США во Вьетнаме лидеры Сангкум стали пересматривать свою оценку ситуации в регионе. После 1967 г. в заявлениях Сианука появились мысли о том, что необходимо стабилизировать американское присутствие в Азии, что вьетнамцы всегда были главными врагами Кампучии и т. д.

В 1967 г. произошло восстание в провинциях Сомлот и Баттамбанг, где местное население поддержало «красных кхмеров». Несмотря на жестокие репрессии 1967 г., в следующем, 1968 г., восстаний произошло ещё больше. Всю вину власти возложили на Северный Вьетнам и ФНО. К 1970 г. во внешнеполитическом отношении Камбоджа возвратилась к 1955 г. Чем же тогда объяснить свержение Сианука Лон Нолом 18 марта 1970 г.? По мнению Кирнана, факт движения Сианука в направлении США косвенно говорит о том, что вряд ли США непосредственно поощряли заговор. Идеологические силы, свергнувшие Сианука, были близки к нему, однако экономически они представляли иную, по сравнению с сиануковской «кликой мандаринов», жившей по принципу «после нас хоть потоп», группу — тех правых, которые выступали за более современный, рациональный вариант экономической организации капиталистического типа. Следует также предположить, что определённую роль сыграл элемент случайности.

Сианук оказался в Пекине, где в 1970 г. был создан национальный Единый фронт Кампучии во главе с Сиануком и группой Пол Пота. Так пересеклись пути подвергавшего в 50—60‑е годы репрессиям коммунистов Сианука и компартии Кампучии, точнее — одной из её фракций.

Один из важнейших и сложнейших вопросов в истории коммунистического движения в Кампучии — отношения между вьетнамскими и кампучийскими коммунистами. Этот вопрос имел этнические, политические и культурные аспекты и уходил корнями в историческое прошлое, насыщенное войнами Вьетнама с империей Ангкор, с вытеснением вьетнамцами кхмеров с юга Вьетнама.

Однако именно вьетнамские коммунисты готовили кадровых работников компартии Кампучии, руководили их обучением. В 1951 г. КПИК разделилась на три «страновые» партии. В 1950 г. из 1300 членов коммунистического движения в Кампучии лишь 40 были кхмерами, остальные — вьетнамцами; в 1951 г. эти цифры стали соответственно 4 тыс. и 1 тыс. (1, с. 243). Многие кампучийцы неохотно шли на сотрудничество с Вьетнамом. Особенно неудачными были попытки вьетнамских коммунистов в городах, прежде всего в Пномпене. Тем не менее, в целом вьетнамские коммунисты, используя «Кхмериссарак» («Свободный кхмер»), преуспели в завоевании симпатий населения Кампучии, как крестьян, так и националистически настроенных представителей высших слоёв. Хотя и не без исключений, но даже в 1970—1973 гг. и в 1979 г. вьетнамские войска редко встречали враждебно настроенные кампучийские деревни. Поведение войск коммунистического Вьетнама в Кампучии отличалось от поведения войск императорского Вьетнама, и местное население оценило это. Характерно, что, несмотря на различия в культуре, в состав «Кхмериссарак» входили многие представители буддийского монашества. Таким образом, хотя тысячелетняя вражда кхмеров и вьетнамцев частично сохранялась, постепенно она теряла своё значение в Кампучии — но не в Париже, где в 1950 г. группа из 10—12 кампучийских студентов образовался «марксистский кружок». Среди участников кружка были Йенг Сари, восхищавшийся сталинской тактикой организационного контроля и интересовавшийся подходом Сталина к решению национальных проблем, и Салот Cap, позднее сыгравший в кампучийском коммунистическом движении зловещую роль под именем Пол Пота.

Салот Cap родился в 1928 г. в деревне, в провинции Кампонгтхом, которую французы характеризовали как наиболее «глубоко кампучийскую» и не поддающуюся их влиянию. Его отец был известным землевладельцем, владевшим стадом в 300 быков и нанимавшим до 40 батраков в период сбора урожая. Двоюродная сестра Салота Сара была одной из жён короля Монивонга, предшественника Сианука, а сестра была наложницей этого короля. До отъезда в 1949 г. во Францию Салот и его брат работали во дворце. В 1950—1951 гг., пишет автор, Салот Cap учился в Париже, где стал членом Французской компартии (ФКП). В 1953 г., уже после разрыва Тито с СССР, ездил в Югославию в составе молодёжной бригады — «беспрецедентный случай для члена просталинской ФКП» (1, с. 248). Вернувшись в 1953 г. на родину, Салот Cap провёл год в джунглях с возглавляемыми коммунистами иссараками. Во время выборов 1955 г. он осуществлял связь между демократической партией и прокоммунистической группой Прачеачун.

Вторая половина 50‑х годов стала временем серьёзных испытаний для коммунистического движения в Кампучии; политические события конца 50‑х годов поставили перед Компартией Кампучии целый ряд трудных проблем, осложнивших её деятельность в самой Кампучии и обостривших отношения с коммунистами Вьетнама. Эти проблемы связаны с антиимпериалистическими внешнеполитическими ходами Сианука. Сотрудничество между Сиануком и коммунистами Индокитая (прежде всего, Вьетнама) поставило Компартию Кампучии в невыгодное положение, так как заставляло её (а заодно и коммунистов Вьетнама) проявлять терпимость к Сиануку, не отвечать на репрессии со стороны его режима. Их ответные действия могли толкнуть принца к США, а по целому ряду причин — личному обаянию, квазирелигиозной королевской законности, роли в защите независимости страны, дозе искреннего, хотя и непоследовательного популизма — Сианук во время пика своей карьеры был впечатляющей фигурой в глазах кампучийских крестьян. В качестве союзника США и проводника антикоммунистического курса Сианук был бы более опасной фигурой, чем Тхиеу во Вьетнаме или принц Суванна Фума в Лаосе, поэтому прямой конфликт с его режимом мог обернуться политической катастрофой. В ключевой по сути стране Индокитая, какой Кампучия стала особенно после 1970 г., Сианук в качестве союзника коммунистов сыграл значительную роль в их тройной победе в 1975 г. Даже «красные кхмеры» осознали это, и в течение года после занятия Пномпеня Пол Пот сохранял Сианука почётным главой государства. Однако, подчёркивает Кирнан, несмотря на всю важность этой причины терпимость кампучийских коммунистов в ещё большей степени объясняется общими задачами индокитайской революции, т. е. прежде всего войной во Вьетнаме. Ханой и ФНО должны были иметь, по крайней мере, нейтральный режим на западной границе. Вооружённое восстание против Сианука и, как следствие, его переориентация на США могли ухудшить шансы на победу в индокитайской революции. Пока шла вьетнамская война, у кампучийской революции не было шансов на победу. Однако у части кампучийских коммунистов со временем возник вопрос: а не может ли война закончиться победой США и сохранить у власти Сианука в качестве американского союзника? В таком предпочтительными выглядели вооружённая борьба против Сианука и свержение его режима. Но удивительно, считает Кирнан, что, столкнувшись с этой дилеммой, кампучийское коммунистическое движение раскололось ⁵. Развитие событий в Кампучии ставило в двойственное положение не только компартию Кампучии, но и вьетнамских коммунистов. Нейтралитет Сианука был фактором, способствовавшим борьбе Вьетнама. Поэтому Ханой сократил помощь кампучийским коммунистам, но (например, предоставлял убежище, но не оружие) и не торопился посылать в Кампучию кхмеров, прошедших обучение в Северном Вьетнаме. Поскольку отсутствие активных действий против Сианука со стороны кампучийской компартии соответствовало интересам ДРВ и ФНО, среди части кампучийских коммунистов начали развиваться антивьетнамские настроения, подогреваемые традиционной этнической враждой. Выразителями подобной точки зрения и стала группа во главе с Пол Потом и Йенг Сари.

В 60—70‑х годах в компартии Кампучии существовали три фракции.

1. Национально-шовинистическая группа во главе с Пол Потом. Своей главной целью члены группы считали создание промышленно развитой сильной Кампучии, которую боятся соседи ⁶, посредством «сверхвеликого скачка»; главную силу государства они видели в мобилизованном крестьянстве. Группа резко отрицательно относилась к иностранцам (за исключением Китая), призывала к опоре на собственные силы и не рассматривала себя в качестве одного из отрядов международного коммунистического движения; Вьетнам характеризовался ею как контрреволюционная сила. В 60‑х годах группа Пол Пота базировалась в северо-восточных районах Кампучии. В начале 70‑х годов она распространила своё влияние на северную зону (Кампонгклэанги Сиемреап), а к 1975 г. захватила контроль над юго-западной зоной Такео, Камлот, Кампонгсаом).

2. Группа во главе с Пху Чхаем, Ху Нимом и Тиволом (последние два — руководители Ассоциации кхмерско-китайской дружбы в 1966—1967 гг., позднее казнены Пол Потом). Как и Пол Пот, они выступали за быстрые и радикальные социальные изменения, обвиняли (хотя менее рьяно) Вьетнам в ревизионизме, однако считали себя элементом мирового революционного движения. В группе, главные силы которой концентрировались на юго-востоке страны и которая ориентировалась на радикальные элементы в руководстве КПК, было много студентов и учителей.

3. Группа во главе с Пен Севаном и Хенг Самрином — сторонники вьетнамской модели социалистического строительства. Многие члены этой группы прошли «вьетнамское обучение» в рядах «Кхмериссарак» или в самом Вьетнаме. Главным образом это были ветераны партии, стремившиеся к распространению в Кампучии марксизма вьетнамского толка. Центр их активности — восточная зона Кампучии.

Автор ставит вопрос: как при наличии столь сильных разногласий три группы могли работать вместе как части единого движения? Отчасти ответ на этот вопрос таков: в значительной степени они и не работали вместе. Сохранению формального единства способствовала незначительная численность партии: многие её члены (особенно в 60‑е годы) находились кто в КНР и ДРВ, а кто — небольшими партизанскими группами — вёл борьбу в деревнях. К тому же с 1970 г. представители различных групп были пространственно отделены друг от друга и концентрировались в различных районах Кампучии.

От окончательного распада партию предохраняло наличие у всех трёх групп общих черт: стремление предотвратить рост материально привилегированного класса (особенно у Пол Пота и сторонников «культурной революции»), упор на мобилизацию сельского населения, национализм. У группы Пол Пота последний достиг крайней формы и перерос в шовинизм и ксенофобию.

С начала 60‑х годов политическое и социальное развитие Кампучии благоприятствовало росту власти и влияния группы Пол Пота (репрессии Сианука, обескровившие партию и лишившие её значительной части кадров, подготовленных вьетнамцами; рост недовольства вьетнамских коммунистов, сохранявших лояльность по отношению к Сиануку; рост в деревне деклассированного слоя, по самой своей природе готового к принятию крайних, шовинистических и даже человеконенавистнических взглядов и форм поведения, и т. д.).

В 1960 г. кампучийские коммунисты, обескровленные репрессиями, собрались на съезд. Позднее Пол Пот, имея в виду принятие курса, независимого от вьетнамской компартии, утверждал, что это был съезд, где «по настоящему родилась» кампучийская компартия.

В 1962 г. исчез секретарь компартии Ту Самут; возможно, считает Кирнан, Пол Пот причастен к этому исчезновению. В 1963 г. Пол Пота утвердили секретарём партии, а в 1965 г. он провёл несколько месяцев в Ханое, а также в Китае, где его принимали Дэн Сяопин и Лю Шаоци. В «Чёрной книге» «красных кхмеров» отмечается, что к 1966 г. партия «полностью поняла реальную сущность вьетнамцев» и необходимость опоры на собственные силы. Не получил ли Пол Пот, задаёт вопрос Кирнан, поощрение в Пекине? К 1970 г. группа Пол Пота захватила ряд постов в высшем партийном аппарате. Однако захват власти на всех уровнях был сложной задачей. Переворот Лон Нола создал ситуацию, когда совпали интересы Сианука, кампучийских и вьетнамских коммунистов. Началась совместная борьбы. Вьетнамское руководство решило, что для кампучийцев, проходивших подготовку во Вьетнаме, пришла пора возвращаться на родину. В середине 1970 г. 1,5 тыс. (или даже более) членов кампучийской компартии начали возвращаться из Ханоя по тропе Хо Ши Мина. Однако в Кампучии они, а также провьетнамски настроенные коммунисты восточной зоны, были подвергнуты «чистке». К концу 1971 г. половина вернувшихся погибла в боях (их бросили в самые горячие точки) или была уничтожена. Лидер партии Сон Нгок Минь, возглавлявший антифранцузскую борьбу в 1946—1954 гг., был по предложению руководства Революционной партии Кампучии (РПК — так называлась в этот период компартия Кампучии), т. е. Пол Пота направлен якобы на лечение в Пекин, где он умер или был убит в 1972 г.

Первая половина 70‑х годов стала периодом упрочения контроля полпотовской группы над органами власти (партийной и административной) во всех освобождённых зонах.

Уже в 1970 г. проявилось на деле враждебное отношение полпотовцев к вьетнамцам. В провинции Кампонгтхом (южная зона) в сентябре 1970 г. местные войска «красных кхмеров» открыли огонь в спину вьетнамским подразделениям во время атаки последних на лонноловские войска (1, с. 267). В ряде мест «красные кхмеры» взрывали гранатами дома, где останавливались на постой проходившие по этим местам вьетнамские войска.

