‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

‹…›

…ЕЛН, распадается на многие фракции МИР, Революционный авангард, ПКП «Бандера Роха». Начинаются долгие и бесплодные дискуссии последователей «фокизма» со сторонниками городской герильи (по примеру уругвайской Тупамарос), приверженцев «политической борьбы в союзе с крестьянством» с последователями «чисто пролетарской», иными словами — троцкистской линии.

Аграрная реформа Веласко Альварадо и её противоречивые итоги способствовали переходу многих сторонников «новой левой» к практической деятельности в организованном крестьянском движении и Конфедерации крестьян Перу (ККП). Часть фракций МИР и Революционного авангарда присоединяется к блоку Единство левых сил (ЕЛС) и включается в парламентскую жизнь периода «слабой» демократии. Утопический революционаризм «новой левой» приобретает прагматические черты парламентской левой социальной демократии.

С другой стороны, сторонники андской революции, последователи и идейные «внуки» Л. Валькарселя смогли, изучив первый значительный практический, но неудачный опыт герильи, сделать ряд жёстких, но бесспорных выводов: 1) без «вхождения внутрь» традиционной авторитарно-патриархальной субкультуры Сьерры «социалистическая» революция невозможна. «Сверхреволюционер» должен стать «сверхконсерватором», своим в горах, и касиком, и гамоналом (поскольку он всё-таки белый) одновременно; 2) для осуществления этой чудовищно трудной, на «грани возможного», работы были нужны совершенно исключительные личная воля, работоспособность и изобретательность; 3) подготовка революционной герильи должна занять очень длительное время, а война должна носить не столько характер прямого военного конфликта с армией и органами безопасности, сколько форму психологической и террористической войны; 4) продолжительность и успех этой войны не должны определяться ставкой «на победу». Революционеры могут добиться успеха, лишь тонко играя на настроениях сельских мигрантов и находящегося на грани разорения крестьянства, используя периоды максимального недовольства, но, с другой стороны, учитывая неизбежно преобладающую враждебность и крестьян, и маргиналов к повстанцам. Другими словами, основой политической деятельности должна была стать не столько сама война, сколько создание атмосферы «революции» и мифа «революционной войны».

Постепенно происходил процесс изыскания и подходящей общей идеологии, имеющей связь и с радикально-марксистской, и с радикально-индеанистской идеологическими традициями. Не случайной была определённая популярность маоизма в Перу с первых моментов разрыва КПСС и КПК. «Продолжительная партизанская война» в деревне, проповедующая маоизм, была очень близка к социально-политическим установкам «новой левой». В Перу процесс создания маоистских организации начался в 1964 г., когда группа руководителей компартии вышла из неё и сформировала первую маоистскую группировку в стране. Это случилось на Ⅳ Национальной конференции перуанской компартии 18—19 января 1964 г. «В Перу раскол произошёл между сторонниками мирного перехода к социализму Хорхе дель Прадо, Раулем Акоста, Барриосом и последователями маоистского тезиса „продолжительной революционной народной войны с целью завоевания власти“ Сатурнино Паредесом Маседо, Сотомайором и Абимаэлем Гусманом» [182, 78]. Многие руководители перуанского маоизма посетили Китай и вернулись оттуда с твёрдым намерением повторить «китайский путь» в Латинской Америке.

Таким образом, в 1964 г. в Перу сформировалась первая маоистская организация — Коммунистическая партия Перу «Бандера Роха» («Красное знамя»). Её генеральным секретарём был избран Сатурнино Паредес — адвокат из провинции Анкаш. На сторону раскольников перешёл Региональный комитет партии в Аякучо. Одним из самых авторитетных и уважаемых членов партии в Аякучо был Абимаэль Гусман, не занимавший, однако, каких-либо значительных постов.

Паредес и его последователи определили свои основные программные позиции. По их оценке перуанское общество являлось полуфеодальным и полуколониальным. Они предложили «полностью и немедленно» осуществить китайскую стратегию и тактику народной и продолжительной войны, начать партизанскую войну и создать освобождённые зоны. Все эти программные понижения были одобрены на Ⅴ Национальной конференции ПКП «Красное знамя» в ноябре 1965 г. Было решено создать «революционные базы поддержки» и «революционные вооружённые силы» на основе союза рабочих и крестьян, но при решающей роли крестьянства. Вскоре в «Бандера Роха» происходит раскол, в 1966 г. из неё выходит Сотомайор и основывает Коммунистическую партию Перу («Марксистско-ленинская»). В борьбе с Сотомайором к Паредесу присоединился Абимаэль Гусман. Именно с этого момента впервые обращает на себя внимание активная, жёсткая и чрезвычайно волевая фигура этого политика, включившегося в борьбу за роль лидера в перуанском маоизме. Судя по всему, его союз с Паредесом означал тактический ход: Гусман поддержал наиболее сильную фракцию в маоизме, так как Сотомайор представлял незначительную часть членов партии. Как уже отмечалось выше, перуанские маоисты, занятые внутренней борьбой, не поддержали герилью, возглавляемую МИР, способствуя тем самым ещё большей изоляции де ла Пуэнте и его сторонников.

Внутренняя борьба в «Бандера Роха» тем временем продолжалась. Молодёжная организация и некоторые её руководители сформировали в 1969 г. Коммунистическую партию Перу «Патриа Роха» («Красная Родина»).

На Ⅵ Национальном съезде ПКП «Бандера Роха» Паредес добился исключения своих противников, обвинив их в том, что они «являются врагами партии, стоят на троцкистских позициях и являются агентами ЦРУ» [156, 15]. Очевидно, во время этого конфликта Гусман уже готовил выступление с целью захвата руководства партии, но предпочёл выиграть время, чтобы окончательно утвердить своё влияние в региональном партийном комитете Аякучо.

Наконец, в начале февраля 1970 г. выступили самые левые из левых в маоизме: состоялся Ⅱ Пленум Центрального комитета коммунистической партии «Бандера Роха», на котором председательствовал Абимаэль Гусман. В заявлении, опубликованном после Пленума, говорилось:

«Контрреволюционный процесс, происходивший в нашей партии, проявился в ликвидаторской линии, угрожавшей разрушить великую партию, основанную Мариатеги. Сторонники этой линии находятся на службе у врагов народа, стремятся затормозить осуществление национально-демократической революции в стране» [186, 269—270].

Абимаэль Гусман и его последователи обвинили Паредеса в отказе от создания баз поддержки вооружённой борьбы, забвении подпольной работы и в создании «культа личности». Выступление «ультра из ультра» имело, таким образом, две чётко заявленные цели: а) форсировать скрытую подготовку к вооружённому выступлению; б) заменить недостаточно твёрдого и недостойного «вождя» достойным. Но «силовое поле» личности Абимаэля распространялось лишь на тех, кто его очень хорошо знал, а таковых в силу особенностей личности и биографии Гусмана было за пределами Аякучо сравнительно немного. Поэтому Паредес — мастер и организатор межфракционных «игр» «новой левой» перешёл в контрнаступление и нанёс противникам поражение. Вот фрагмент заключительной резолюции Пленума, фиксирующий поражение Гусмана и его сторонников:

«Осудить оппортунистическую ликвидаторскую линию „левых“, а также раскольническое собрание в феврале (1970 г.), созванное четырьмя членами ЦК и фальшиво названное „Ⅱ Пленумом“, исключить из рядов партии представителей оппортунистической ликвидаторской линии Альваро и Серхио… фамилии которых Абимаэль Гусман и Рамон Гарсиа, за предательство пролетарской линии и раскол рядов партии» [186, 270].

