Картина резко меняется с того момента, как красный призрак революции впервые осенил Россию своими пламенеющими крыльями. Революционный 1905 г. глубоко всколыхнул рабочие массы; впервые русский рабочий почуял свою силу, впервые понял, что на плечах его держится и всё народное благосостояние. Проснулась тогда же и русская пролетарская женщина-работница, неизменный сотрудник во всех политических выступлениях пролетариата в революционные 1905—1906 гг. Она — везде и всюду. Если бы мы захотели передать факты массового участия женщин в движении тех дней, перечислить активные проявления протеста и борьбы работниц, напомнить о всех самоотверженных поступках женщин пролетариата, об их преданности идеалам социализма, нам пришлось бы картина за картиной восстанавливать историю русской революции 1905 г.

Многим ещё памятны эти годы, полные романтики. Как живые встают в памяти образы «ещё серой», но уже пробуждающейся к жизни работницы, с пытливым, полным надежды взором, обращённым на ораторов в скученных собраниях, наэлектризованных зажигающим душу энтузиазмом. Сосредоточенные, торжественные бесповоротной решимостью, мелькают женские лица в плотно сомкнутых рядах рабочего шествия и в памятное воскресенье 9-го января. Необычайно яркое для Петербурга солнце освещает это сосредоточенное торжественно-молчаливое шествие, играет на женских лицах, которых так много в толпе. Расплата за наивные иллюзии и детскую доверчивость постигает женщин; среди массовых январских жертв работница, подросток, работница-жена — заурядное явление. Перебрасываемый из мастерской в мастерскую лозунг — «Всеобщая забастовка» — подхватывается этими, вчера ещё несознательными, женщинами и местами заставляет их первыми бросать работу.

В провинции работницы не отстают от своих столичных товарок. Изнурённые работой, тяжёлым голодным существованием, женщины покидают в октябрьские дни свои станки и во имя общего дела стойко лишают своих малюток последнего куска хлеба… Простыми, за душу хватающими словами взывает оратор-работница к товарищам-мужчинам, предлагая бросить работу; она поддерживает бодрость бастующих, вдыхая энергию в колеблющихся… Работница неутомимо боролась, отважно протестовала, мужественно жертвовала собой за общее дело, но чем активнее становилась она, тем быстрее совершался процесс и её умственного пробуждения. Работница начинает отдавать себе отчёт в окружающем, в несправедливостях, связанных с капиталистическим строем; она начинает болезненнее и острее ощущать всю горечь своих страданий и бед. Рядом с общепролетарскими требованиями всё яснее и отчётливее звучат голоса женщин рабочего класса, напоминающих о запросах и потребностях работниц. Уже во время выборов в комиссию Шидловского, март 1905 г., недопущение женщины в число делегатов от рабочих вызвало ропот и недовольство среди женщин; только что перенесённые общие страдания и жертвы практически сблизили, уравняли женщину и мужчину рабочего класса. Казалось, особенно несправедливо в эти минуты подчёркивать женщине-борцу и гражданке её вековое бесправие. Когда избранная в число семи делегатов от Сампсониевской мануфактуры, женщина была признана комиссией Шидловского неправомочной, взволнованные работницы, представительницы нескольких мануфактур, решили подать в комиссию Шидловского следующее своё заявление-протест:

«Депутатки от женщин-работниц не допускаются в комиссию под вашим председательством. Такое решение представляется несправедливым. На фабриках и мануфактурах Петербурга работницы преобладают. В прядильнях и ткацких мастерских число женщин с каждым годом увеличивается, потому что мужчины переходят на заводы, где заработки выше. Мы, женщины-работницы, несём более тяжёлое бремя труда. Пользуясь нашей беспомощностью и бесправностью, нас больше притесняют наши же товарищи и нам меньше платят. Когда было объявлено о вашей комиссии, наши, сердца забились надеждою; наконец, наступает время,— думали мы,— когда петербургская работница может громко, на всю Россию и от имени всех своих сестёр-работниц, заявить о тех притеснениях, обидах и оскорблениях, которых не может знать ни один работник-мужчина. И вот, когда мы уже выбрали депутаток, нам объявили, что депутатами могут быть только мужчины. Но мы надеемся, что это решение не окончательно. Ведь указ государя не выделяет женщин-работниц из всего рабочего класса».