Важной вехой в укреплении власти Пол Пота стал 1973 г. С февраля по август 1973 г. американцы подвергли территорий Кампучии массированным бомбардировкам (было сброшено 257 465 т. взрывчатки — на 50,5 больше, чем на Японию во время второй мировой войны (1, с. 280). Погибли сотни тысяч людей, был нанесён огромный экономический ущерб. Наиболее жестоким бомбардировкам подверглась юго-западная зона. Несомненно, считает автор, именно массовые страдания, вызванные бомбардировками, стали для группы Пол Пота «политическим двигателем

», которого другим путём — даже захватив руководство — им не удалось бы получить.

«Когда в сердцах тысяч крестьян родилась ненависть, милитаристские и шовинистические призывы не падали больше на „глухие уши“» (с. 262).

Что ещё важнее, бомбардировки изменили состав революционной армии — было убито около 16 тыс. человек (по американским оценкам, 25 % личного состава) ⁷. Автор считает, что, если бы Вьетнам и Кампучия координировали свои действия, бомбардировок можно было бы избежать. Вину за недостаточную координацию действий автор возлагает на группу Пол Пота, которая отказалась пойти на переговоры с Лон Нолом, о чём вьетнамцы и сообщили американцам. Пол Поту переговоры с Лон Нолом не были выгодны: в случае переговоров и последующих выборов к власти пришли бы политические силы, более популярные, чем полпотовцы.

После бомбардировок полпотовская армия стала ещё более молодой и холостой по составу. Она имела крайне ограниченные контакты с крестьянами, фактически полностью изолированные от крестьян, которые переселялись целыми деревнями в тыл, солдаты «красных кхмеров» воспитывались в духе презрительного отношения к крестьянству как малодисциплинированной и недостаточно патриотической массе, отсюда — принципиальная возможность жестокого отношения к крестьянам, не говоря уже о горожанах. Обычно считают, что социальной основой и базой группировки Пол Пота было крестьянство. Однако, подчёркивает Кирнан, здесь есть нюанс — не крестьянство в целом, а определённая часть сельского населения. Для всех трёх фракций в компартии Кампучии характерен упор на необходимость мобилизации крестьянства, Пол Пот же подчёркивал, что следует опираться на 30 % беднейших крестьян, отличая их от 40 % среднего крестьянства и противопоставляя ему. Однако даже несмотря на признание беднейшего крестьянства более динамичной социальной силой, «группа Пол Пота опиралась на отдельных членов этого слоя в большей степени, чем на слой в целом» (2, с. 250). Хотя Пол Пот поощрял женские, молодёжные и рабочие ассоциации, при его режиме не возникло ни одной крестьянской ассоциации!

«Несмотря на общее единство принципа мобилизации крестьянства, кампучийских коммунистов разделяли серьёзные различия в политической практике. Группа Пол Пота стремилась набирать сторонников на индивидуальной основе из численно небольших социальных групп беднейшего крестьянства, горных племён и молодёжи» (1, с. 261). «Степень, в какой группа Пол Пота зависела от молодёжи маргинальных социальных и этнических групп — горные племена) показывает её неспособность (или отсутствие желания) мобилизовать крестьянство как класс» (1, с. 250).

Придерживаясь тезиса «Народ — сила тех, кого он поддерживает», группа Пол Пота логически пришла к заключению, что там, где народное недовольство подрывает власть правительства, это враждебное население должно быть уничтожено (1, с. 245). Исходя из того, что природа врага носит морально-политический, а не социально-экономический или исторический характер, Пол Пот считал, что врага можно победить организационно-тактическими (эвакуация городов и деревень) и административными методами. Ещё до победы 1975 г. «красные кхмеры» начали переселение целых деревень в лесные, ранее не заселённые районы. Политика переселения, проводившаяся под надзором молодых и безжалостных милиционеров, которых крестьяне называли «чернорубашечниками», преследовала несколько целей:

1. увеличить производство риса за счёт освоения новых земель;
2. увеличить контроль со стороны государства над населением путём конфискации «общего» урожая и рационирования питания;
3. усилить эгалитарный характер общества — переселяемым разрешалось брать с собой лишь минимум вещей.

Нередко во время эвакуации городов и переселения деревень «красные кхмеры» уничтожали значительное число людей — «чистки» и массовые репрессии были стилем группы Пол Пота.

«Трудно искать смысл в безжалостной жестокости полпотовских солдат, не предположив: их учили, что именно так надо устанавливать свою власть, что это — единственный способ выполнения программы» (1, с. 249).

Теперь ясно, что эвакуация Пномпеня диктовалась не экономическими или гуманными соображениями, а политическими амбициями группы Пол Пота и её стремлением добиться полного контроля над революционным движением.

Эвакуация городского населения имеет свои аграрно-крестьянские аспекты и предысторию и связана с коллективизацией, которую «красные кхмеры» начали проводить уже с мая 1973 г., в период наиболее интенсивных американских бомбардировок (2, с. 19). Целью коллективизации было улучшение снабжения армии продовольствием и обеспечение её живой силой. Сначала членство в колхозах было добровольным, тем более что большинство вступивших не могло обеспечить себе даже дневной рацион питания. Однако в 1974 г. коллективизация стала принудительной, и недовольные крестьяне стали уходить в контролируемые силами Лон Нола города, чтобы избежать социального кошмара. Создание структуры коллективной экономики в военное время стало генеральной репетицией того общественного проекта, который был реализован после войны, когда из городов в деревню было переселено 3 млн горожан и сконцентрировавшихся там крестьян (2, с. 19).

Характерно, что в отличие от лозунга «культурной революции» в КНР «Служить народу» лозунгом полпотовского режима было «Политическое образование кадров». Как и кампучийские сторонники «радикалов» в руководстве КПК, Пол Пот стремился не допустить появления «новой буржуазии», т. е. развития стремящейся к материальному обогащению элиты. Режим провозглашал национальную и индивидуальную самодостаточность и самообеспечиваемость. Пол Пот постоянно подчёркивал отличие кампучийской революции от других революций в том, что она была достигнута якобы полностью без иностранной помощи ⁸. Милленаристский характер полпотовского национализма вытекает из его экстремизма и шовинизма. «После двух тысяч лет эксплуатации история фактически начинается с партии и строительства новой эры, более славной, чем Ангкор»,— утверждал Пол Пот (1, с. 234). Милленаристская забота о символах выразилась во взрыве пномпеньского национального банка, разрушении католического собора, стремлении не употреблять терминов «кхмер» и «республика» как якобы скомпрометированных режимом Лон Нола.

Характерной чертой режима «красных кхмеров» была ксенофобия. Уже в 1975 г. из Кампучии было выслано 200 тыс. этнических вьетнамцев. В ответ на предложение Японии об установлении дипломатических отношений «красные кхмеры» заявили, что Кампучия не будет заинтересована в установлении таких отношений ещё в течение 200 лет. Исключение контактов с внешним миром стало приемлемой нормой для кампучийцев, так как, несмотря на характерное до 1970 г. в целом доверчивое отношение к иностранцам, все классы и группы камбоджийского общества разделяли взгляд, согласно которому в кампучийские дела иностранцы вмешиваться не должны. Полпотовскому руководству нетрудно было убедить кампучийцев, что виноваты в их страданиях только иностранцы.

Милитаризм, шовинизм и ксенофобия полпотовского режима дополнялись коммуналистской и эгалитаристской риторикой, в чём Кирнан видит влияние марксистско-ленинской идеологии. Однако в то же время он подчёркивает, что за время существования режима «красных кхмеров» на кхмерский язык не была переведена ни одна работа по марксистско-ленинской идеологии. Единственной книгой, выпущенной в социалистических странах и полностью переведенной на кхмерский язык, стала «Кто есть кто в ЦРУ» — список фамилий, указанных в книге, использовался полпотовцами во время допросов в тюрьмах.

В период между апрелем 1975 г. и декабрём 1978 г. в компартии Кампучии была проведена серия «чисток», в результате которой были уничтожены многие кадровые работники, министры и т. д. Кирнан считает неверным объяснять конфликты в партии действием иностранных агентов и т. д.: по его мнению, «трагедия внутренней борьбы была следствием попытки небольшой, но высокопоставленной группы наложить политику национального возрождения на социалистическую организацию» (1, с. 227—228). Средством реализации этой политики были «чистки», за которыми стояла группа Пол Пота, окончательно захватившая власть в партии именно в 1978 г., а не раньше. Период 1975—1978 гг. был наполнен борьбой за власть между группировкой Пол Пота и другими фракциями, причём во многом решавшую роль в определении исхода этой борьбы сыграл внешний фактор — события 1976 г. в Китае.

О том, что даже в 1976 г. группа Пол Пота не имела полной власти над партийным аппаратом, свидетельствует, по мнению Кирнана, история появления персоны по имени Пол Пот на посту премьер-министра. Когда 14 апреля 1976 г. было объявлено, что премьер-министром назначен избранный 20 марта 1976 г. депутат Палаты народных представителей Пол Пот, это вызвало удивление не только среди обозревателей, но даже среди некоторых деятелей кампучийской компартии, так как они впервые слышали это имя. Уже после избрания на пост премьер-министра Пол Пот предпринял новую мистификацию: под своим прежним именем Салот Сара, которое отсутствовало в официальных сообщениях уже около года (с апреля1975 г.) он вместе с Кхиеу Самфаном выступил на праздновании первой годовщины победы, проведённом 17 апреля 1976 г. Однако лишь речь Самфана была передана по радио. Это было через три дня после того, как Салот Cap стал премьер-министром под именем Пол Пота — именем, которое не просто было совершенно неизвестно населению Кампучии, но и вообще не было никому известно до тех пор. Эта секретность, считает Кирнан, указывает на неуверенность Пол Пота в своей популярности у населения, а также отражает факт борьбы и политического маневрирования в руководстве компартии, слабость позиций группы Пол Пота в руководстве.

Самоназначение Пол Пота премьер-министром, очевидно, отражает компромисс, достигнутый его группой с представителями двух других фракций — Со Пхима (провьетнамская) и Ху Нима (сторонник «радикалов» в руководстве КПК). Хотя радикальные лидеры «культурной революции» и их сторонники в Кампучии имели значительные разногласия с Вьетнамом, эти разногласия не выходили за рамки общей солидарности. Первые исходили из необходимости сотрудничества между Кампучией и Вьетнамом. В отличие от этого Дэн Сяопин был сторонником жёсткого, в духе классической китайской внешней политики, курса в отношении Вьетнама. Борьба между «радикалами» и «прагматиками» в КНР, её перипетии не могли не отразиться на борьбе политических фракций в компартии Кампучии и на кампучийско-вьетнамских отношениях.

После того как в марте 1976 г. в Пекине своего пика достигла антидэновская кампания, количество пограничных инцидентов на кампучийско-вьетнамской границе резко сократилось, затем между Вьетнамом и Кампучией была достигнута договорённость о подписании соглашения о границе, и были проведены предварительные переговоры (между 4 и 18 мая в Пномпене).

Изоляция, в которой оказалась группа Пол Пота к сентябрю 1976 г., усугубилась смертью Мао Цээдуна и краткосрочным «взлётом» радикалов. 27 сентября Пол Пот был смещён с поста премьер-министра «по состоянию здоровья»; его сменил Нуон Чеа, которого близкие к Вьетнаму источники информации называли «придерживавшимися правильной линии». Позднее Йенг Сари назовёт эти события «попыткой сентябрьского переворота, совершённой агентами Вьетнама и КГБ» (1, с. 299).

О том, что в сентябре 1976 г. Пол Пот проиграл битву за власть, косвенно свидетельствует передача радиостанции, официально поддерживавшей группу Пол Пота Компартии Таиланда. Согласно передаче, одна кампучийская газета представила 1951 г., а не 1960 г., как считал Пол Пот,— в качестве даты основания кампучийской компартии. После смещения Пол Пота началось трёхдневное празднование 25‑летия со дня основания партии, а ещё через три дня произошёл беспрецедентный случай: Кампучия вступила с нападками на Дэн Сяопина, чьё смещение в Пекине до тех пор не вызывало в Пномпене никаких комментариев.

В следующие недели Кампучия предприняла несколько новых шагов: начал экспортироваться каучук в Таиланд, были отправлены торговые делегации в Албанию, Югославию и КНДР, установлены связи с ЮНИСЕФ и даже американскими фирмами относительно закупок лекарств и средств против малярии. Однако в начале октября лидеры «радикалов» были арестованы и к власти вернулся Дэн Сяопин. Через две недели (по-видимому, 15 октября) Пол Пот вновь стал премьер-министром. Его возвращение, в отличие от смещения, не было официально объявлено: просто 22 октября он в качестве премьер-министра подписал заявление, клеймящее «банду четырёх». Однако с конца 1977 г. Пол Пот, несмотря на аресты и «чистки», считает Кирнан, не обладал ещё полной властью в аппарате компартии. По мнению Кирнана, об этом свидетельствуют следующие факты: хотя, как и китайцы, кампучийцы не присутствовали на Ⅳ съезде КПВ, они послали приветствия. Характерно, что в августе следующего года не были посланы приветствия ⅩⅠ съезду КПК, на котором была исключена треть ЦК — сторонники «радикалов».