В своём мастерски (хотя и догматически) составленном докладе в разделе «В чём состоит деятельность „левых“ оппортунистов-ликвидаторов?» Паредес дежурно легко отмахнулся от своих противников: «Для них характерен субъективизм и поверхностность анализа положения в стране, сектантство внутри и вне партии, бюрократические стиль и методы, изолированность от масс, мелкобуржуазный академизм» [186, 27]. В результате этих событий Абимаэль Гусман оказался вне партии с небольшой группой сторонников и малочисленными низовыми организациями. Основную его опору составил региональный комитет партии в Аякучо.

Сверхрадикальные сторонники вооружённой и продолжительной войны отделились от бурлящей и погрязшей во внутрипартийной склоке «большой» маоистской организации. Возникли условия для окончательного организационного и идеологического оформления самой жёсткой и непримиримой тенденции в перуанском маоизме с ориентацией на практическое осуществление тактики партизанской войны в деревне.

Что касается судьбы остальных маоистских организаций, то для них были характерны, с одной стороны, тенденция к дальнейшему расколу, «измельчанию», а с другой стороны — замена более старых маоистских кадров новым поколением более образованных левых доктринёров.

«Бандера Роха» продолжала раскалываться. В 1971 г. из неё вышла группировка, образовавшая ПКП «Эстрелья Роха», обвинившая Паредеса в «отказе от народной борьбы» [186, 271]. Сам Паредес пользовался лишь ограниченным влиянием в Конфедерации крестьян Перу в департаменте Анкаш, т. е. у себя на родине, но уже в 1973 г. его и оттуда вытеснили другие группировки — «Красная Родина» и «Революционный марксистско-ленинский авангард». В последней раз на политической арене он появился в 1978 г., когда был избран в Учредительное собрание, а после этого исчез с политической арены страны. Абимаэль Гусман же, несмотря на поражение в «Бандера роха», свои авторитет сохранил, проявляя незаурядные качества вождя и организатора маоистской, «крайне левой» в рамках города Аякучо и его окрестностей.

Изучение биографии Гусмана доказывает, что его авторитарный, жёсткий и целеустремлённый характер и экстремистские политические убеждения выросли из непростой судьбы и чрезвычайно догматического, педантичного восприятия постулатов классической немецкой философии (прежде всего, Канта) и марксистской, ленинской, а затем маоистской теории.

Абимаэль Гусман Рейносо родился 4 декабря 1934 г. в портовом городе Мольендо, в департаменте Арекипа. Он был внебрачным сыном коммерсанта Абимаэля Гусмана Сильвы и сеньоры Беренике Рейносо. После нескольких лет жизни в крупнейшем городе страны Кальяо и по окончании начальной школы Абимаэль переезжает в город Арекипа, где живёт в доме своего отца. Мачеха сеньора Хоркера Гусман и его сводные братья относились к нему очень хорошо. Среднее образование он получил в колледже Ла-Салье, принадлежавшем конгрегации христианских братьев, которая была известна суровой дисциплиной и высоким уровнем получаемых знаний. Скрытность, серьёзность и ум — эти качества были отмечены его сверстниками и проявились ещё в ранней юности: «Абимаэль был всегда очень сосредоточен, никогда не улыбался, и никто ничего не знал о его любовных приключениях» [136, 59].

После окончания колледжа Гусман поступает в Национальный Университет Сан-Августин, сосредоточившись на изучении истории. «Он был похож на немца»,— вспоминали его в альма-матер. Кличка «немец» так и закрепилась за ним. Он с отличием окончил университет и в январе 1961 г. защитил диссертацию на степень бакалавра по теме «О теории пространства Канта». Изучал он также и право. Диссертация, защищённая им по этой специальности, носила характерное название «Буржуазно-демократическое государство», и в ней уже в полной мере ощущалось сильное влияние марксизма.

Характерно, что, вступив в начале 60‑х гг. в ПКП, Гусман своих подлинных взглядов не раскрывал. Стремление быстро и без помех сделать административную карьеру прослеживается в решении Абимаэля принять предложение ректора недавно открытого (в 1959 г.) университета Сан-Кристобаль в Уаманге Эфраима Мороте Беста и переехать в Аякучо для работы в должности доцента. Там он и продвигается вверх по двум направлениям — по университетской иерархии и в деле создания радикального политического движения под своим руководством.

Региональный комитет партии в Аякучо Гусман превращает в свой феод. Заседания комитета становятся практически монологом «вождя», прерываемым робкими и раболепными поддакиваниями обожающей лидера «партийной массы»: нескольких верных студентов и местных мелких предпринимателей. К 1970 г. Абимаэль Гусман занимает уже один из самых высоких административных постов в университете. В то же время продвижение «вперёд» Гусман пытается осуществлять с внешними оттенками скромности, даже застенчивости, предпочитая оставаться как бы «в тени», на втором плане.

«Он завоевал высокий авторитет благодаря своим частым контактам,— отмечал знавший его в те годы очевидец, профессор Мильонес,— неформальным встречам в аудиториях. Его присутствие придавало значительность любому событию в Аякучо. Вспоминаю, как его ожидали на свадьбе, которая не начиналась до тех пор, пока Абимаэль не пришёл. Любопытно, что он не танцевал» [181, 21—24].

Свадебный провинциальный «генерал», партийный лидер, «завоевавший широкую известность и престиж наиболее уважаемого профессора», был, прежде всего, лидером неформальным — около него оставались те, кто искренне желал поклонения кумиру, без какого-либо нажима «сверху» или «снизу». Жизнелюбивый и доброжелательный, умеющий хорошо разбираться в маленьких проблемах простых людей провинции, но в то же время волевой и решительный — таким выглядел на старых и редких фотографиях начала 70‑х гг. этот плотный мужчина с короткой шеей, с улыбкой потягивающий пиво вместе с преподавателями и студентами своего университета. Так Абимаэль Гусман незаметно стал одним из немногих достаточно и во всех отношениях подготовленных на роль руководителя продолжительной народной войны лидеров. Был неудачный, но полезный опыт герильи «новой левой», был небольшой, но надёжный круг идейных сторонников — учеников, обожавших учителя, было уважение провинциальной элиты — в тесном провинциальном мирке он был её уважаемым членом. Наконец, во всё возраставшем хаосе реформ военного режима стали появляться те настроения отчаяния и фрустрации, которые могли толкнуть небольшую часть крестьянства и маргинальных слоёв на признание верности партийных программ «сверхультра» из Аякучо.