Лишение работниц представительства, отстранение их от политической жизни казались вопиющей несправедливостью для всей той части женского населения, которая на своих плечах несла тяготу освободительной борьбы. Работницы неоднократно являлись на предвыборные собрания во время избирательной кампании в первую и вторую Думу и шумными протестами заявляли своё неодобрение закону, лишавшему их голоса в столь важном деле, как избрание представителя в русский парламент. Бывали случаи, например в Москве, когда работницы являлись на собрание выборщиков, срывали собрание и протестовали против производства выборов.

Что работница перестала относиться безразлично к своему бесправному положению, свидетельствует и то, что из 40 000 подписей, собранных под петициями, обращёнными в Первую и Вторую Государственную думу с требованием распространения избирательных прав и на женщин, огромное большинство подписей принадлежало работницам. Сбор подписей, организованный Союзом равноправности женщин и другими женскими буржуазными организациями, производился по фабрикам и заводам. То, что работницы охотно давали свою подпись под начинанием буржуазных женщин, свидетельствует также и о том, что пробуждение политической сознательности работниц делало лишь первый робкий шаг, останавливаясь на полпути. Работницы начинали ощущать свою обойдённость и своё политическое бесправие, как представительницы пола, но ещё не умели связать этого факта с общей борьбой своего собственного класса, не умели нащупать правильный путь, ведущий пролетарскую женщину к её полному и всестороннему освобождению. Работница ещё наивно пожимала протянутую буржуазными феминистками руку. Равноправки забегали к работницам, стараясь перетянуть их на свою сторону, закрепить работниц за собою, организовать в общеженские и якобы внеклассовые, а, по существу, всецело буржуазные союзы. Но здоровый классовый инстинкт и глубокое недоверие к «барыням», спасая работниц, от увлечения феминизмом, удержал их от длительного и прочного братания с буржуазными равноправками.

1905—1906 годы были годами, особенно изобиловавшими женскими митингами. Работницы их охотно посещали. Работницы внимательно прислушивались к голосу буржуазных равноправок, но то, что те предлагали работницам, не отвечало назревшим запросам рабынь капитала, не находило в их душе живого отклика. Женщины рабочего класса изнемогали под гнётом невыносимых условий труда, голода, необеспеченности семьи; их ближайшие требования были: более короткий рабочий день, более высокая оплата труда, более человеческое обращение со стороны фабричной и заводской администрации, поменьше полицейского ока, побольше свободы для самодеятельности. Все эти требования были чужды буржуазному феминизму. Равноправки шли к работницам с узко-женскими делами и пожеланиями. Равноправки не понимали и не могли понять классового характера зарождающегося женского рабочего движения. Особенно огорчала равноправок прислуга. По инициативе буржуазных феминисток созваны были первые митинги прислуги в Петербурге и Москве в 1905 г. Прислуга отозвалась охотно на призыв «организуйтесь» и явилась в огромном количестве на первые же собрания. Но, когда Союз равноправности женщин сделал попытку организовать прислугу на свой лад, т. е. попробовал устроить идиллический мешаный союз из барынь-нанимательниц и домашних служащих, прислуга отвернулась от равноправок и, к огорчению буржуазных дам, стала «спешно уходить в свою классовую партию, организуя свои особые профессиональные союзы». Таково положение дел в Москве, Владимире, Пензе, Харькове и ряде других городов. Та же участь постигла попытки и другой ещё более правой политической женской организации, «Женской прогрессивной партии», старавшейся организовать домашних служащих под бдительным оком хозяек. Движение прислуги перерастало рамки, которые предначертали для него феминистки. Загляните в газеты 1905 г. и вы убедитесь, что они пестрят сообщениями об открытых выступлениях служанок даже в далёких медвежьих уголках России. Выступления эти выражались либо в виде дружно проводимых забастовок, либо в форме уличных демонстраций. Бастовали кухарки, прачки, горничные, бастовали по профессиям, бастовали, объединяясь под общим наименованием «прислуга». Протест домашних служащих, как зараза, переносился с места на место. Требования прислуги обычно сводились к 8-часовому рабочему дню, к установлению минимума жалованья, к предоставлению прислуге более сносных жилищных условий (отдельной комнаты), вежливого обращения со стороны хозяев и т. д.