Укрепившись у власти, Пол Пот в начале 1977 г. развернул генеральное наступление на своих противников. Кирнан охарактеризовал это наступление как «вторую революцию», а таиландская разведка назвала её «февральским переворотом Пол Пота». «Чёрная книга» «красных кхмеров» вообще хранит молчание об отрезке времени с апреля 1976 по июнь 1977 г. Очевидно, это был период ожесточённой борьбы за власть. Решающую роль в процессе «чисток» и эвакуации деревень сыграли кадры юго-западной зоны. Во время поездок по стране Пол Пот нередко сам руководил «чистками».

Именно в начале 1977 г. произошло резкое сокращение рационов питания и была введена система коллективного питания, что привело к росту недовольства режимом со стороны крестьянства. Власти ответили массовыми репрессиями. В этих условиях режиму потребовалось, во-первых, изолировать, обвинить в измене и окончательно уничтожить провьетнамскую группу в компартии Кампучии; во-вторых, поднять свой престиж в глазах населения посредством демонстрации патриотизма, защиты «кхмерской расы». Очевидно, без этого, равно как без массовых репрессий, группа Пол Пота не могла сохранить власть (1, с. 303). В качестве средства решения этих проблем Пол Пот избрал конфликт с Вьетнамом. В январе 1977 г. после почти года затишья на кампучийско-вьетнамской границе возобновились инциденты. В результате пограничных стычек сотни тысяч вьетнамских крестьян бежали из новых экономических зон в города. Программа расселения в новых экономических зонах юга СРВ была сорвана. К февралю 1978 г. Вьетнам твёрдо осознал необходимость свержения полпотовского режима. Развязав конфликт с СРВ, считает Кирнан, полпотовцы всерьёз рассчитывали нанести поражение Вьетнаму. Они делали ставку на следующие факторы: помощь КНР; истощённость Вьетнама многолетней войной; поддержка кхмерского населения юга Вьетнама; поддержка со стороны бывших 700 тыс. солдат и офицеров армии прежнего сайгонского режима (особенно невьетнамского происхождения).

Пол Пот стремился спровоцировать неудачное наступление вооружённых сил СРВ, ответить на него победным контрнаступлением и «на плечах противника» захватить юг Вьетнама, бывшую территорию Кампучеа Кром. Кирнан оценивает средства, которыми Пол Пот собирался осуществить свои планы, как иррациональные: так, «стратеги режима» в своих расчётах исходили из того, что, убивая вьетнамцев в пропорции «1 кхмер на 30 вьетнамцев», они смогут уничтожить все население Вьетнама, а кампучийцев при этом останется 6 млн (1, с. 41). Эти иррациональные планы и территориальные притязания, сфокусированные на Вьетнаме и поощрявшиеся КНР, нельзя отделить от «милленаристского корпоративного характера государства, базирующегося на идеях национального возрождения и требующего проведения репрессивной внутренней политики» (1, с. 304). Не случайно после свержения Пол Пота многие кампучийцы говорили: «Вьетнамцы спасли нас» (2, с. 372). Во многом именно этим объясняется то, что в целом присутствие вьетнамских войск в Кампучии не вызывает серьёзных отрицательных реакций у подавляющего большинства населения, причём в деревне антивьетнамские настроения значительно слабее, чем в городе — среди интеллигенции. «Кхмерский народ боится Пол Пота» (1, с. 373). Поэтому, хотя остатки полпотовской «Демократической Кампучии» представляют силу в военном отношении, в политическом — нет.

Подводя итог, Кирнан отмечает, что само по себе общее направление действий полпотовского режима, его подход к решению кампучийских проблем (переселение людей из городов в деревни, сведение властями к физическому минимуму уровня потребностей и т. д.) достаточно рациональны и практичны с точки зрения экономистов и политиков тех развивающихся стран, которые сталкиваются с проблемами, аналогичными кампучийским. В этом плане интересно сравнить политику Пол Пота с рекомендациями «Плана на будущее», подготовленного анонимной группой западных и таиландских специалистов-обществоведов и опубликованного в консервативной газете «Бангкокпост» в феврале 1976 г.

Согласно этим рекомендациям, Таиланду, чтобы избежать социальных бурь и революций, необходимо переселить людей из городов в деревни, провести децентрализацию, усилить полномочия местных властей, вкладывать больше в сельское хозяйство, чем в промышленность. Именно это и было проделано в Кампучии после 1975 г.: таким образом, идеи «Плана» и «красных кхмеров» в принципе совпадают, режим Пол Пота, однако, воплотил эти идеи в широкомасштабной и крайне жестокой форме, уничтожив при этом значительную массу самих революционеров. «Как могло развитое революционное движение, которое имело широкую международную поддержку и вело, казалось, борьбу за национальное освобождение, повернуться против своих кадров и ветеранов, против своего народа, культуры и традиций, установить современное рабство» (1, с. 1) и физически уничтожить значительную часть нации, прежде всего более культурную и образованную её часть? Ответ на этот вопрос, по мнению Кирнана, лежит как вне, таки внутри Кампучии. Значительную часть вины, помимо самих полпотовцев, несут США.

«Когда американцам стало ясно, что им не удастся удержать Кампучию, они постарались сделать всё, чтобы послевоенное революционное правительство было исключительно жестоким, доктринальным и страшным для своих соседей» (1, с. 111).

Этому же способствовала политика КНР. Усилия США и КНР облегчались некоторыми внутренними особенностями Кампучии — наличием значительной по численности массы деклассированного, маргинального населения, которое в силу своего экономического и социального положения, особенностей сознания, психологии поло-возрастного состава (молодёжь и женщины) и т. д. оказалось готовым для того, чтобы воспринять человеконенавистнические идеи группы Пол Пота. В борьбе за власть группа Пол Пота могла делать ставку только на эту группу, и именно эта масса атомизированных индивидов была брошена на различные классы и слои кампучийского общества — крестьянство, интеллигенцию и т. д. В силу своей атомизированности, непринадлежности к какой-либо социальной общности маргиналы особенно легко поддались внушению милленаристской политической мифологии режима. Однако это имело и свою обратную сторону: атомизацию, психологическую раздробленность общественного сознания, фактором, усиливавшим эту черту, была общая психологическая измотанность, истощённость нации, причём даже групп, которые были лояльны по отношению к режиму. В результате созрело в обществе настроение готовности принять любые изменения существующего порядка, независимо от природы этих социальных изменений и стоящей за ними политической силы (2, с. 24).

Полный текст на английском языке: Long live the 17th anniversary of the Communist Party of Kampuchea. Speech by Pol Pot. Secretary of the Central Committee of the Kampuchean Communist Party delivered on September 29, 1977.

‹…›

Наши друзья во всём мире также знают, что ни один народ в мире не победил в ходе революции, не руководствуясь решениями партии рабочего класса. Почему же тогда в Кампучии, где народ одерживал победу за победой вплоть до величайшей победы над империализмом США, флагманом мирового империализма, они никогда не слышали о руководящей роли коммунистической партии? Стало быть, все эти друзья ждали торжественного провозглашения официального существования Коммунистической партии Кампучии для того, чтобы превознести её как силу, приведшую кампучийский народ к славной победе 17 апреля 1975 года.

‹…›

Борьба кампучийского народа от периода рабства до 1960 года

‹…›

Сейчас нам нужна линия, но какая линия? Линия, скопированная с кого-то, не будет работать. Нам нужна линия, основанная на независимости и инициативе, на решении своей судьбы. Опора на собственные силы означает прежде всего опору на свой народ, на свою армию, на свою партию, на революционное движение в своей стране.

‹…›

Национально-демократическая революция под руководством Коммунистической партии Кампучии, 1960—1975 гг.

‹…›

Государственная машиностроительная фабрика № 1 в Пномпене

Фундаментальная сила нашей революции — крестьяне. Ситуация в нашей стране отличается от ситуации в промышленно развитых странах. Рабочие не были главной борющейся силой нашей революции. Поначалу мы проявляли активность в том числе среди рабочих. С 1955 года мы смогли организовать рабочее движение по всей стране. Перед товарищем, который являлся заместителем секретаря нашей Партии, была поставлена задача руководить этим движением. Однако наш рабочий класс был численно мал. Движение действовало на каждой фабрике, но оказалось не в силах противостоять вражеским репрессиям. Каждый раз, когда движение поднималось в полный рост, его вскоре уничтожали. Движение возобновлялось, но враг снова уничтожал его.

Возьмём, к примеру, железные дороги. В этой сфере было самое мощное движение рабочего класса в нашей стране, но и оно подавлено. Некоторые товарищи, даже если и выжили, сошли с ума после пыток.

Таким образом, рабочий класс по своей классовой природе является ведущей силой. Однако он был численно мал и полностью обезврежен врагом на заводах и рабочих местах.

‹…›

Наш гимн — это не работа одного или двух композиторов, это работа всего нашего народа, который написал его собственной кровью, кровью, которую наш народ щедро проливал на протяжении столетий. Это волнующий вызов как нашему, так и будущим поколениям. В национальном гимне отражены жертвы нашего народа. Каждое предложение, каждое слово выражает истинную природу борьбы нашего народа. Именно эта кровь способствовала классовой и национальной ненависти, которая привела нас к победе 17 апреля 1975 года. Именно эта кровь призывает решительно защищать народную власть и нашу страну, строить процветающую и мирную Кампучию. Вот почему наш национальный гимн называется „17 апреля, великая победа“».

‹…›

Бойцы кампучийской армии перед Ангкор-Ватом

Молодым товарищам, хоть одиноким, хоть женатым, нужно щедро посвящать своё время идеологическому образованию, преодолевая все препятствия. Посвятите своё тело и душу революции! Юность — это период в жизни, для которого характерны очень быстрые изменения. Это время, когда разум наиболее восприимчив к революционным идеям, а сами мы находимся в расцвете сил.

Стало быть, это главная директива нашей Партии. Сегодняшняя молодёжь завтра возьмётся за решение революционных задач. Кроме того, вы должны постоянно закалять себя, помогая революции. Не брезгуйте заниматься мелкой работой, не бойтесь трудностей. Независимо от того, какую работу коллектив поручает вам, вкладывайтесь в неё и выполняйте её хорошо. Если допускаете ошибки, коллектив поможет исправить их. Это единственный способ закалить себя. В ходе работы мы будем исправлять ошибки, приобретая новые впечатления. Чем больше мы работаем, тем лучше учимся. Мы должны регулярно подытоживать свой опыт. Мы хотим обучить нашу молодёжь, чтобы она могла работать в любой сфере. Нам нужны квалифицированные кадры, столь же сильные в борьбе против агрессора, сколь и в производстве.

‹…›

‹…› Если наш народ смог построить Ангкор-Ват, то он способен сделать всё что угодно. ‹…›

‹…›

На новом этапе Кампучийской революции, защита демократической революции и социалистического строительства

‹…›

…В рамках нового кампучийского общества существуют смертельные противоречия, поскольку наличествуют вражеские агенты, принадлежащие к различным шпионским сетям империалистов и международной реакции и тайно вживившие себя в тело нашей революции, работая на её подрыв.

Этот антагонизм является также следствием деятельности ещё одной печально известной горстки реакционных элементов, проводящих контрреволюционную работу и стремящихся уничтожить нашу кампучийскую революцию. Эти элементы малочисленны, составляя один-два процента населения. Некоторые маскируются и пытаются сойти за людей, в то время как иные действуют открыто.

Мы не считаем этих предателей, эти контрреволюционные элементы частью народа. Они являются врагами Демократической Кампучии, кампучийской революции и кампучийского народа. Противоречия с этими элементами следует решать так, как и положено в отношениях с врагами: разъединять, просвещать и убеждать те элементы, которые можно убедить; нейтрализовывать колеблющиеся элементы, дабы они не причинили революции какого-нибудь ущерба; и, наконец, изолировать и искоренять наименее возможное количество данных элементов — только тех, кто жестоко и упорно действует против революции и народа, сотрудничая с зарубежными врагами с целью уничтожения собственного народа и собственной революции».

‹…›

Освободить 98—99 % населения, особенно трудящихся, значит освободить огромную производительную силу. Исторический материализм чётко показал, что человек является определяющим фактором производства. Таким образом, наш народ — в прошлом расходовавший силы впустую, страдавший от невыразимых унижений и жестокой эксплуатации, лишённый всякой инициативы и искавший любую подработку, лишь бы свести концы с концами, не имевший возможности построить свою страну и привести её к процветанию… так вот, сегодня наш народ свободен. Он уничтожил старую систему производства, основанную на эксплуатации.

‹…›

Послы и дипломаты из дружественных стран участвуют в строительстве дамб для рисовых полей и ирригационных каналов

В сфере сельского хозяйства наша Партия сосредоточилась на решении ключевой проблемы сохранения водных ресурсов с целью максимального сбора риса, являющегося основным продуктом питания. В прошедшем сухом сезоне 1977 года народ, трудящийся в наших кооперативах, создал множество крупных водохранилищ в каждой деревне и в каждом регионе, каждый объёмом от 100 миллионов до 200 миллионов кубометров воды; средних водохранилищ объёмом от 50 до 60 миллионов кубометров воды; а также небольших водохранилищ объёмом от 50 до 60 миллионов кубометров воды в каждом округе. Эти водохранилища в сумме содержат 2,8 миллиарда кубометров воды, включая воды в каналах общей протяжённостью в несколько сотен километров. Эти проекты могут орошать рисовые поля площадью 250 000 гектаров как в дождливый, так и в сухой сезон. Народ, трудящийся в кооперативах, также соорудил пять дамб по течению реки Прек-Тхнот ради орошения 60 000 гектаров сельхозугодий; две дамбы по течению реки Чинит для орошения 20 000 гектаров сельхозугодий; три дамбы по течению реки Пурсат для орошения 30 000 гектаров сельхозугодий; одну дамбу по течению реки Баттамбанг для орошения 40 000 гектаров сельхозугодий; и иные дамбы по Сием-Реапу, Кнабангу и иным мелким рекам. В 1977 году наши скооперировавшиеся крестьяне осуществили всевозможные водные проекты, решившие водную проблему в течение всех сезонов, и сухого, и дождливого, в общей сложности для 400 000 гектаров сельхозугодий. Все они построены нашими рабочими и крестьянами, полностью полагающимися на свои собственные силы, на свои собственные руки и на свои мотыги.