Но одной программы было мало, нужна была кропотливейшая работа по сплетению тончайших нитей, связывающих «туманный» пока ещё прообраз ядра одной из самых страшных террористических организаций мира в стальной и работающий как часы бомбы замедленного действия механизм. В условиях военного режима никакая герилья не была возможна: при всех своих недостатках система военной диктатуры и псевдодемократии, опирающаяся на авторитарно-патриархальную политическую культуру, оставляла очень мало места для деятельности разного рода террористических и экстремистских сил, особенно в деревне. Лишь момент перехода, момент максимального социального хаоса при переходе от одного социально-политического устройства к другому, от патриархально-авторитарной политической культуры к элементам демократического правового порядка мог дать шанс экстремистам. Можно предположить, что ещё до организационного оформления террористической группы «Сендеро Луминосо» («Светлый путь») в конце 60 — начале 70‑х гг., несмотря на призывы к «революционной войне», Абимаэль Гусман принимает решение ждать, готовиться, как можно точнее выбирая, вплоть до дня и часа, время начала террористической войны.

Анализируя итоги партизанской войны в 1965 г., Э. Бехар писал:

«Герилья не имеет дело с некоей неопределённой массой, но с единым организмом, обладающим своей структурой власти, которую необходимо уважать под угрозой потери доверия народа. Это позволяет в определённые моменты использовать могучую коллективную силу» [131, 152—153].

Эту «могучую коллективную силу» смогла использовать возникшая в 1970 г. небольшая провинциальная группировка Коммунистическая партия Перу «Сендеро Луминосо». В 1980 г. «Сендеро Луминосо» начала настоящую террористическую войну против демократического режима, и вот уже долгие годы ни полиция, ни армия, несмотря на успехи, и весьма крупные, в борьбе с терроризмом, решительного поражения этой организации нанести всё же не могут.

«Сендеро» оказалась единственной организацией, которая смогла «тонко подстроить» и свою партийную идеологию, и свою политическую стратегию к особенностям некоторой части маргиналов и крестьянства, «войти» в замкнутую авторитарно-патриархальную субкультуру Сьерры. Формированию и консервации этой специфической индейской субкультуры способствовал дуалистический характер экономики страны. Значительная часть населения Перу — это мелкие производители, ведущие натуральное, мелкотоварное и мелкокапиталистическое хозяйство в рамках традиционного сектора. Как уже неоднократно отмечалось, различия между современным и традиционным секторами совпадают с противоречиями между урбанизированной Костой и крестьянской Сьеррой. Этот разрыв, этот дуализм значительно обостряется этническими различиями. X. К. Мариатеги писал о том, что перуанцы — формирующаяся нация. Культуры — индейская и европейская — составляют два, хотя и взаимодействующих, но, тем не менее, самостоятельных потока. И дело здесь не только в исторической традиции. Главную роль играет тот факт, что «западный» капиталистический уклад очень медленно, «катастрофически» медленно становился основой консолидации этнокультурных общностей в единую нацию.

«Индеец» — это этнокультурное понятие с сильной социальной коннотацией. По мнению эквадорского этнографа Хуана Куэва-Харамильо, «для определения коренного населения страны используется скорее социальный критерий: на долю индейца выпадают функции, считающиеся в обществе наименее престижными и низко оплачиваемыми» [51, 28]. Р. Барейро Сагиер также отмечает, что «гораздо большее значение придаётся теперь выявлению не столько этнических, сколько социальных черт в облике индейцев — их деклассированному положению в обществе» [2, 41]. Креолы и чолос составляют немногим более половины населения Перу, индейцы — почти половину. В этой связи чересчур категоричным выглядит утверждение Д. Беккера, что они — «сокращающееся меньшинство населения» [130, 22]. Демографические данные свидетельствуют скорее об обратном.

Свыше 6 млн индейцев относятся к народности кечуа. Более полумиллиона человек насчитывают индейцы аймара. Кечуа и аймара — население Сьерры. В сельве живут этнические группы («70 племён») численностью около 350 тыс. человек, ещё не сложившиеся в народности. Говоря об особенностях современной индейской субкультуры в Перу, следует отметить, во-первых, исключительно высокий (для доколумбовой Америки) уровень цивилизации, достигнутый империей Тауантинсуйу, а во-вторых, особо разрушительный характер колонизации, вызвавший, в свою очередь, особую силу сопротивления «детей солнца», силу отторжения и неприятия культуры завоевателей.

По отношению к индейцам кечуа и аймара, составлявшим этническое ядро инканата, вряд ли может быть в прямом смысле употреблён термин «комплекс неполноценности», о котором обычно говорят применительно к народам, подвергшимся колониальному закабалению. «Римляне Нового Света», как именовали инков за их военные успехи, умевшие закалять бронзу до твёрдости стали, создавшие удивительно стройную и продуманную систему государственного устройства, гарантировавшую от голода, не смогли смириться со своим поражением. Как писал Р. Барейро Сагиер, «столкновение двух цивилизаций приняло здесь особый характер. Инки первыми среди индейцев начали борьбу против конкистадоров с помощью европейского оружия» [2, 38]. На протяжении всей истории колониального Перу продолжалась невиданная по ожесточённости и упорству борьба коренного населения с завоевателями. Имя Тупак Амару стало символом освободительной борьбы индейцев против колониального господства не только в Перу, но и в других латиноамериканских странах. Вся историческая традиция борьбы индейцев Перу наложила на этническую психологию отпечаток не пресловутого «комплекса неполноценности», а скорее комплекса психологического неприятия, психологического изоляционизма от чуждой и враждебной им культуры. Эпоха Инки воспринималась индейцами-кечуа как «золотой век», который рано или поздно должен быть восстановлен. Причины устойчивого сохранения в народной памяти культа деспота — Инки и ностальгии по Тауантинсуйу глубоко раскрыл Джеймс Фрейзер:

«Если подняться к истокам истории, то можно разве назвать случайным тот факт, что первые шаги в направлении цивилизации, например, в Египте, Вавилоне, Перу, были сделаны при деспотических и теократических правлениях, когда высший правитель в качестве царя и бога требовал от своих подданных рабской преданности и получал её. Не будет преувеличением сказать, что деспотизм в эту раннюю эпоху является другом человечности, и как это ни парадоксально, свободы. Ведь, в конечном счёте, при самом абсолютном деспотизме, при самой мучительной тирании свободы в лучшем смысле слова, например, свободы мыслить и решать собственную судьбу больше, чем в свободной по видимости жизни дикарей, у которых личность от колыбели до могилы заключена в прокрустово ложе наследственного обычая» [113, 52].

После завоевания индейские общины продолжали ожидать появление «спасителя» — Инки, покорно выполняя все распоряжения конкистадоров и чиновников вице-королевства и республики. Периодически мессия под именем Тупак Амару Ⅰ, Тупак Амару Ⅱ, Ⅲ и т. д. появлялся, но индейская Сьерра ждала его окончательного пришествия. С другой стороны, вслед за Тойнби можно предположить, что андская цивилизация во многом закончила цикл своего развития, и испанское вице-королевство, в целом, продолжало быть хранителем и «консервантом» национального бытия индейцев.