Политическое пробуждение женщины не ограничивалось, впрочем, одной городской беднотой. Впервые в России настойчиво, упорно и решительно стала напоминать о себе и русская крестьянка. Конец 1904 г. и весь 1905 г.— это период непрекращающихся «бабьих бунтов». Толчком послужила японская война. Все ужасы и тяготы, все социальное и экономическое зло, связанное с этой злосчастной войной, тяжким бременем ложились на плечи крестьянки, жены и матери. Призыв запасных взваливал на её и без того обременённые плечи двойную работу, двойные заботы, заставлял её, несамостоятельную, страшившуюся всего, что выходило из круга её домашних интересов, неожиданно сталкиваться лицом к лицу с неведомыми до того враждебными силами, осязательно чувствовать все унижения бесправия, изведать до дна всю горечь незаслуженных обид. Серые, забитые крестьянки, впервые покидая насиженные гнезда, спешили в город, чтобы там, обивая пороги правительственных учреждений, добиваться вестей от мужа, сына, отца, хлопотать о пособии, отстаивать свои интересы… Всё бесправие крестьянской доли, вся ложь и несправедливость существующего общественного уклада, воочию, в живом, безобразном виде, предстали пред изумлённой крестьянской бабой… Из города она возвращалась отрезвлённой и закалённой, затаив в душе бесконечный запас горечи, ненависти, злобы… Летом 1905 г. на юге вспыхнул ряд «бабьих бунтов». С гневом, с изумительной для женщины смелостью громят крестьянки воинские и полицейские управления, отбивают запасных. Вооружаясь граблями, вилами, мётлами, крестьянки изгоняют из деревень и сёл отряды стражников. По-своему протестуют они против непосильного бремени войны. Их, разумеется, арестовывают, судят, приговаривают к жестоким наказаниям. Но «бабьи бунты» не стихают. И в этом протесте защита общекрестьянских и «бабьих» интересов так тесно сливаются между собою, что отделять одно от другого, отнести «бабьи бунты» в рубрику «феминистского» движения — нет никаких оснований.

За «политическими» выступлениями крестьянок следует ряд «бабьих бунтов» на почве экономической. Это — эра повсеместных крестьянских волнений и сельскохозяйственных забастовок. «Бабы» зачастую являлись в этих волнениях зачинщицами и подбивали к ним мужчин. Бывали случаи, когда, не добившись сочувствия мужиков, крестьянки одни шли в помещичьи усадьбы со своими требованиями и ультиматумами. Вооружившись чем попало, выходили они впереди мужиков навстречу карательным отрядам. Забитая, веками угнетённая, «баба» неожиданно оказалась одним из непременных действующих лиц разыгравшейся политической драмы. В течение всего революционного периода, в тесном, неразрывном единении с мужчиной, стояла она бессменно на страже общекрестьянских интересов, с удивительным внутренним тактом напоминая о своих специально «бабьих» нуждах только тогда, когда это не грозило повредить общекрестьянскому делу.