‹…›

Образование нового поколения Кампучии

В области культуры и образования цель нашей партии состоит в том, чтобы на практике научить работе на благо движения по защите и строительству страны. Теория сочетается с реальной практикой, обучение — с реальной работой на производстве. Очень важны наши школы в кооперативах и на фабриках. У нашего образования имеется сильная национальная и массовая основа. В настоящее время прилагаются усилия, чтобы расширить изучение науки и техники. Наша главная цель в ближайшем будущем — ликвидация неграмотности. В старом обществе существовало некоторое количество начальных и средних школ, колледжей и университетов, но в сельской местности 75 % людей были неграмотными, особенно бедняки и некрепкие середняки. Даже в городах 65 % рабочих были неграмотными. Теперь, через два года после национального освобождения, неграмотными остаются лишь 10 % взрослого населения. Мы решаем эту проблему посредством массовой линии и через обязательное массовое образование.

‹…›

1. Hill F.R. Millenarian machines in South Vietnam // Comparative studies in society and history. — L., 1971. — Vol.13, N 3. — P.325-350.
2. Sarkisyanz M. On the place of caodaism, culturally and politically // J. of Asian history. — Wiesbaden, 1984. — Vol. 18, N 2. — P.174-188.
3. Tai Hue-tam Нo. Millenarianism a. peasant politics in Vietnam. — Cambridge (Mass.); L.: Harvard univ. press, 1983. — XIV, 220 p.
4. Werner J. Vietnamese communism a. sectarian religionism // Vietnamese communism in comparative perspective / Ed. Turley W.S. — Boulder (Col.): Westview press, 1980. — P.107-136.

Влияние вьетнамских коммунистов на крестьянских вожаков, пишет Дж. Вернер ¹, стало основой его побед. Однако не только коммунисты оказывали значительное влияние на крестьянство. С ними успешно конкурировали религиозно-политические организации — католики на Севере и секты Као Дай и Хоа Хао на Юге. Причём именно секты оказались серьёзной проблемой для компартии, которая вступила с ними в противоречивые отношения сотрудничества, конкуренции и, в конечном счёте, вражды. Намного более многочисленные чем коммунисты и сочувствующие им крестьяне (500 тыс. членов Као Дай и 300 тыс. членов Хоа Хао по сравнению с 20 тыс. коммунистов и прокоммунистически настроенных крестьян в 1938 г.; 4, с. 108), секты достигли зенита своего могущества во время первой индокитайской войны (1945—1954), когда они осуществляли контроль над половиной населения Юга. И тем не менее коммунисты взяли верх над обеими сектами. Вопрос, почему это произошло, недостаточно изучен как в наших, так и в западных исследованиях, равно как и вопросы истории, организации и идеологии самих сект. В настоящем реферативном обзоре представлены работы, в которых анализируются указанные проблемы.

Усиление религиозности сектантского типа на Юге Вьетнама, пишет Тай, произошло в 20‑е годы. Это было реакцией определённых социальных групп вьетнамского общества, прежде всего крестьянства и городских средних слоёв, на усиление экономического и культурного давления Запада (в лице мирового рынка, колониального государства и европейской культуры). Все эти факторы и связанные с ними социальные изменения усиливали у крестьянства и мелких городских служащих чувство нестабильности, небезопасности существования в условиях рушащихся привычных социальных норм. Отсюда — оживление старых и появление новых сект, крупнейшей из которых была Хао Дай.

Согласно Ф. Хилл ² и М. Саркисьянцу ³ каодаизм представлял собой типичный для Кохинхины религиозный синтез местных верований — буддизма, даосизма и конфуцианства и элементов христианства; соединение интеллектуально-эзотерического с народно-мифическим, вьетнамских ценностей — с французскими (1, с. 329; 2, с. 178).

Центральное место в каодаистском пантеоне занимало Высшее Существо, окружённое духами — Виктором Гюго, Жанной д’Арк, адмиралом Дюкло, Чарли Чаплином, Сунь Ятсеном и Уинстоном Черчиллем. Пантеон был открыт для пополнения новыми духами, поскольку каодаизм стремился не к замене существующих религий и верований, а к их гармонизации, Хилл считает, что в каодаизме конфуцианство указывало путь к справедливому обществу, буддизм служил руководством в делах религиозного поклонения и благотворительности, а даосизм учил ценить истину и дисциплинировать характер. Цель — Третье прощение Бога и спасение — была типичной милленаристской ⁴ мечтой (1, с. 329). По мнению Саркисьянца, несмотря на наличие в каодаизме черт конфуцианства и даосизма, в целом каодаистская телеология носит буддистский характер и демонстрирует символическую связь с мифом о пришествии Будды-Майтрейи (2, с. 178). В любом случае апокалиптизм в каодаизме становился религиозным стимулом для восстания, конфликта с колонизаторами, несмотря на исходную ориентацию руководителей секты на диалог с ними. Распространение каодаизма в деревне усиливало его революционные черты, не получившие развития в городе, где это религиозное течение возникло как попытка вьетнамских интеллектуалов решить проблему идентичности личности. Каодаизм устанавливал идентичность и по отношению к метрополии — Франции, по сравнению с которой аккультурированное вьетнамское меньшинство ощущало своё положение как более низкое по отношению к сельскому большинству, от которого элита оказалась изолированной ввиду своей европеизированности. Каодаистскую организацию создали вьетнамцы, которые служили во французской колониальной администрации или просто находились в тесном контакте с вестернизированной городской культурой. Они ориентировались на поиски во вьетнамской культуре «духовных эквивалентов Западу» (3, с. 86), с активным использованием при этом элементов западной культуры. (Это отличало Као Дай, например, от Хоа Хао, которая, по крайней мере до конца 30‑х годов, отрицала всё иностранное и апеллировала к прошлому).

Снабдив французские ценности вьетнамскими «дополнениями», каодаизм предоставил вестернизованным вьетнамцам — жителям города нечто похожее на культурный мост к досовременным крестьянским массам, который в принципе мог быть использован и для обеспечения массовой базы, отсутствовавшей у городских слоёв в 1920—1930‑е годы. Каодаистская универсализация вьетнамских религиозных традиций предоставила вьетнамским интеллектуалам, зависимым в восприятии современного мира от французских культурных моделей, возможность непосредственного отношения к человечеству в целом, включая Запад в качестве одного из элементов.

Способствуя универсализации вьетнамских ценностей, каодаизм в то же время решал и некоторые сугубо внутривьетнамские проблемы религии и культуры. В частности, он обеспечивал такую универсалистскую легитимизацию вьетнамскому конфуцианству, которой последнее ранее не обладало, и, таким образом, способствовал реинтеграции вьетнамского общества. Включив традиции буддизма, народного даосизма и (за небольшим исключением) культа предков, каодаизм близко подошёл к сохранению и представлению в себе единства вьетнамского деревенского общества (2, с. 181).

Основные традиционные ценности вьетнамского общества были оживлены в каодаизме и направлены против аккультурации со стороны французов. В то же время, каодаистское откровение обеспечивало трансцендентные санкции не только для связей, но и для разрыва с вьетнамскими традициями, оправдывая аккультурацию и социальные изменения. Так, в 1926 г. Священный дух Као Дай возвестил, что и французы, и вьетнамцы — его дети, и он хочет объединить их навсегда. Это соответствовало стремлениям французской колониальной администрации, так как санкционировало совместимость направляющей роли французов, их господства, с китайско-вьетнамской традицией (2, c. 181). Это противоречивое отношение каодаизма к западной культуре особенно проявилось в его организации, иерархический принцип которой был заимствован у католиков. Это обеспечило дополнительную вьетнамскую альтернативу западным символам (вьетнамские «папы» против римских и т. д.). Показательно, что один из самых высших иерархов коадаизма — «папа» Фам Конг Так первоначально был католиком; сама сложная и многоступенчатая каодаистская организация была создана по образу и подобию римской католической церкви, а её функционирование было невозможно без знакомства с элементарными формами французской администрации (1, с. 330).

Вообще организация играла значительную роль в каодаизме, чему способствовала и религиозная доктрина. Религиозная власть в Као Дай носила не харизматический (как в Хоа Хао), а деперсонализованный характер; связь между апостолом и религией отсутствовала, ни один из каодаистских лидеров не претендовал на сверхъестественную власть. Всё это облегчало нововведения в доктрину и создание чётких религиозных и административных иерархий — т. е. крепкой организации.

Высшим институтом был Зяо Тонг (Высший Понтифик). Это был неживой человек, а дух Ли Тхай Батя — древнекитайского мудреца. Главой церкви был Кюйен Зяо Гунг (Временный Папа). В 1925 г. этот пост занял бывший мелкий служащий Ле Ван Чунг. Он сменил на этом посту основателя секты — пророка Нго Ван Тьеу, тоже мелкого служащего иммиграционной службы, который возглавлял секту в течение нескольких месяцев, а затем бросил это дело (1, с. 330).

Организация Као Дай, насчитывавшая 9116 чиновных постов, делилась на три управления (исполнительная власть, т. е. администрация и военные формирования секты; религиозные дела; общественная и благотворительная деятельность). К середине 1930‑х годов административный аппарат распространил свой контроль на сельскую зону, столкнувшись там с другой сектой —Хоа Хао.

Если Као Дай была по сути попыткой социальной реинтеграции распадающегося традиционного вьетнамского общества, предпринятой в городе и распространяющейся в деревне, то Хоа Хао воплощала аналогичную попытку в самой деревне.

Идейно-религиозной основой Хоа Хао, как и у Као Дай, был милленаристский миф — религиозная традиция «быусон ки хуонг», возникшая в 1830‑е годы среди переселявшихся на юг Вьетнама колонистов. Поскольку социальная организация колонистов была непрочной, основной упор в традиции «быусон ки хуонг» делался на пророка и его апостолов, в качестве носителей универсальной истины. Пророк был личностью, которая не только могла предсказывать будущее, но интерпретировать прошлое и, таким образом, придавать смысл современности. Его главной задачей было обеспечение спасения своих приверженцев — народно-буддистская по своей сути милленаристская доктрина в Хоа Хао была выражена намного сильнее и отчётливее, чем в Као Дай. После того как Вьетнам стал колонией Франции, спасение стало связываться во многом с изгнанием чужеземцев и борьбой против них. В этом второе отличие Хоа Хао от Као Дай; её доктрина была по направленности антиколониальной (1, с. 331).

Третье существенное отличие от каодаизма традиции «быусон ки хуонг», на основе которой возникла и развивалась Хоа Хао, заключалось в том, что в ней решающую роль играла не организация, а харизматический лидер — пророк.

Харизма и откровение оказались более важным фактором власти, чем передача её по наследству или благодаря личным связям. Власть не была институционализирована (не было даже финансовой структуры — секта существовала за счёт труда и пожертвований). Антиинституциональный уклон секты препятствовал развитию организации и формированию рациональной структуры руководства. Сильное чувство общности в комбинации со слаборазвитой структурой руководства в значительной степени объясняет раздробленный характер традиции «быусон ки хуонг». Фактически её приверженцы не были объединены в единую секту, они принадлежали к целому ряду спорадических групп, имеющих различные названия, нередко данные им «несектантской» частью населения; сект было столько, сколько деревень, и самооживление традиции зависело от появления пророка. Показательно, что, во-первых, возникновение в 1939 г. секты Хоа Хао как таковой связано с новым пророком — двадцатилетним сыном зажиточного крестьянина Хюиньфу Со, объявившим себя посланцем Будды; во-вторых, своё наименование секта получила по названию деревни, где родился Со.

Традиция «быусон ки хуонг» делит мир на тех, кто работает, и тех, кто не работает. В число «социальных паразитов» включались чиновники, купцы, монахи. Главным средством спасения традиция — и Хюиньфу Со сделал значительный упор на это — объявила честный и упорный труд. В Хоа Хао, за исключением молитвы в храме, практически не было ритуала; религиозные императивы и действия совпадали с выполнением основных трудовых и социальных обязанностей в семье. Характерно, что в отличие от ориентации на крупные общности верующих, типичной для Као Дай, Хоа Хао ориентировалась на семью (3, с. 85).

Хотя Хоа Хао возникла в 1939 г., оживление традиции «быусон ки хуонг» произошло в период мирового экономического кризиса 1929—1933 гг., когда по Югу прокатилась волна крестьянских бунтов. За ними стояли, с одной стороны, коммунисты, с другой — секты. С этого времени и до конца 40‑х годов, пишет Тай, политическая жизнь Юга оказалась завязана тугим узлом отношений вражды и временных союзов в треугольнике «коммунисты — Као Дай — Хоа Хао», каждая из сторон которого боролась в конечном счёте против остальных (3, с. 95).