«В результате нападения испанцев империя инков пала. Образовалось другое универсальное государство, получившее название испанское вице-королевство Перу» [107, 72].

Момент разрыва уравновешивался моментом преемственности. Основная масса индейцев-общинников, касиков, метисов медленно шла к взаимопониманию с европейской цивилизацией. Психология компромисса, психология «мирной победы» над временно вырвавшимся вперёд, но вполне понятным и просчитываемым конкурентом («белой цивилизацией»), медленно и неуклонно вытесняла комплекс разрыва и неприятия, отбрасывая его в глубины подсознания. Однако ещё Шпенглер отмечал факт неуничтожимости даже закончивших цикл своего развития культур:

«Цивилизация в её чистом виде, понимаемая как исторический процесс, состоит в постепенном отложении ставших неорганическими омертвелых форм» [120, 42].

Другими словами, оживить психологию разрыва, отыскать то, что вновь выведет на поверхность общественного сознания межцивилизационную конфронтацию и атмосферу средневековых кровавых мятежей, можно было, лишь отыскав наиболее крепкое звено между прошлым и настоящим, наиболее устойчивую часть авторитарно-патриархальной культуры Сьерры.

В успешном нахождении нужного для подготовки герильи звена общественного сознания маргиналов и маргинализирующегося крестьянства и состояла главная «находка» «Сендеро Луминосо» и её лидера Абимаэля Гусмана. Речь идёт, прежде всего, о специфической системе социальных отношений, получившей наименование гамонализма. Характерными чертами этой системы и соответствующей ей субкультуры являлись примитивный патриархальный патернализм, монопольная позиция гамонала в посредничестве между государством и крестьянской общиной, «закрытость» этой общины от внешнего мира и предубеждённость против действий чужаков и влияний извне, этническая кастовость, отсекающая индейцев и чолос, «вертикальная клиентурная система связи» [20, 89—99], система мафиозного насилия, которая образует «фундаментальную политическую форму» [15]. Социально-культурная структура гамонализма, культивировавшаяся столетиями, показала поразительную живучесть даже после того, как аграрная реформа 1969 г. убрала саму фигуру помещика-гамонала. В 70‑е гг. относительная изоляция Сьерры сохранилась: о неэффективности декларативного неоиндеанизма Веласко Альварадо уже говорилось выше, как и подчёркивалась опасность ритуального прославления Тупак Амару и кровавых восстаний: сброшенные в подсознание призраки кровавого хаоса могли в обстановке социальной дезорганизации вырваться «наружу», материализоваться в политическом насилии части наиболее пострадавших от фрустрации и общего неустройства людей.

Консервации изолированной индейской субкультуры, её замкнутости и непроницаемости способствует и очень сильная социальная однородность индейского населения. Индейская мелкая буржуазия очень немногочисленна и видит свои идеалы в будущем в такой же мере, как и в прошлом. В её среде сильна самоидентификация со своим этносом и этнической субкультурой. Значительная же часть индейского населения, занятая традиционным земледелием и пастбищным животноводством, ведёт почти полностью натуральное хозяйство. В ряде районов товарный обмен всё ещё происходит в наиболее примитивной безденежной форме — как меновая торговля.

Аграрная реформа не принесла существенного облегчения индейским массам. Аграрные преобразования не были обеспечены финансово-технически, а рост аграрного перенаселения вёл к дальнейшему обнищанию крестьян. Часть крестьян и маргиналов оказалась на грани биологического выживания, возникли те условия, при которых получение минимума жизненных средств любой ценой становится главной задачей, заставляя не обращать внимание на политические лозунги и социальные аспекты части общества, которая имеет средства к существованию, будь то рабочий класс, буржуазия или другие социальные слои современного общества. Методологически «работающим» здесь является подход, выдвинутый в своё время Ж. Кастро применительно к иной стране — революционному Китаю [37, 216]. Его подход к обществу, большая часть которого стоит перед угрозой голодной смерти, основывается на том, что в таких экстремальных условиях классообразующие признаки отступают на задний план перед главным признаком, рассекающим общество на две части — Великим Голодом. Те, «у которых есть что есть», являются объектами ненависти тех, «которым есть нечего». Классовые различия и классовая борьба актуальны для современных классов. Но Великий Голод делает эти различия неактуальными для сельских пауперов. Во всей своей трагической простоте встаёт примитивное деление общества на две части — сытых и голодных. Это противоречие приобретает антагонистический характер, проявляясь в босяцко-люмпенской ненависти к городской цивилизации и к товарно-денежным отношениям. Взрыв обскурантизма в массовом сознании традиционно забитого, а ныне выбитого из колеи крестьянина (который к тому же ещё и индеец, т. е. принадлежит к иному этносу и культуре) материализуется во взрывах кинотеатров, кафе-шантанов, банков, исследовательских лабораторий. Во всем этом видно отчётливое сходство с полпотовщиной: бунт традиционного крестьянства, превращающегося в пауперов, против враждебной и непонятной городской цивилизации. Для безграмотного паупера одинаково враждебны и рабочий (как победитель в конкурентной борьбе на рынке рабочей силы), и буржуа как просто богатый человек, которого «роднит» с рабочими наличие средств к существованию, и «общая» городская цивилизация. Социальная фрустрация порождает у обездоленных и деклассированных тягу к определённой разновидности светской религии с мессианистскими эсхатологическими чертами. В подобной психологической (и физиологической — постоянное недоедание) ситуации способность к рациональному мышлению подавляется. Сельский маргинал и паупер легко становятся «социальной добычей» небольшой группировки экстремистов, идеологические установки которой представляют удивительную и пёструю смесь крайних футуристических («коммунизм») и крайне архаических («Тауантинсуйу») лозунгов. После исчезновения в результате аграрной реформы традиционной фигуры гамонала-латифундиста, гамоналистская индейская субкультура, отсечённость крестьян от «белого» общества полностью сохранились. Изоляция даже несколько углубилась, так как гамонал выполнял роль посредника между индейским и белым миром. Консервация кастовости, напряжённость в отношениях между индейцами и «чолос», патриархальная покорность патрону, система личностно-кабальных отношений, политический касикизм, мафиозное насилие — всё это наследие разлагающейся политической культуры Сьерры было использовано лидерами «Сендеро луминосо».