Это не значило, будто крестьянки оставались равнодушны к своим женским запросам, будто они их игнорировали. Наоборот, массовое выступление крестьянок на общеполитическую арену, массовое их участие в общей борьбе укрепляли и развивали женское самосознание. Уже в ноябре 1905 г. крестьянки Воронежской губернии отправляют двух своих делегаток на крестьянский съезд с приговором от женского схода требовать «политических прав» и «волн» для женщин наравне с мужчинами¹.

Женское крестьянское население Кавказа особенно отчётливо отстаивало свои права. Гурийские крестьянки на сельских сходах в Кутаисской губернии выносили постановления, требуя уравнения их в политических правах с мужчинами. На совещании сельских и городских деятелей, происходившем в Тифлисской губернии по вопросу о введении земского положения в Закавказье, в число депутатов от местного населения были и женщины-грузинки, настойчиво напоминавшие о своих женских правах. Разумеется, наряду с требованием политического равноправия, крестьянки повсеместно поднимали голос и в защиту своих экономических интересов; вопрос о «наделах», о земле волновал в той же мере крестьянку, как и крестьянина. Местами крестьянки, горячо поддерживавшие идею отчуждения частновладельческих земель, охладевали к этому мероприятию, когда возникало сомнение, распределять ли наделы и на «женскую душу». «Если землю отнимут у помещиков и отдадут её одним мужчинам,— озабоченно толковали бабы,— то нам, бабам, будет совсем кабала. Теперь мы хоть в экономии свои копейки зарабатываем, а там придётся работать всё на мужиков». Но опасения крестьянок были совершенно неосновательны; простой экономический расчёт заставлял крестьянство стоять за наделение землёй и «бабьих душ». Аграрные интересы мужской и женской части крестьянского населения так тесно сплетены между собою, что, борясь за уничтожение существующих кабальных земельных отношений для себя, крестьяне, естественно, отстаивали и экономические интересы своих «баб».

Но, с другой стороны, борясь за экономические и политические интересы крестьянства в целом, крестьянка научилась бороться одновременно и за свои специальные женские нужды и запросы. То же применимо и к работницам; своим бессменным участием в общеосвободительном движении она ещё больше, чем крестьянка, подготовляла общественное мнение к признанию принципа равноправия женщины. Идее гражданского равноправия женщины, ныне осуществлённой в Советской России, проложен был путь не героическими усилиями отдельных женщин, сильных личностей, не борьбой буржуазных феминисток, а стихийным натиском широких масс работниц и крестьянок, пробуждённых к жизни громовыми раскатами первой российской революции 1905 года.

Когда-то, в 1909 г., в своей книге «Социальные основы женского вопроса», полемизируя с буржуазными феминистками, против которых целиком направлена моя книга, я писала:

«Если крестьянская женщина и добьётся в ближайшем будущем улучшения своего положения в бытовом, экономическом и правовом смысле, то, разумеется, лишь благодаря дружным, сплочённым усилиям крестьянской демократии, направленным к осуществлению тех общекрестьянских требований, какие, в той или иной форме, не переставая звучат в крестьянской среде. Усилия феминисток „прочищать дорогу женщинам“ тут не причём… Если крестьянка избавится от существующих кабальных земельных отношений, она получит больше, чем в состоянии дать ей все феминистские организации, вместе взятые».

То, что писалось десять лет тому назад, теперь оправдалось в полной мере. Великая Октябрьская революция не только осуществила основное, назревшее требование крестьянства обоего пола, передать землю в руки самих «землеробов», но и подняла крестьянку до почётного звания свободной, равноправной во всех отношениях гражданки, закабалённой пока ещё лишь устарелыми формами хозяйства и неизжитыми традициями и нравами семенного уклада.

То, о чём только начинала грезить работница и крестьянка в дни первой русской революции 1905 г., то провёл в жизнь великий переворот октябрьских дней 1917 г.

Женщина добилась политического равноправия в России. Но этому завоеванию она обязана не сотрудничеству с буржуазными равноправками, а слитной, нераздельной с товарищами-рабочими борьбе в рядах собственного рабочего класса.