К началу второй мировой войны территориально оформились зоны контроля сект и коммунистов. Каодаисты контролировали провинцию Тайнинь, частично Шолон, Лонгсюйен, Митхо и Камау. Центры Хоа Хао находились в районе Дельты, особенно в провинциях Лонгсюйен, Тяудок и Кантхо. Коммунисты базировались в районах вокруг Сайгона-Шолона и рыночных центров Дельты (4, с. 121).

По мнению Вернер, зоны, население которых поддерживало либо секты, либо компартия, определялись экономгеографически. Коммунистов поддерживало крестьянство преимущественно тех районов Юга, которые в наибольшей степени испытывали на себе воздействие капитализма и гнёт колониального государства (3, с. 113—114). Это были районы близ столицы и крупных рыночных и административных центров Дельты. Секты поддерживало крестьянство тех районов, которые в той или иной степени были защищены от контактов с экспортным капитализмом. Особенно это характерно для Хоа Хао. Приверженность каодаизму крестьян провинции Тэйнинь, которая не была экспортёром риса, Вернер объясняет тем, что штаб-квартира каодаистской церкви находилась именно в этой провинции, недалеко от границы с Камбоджей. Эта изоляция весьма способствовала росту популярности каодаизма в Тэйнинь. В целом, заключает Вернер, наибольшую поддержку секты получали там, где сохраняли какое-то, хотя бы минимальное значение отношения «патрон — клиент» и где была возможность укрепления их на квазирелигиозной основе. Аналогичной точки зрения придерживается и Тай, которая считает, что совпадение социальной дисциплины с религиозной в сектах было на руку не только богатым: «Беднота получала определённую степень контроля над богатыми, так как старшинство, а не богатство номинально считалось основным критерием влияния» (3, с. 96). Тай пишет, что Хюинь Фу Со стремился восстановить традиционную систему «патрон — клиент» с характерным для неё либеральным санкционированием экономических отношений. К этому же стремились в деревне каодаисты. Сам успех сект был, по мнению Тай, следствием и признаком «широко распространявшегося беспокойства по поводу секуляризации политики и отсутствия моральных санкций у новых экономических отношений» (3, с. 147).

За традицией Хоа Хао скрывается мелкий крестьянин, живущий в страхе перед наводнениями, экономическим упадком и дезориентированный в результате исчезновения культурного консенсуса императорского Вьетнама и давления городского (западного) стиля жизни. Религиозный реформизм нёс отпечаток крестьянского сознания, за реформами просматривается южновьетнамский крестьянский идеал общинного мира, в котором главную роль играет гармония, а не конкуренция; коллективный (на кооперативных началах), а не индивидуальный стиль жизни.

В целом, считает Тай, ход политических событий в 30‑х годах способствовал усилению позиций сект: во-первых, поражение ряда восстаний во главе с коммунистами привело многих их участников в секты; во-вторых, нарушение общественного порядка накануне второй мировой войны и стихийные бедствия привели к появлению нового пророка, оживившего милленаристскую традицию и милленаристский миф. Тем не менее в 30‑е годы коммунисты довольно успешно создавали светскую революционную антиколониальную структуру (однако в попытках заставить колониальную администрацию идти на уступки коммунисты имели не больше успеха, чем сектанты). К 1935 г. коммунисты преуспели в превращении народного бунта в организованные формы протеста. Отчасти успех революционеров в подъёме массовых движений обязан наличию сельской массовой базы, которая колебалась между революционной и милленаристской политической жизнью. Союз коммунистов с сектами и тайными обществами был закономерными логичным с точки зрения политической и культурно-психологической ситуации во Вьетнаме 20—30‑х годов. Стремление коммунистов внедрить в политическую жизнь крестьянства элемент политической дисциплины и идеологической исключительности наталкивалось на традиционный эклектизм вьетнамской народной религии — даже сторонникам конфуцианской ортодоксии в дореволюционном Вьетнаме так и не удалось навязать и привить крестьянству вкус к «доктринальной чистоте». Стремление создать высокодисциплинированное движение, проникнутое марксистско-ленинским ценностями, могло быть лишь долгосрочной целью, достижение которой требовало в краткосрочной перспективе союза с другими политическими группами, прежде всего — с сектами, использования их организаций и традиций. Используя традиции крестьянских восстаний и призывая к насильственным изменениям, революционеры получали от масс отклик, окрашенный в религиозные тона. Сами призывы вьетнамских коммунистов к крестьянству юга в значительной степени воспринимались им в форме очередного милленаристского мифа. Этому способствовало определённое сходство (прежде всего в глазах самих крестьян) революционной идеологии и милленаристской мифологии, так как обе акцентировали необходимость изменений насильственным путём. Однако упор революционеров на постоянные усилия разочаровывал многих. Напротив, милленаристский миф учил, что полное изменение неизбежно, поэтому человеческие усилия необходимы лишь на последней стадии, когда нужно помочь рождению новой эры. Милленаристы поднимались на жестокую борьбу, считая, что их действия принесут желаемый результат потому, что эти результаты предначертаны. Переход от милленаристского, мировоззрения к революционному предполагал осознание того факта, что контроль над своей судьбой может быть достигнут не религией, а политическим поведением и что само изменение — непосредственный результат политического поведения. Для разъяснения практического преимущества революционной стратегии над милленаристской необходимы были время и определённые условия. Недостаточно поднять крестьян на восстание, пишет Тай, нужно объяснить им цели светской политической жизни. Однако это было нелегко сделать в периоды пиков массовых крестьянских движений. В условиях социального нетерпения, когда крестьянам казалось, что близок час спасения, их, напротив, было легко увлечь на рельсы мистическо-религиозной борьбы.

Секты действовали главным образом на локальном уровне, но их вклад в массовые движения затушёвывается тем вниманием, которое исследователи уделяют руководству этими движениями со стороны коммунистов на провинциальном и национальном уровнях. На самом же деле, считает Тай, именно взаимодействие между милленаристским и революционным образами мысли и действия лежит в основе успеха массовых движений в Намбо в 1930 годы и конфликта между Хоа Хао и Вьетминем в 40‑е годы (3, с. 97—98). Также и каодаизм был сложно и противоречиво связан с коммунистическим движением (2, с. 183).

Согласно французским полицейским источникам, левая националистическая и «протокоммунистическая» организация Нгуен Aн Нинь поддерживала каодаизм; и каодаисты, и революционеры стремились к созданию идеального общества без налогов и ростовщичества. В этом смысле, особенно для крестьян, линия между религией и революцией была очень тонкой и подвижной, и крестьяне-каодаисты активно участвовали в возглавляемых коммунистами антиналоговых выступлениях 1930—1931 гг. под знаками «Ока Као Дай» и «Серпа и Молота» (2, с. 183). В то же время, по сообщениям полиции, коммунисты использовали каодаистские представления о конце света для убеждения крестьян в неизбежности свержения французского господства. Показательно, пишет Саркисьянц, что центры восстаний в Кохинхине были районами наибольшей концентрации последователей каодаизма.

Коммунисты шли и на непосредственные контакты с Као Дай, которую они в 1936 г. характеризовали как «антиимпериалистическую силу». Однако в 1938 г. КПИК публично объявила секту проимпериалистической из-за её контактов с японцами. Реагируя на эти контакты, в сентябре 1940 г. французы захватили центральный храм каодаистов в Тэйнинь, а несколько руководителей секты, включая Папу Фам Конг Така, были депортированы на Мадагаскар (1, с. 335).

Значительно больше трудностей, ввиду своей воинственности, доставила как коммунистам, так и французам, секта Хоа Хао. С самого начала деятельность Хюинь Фу Со оказалась тесно переплетённой с борьбой вьетнамских коммунистов: главным образом секта боролась против коммунистов, однако нередко действовала во временном союзе с ними. Положение коммунистов в 30‑е годы осложнялось их серьёзными разногласиями с троцкистами, с которыми они, однако, продолжали сотрудничать до 1937 г. (3, с. 108). Одно из основных разногласий касалось, согласно Тай, методов работы, и отражало, по сути, отношение к Единому фронту. В то время как КПИК сконцентрировала усилия на организационной работе, совершенствовании техники подпольной борьбы, создании ячеек, проникновении в народные организации с тем, чтобы захватить в них руководство, троцкисты выступали за открытые дискуссии и массовые демонстрации. В 1937 г. между троцкистами и сталинистами (так Тай называет КПИК в этот период — реф.) произошёл окончательный раскол — главным образом по вопросу о стратегии в отношении растущей угрозы фашизма. Сталинисты считали, что классовую линию следует проводить постепенно, сплачивая в единый фронт все силы, в том числе и патриотически настроенную часть буржуазии. Троцкисты, считавшие более важной не национально-освободительную социальную революцию, без всяких оговорок акцентировали немедленную классовую борьбу. Когда началась вторая мировая война, и коммунистическое движение в стране было запрещено, сталинисты ушли в подполье, чему способствовала хорошая организация системы ячеек и т. д., а у троцкистов, выступавших за легальные и полулегальные формы действия, такого выхода не оказалось, и они столкнулись с необходимостью создания новой массовой базы. Как правило, они стремились не столько создавать новые комитеты действия, сколько оказывать влияние на лидеров уже сформировавшихся движений. Ирония вьетнамской истории, пишет Тай, заключается в том, что «неистовые ревнители» классовой борьбы решили стать советниками не имевшего никаких симпатий к этому понятию Хюинь Фу Со (с. 110).

Хюинь Фу Со был новым пророком и фактическим основателем секты Хоа Хао. Он оказался именно тем человеком, появление которого ждали десятки лет адепты милленаристской традиции. Вскоре у него уже было 10 тыс. сторонников, провозгласивших себя сектой Хоа Хао. В ноябре 1940 г. коммунисты начали восстание на юге, подавленное французскими властями. Репрессии властей почти полностью уничтожили южную сеть коммунистических ячеек, считавшуюся сильнейшей в стране. Као Дай и Хоа Хао выиграли от этого, так как компартия временно перестала представлять светскую альтернативу милленаристской политической жизни. В этих условиях многие крестьяне решили примкнуть к сектам. Особенно много крестьян примкнуло к Хоа Хао, так как значительная часть коммунистических ячеек находилась на территории традиционного распространения «быусон ки хуонг». «Этот факт ухудшил впоследствии отношения между Вьетминем и сектой» (3, с. 122).

В ответ на антиколониальные выступления секты французы арестовали Со. Однако по просьбе секты, японцы, оккупировавшие часть Индокитая, похитили его из тюрьмы, увезли в Сайгон и выдали ему такой документ, который выводил его из-под юрисдикции французских властей. В это время японцы стремились найти на юге Вьетнама массовую организацию, на которую они могли бы опереться. Наиболее очевидным кандидатом на эту роль были каодаисты, однако японцы поняли это с опозданием и не смогли помешать депортации на Мадагаскар лидера секты Фам Конг Така и его ближайших помощников (лишь в 1943 г. японцам удалось заручиться поддержкой каодаистской миссии в Пномпене). Поэтому они оставляли двери открытыми для других политико-религиозных организаций. Японцы были заинтересованы в хороших отношениях с Хоа Хао и потому, что основная часть риса, вывозимого в Японию из французского Индокитая (по соглашению 1941 г.), производилась в районе Нам Во — опорном районе секты. Для секты контакт с японцами обеспечивал защиту от французов и доступ к светскому сектору власти. Под японской протекцией зона, контролируемая сектой, быстро расширялась, охватывая новые районы. Кроме того, японцы помогли Со реализовать программу милитаризации секты — создать вооружённые силы самообороны. Со понимал, что для реализации его выходивших за локальные рамки амбиций необходимы конкретная программа действий и эффективная централизованная организация. По иронии истории эту организацию, направленную на предотвращение распада секты и против проникновения в неё коммунистов, в определённой степени помогли «выстроить» сами коммунисты (в период хороших отношений с сектой КПИК направляла в неё политкомиссаров). В дальнейшем Хюинь Фу Со, копируя систему ячеек компартии, попытался создать иерархию, параллельную их организации.

Для разработки программы и строительства организации были необходимы советники «со стороны» — несмотря на религиозность, Со в большей степени, чем каодаисты, был готов слушать светских политиков и интересовался светскими идеологами. На призыв Со, по неясным для автора работы причинам, откликнулись троцкисты. Контакты с троцкистами ухудшили отношения между Со и японцами.

К началу 1944 г. секта достигла такого уровня институциализации, что, во-первых, проникновение в неё извне было невозможным, а, во-вторых, у секты была программа действия, прямо конкурирующая с платформой коммунистов. К тому же Хюинь Фу Со не только усовершенствовал организацию, но и попытался разработать или, по крайней мере, модифицировать идеологию традиции «быу сон ки хуонг» — основы секты Хоа Хао. Значение Со, считает автор, заключалось в том, что он понял необходимость реформ, замаскированных под развитие традиции (3, с. 146). Усилиям Со способствовало то, что в идеологии Хоа Хао религиозный элемент был тесно связан со светским: милленаризм не признаёт дихотомии «бог — кесарь», религиозные ценности действуют на светском уровне. Хюинь Фу Со особо подчёркивал светскую ориентированность доктрины, выступал за сокращение расходов на отправление культа (отсюда его критика буддийского монашества, мнение, что духовенство всегда стояло на пути людей к спасению). Основное направление деятельности Со — сделать буддизм доступным для масс. Поскольку политика имеет отношение к идеологии и определяет человеческие действия, считал Со, она также входит в сферу религии (под последней вполне в даосистском духе он понимал «путь»); «без религии жизнь не имеет принципов, без жизни религия ни до кого не доходит» (3, с. 350). По некоторым сведениям, Со настолько сместил акцент в сторону «светского края» милленаристского спектра, что говорил: апелляция к религии — это апелляция к фанатизму, а апелляция к политике — апелляция к разуму.