Сендеристы с жёстким прагматизмом «переработали» эту субкультуру. На место гамонала-латифундиста приходит гамонал-«революционер». Система связей клиентелы, патернализма и насилия полностью утилизируется — мафиозная структура вполне подходит для террористической организации. То, мимо чего прошли политические идеалисты из МИР, было тщательно использовано прагматиками из «Сендеро», которые над обломками разлагающейся местной авторитарно-патриархальной субкультуры «надстроили» свою «революционную» организацию, функционирующую по законам этой субкультуры в атмосфере озлобленности паупера. Эту озлобленность они направили против всей Косты. Подобная манипуляция индейцами-кечуа в «революционном» (люмпенско-бунтарском) направлении стала возможной после появления местной интеллектуальной элиты, выращенной в университете Сан-Кристобаль в Уаманге (колыбели «Сендеро»). Департамент Аякучо, где находится этот университет, приобрёл совершенно уникальную структуру образовательного уровня населения: 41,9 % полностью безграмотных, 6 % имеют высшее или незаконченное высшее образование [147]. Происходит симбиоз интеллектуальной элиты и безграмотного сельского паупера — то же самое, что наблюдалось и в «демократической Кампучии»: клика Пол Пота тоже получила утончённое образование в Парижской Сорбонне и возглавила оголтело-люмпенское движение сельских пауперов, находившихся на грани биологического выживания. Сходство объективных составляющих движений усиливается идентичностью используемой идеологии: в обоих случаях — маоизм. Как справедливо отмечали отечественные исследователи, маргинализирующихся сельских пауперов могут использовать «левацкие, утопические, даже мессианистские, антикапиталистические движения, вдохновляемые в одних случаях идеологией „пиджн социализма“ и „пиджн коммунизма“ (с идеологией „наций-пролетариев“ и „наций-буржуа“ в качестве обязательного компонента), в других — идеями и настроениями ещё более примитивного эгалитаризма, в-третьих — новейшими концепциями западного левого радикализма» [90, 311].

В перуанской печати справедливо отмечалось сходство развития событий в Иране, Кампучии и Перу — странах древней цивилизации с традициями деспотической власти. Тенденции, зафиксированные в Демократической Кампучии, в Исламской республике Иран и перуанской Сьерре,— это реанимация и ренессанс архаичных структур «традиционного общества», когда «зажатое в тесный угол», оно переходит в агрессивное контрнаступление под руководством умелой элиты (ультралевацкой или теократической), действующей с помощью отнюдь не средневековых приёмов манипуляции массовым сознанием, партийной организации и борьбы за власть.

Итак, возникшая в 1970 г. в результате раскола маоистской ПКП «Бандера Роха» партия была очень немногочисленной и опиралась на провинциальную университетскую организацию Революционный студенческий фронт. В первых листовках эта группировка призывала своих сторонников следовать «светлым путём» (Sendero Luminoso) Xoce Карлоса Мариатеги». Под названием Перуанская коммунистическая партия «Сендеро луминосо» организация и стала известна на общенациональной политической арене.

«Ультрарадикальная группа, которую возглавлял Абимаэль Гусман,— писала газета „Комерсио“,— никогда не скрывала призывов к вооружённой борьбе. Наоборот, она провозгласила её с первого момента своей деятельности, утверждая, что это и есть светлый путь Мариатеги. И немедленно приступила к задачам её подготовки» [153].

Для развязывания герильи, её психологической и политической подготовки Абимаэлю Гусману и его сторонникам необходимо было решить двуединую психологическую задачу, доказав, что «Сендеро луминосо» является «самой маоистской» из всех маоистских организаций, а с другой стороны, максимально дискредитировать правящий «революционный» военный режим. Пропагандистская работа, с учётом ограниченных возможностей организации, велась довольно интенсивно.

«С 1970 по 1975 г. „Сендеро“ занималась пропагандой и распространением идей Хосе Карлоса Мариатеги, а также национальными и мировыми проблемами. Она действовала через Центр народной информации, который публиковал газету „Вое популар“,— с 1971 по 1976 г. появилось 4 номера. Члены партии работали в Центре интеллектуального труда Мариатеги, а также через революционный студенческий фронт, студенческие профсоюзы Национального инженерного института, Национального университета Сан-Кристобаль в Уаманге и народные университеты имени Хосе Карлоса Мариатеги» [182, 79].

В своей газете и листовках сендеристы характеризовали режим Веласко Альварадо как фашистский, создающий в стране корпоративное государство. Все реформы правительства, включая аграрную, были объявлены реакционными. В 1973—1975 гг. организации удалось выйти за пределы Аякучо: в союзе с «Бандера Роха» сендеристы возглавили студенческие организации в университетах Такны и Уануко. Им удалось усилить своё влияние в столичных университетах — инженерном и Сан-Мартин де Поррас. В 1973 г. Гусман посещает Лиму. В переполненной слушателями аудитории он прочитал три лекции о Хосе Карлосе Мариатеги. Очевидец вспоминает, что «это были лекции, посвящённые размышлениям Мариатеги об аграрном вопросе», состоявшие из «общих мест».

Стратегия «Сендеро» на борьбу с родственными политическими группировками чётко прослеживается при распределении по тематике листовок организации. Против АПРА партия выпустила 2 листовки, против демохристиан — 18, против «ревизионистов» (ПКП) — 7, против ПКП «Патриа Роха» — 29, против МИР и Революционного авангарда — 13 [186, 276]. В 1974—1975 гг. «Сендеро» быстро теряет поддержку в университете Сан-Кристобаль (Аякучо), а затем и в других высших учебных заведениях. Попытки расколоть студенческие организации успеха не имели: за сендеристами пошло незначительное меньшинство студентов. Все листовки организации сосредоточились на критике исполнительного совета Университета Сан-Кристобаль и Университетской федерации студентов (234).

Первый «идеологический» период деятельности «Сендеро» (1970—1974 гг.) заканчивается. Потеря влияния в студенческой среде была связана не столько с отходом студенчества от экстремизма, но и с начавшейся реконструкцией партии и с «возвращением к идеям Мариатеги». Начинаются прагматические и практические усилия по развязыванию «народной войны». Кадры партии уходят в подполье. Исчезает Абимаэль Гусман. С тех пор и до самого ареста он не появляется на публике. О нём начинают слагаться легенды. По слухам, он посещает Китай, возможно, даже встречается с Мао. У него появляется партийный псевдоним — «товарищ Гонсало». Начинается внедрение в индейские районы, идёт техническая подготовка восстания. Активисты партии тщательно изучают военное дело, местность, экономику региона. Абимаэль Гусман и человек № 2 в партии Хулио Сесар Мессич женятся на дочерях индейских касиков, что сразу сделало их «своими» в районе Аякучо. Период «общей подготовки» к герилье (1974—1977 гг.) плавно переходит в последний предвоенный отрезок деятельности организации (1977—1980 гг.): тон листовок становится угрожающим, переход к демократии даёт шанс террористам обрести определённую социальную опору. Очень характерен стиль сендеристских листовок конца 70‑х, содержание которых с этого момента становится неизменным:

«Существует только один путь: изменить мир, преобразовать его, но мир нельзя изменить „сверху“, только массы под руководством рабочего класса и его партии способны это осуществить. В такой стране как наша первый шаг к этому означает строительство Новой Демократии, для чего мы должны превратить отсталые сельские районы в передовые и прочные базы революционной поддержки, после чего необходимо овладеть городами. Этот путь указан Мариатеги, и мы должны бороться за его претворение в ширящейся день ото дня массовой борьбе» [186, 277].

Таким образом, налицо начало осуществления маоистской тактики «окружения города деревней» и полное неприятие начавшегося в стране перехода к конституционному строю. «Спрятав» и законспирировав основные кадры, средства и базы партии, сендеристы осмелели: в ожидании подходящего момента Гусман отдаёт распоряжение активизировать легальную деятельность.