Будучи сторонником единства религии и политики. Со сделал логический шаг к признанию революции — объявил Будду настоящим революционером. Однако Со не стал уравнителем и не дошёл до идеи насильственного уравнения, так как для него уравнение носило не экономический и социальный характер, а прежде всего — религиозный — как равное право каждого стать Буддой. Со, подчёркивает Тай, стремился восстановить прежнюю (на «дорыночном уровне») систему отношений патрон — клиент. Зло связывалось им с городами, индустриализацией и западной культурой, город был местом сосредоточения землевладельцев-абсентеистов и тех, кто уходил из деревни, чтобы избежать «общинного пресса» ⁵. При всей наивности этой идеологии, она представляла собой эффективное средство организации деревни, повышения её внутренней солидарности.

Идеология Хоа Хао развивалась в условиях колониальных изменений и конкуренции секты с коммунистами. Программа Хоа Хао была составлена таким образом, чтобы опровергнуть обвинения со стороны коммунистов в нигилистическом характере идеологии секты, разработать альтернативу программе коммунистов. Программа Хоа Хао, по мнению Тай представляла собой секуляризованную, рациональную, осовремененную версию милленаристской мечты, нацеленную на противодействие пропаганде коммунистов. И хотя программные установки секты не содержали в открытом виде ни революционных, ни милленаристских положений, автор считает идеологию Хоа Хао отклонением, ответвлением от главного потока революционной культуры, которое претендовало на ортодоксию и угрожало подорвать монополию коммунистов на революционный идеал.

«Хотя сверхупрощения Со завоевали на его сторону многих, они в то же время отчуждали от него мыслящие элементы в буддийских кругах» (3, с. 149). В такой ситуации в секте не оказалось противовеса разрушительным устремлениям её рядовых членов, выливавшимся в жестокие массовые и кровавые расправы членов секты со своими противниками, прежде всего — с коммунистами. Эти настроения усиливались ксенофобией и, в свою очередь, усиливали её. В отличие от конфуциански образованных книжников и чиновников, которые черпали с Запада идеологические средства свержения западного господства, Со апеллировал к «местным» формам сознания, для которых были характерны нативизм и ксенофобия. Ксенофобия Хоа Хао усиливалась и таким фактором, как борьба против японцев и французов.

К 1945 г. Со, считает Тай, был уже достаточно напуган мощью машины, которую сам привёл в действие: он осознал, что энергию сотен тысяч его приверженцев нельзя направить на нечто конструктивное, иное, по сравнению с анархистским насилием. По мере того как к концу войны сила милленаристской мечты стала ослабевать, анархистское насилие членов секты стало приобретать всё более самодовлеющий характер, чему в немалой степени способствовала милитаризация секты. Разрушительный потенциал, не говоря уже об идеологии, делал Хоа Хао для коммунистов более опасным противником, чем Као Дай.

Переворот, совершённый японцами 9 марта 1945 г. (в котором участвовала и трёхтысячная каодаистская милиция) и восстановление на троне императора Бао Дая создали вакуум власти практически на всех уровнях. Коммунисты, не сковываемые более условиями подполья, начали быстро восстанавливать свою организацию. Отношения Вьетминя и сект варьировались от провинции к провинции в зависимости от баланса сил. В апреле 1945 г. коммунисты, поняв, что большинство крестьян идут за Хоа Хао и Као Дай и что лишь часть бедноты идёт за ними (3, с. 139), стали пытаться договариваться с лидерами сект о совместных действиях. Однако руководители сект не доверяли коммунистам. Недоверие усилилось ещё больше после того как коммунисты потребовали от сект роспуска их военных формирований и растворения их в освободительной армии. Секты ответили отказом. Поэтому союз сект в Вьетминем с самого начала отличался вялостью и взаимным подозрением у всех участвующих сторон, которые лишь до времени отложили решающую схватку. Као Дай вообще стремилась уклониться от союза с Вьетминем, однако затем поддержала вьетминьское правительство в Сайгоне. В провинции Тэйнинь каодаисты сотрудничали с коммунистами в провинциальном временном правительстве, возглавляемом каодаистом (4, с. 123). Однако там, где секты были достаточно сильны, они просто игнорировали коммунистов. Именно так действовал Хюинь Фу Со, который долгое время отказывался иметь дело с Вьетминем (1, с. 337).

В августе 1945 г. Со всё же пошёл на союз с Вьетминем, однако на местном уровне отношения были напряжёнными, и обе стороны готовились к схватке. 8 сентября 15 тыс. членов Хоа Хао, вооружённые копьями и ножами, сделали попытку захватить Кантхо, выбить оттуда небольшой, но хорошо вооружённый вьетминьский гарнизон и создать там теократическое государство. Коммунисты отбросили наступавших (3, с.140; 4, с. 124). В ответ адепты Хоа Хао начали массовую резню коммунистов и сторонников Вьетминя, продолжавшуюся несколько месяцев. Коммунисты отреагировали на это арестом трёх руководителей нападения на Кантхо, в том числе брата Хюинь Фу Со. Вскоре коммунисты попытались помириться с сектой. Их вынуждало к этому одновременное наступление французов и антикоммунистически настроенной группы «Третья дивизия», впоследствии разгромленной французами же. Со ответил отказом, и тогда коммунисты казнили его брата. В конце 1945 г. французы вновь оккупировали юг Вьетнама и, в свою очередь, столкнулись с Хоа Хао. Падение правительства Вьетминя и хаос, вызванный французской оккупацией, усилили позиции сект. Такой точки зрения придерживается Тай. Веркер тоже считает, что высадка французских войск на юге несколько изменила ситуацию в отношениях Као Дай и Хоа Хао с коммунистами: секты получили возможность вступить в переговоры с французами, при условии признания последними де факто власти сект в их «базовых районах». Уже весной 1946 г. Вьетминь покинули каодаисты, подписавшие договор с французами (4, с. 125).

После того как французы, признав в марте 1946 г. ДРВ независимым государством, отказались рассматривать Намбо как часть этого государства, отношения между коммунистами и Хоа Хао опять улучшились. Со призвал своих сторонников к борьбе совместно с коммунистами против общего врага. Однако подписание 14 сентября 1946 г. modus vivendi между компартией и французами в очередной раз ухудшило отношения секты с коммунистами, которые в глазах Со выглядели как предатели Родины. Именно в это время Хюинь Фу Со создаёт вьетнамскую социал-демократическую партию (Вьетнам Дан Тю Са Хой Данг — сокращённо Дан Са), которая должна была объединить все националистические группы, возникшие до поражения японцев. Новая партия ставила своей целью завоевание независимости. В манифесте партии говорилось о необходимости решения вопроса социального обеспечения широких слоёв населения и проведения аграрной реформы. Вокруг Вьетнамской социал-демократической партии как ядра Со планировал создать организацию «фронтового» типа нечто вроде Единого буддийского фронта —и противопоставить её Вьетминю. Этим секта резко переходила с локального на национальный уровень политической борьбы и приобретала в глазах коммунистов ещё более угрожающий облик.

В декабре 1946 г. военные формирования Хоа Хао начали наносить удары по французским и вьетминьским войскам одновременно. Чтобы окончательно развязать себе руки, в марте 1947 г. Со договорился с каодаистами о разделе сфер влияния. 23 марта 1947 г. коммунисты начали наступление на силы Хоа Хао и к 6 апреля потеснили их (3, с. 143). Однако Вьетминь не стал развивать наступление, а сделал примирительный жест — предложил Со пост комиссара Исполнительного комитета Намбо. Несмотря на сильную и явную вражду к Вьетминю, Со принял предложение (официально — в «интересах национального единства»). Хилл считает, что шаг коммунистов был продиктован их стремлением переложить борьбу с французами на чужие плечи и тем сохранить свои силы (1, с. 338). Вернер объясняет согласие Хюинь Фу Со стремлением выиграть время для подготовки к решающей схватке за власть в западной части Намбо (4, с. 125). Однако по-видимому в руководстве Вьетминя в Намбо всё больше укреплялась точка зрения на Хоа Хао как на главного врага на Юге и на Со как угрозу революции в стране в целом (4, с. 126).

Использовав сложившиеся напряжённые отношения между сектами и коммунистами на деревенском уровне, местное руководство компартии пригласило Со прибыть на встречу для обсуждения сложившейся ситуации. Со выехал навстречу из городка Фитхань (провинция Лонгсюен), где находилась его штаб-квартира и где были размещены вооружённые формирования секты под командованием Чан Ван Соая и Нгуен Зяк Нго (3, с. 144). Во время встречи представитель Вьетминя Бу Винь предложил Со оставить своих телохранителей и в сопровождении солдат Вьетминя объехать опорные пункты Хоа Хао, призывая своих сторонников прекратить насилие. Со отказался. На обратном пути, пишет Тай, его задержали представители Вьетминя, сопровождающие были убиты (за исключением одного телохранителя, которому удалось спастись и рассказать о случившемся). Затем по одним источникам Хюинь Фу Со был почти сразу (16 апреля 1947 г.) убит (1, с. 339), а по другим его судили 25 апреля и казнили 20 мая (3, с. 144). «Его тело было разрезано на несколько частей, которые были тайно захоронены в разных местах: коммунисты, быть может, и не верили в перерождение, однако они знали, что в это верили адепты Хоа Хао, и хотели убедить их, что Хюинь Фу Со больше никогда не вернётся, чтобы возглавить их» (3,с. 144).

Учитывая, что власть в Хоа Хао строилась на основе харизматического лидерства, уничтожение Со можно, считает Тай, признать важной промежуточной победой коммунистов над превосходящим их по численности противником. В долгосрочной перспективе компартия «одержала победу, потому что обладала более чётким видением той социальной реальности, которая должна была заменить существовавший порядок, и значительно лучшей концепцией стратегии достижения цели» (3, с. 172). Партия компенсировала свою малочисленность дисциплиной и идеологической чистотой, и это давало ей возможность эффективно использовать в своих целях Вьетминь. Ничего подобного не смогли сделать секты. Хюинь Фу Со был одним из немногих религиозных лидеров, который понял, в каком направлении следует двигаться, чтобы успешно конкурировать с коммунистами, однако он не успел реализовать свою программу. И здесь, согласно Тай, вступает в силу второе преимущество компартии над сектами; коммунистические политическая стратегия и идеология никогда не концентрировались исключительно в каком-либо одном индивиде; организация, а не харизматическая личность, контролировала движения. Гибель даже руководящих членов компартии — а их много погибло в 30—40‑е годы — не могла привести к таким последствиям, как гибель харизматического лидера (3, с. 173).

Гибель Со, однако, не означала ни полной победы коммунистов над Хоа Хао, ни прекращения существования секты. Узнав о том, что Со схвачен коммунистами, 18 мая 1947 г. руководство Хоа Хао заключило против них союз с французами. Французы предоставили секте монополию на административное управление контролируемой ею территории и разрешили взимать налог за провоз грузов по рекам и дорогам. Это означало признание де‑факто контроля Хоа Хао над рынком риса в западной части Намбо. Кроме того, французы помогли перевооружить 2 тыс. солдат секты (1, с. 339). Аналогичные шаги французы предприняли и в отношении Хао Дай.

По мере развития первой индокитайской войны французы всё более болезненно реагировали на беспорядки. Стремясь свести к минимуму соперничество среди руководителей Хоа Хао, в конце 1950 г. французы начали закреплять определённые территории за определёнными лидерами. Это сократило число столкновений, но не превратило, как считает Хилл (1, с. 339), и не могло превратить, как считает Тай, Хоа Хао в единую политическую силу национального уровня. Поскольку Со был среди руководителей секты единственным идеологом, пишет Тай, его уничтожение означало конец милленаризма Хоа Хао и начало чисто политической, точнее, военно-политической, общинной жизни секты. Обычно жизнь секты «пульсировала» между периодами единства под главенством пророка и периодами разброда после его смерти. Однако после смерти Хюинь Фу Со разброда не произошло: продолжалось развитие милленаристского движения по линии секуляризации, сопровождавшейся рационализацией и формализацией структуры секты. Политический вакуум в секте так и не был заполнен, началась борьба между фракциями Хоа Хао. К 1952 г. четыре военные фракции Хоа Хао достигли определённого равновесия между собой. Однако к этому времени над сектой нависла более грозная опасность, чем внутренние междоусобицы — центральная власть, начавшая наступление на местную автономию, и разоружение правительством частных и локальных армий.

До 1954 г. (Женевская конференция) конфликт между центральной властью и сектами находился в состоянии неопределённости: там, где правительство не могло разоружить и поставить под контроль вооружённые формирования сект, лидерам последних давали официальную должность в вооружённых силах. В результате, несмотря на то, что личные армии и войска сект подлежали сокращению, на самом деле численность формирований, например, Хоа Хао (12 500 человек) и Као Дай превышала цифры, оговорённые правительством. Однако и военные формирования не могли добиться координации деятельности сект на национальном уровне — это было за пределами возможностей Хоа Хао и (в равной степени) Као Дай (1, с. 339).

К 1952 г. военные руководители Као Дай не только открыто боролись между собой, но и выступили против папы. В марте 1953 г. папе удалось сместить Чаня и заменить его Чан Куанг Винем. Это укрепило каодаизм, но не превратило в силу национального масштаба (1, с. 340).

Показательно, что Као Дай и Хоа Хао не предприняли попыток объединиться в борьбе против коммунистов. Какому-либо сотрудничеству препятствовало различие в представлениях об их будущей роли во вьетнамском обществе. Не было силы, пишет Хилл, которая могла как-то объединить их сверху: в отличие от антиколониальных движений в других странах, во Вьетнаме национального единства не было даже в качестве фасада (1, с. 341). Союз между Хоа Хао и Као Дай был заключён (и заключён поспешно) лишь в конце 1954 г. (а по некоторым сведениям — в начале 1955 г.), когда Нго Динь Зьем начал кампанию против сект. Однако этому предшествовал период острых столкновений.

К установлению 7 июля 1954 г. зьемовского режима Хоа Хао и Као Дай пришли с разными результатами. Хоа Хао была заметно ослаблена. Као Дай, напротив, представляла собой единственную мощную и широкомасштабную некоммунистическую организацию крестьянского населения на юге Вьетнама. Причём каодаизм быстрее завоёвывал себе сторонников в Южном Вьетнаме, чем Вьетминь. Основой каодаистских общностей, как и католических, было чувство солидарности, превосходившее по своей силе то, которое было характерно для сельского общества Вьетнама в 1940—1950‑е годы. В значительной степени каодаизм распространялся в районе Шолон-Сайгон в форме и посредством организации взаимопомощи земледельцев-рисоводов против скупщиков риса (3, с. 180).

С уходом Вьетминя открылись новые зоны для конкуренции сект, в результате в Долине камышей и некоторых других местах произошли столкновения между приверженцами Хоа Хао, с одной стороны, и Као Дай — с другой. В сентябре 1954 г. Зьем, стремясь нейтрализовать попытки Бао Дая замирить секты и привлечь их в свой лагерь, предложил их представителям войти в состав правительства. Представители Хоа Хао заняли посты министров сельского хозяйства и национальной экономики, Као Дай — министров информации и психологической войны, а также общественной деятельности. Зьем оставил за собой пост министра внутренних дел, но назначил представителей сект заместителями (1, с. 342). Это, считает Хилл, была явная политическая сделка: Зьем стремился консолидировать свой режим на национальном уровне, а секты нуждались в субсидиях для консолидации своей власти на локальному ровне. Кроме того, католик Нго Динь Зьем был готов допустить существование религиозных полугосударств в государстве для того, чтобы блокировать проникновение коммунистов в Южный Вьетнам. Однако довольно скоро попытка Зьема одновременно привлечь на свою сторону по крайней мере некоторые фракции сект и в то же время упрочить свою власть на национальном уровне в ущерб позициям сект привела к тому, что подозрения и недовольство значительной части руководителей сект перевесили соображения краткосрочной выгоды. Ощущение угрозы своей автономии заставило обе секты и вьетнамскую мафию (Биньсюйен) ⁶ создать коалицию внутри правительственной коалиции — Объединённый фронт. Папа Као Дай был избран президентом, а Бай Вьен — военачальником. В Директорат Фронта вошли видные руководители из всех трёх организаций.

21 марта 1955 г. Фронт предъявил Нго Динь Эьему ультиматум, дав главе правительства три дня на то чтобы расширить правительство, вернуть из Франции Бао Дая и позволить играть сектам более активную роль в политической жизни. Однако вскоре выявилась непрочность Фронта: 27 марта каодаист генерал Чинь Минь Тхе объявил о том, что поддерживает Зьема, что привело 29 марта к стычкам среди каодаистов в Сайгоне. В этот день лидеры каодаистов покинули Фронт, за ними последовали люди из Хоа Хао. Что касается Биньсюйен, то, несмотря на перемирие, в конце мая 1955 г. Затем вытеснил их из города и заставил уйти в болота, лишив тем самым речной базы. С Биньсюйен было покончено. После этого главными мишенями Зьема стали секты.

Использовав американскую финансовую помощь (12 млн долл.), Нго Динь Зьем подкупил 246 военачальников сект. В сектах начались разброд и взаимная вражда. Деморализованные отряды самообороны сект не могли держать удары от регулярных войск, многие их лидеры либо были казнены, либо бежали во Францию или в Камбоджу (1, с. 344). Нго Динь Зьем, придерживавшийся в политике и управлении философии персонализма и ошибочно приравнивавший секты к Биньсюйен, считал, что решающую роль в секте играют военачальники, и их уничтожение — это сокрушение сект. Однако секты представляли собой нечто большее, чем коалиция религиозных милитаристов, и хотя на время они ушли в тень, Зьему пришлось столкнуться и с новыми милитаристами и с новой мафией в рамках приобретающей всё более преторианский характер системы власти (1, с. 344).

Основной задачей Зьема в создании «Нового Вьетнама», управляемого патерналистски из Сайгона на основе католических и конфуцианских ценностей, было, согласно Хилл, превращение деревенского общества в массовое. Последнее характеризуется не отсутствием, а изоляцией первичных групп и блокированием попыток населения создать какие-либо промежуточные группы. Однако для этого кто-то (в данном случае — режим Зьема) должен был выполнять функции этих групп, чего государственный аппарат сделать не смог. Значительную роль в этом сыграла и ошибочная оценка Зьемом сект как прежде всего полувоенного-полугангстерского явления. Такая оценка не позволила ему развивать отношения с ними на иной, чем военное давление, основе. Зьем упустил возможность союза с такими организациями, которые были уникальными по сравнению с другими националистическими группами, так как имели корни на Юге и могли помочь режиму в создании массовой базы (1, с. 345). В результате, оставаясь противниками коммунистов, секты в 1956 г. пошли на тактический союз с Вьетминем.

По мнению Вернер, во второй половине 50‑х годов секты сыграли значительную и положительную роль в судьбе коммунизма на Юге. В то время как кадровые работники Вьетминя получали в 1954—1955 гг. приказ избегать столкновений с режимом Зьема вооружённые формирования Као Дай и Хоа Хао активно боролись с режимом. Тем самым секты не только связывали часть южновьетнамской армии, но и наглядно демонстрировали, что с ней можно успешно бороться. В начальный период антизьемовское движение почти полностью опиралось на силы именно сект (4, с. 127), и именно секты были активной стороной в создании широкой антизьемовской коалиции и выступили за установление связей с компартией. Вернер считает, что растущие успехи сект в борьбе с правительством были одним из важных факторов, заставивших компартию пересмотреть свою стратегию на Юге и начать создавать там освободительную армию, в которую в 1961 г. были включены силы сект.

Далеко не все группы и фракции сект пошли на союз с коммунистами. Последний стал фактором, усилившим политическую фрагментацию сект. Вообще фрагментация была характерной чертой южновьетнамской политической системы. Ей было подвержено и правительство, внутри которого брат Нго Динь Зьема — кардинал Нго Динь Ню создал структуру в структуре — «Революционную персоналистскую рабочую партию». По сути это было тайное общество, посредством которого пришедшие с Севера католики пытались оказать влияние на дела в стране.

Сосуществование фракционности на местном уровне и формирование структуры правительства по принципу тайного общества отрицали само понятие политической системы и способствовали всё более активному выходу на политическую арену таких сил, которые по сути не являлись политическими — от буддийских ассоциаций до крупных банд гангстеров. Всё это ослабляло режим, и в 1963 г. Зьем был свергнут.

К этому времени целый ряд фракций сект уже входил в состав НФО. Као Дай была представлена в нём своим ответвлением, называвшимся Тиен Тхиен. В рамках НФО оно фигурировало как «Комитет осуществления мирного сосуществования». Группа Хоа Хао в НФО называлась «Ассоциация изучения морали Хоа Хао». «Комитет» и «Ассоциация» были по сути группами связи на региональном уровне (4, с. 129). В отношении тех ответвлений сект, которые не пошли на контакт с НФО, он пытался проводить политику единого фронта. Большей частью эти попытки ни к чему не привели, основная масса религиозных лидеров стремилась к получению официальных постов в рамках режима Республики Вьетнам.

В мае 1965 г. на выборах в провинциальные и муниципальные советы Као Дай завоевала все двенадцать мест в провинции Тэйнинь, а Хоа Хао добилась аналогичного успеха в провинции Анзянт. Все послезьемовские правительства Республики Вьетнам стремились использовать секты в качестве барьера против НФО, однако из этого ничего не вышло. Во-первых, между сектами и другими социально-политическими группами местного уровня не было тесных связей, а правительственный аппарат не был способен координировать их взаимодействие. Во-вторых, по мере нарастания преторианских тенденций в политической системе, отношение населения к власти становилось всё более апатичным и циничным. Люди считали: чем официально более уважаемым и представительным является тот или иной политический деятель, тем он глупее; в то же время считалось, что чем глупее — тем лучше; это значит от него меньше зла (1, с. 349).

В Южном Вьетнаме, заключает Хилл, ни общество, ни правительство не были способны ответить на вызов сект или использовать его. Уровень институциализации сект превосходил соответствующий уровень общества и правительства. Что касается коммунистов, то для них «милленаристские машины», как в своё время тайные общества для Сунь Ятсена и Мао Цээдуна, были тактическими союзниками, никогда, однако, не рассматривавшимися в качестве законного и респектабельного компонента общественного порядка (1, с. 349). Отсюда — отношение к сектам в СРВ.

Проблема сект, считает Вернер, сохраняется и в СРВ. В провинциях, где традиционно сильны позиции сект, аграрные преобразования развиваются нешироко и неглубоко. Основная часть приверженцев Као Дай и Хоа Хао сражалась на стороне американцев против коммунистов. Ныне они, естественно, избегают столкновений с коммунистическим режимом, однако враждебность сохраняется, и Вернер считает возможной помощь сект «красным кхмерам» в их пограничных нападениях на Вьетнам в 1978 г. В любом случае, заключает она, секты — сила, причём сила, тормозящая строительство социализма (4, с. 131). Несмотря на триумф революции и воссоединение страны под контролем коммунистов, пишет Тай, было бы преждевременным завершать историю милленаризма и сект Као Дай и Хоа Хао во Вьетнаме словом «конец» (3, с. 173).

Из общего количества 191 член и кандидат в члены ЦК присутствуют на пленуме 147 человек, в президиуме 15 человек. Всего 162 человека.

Повестка дня:

К вопросу об изменении показателей.

Ⅵ пленум ЦК в Ухани определил показатели на нынешний год, однако на Ⅶ пленуме ЦК в Шанхае некоторые товарищи настаивали на изменении показателей. Большинство не согласилось с этим, считая, что если и нужно что-то изменять, то не полностью. У нас есть 5 месяцев. Изменим. Решением Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. Завышенные показатели схожи со статуей Будды, которую мы сами установили и на которую сами же молимся. Сейчас пришло время ломать Будду, ломать показатели, не соответствующие реальности. Это касается стали, угля, зерна, хлопка и т. д.

К вопросу о линии.

Некоторые товарищи стали сомневаться, верна ли, в конце концов, линия?

Перед Лушаньским совещанием в этом отношении не всё было ясно. После него определённая часть людей стала требовать демократии, требовать свободы, заявляя, что люди боятся высказываться, что имеет место давление. В то время невозможно было понять, в чём же заключалось отсутствие демократии, о котором они говорили. Полмесяца назад состоялось совещание «святых» ¹ — и никакой напряжённости не было. Говоря об отсутствии свободы, эти лица добиваются свободы выступлений для критики генеральной линии. Им нужна напряжённость положения. Беря за основу критику прошлого года, также критикуют работу в этом году ². Заявляют, что в прошлом году вся работа была завалена. Начиная с ноября прошлого года, с первого совещания в Чжэнчжоу, были исправлены такие уклоны, как «поветрие обобществления имущества», «уравниловка, [безвозмездная] передача, аннулирование [ссуд]» и другие «левацкие» загибы.

Но кое-кто не хочет видеть проделанной за 9 месяцев работы, кое-кто проявляет недовольство и требует нового обсуждения, ибо считает, что происходит зажим демократии. Этих людей не удовлетворяют расширенные заседания Политбюро ЦК, они твердят о демократии. Сейчас мы созвали пленум ЦК. Демократии стало ещё больше. Намечаем в будущем году созвать съезд. А в зависимости от обстановки и необходимости можно созвать его и в сентябре-октябре этого года. Разве в 1957 году не требовали большой демократии, свободного и полного высказывания мнений, широких дискуссий? Со времени открытия Лушаньского совещания прошёл уже месяц. Вновь прибывшие товарищи не знают, в чём дело. Мы сначала созывали небольшие совещания, на несколько дней, затем созывали широкие совещания и наконец принимали решение.

Так как мы были заинтересованы в сплочении, метод проведения совещаний был со всеми согласован. Вопрос о сплочении на пленуме ЦК имеет отношение к судьбам социализма в Китае. С нашей точки зрения, надо сплотиться, поскольку в настоящее время имеется определённая тенденция к расколу. В прошлом году на [2-й сессии] Ⅷ съезда партии я говорил, что опасностью для нас может быть лишь: 1) мировая война, 2) раскол в партии.