В 1977 г. отмечается активность «Сендеро» в университетах. В Аякучо создаются просендеристские организации — легальные прикрытия «секретной партии»: Классовое движение рабочих-трудящихся (МОТК) для работы в пролетарской среде, Движение бедных крестьян (МКП), Молодёжное движение крестьян и др. Эти организации имели свои особые задачи пропаганды и подготовки будущих террористических действий. Не имея шансов получить массовую поддержку взрослого населения, «Сендеро» активно создаёт множество «народных школ» в деревне, где сельская молодёжь воспитывается на военный манер. У партии появляются многочисленные кадры — «дисциплинированные и фанатичные», придавшие террористической войне привкус бессмысленного садизма и иррациональной жестокости. Террористическая группировка надёжно впитала в себя подростковый криминальный элемент, эксплуатируя инфантильную жестокость насильственно фанатизированных крестьянских детей. Процессы общенационального диалога, происходившие в стране в 1977—1980 гг., отвергались сендеристами «с порога». В заявлении от имени товарища Гонсало говорилось:

«В обстановке революционной ситуации выдвижение каких-либо требований к правительству ведёт к реформизму, тормозит развитие подлинной революции» [186, 278].

Следует предположить, что уже в 1979 г. руководство террористов приняло решение о приблизительной дате начала выступления; начало герильи должно было совпасть с демократическими выборами президента и парламента. В этом году появляется новый документ сендеристов «За развитие растущего народного протеста!». Последний раздел этого интересного документа заканчивается следующим тезисом:

«Принимая во внимание анализ положений Ленина, сделанный Мао, мы пришли к выводу, что в стране сложилась непосредственная революционная ситуация, которая выражается в растущем народном протесте, начало которому положил длящийся вот уже 12 лет кризис» [186, 283].

Дело было сделано — подготовка восстания завершена. Основой идеологии сделался маоизм в своём сверхдогматическом варианте, связанном с деятельностью супруги Мао Цзэдуна Цзянь Цин и её соратников (кстати, Абимаэль Гусман так и не простил Дэн Сяопину смещения «банды четырёх»: Китай превратился в идеологии «Сендеро» в одно из империалистических и ревизионистских «пугал» наряду с СССР и США). Постепенно догматические, экстремистские и мессианистские мотивы будут усиливаться в идеологии и политической стратегии «Сендеро». Однако крайний утопизм идеологии компенсировался жёстким прагматизмом практических действий. В 1974—1977 гг., по всей видимости, создаётся жёсткая централизованная структура партии, позволяющая достичь максимального устрашающего психологического эффекта от действий террористов. Очень узкий круг лиц знает о базах партии, между которыми, очевидно, нет тесных контактов. Каждый местный руководитель, исходя из крайне абстрактных «идей товарища Гонсало», должен действовать на свой страх и риск: его провал не означает пропала организации. Крепкое внедрение в Аякучо, определённая поддержка местной элиты — выражение традиционной провинциальной фронды и децентрализаторских устремлений — обеспечивали информационную поддержку террористам, гарантировали беспримерную неэффективность местных властей: «своих» никто выдавать не хотел, как из опасения быстрой и скорой мести, так и из искреннего признания заслуг местных экстремистов, превратившихся в общенациональных «героев». «Исчезновение» основных кадров партии в 1974 г., очевидно, преследовало и другую цель — сокрытие широких связей Гусмана и экстремистов в радикально-индеанистских кругах столичной интеллигенции, а также того удивительного факта, что лидер террористов временами надолго обосновывался в Лиме недалеко от штабов разыскивавших его подразделений. Отрабатывались связи и их надёжность: складывался миф о неуловимости и мощи организации, условия провинции Аякучо с её горными цепями и труднодоступными и неизученными пещерами, расположенными недалеко от городских центров, благоприятствовали молниеносным скрытым передвижениям небольших групп. Для передвижения используются давно установленные связи мафии: уже в период тренировок мафиози и террористы научились «не замечать» друг друга, а при острой нужде производить «обмен» продовольствием и оружием. Сам Гусман окружает себя фанатичными, предельно экзальтированными соратниками, среди которых много женщин, «кочуя» с небольшим отрядом примерно в 30 человек по тем местам, определённым его родственниками и приближенными касиками, где появление антитеррористических сил полностью исключено. В городах он останавливается в надёжных домах самых фешенебельных кварталов: долгие годы понадобилось перуанским силам безопасности, чтобы понять железную логику Гусмана и механизм деятельности организации, которую стала подводить именно чрезмерная самоуверенность и последовавшее после долгих лет практически полного отсутствия серьёзных провалов ослабление не столько общей дисциплины, сколько самодисциплины руководства.

Наконец, «Сендеро» смогла наиболее эффективно использовать Аякучо как зону двусторонних передвижений сельских мигрантов из Лимы в Сьерру и обратно. Организация, не вызывая подозрений, могла направлять своих сторонников и в другие районы Сьерры, и в столичные пригороды, а в массе вечно недовольных сезонных рабочих и временных переселенцев трудно было отличить террориста от простого крестьянина, едущего на рынок. Сендеристская элита медленной и кропотливой десятилетней работой обеспечила своё политическое долголетие: высший эшелон лидеров партии надёжно укрывался в полностью изолированной от ненужных и случайных контактов патриархально-клановой структуре индейской глубинки и в городах — в домах состоятельных граждан «вне подозрений», обычно — женщин, часто — экзальтированных сторонников псевдорелигии радикального индеанизма. Другими словами, создавалась система мобильно и спонтанно возникавших как бы «из-под земли» небольших отрядов, которые, совершив террористический акт, исчезали. Очевидно, после ряда тренировок, «манёвров» и «смотров» в 1977—1980 гг. сендеристским руководством было принято решение о готовности их партии к «продолжительной народной войне».

Долго выжидаемый экстремистами, но весьма благоприятный момент наступил в 1980 г., когда армия добровольно передала власть демократически избранному правительству Белаунде Терри. Абимаэль Гусман без колебаний использовал в своих целях последовательно демократическую установку нового режима: стремление правительства придерживаться неавторитарного стиля руководства, отстранение от власти жёстких армейских структур, возникший в условиях трансформации политического режима политико-административный хаос.

С другой стороны, существовали и глубинные социально-политические причины террористического взрыва: кризис и распад авторитарно-патриархальной политической культуры породил феномен вакуума власти в отдалённых районах. Демократия в условиях неразвитого местного самоуправления воспринималась как безвластие. Террористы пытались заполнить образовавшееся в результате снятия авторитарной регламентации социальное поле при взаимодействии и необъявленном союзе с мафиозными структурами. Глубоко символичной была и первая акция террористов — сожжение избирательных урн в канун всеобщих выборов 18 мая 1980 г. в местечке Чусчи. А за 33 дня до этого расширенный Пленум ЦК ПКП «Сендеро луминосо» принял решение о начале «этапа вооружённой борьбы» [147].

В продолжавшейся более полутора десятилетий террористической войне, начатой «Сендеро», можно выделить 4 этапа:

1. 1980—1982 гг.— террористические акты совершаются, в основном, в сельской местности, небольшие партизанские отряды сендеристов нападают на полицейские участки, убивают представителей сельской администрации, устанавливают «народную власть»;

2. 1982—1984 гг.— действия «Сендеро» переносятся в города, причём проводятся масштабные акции. Так, 2 марта 1982 г. после молниеносно проведённой операции сендеристы освободили из тюрьмы города Аякучо 250 человек. Несколько часов город находился во власти сотен сендеристских боевиков. Основная масса освобождённых была осуждена за торговлю наркотиками, но в тюрьме находилось и несколько десятков членов партии. В это время террористические акции проводятся практически во всех городах Сьерры, в том числе таких как Андауайлас, Уанкавелика, Тинго-Мария;

3. 1984—1987 гг.— зона активности экстремистов распространяется на столицу — Лиму. Совершаются партизанские рейды и в северных районах с незначительным индейским населением. В столице были атакованы многие банки, кафе, неоднократно взрывались линии электропередач. В 1985 г. во время визита Папы Римского Иоанна-Павла Ⅱ столица оказалась без света, но на самом высоком холме факельщики-сендеристы образовали огромный серп и молот. Папа, находившейся в самолёте, около 15 минут созерцал это зрелище. В 1985—1986 гг. были совершены покушения на жизнь президента Алана Гарсия (с помощью автомобилей, начинённых взрывчаткой); сендеристы убили двоих известных военачальников;

4. 1987 — начало 90‑х гг.— новый этап деятельности «Сендеро луминосо». Её члены внедряются в массовые организации трудящихся с целью подчинения их своему влиянию. В мае 1987 г. начинает выходить газета «Диарио» — рупор террористов. В декабре 1987 г. организация проводит в Лиме свой первый съезд, несмотря на чрезвычайное положение и повышенную боеготовность сил безопасности и полиции. «Сендеро луминосо» приобретает движимое и недвижимое имущество, постепенно легализуя свою деятельность. Из таинственной группировки она превращается во вполне легально действующую часть негласно узаконенной клептократической политической системы. Давние и постоянные связи с мафией (организация имеет базы в районах производства коки), а через неё с госаппаратом, заинтересованность в сендеристском терроре широкого спектра политических сил как на правом, так и на левом фланге превратили «Сендеро» в постоянный фактор политической жизни страны, прочно интегрировали её в политическую систему «слабой» демократии. С другой стороны, именно с 1984 г. резкая активизация терроризма породила настоящий шквал антитеррористических настроений в массовом сознании: и крестьянство, и маргиналы, в некоторой части которых «Сендеро» имеет основную социальную опору, в подавляющем большинстве начинают требовать ликвидации терроризма и террористов. Крестьянам террористы мешали наладить спокойную хозяйственную жизнь, маргиналам — бороться за выживание в условиях кризиса. В стране начинается настоящая антитеррористическая война — зверские убийства террористов вряд ли следует трактовать как инициативу военного командования и органов безопасности. Как показывают наблюдения, особо жестокую борьбу с террористами ведут отряды крестьян-общинников (по собственной инициативе), a также рядовые солдаты — те же крестьяне, одетые в солдатскую форму. Кульминацией антитеррористических настроений в стране следует считать избрание президентом страны А. Фухимори. Одной из главных причин его победы на выборах было жёсткое обещание «любой ценой» и «всеми средствами» покончить с политическим экстремизмом [183, 61].

С самого начала террористической деятельности организация опиралась на небольшие группы маргиналов и крестьян, по которым с наибольшей силой ударила обстановка социального хаоса и фрустрации эпохи «радикальных аграрных преобразований». С другой стороны, менее затронутые влиянием капитализма зоны высокогорий оказались и менее подвержены проникновению сендеристов. Военные отряды организации зверски убивают индейцев высокогорий, которые пытаются сбыть часть своей продукции на рынке. Тактика насильственной натурализации, которая действует в долинах (там индейцам часто некуда деться: их дети состоят в «народных школах» сендеристов и мобилизованы в боевые отряды), не срабатывает в высокогорьях — местные касики не желают уступать своего влияния. Созданные там отряды индейцев — «коммунерос» — помогают армии в борьбе с партизанами. Таким образом, наиболее «индейские» районы и общины не поддержали экстремистов. Узость социальной базы подпольной организации, её нежелание выйти из этих тесных социальных рамок, чтобы не внести дестабилизацию в свою продуманную и чёткую, но, с другой стороны, довольно рыхлую и децентрализованную (в силу естественного желания избегнуть быстрого разгрома) организационную структуру, во многом объясняет «застывший» характер политической концепции организации, «замершей» на позиции абсолютного неприятия реальной действительности и демократического процесса, напоминающей своим политическим поведением скорее секту. Сендеристские документы, вышедшие в первое «пятилетие» террористической войны, позволяют уточнить политическую концепцию организации, которую можно свести к трём положениям:

1. Ни при Веласко Альварадо, ни при Моралесе Бермудесе, ни при Белаунде Терри ничего не изменилось. Веласко идентичен Моралесу, а Моралес похож на Белаунде. Все они представители «фашистского континуизма», т. е. строили фашистское государство.

2. Состав правящего класса оставался неизменным с 20‑х гг.: крупная буржуазия (банкиры, компрадорская буржуазия) и помещики-феодалы, возглавляемые, в основном, американским империализмом. Они представляли реальную власть и при Веласко, и при Моралесе, и при Белаунде. В стране была установлена гегемония бюрократической буржуазии, которая постоянно укрепляла свою власть.

3. Фундаментальные характеристики перуанского общества остаются неизменными (полуфеодальное и полуколониальное), и оценки Мариатеги, сделанные на рубеже 30‑х гг., остаются верными во всех своих частях [186, 283].

Эта своеобразная смесь идей Мариатеги в их догматическом истолковании с маоизмом дополнилась в 80‑е гг. мессианистскими чертами. Бывший лидер ЕЛС А. Баррантес отмечал:

«Для „Сендеро“ нет других левых кроме них, носителей революционной истины в последней инстанции, причём не только в Перу, но и во всём мире».

По словам Айя, сендеристы считают себя началом «не только аякучанского, но и всепланетарного движения». За сендеристским мессианизмом стоит влияние ультранационалистической идеологии, которая оживилась после победы боливийской революции 1952 г. Тогда один из радикальных публицистов Ф. Рейнага теоретически пытался обосновать агрессивный индейский расизм идеей добиться путём расовой войны против белых и «чолос» реставрации «социалистического» Тауантинсуйу, призванного «спасти всё человечество и гибнущую цивилизацию». Сендеристы пытались установить контакты с подобными им (правда, гораздо менее влиятельными) политическими организациями Эквадора и Боливии, выполняя тем самым один из «заветов» Ф. Рейнаги, который писал в 1953 г.:

«Географическое и экономическое единство Анд нерушимо так же, как неизбежна борьба за их политическое единство. Невооружённым взглядом видна инкская кровь, которая течёт в венах Боливии, Перу, севера Аргентины. Поэтому история рано или поздно ликвидирует эту случайную и абсурдную раздробленность и восстановит естественное единство Перу — Боливии как региона, как части „великой латиноамериканской нации“» [185, 13].