В то время ещё не было явных признаков раскола. Способы сплочения определяются желанием сплачиваться. Сплочение может быть достигнуто только на новой основе, созданной на базе критики и самокритики. В отношении товарищей, допустивших ошибки, следует придерживаться курса: «извлекать урок из ошибок прошлого в назидание на будущее, лечить, чтобы спасти больного». Товарищам, допустившим ошибки, следует дать возможность исправиться и продолжать революцию. Нельзя поступать так, как описано в «Подлинной истории А-Кью», когда А-Кью не разрешали участвовать в революции.

В отношении товарищей, допустивших ошибки, следует применять метод «во-первых, наблюдение, во-вторых, помощь». Если им не оказывать помощь, не проводить с ними работу, то будет плохо. Мы боремся с ошибками; яд не принимаем. Нам не по вкусу зловоние ошибок. Критика и борьба нужны для того, чтобы отдалить их от нас, чтобы недостатки и ошибки были как можно дальше от нас. В отношении товарищей, допустивших ошибки, следует проводить анализ, поскольку существуют только две возможности: исправиться и не исправиться. Под «наблюдением» имеется в виду определение возможности исправления или отсутствия таковой. Под «помощью» имеется в виду поддержка в исправлении ошибок. Некоторые товарищи в своё время переметнулись на другую сторону, однако критика, уговоры в совокупности с изменением объективных условий позволили многим из них исправиться и вернуться к нам, порвав с теми людьми.

Ло Фу

Линия Ли Лисаня, линия Ван Мина были исправлены на совещании в Цзуньи. С тех пор прошло 10 лет вплоть до Ⅶ съезда партии, из них 4 года были отданы движению за упорядочение стиля. Эти 10 лет были необходимы. Каждый человек в исправлении своих ошибок проходит несколько этапов. Нельзя заставить исправиться сразу. Маркс говорил, что двойственность товара познаётся в процессе его неоднократного обмена.

Ло Фу вначале не признавал ошибочной свою линию, затем в результате проведённой борьбы на Ⅶ съезде он признал свои ошибки. Однако эта борьба не исправила Ван Мина, не исправила и Ло Фу ³. Начались рецидивы старой болезни, которая, как малярия, время от времени повторяется. Большинство же товарищей исправилось.

У Сун, японская гравюра

Если говорить об ошибках в линии, то исторические факты подтверждают, что их можно исправить; в этом можно быть уверенным. Невозможно исправить только отдельные ошибки. Из всего сказанного видно, что самым эффективным методом является принцип «лечить, чтобы спасти больного». Помогать следует от чистого сердца. Относиться к людям надо с уважением, а к ошибочному относиться без уважения, так как это яд; к ошибкам нужно относиться с позиции ненависти и нетерпения. Вместе с тем не следует прибегать к методам У Суна, Лу Чжишэня, Ли Куй ⁴. Они очень решительные люди и могли бы вступить в компартию. Их недостаток — это отсутствие у них стратегии, неумение вести политическую работу. Необходимо применять метод установления истины на основе фактов, приведения доводов, метод широкой дискуссии, использовать дацзыбао, начать популяризировать решения Лушаньского совещания.

Лу Чжишэнь, японская гравюра

Ли Куй, японская гравюра

Когда мы шли на Лушаньское совещание, говорилось о трёх вещах: «о больших успехах, многих проблемах и ясных перспективах». Однако впоследствии формулировка «многие проблемы» стала проблематичной, а именно свелась к одной проблеме — проблеме борьбы против правого оппортунизма, бешено нападающего на нашу партию. Поскольку такие вопросы, как «поветрие обобществления имущества», «уравниловка, [безвозмездная] передача и аннулирование [ссуд]» и очковтирательство, сняты с повестки дня, речь идёт о борьбе не с «левыми», а с правыми, которые предприняли злобное наступление на партию, на победоносное движение к социализму 600-миллионного народа. Сейчас имеется указание максимально сообразовываться с действительностью.

Пока мы в течение нескольких месяцев вели борьбу с «левым» уклоном, возник правый уклон. Недостатки и ошибки у нас действительно есть, но многие из них уже исправлены. А от нас требуют дальнейшего исправления, цепляются за это, рассчитывая атаковать генеральную линию и направить её по ошибочному пути.

По указанию Мао Цзэдуна текст этой древней поэмы был размножен и распространён среди участников Лушаньского совещания. Им же адресован и данный памфлет, в котором Мао Цзэдун использует поэму Мэй Шэна для борьбы со своими политическими противниками.

Год рождения Мэй Шэна не известен, умер он в 140 году до н. э.

Прим. ред.

Вот что о поэме рассказывает М. Е. Кравцова:

Самым своеобразным и значительным его произведением признаётся «Ци фа». Это пространный текст, построенный в виде диалога (композиц. приём, свойственный филос. сочинениям) между наследным принцем царства Чу (вымышл. персонаж Чу Тай-цзы) и «гостем из царства У» У кэ (кэ — при­нятый термин для учёных, состоявших при дворах удельных правителей). Принц, измученный болезнью и жаждущий душевного покоя, задаёт вопросы о делах и проблемах, к‑рые привели его к физич. недугам и не дают ему внутренне успокоиться: о способах гос. правления, отдохновения от повседневной суеты и восстановления здоровья. «Гость» даёт на них развернутые ответы, в к‑рых излагаются соц.-политич. идеи, представления о мире и о человеке, знания мед.-биологич. характера, включая вопросы влияния на физич. состояние человека его образа жизни:

«Кто покоряется желаниям ушей и глаз,
Кто нарушает согласие конечностей и тела,
Тот повреждает гармонию крови и пульса.
‹…›
Четыре конечности вялы и слабы, а кости и жилы вконец размягчились,
Пульсация крови неясна и грязна, а руки и ноги — как перебиты;
‹…›
Ваши сладкие яства и вредные зелья —
словно игры в когтях и клыках у свирепого зверя»
(пер. Л. Н. Меньшикова).

Считается, что по содержанию «Ци фа» перекликается с др.‑кит. филос. соч. «Гуань-цзы» («[Трактат] Учителя Гуань [Чжуна]») и «Сюнь-цзы» («[Трактат] Учителя Сюнь [Куана]»; см. Сюнь-цзы). А с худ. т. зр. это про­изведение продолжает поэтич. традицию южн. региона Древнего Китая, пред­ставленную сводом «Чу цы» («Чуские строфы»). Особо отметим, что в «Ци фа» прослеживается эстетич. отношение к окружающему миру. Оно проистекает из даос. концепции природы как воплощения великой красоты (да мэй) дао и, что примечательно, реализуется в призывах к любованию природой для дух. совершенствования и достижения состояния внутр. гармонии (радость-лэ):

«Принц спросил: почему же никак не могу побороть свой недуг?
Гость ответил: поднимитесь на башню Цзинъи,
на юге взирайте на горы Цзиншань,
на севере — на разливы, словно море, реки Жу.
Слева — реки, спра­ва — озёра,
В радости познаете, что есть небытие и бытие».

Подобные мотивы предвосхищают модель восприятия окружающего мира, к‑рая много позже утвердится в кит. лирич. поэзии, в первую очередь в пей­зажной лирике (шань-шуй ши ‘поэзия гор и вод’).

В наст. время «Ци фа» признаётся одним из первых лит. произведений, где на­шёл отражение процесс слияния собственно поэтич. и филос. видения мира. Особое внимание уделяется и лексич. своеобразию этого соч., в к‑ром филос. ка­тегории и термины переводятся в поэтич. язык, что, по мнению исследователей, придало дополнит. импульс формированию изобразит. средств одич. поэзии.

Маоизм.ру

Поэма была заранее напечатана и распространена, и все могли её прочитать. Она дошла до потомков как классическая элегия, но в ней есть и новшества. Эта элегия имеет демократическую окраску и может быть отнесена к романтическим произведениям; она направлена против разложившихся правителей.

Цюй Юань достиг недосягаемых вершин, Сун Юй, Цзин Цо, Цзя И и Мэй Шэн занимают более скромное место, но и у них достаточно превосходных вещей. Посмотрите, разве «Семь суждений» не имеет сильной критической окраски? «Когда наследник княжества Чу занемог, к нему приехал гость из княжества У», который с первых же слов стал поносить верхушку правящих классов за разложение.

«Паланкины да экипажи обрекают на неподвижность суставов и на паралич; свадебные покои и хрустальные дворцы таят холод и жар; красавицы с белоснежными зубами и изогнутыми бровями словно топором подрубают плоть; изысканная и обильная пища с крепкими напитками — это яд, от которого разлагаются внутренности».

Эти слова будут истиной и через 10 тысяч лет. Сейчас у нас в стране каждый интеллигент, партийный и государственный работник или военнослужащий должен под руководством КПК заниматься определённым физическим трудом. Ходьба, плавание, альпинизм, физическая зарядка по радио — это, по Павлову, своего рода труд. Я уж не говорю о более действенном труде, выполняемом при посылке на низовую работу на заводы или в деревню. Одним словом, надо во что бы то ни стало напрягать силы и вести борьбу с правым уклоном.

Мэй Шэн прямо укоряет чуского наследника:

«Сейчас у наследника изнеженная кожа, ослабли конечности, дряблые мышцы и хрупкие кости, кровеносные сосуды чересчур наполнены, а руки и ноги ленивы. После служанок из княжества Юэ наследника ублажают наложницы из княжества Ци. Вся его жизнь — одно пустое шатанье: развлеченье, бражничество, распутство в тайных домах и укромных местах. Сладостно вкушая этот яд, вы играете с когтями и клыками хищных зверей. Если не отбросить всё прежнее, что может укорениться всюду и затянуть навсегда, будет ли прок от лечения самим Бянь Цяо ¹ или от лечения заклинаниями шаманов?»

Слова Мэй Шэна в чём-то сходны с нашим методом, когда товарищу, допустившему ошибки, громко кричат: «Твоя болезнь обострилась! Не будешь лечиться — погибнешь!» После этого в течение нескольких дней, недель или даже месяцев больному не спится, смятение охватывает его душу и мысли и он не находит себе места. И тогда появляется надежда [на выздоровление].

Поскольку такой недуг, как правый или «левый» оппортунизм, имеет исторические и социальные корни, то и у нас есть метод «отбросить всё прежнее, что может укорениться повсюду и затянуть навсегда». Но мы называем этот метод «строгой критикой».

«Гость сказал: сейчас болезнь наследника можно излечить без снадобий, иглоукалывания и прижигания; она пройдёт от веских и прекрасных слов. Неужели наследник не хочет услышать их?»

Подчеркнуть значение веских и прекрасных слов — такова основная идея данного произведения. Первая часть этой поэмы — вступление; за ним следуют семь глав, в которых рассказывается о пренебрежении надлежащими занятиями и о причудливых забавах; они служат контрастом для изложения автором основного содержания. Язык поэмы ярок и красочен. В главе «Созерцаю волны с холма Гуанлин» автор достигает наивысшего мастерства. Девятая часть — заключение, в нём как раз и приводятся те самые веские и прекрасные слова, от которых наследник воспрянул духом, «даже испарина выступила, а болезнь внезапно прошла». Самым эффективным методом оказалось убеждение словом, а не нажим и принуждение, выяснение истины с приведением фактов. Этот метод чем-то напоминает наш «великодушный подход при определении меры наказания» ².

Первая и последняя части поэмы самые важные. Их необходимо прочесть. Если неинтересно, то остальное можно и не читать. Мы должны обратиться к последователям Энгельса, Каутского, Плеханова, Сталина, Ли Дачжао, Лу Синя и Цюй Цюбо, чтобы они «изложили все тонкости Поднебесной и установили истинность всего сущего», разъяснили необходимость скачка и причины создания коммун, а также объяснили крайнюю важность политики как командной силы и растолковали «обозрения» Маркса, «планирование и расчёт абсолютно всего» у Ленина. ³

В детстве я прочитал эту поэму. Более 40 лет я не обращался к ней. В последние дни я вдруг заинтересовался ею, а когда перелистал вновь, то словно повидался с давним другом. И вот с радостью вручаю товарищам мой скромный дар.

Мэй Шэн был представителем низших слоёв помещичьего класса, которые проводили свою линию, стремясь подняться в верхние слои и напрягая для этого все силы. Конечно, здесь речь идёт только о высшем и низшим слоях класса феодалов, а не о нынешних двух антагонистических классах имущих и неимущих в нашем социалистическом обществе. Наша линия, «напрягая все силы, стремиться вперёд», отражает волю революционного пролетариата и сотен миллионов трудового крестьянства.

Мэй Шэн обрушивался на лиц из высшего света с инертностью, пессимизмом, праздностью и правым уклоном. У нас сейчас тоже имеются люди такого рода. Мэй Шэн родился в уезде Хуайинь и жил в Ханьскую эпоху. В период царствования ханьского императора Вэнь-ди он был придворным поэтом уского князя Лю Би. Мэй Шэн написал свою поэму для того, чтобы её прочитала знать княжества У. В дальнейшем «семичленный» стиль процветал, но в этом стиле не было создано ни одной хорошей поэмы В «Антологию Чжао Мина» вошли «Семь начал» Цао Чжи и «Семь судеб» Чжан Се, которые использовались при гадании, но они диссонируют с произведениями Цюй Юаня, Сун Юя, Цзя И и Мэй Шэна и не представляют никакого интереса.