«Сендеро луминосо», проникая в индейскую субкультуру и овладевая ею, постепенно превратилась для части фанатизированных индейцев в нечто подобное священному Инке.

«Партия для андского населения,— писал перуанский социолог К. И. Дегрегори,— призвана стать чем-то вроде нового Инки, занять его место» [151].

Здесь кроется и причина долгой «неуловимости» руководства «Сендеро»: серьёзные успехи сил безопасности в антитеррористической борьбе начали отмечаться только после семи лет террористической войны. Для индейского населения фигура вождя — Инки — всегда была табуирована и священна. Ныне такое же табу скрывает и имена, и жизни самозванных «спасителей» из «Сендеро», которые буквально «растворились» в отдалённых индейских посёлках. С другой стороны, все провалы террористов связаны с самоуверенной попыткой утвердиться в городах и, прежде всего, в столице.

Террористическая практика «Сендеро» в 80‑е гг. позволяет выделить следующие основные составляющие идеологии организации: реставрация модернизированного «коммунистического» Тауантинсуйу (такова цель революции, её движущая сила — индейское крестьянство, враг — «белая цивилизация»); эгалитарная утопия, базирующаяся на примитивных представлениях «казарменного коммунизма» в условиях натурального хозяйства; ненависть к товарно-денежным отношениям и их олицетворению — банкам, их клиентам (выражающаяся в попытках взорвать многие столичные и провинциальные банки); морализаторство в духе примитивного аскетизма, обскурантизм, проявляющийся во взрывах научных и экспериментальных центров; абсолютный авторитаризм руководства; предельная жестокость по отношению к своим жертвам (зачастую не имеющим никакого отношения к «борьбе», ведущейся сендеристами) — убийства совершаются с соблюдением инкских ритуалов и сопровождаются патологическим садизмом. Это объясняется во многом и составом «партизанских отрядов», представляющих собой группы учащихся «народных школ» по 30—40 человек, возраст которых колеблется от 9 до 15 лет. Доведённые до крайнего фанатизма сендеристскими проповедниками, подростки способны на любое преступление. К примеру, группа крестьян была зверски заколота такими «партизанами» летом 1987 г.

Существованием строго законспирированной и неуловимой левоэкстремистской террористической организации поспешили воспользоваться экстремисты всех оттенков от ультраправых до ультралевых, мафиозные кланы разных регионов и «специализаций». Сенатор Валентин Пачо отмечал:

«Известно, что „Сендеро луминосо“ могла провести лишь 20—30 % из тех террористических акций, которые имели место в стране. Значит, к ним имеют отношение правые силы» [57, 22].

Следует, однако, уточнить, что в обстановке социального хаоса террористическая сендеристская и антитеррористическая крестьянская воина слились в один поток, где, безусловно, есть место и ультралевому несендеристскому, и ультраправому, и просто мафиозному террору.

Колонии мафиози и сендеристов мирно сосуществуют друг с другом. Экстремисты пользуются авиацией и аэродромами всесильной кокаиновой мафии, а боевики «Сендеро» в случае необходимости могут прикрыть мафиози от полицейских атак.

С помощью мафии организация имеет связи за границей. К примеру, в Париже был создан «Комитет Солнце Перу», который в союзе с арабскими, турецкими и иранскими экстремистскими организациями проводит кампании и радиопередачи в поддержку «Сендеро». Одна из передач длилась 6 часов. Митинги, организованные «Комитетом Солнце Перу», имели место и в Парижском университете. Руководит этими мероприятиями М. Дуран, профессор из Аякучо, который в 1980—1982 гг. содержался в тюрьме по обвинению в связи с террористами, но был отпущен за недостатком улик.

В 80‑е гг., кроме «Сендеро», активизировали деятельность другие террористические организации. В 1985 г. начало действовать Революционное движение Тупак Амару (МРТА), опирающееся на городских маргиналов. «Робингудовские» акции МРТА (к примеру, конфискация молока и его раздача детям в бедных кварталах) делают её похожей на уругвайских Тупамарос.

Усиление терроризма в столице связано с ростом миграционных процессов в стране. Из 5,5 млн жителей агломерации Лима — Кальяо число мигрантов достигает 2,2 млн — 40 %. Происходит своеобразное перемещение «блоков» деревенской жизни в города. Сельские мигранты (особенно из Аякучо) стали опорой действий «Сендеро» в столице. С другой стороны, встречный процесс деклассирования рабочих, служащих, студентов порождает и свои специфические формы терроризма. Маргинализирующиеся средние городские слои и стали массовой опорой МРТА. В 1987—1988 гг. «Сендеро» в рамках своей новой тактики массированного проникновения в столицу вытесняет своего основного конкурента — МРТА, деятельность которой в 1988 г. была практически парализована.

Ныне в Перу действует много самых различных левых террористических организаций, примыкающих к «Сендеро» и МРТА, но одновременно соблюдающих «идеологическую дистанцию». Эти организации, небольшие по численному составу и влиянию, вносят свою лепту в дестабилизацию обстановки в стране. Вот, к примеру, некоторые из них: «Тупак Амару — фракция МИР» — действует в Ла-Оройа и в районе Куско, «Революционный авангард — военно-политическое крыло» — действует в столице, «МИР — Перу» осуществила ряд террористических акций на севере страны и т. д.

Сендеристский террор обернулся тяжёлой трагедией для страны. Вот его некоторые итоги. С мая 1980 г. по апрель 1988 г. в стране было совершено 12 тыс. террористических актов, в результате которых погибли более 9 тыс. человек, в том числе: 421 полицейский, 130 солдат и офицеров, 220 представителей государственных и муниципальных властей, 3800 гражданских лиц, в большинстве своём крестьян, и свыше 4,5 тысяч террористов и подозреваемых в связях с ними. В последующие годы террористическая война уносила ежегодно от 2 до 3 тыс. жизней, общее число жертв достигло к 1992—1993 гг. 20 тыс. человек [52, 23, 24—25]. В 90‑е гг. террористы проявили определённую активность в 31 из 34 департаментов страны, контролируя от 7 до 7,7 тыс. квадратных миль территории, размеры которой соотносятся с размерами такого государства, как, к примеру, Кувейт.

Революционаризм маргинального типа отличался от апристского, во многом мелкобуржуазного революционаризма 30—40‑х гг. и революционаризма «новой левой» середины 60‑х следующими основными чертами:

1. своей устойчивостью и стабильностью, связанной с нарастанием кризисных явлений в обществе в 70—80‑е гг. и глубоким стрессовым состоянием части маргиналов и крестьянства;
2. готовностью использовать «все средства» и тактические компромиссы в противостоянии демократическому процессу;
3. воинствующим идеологическим догматизмом;
4. сильным влиянием архаического традиционализма;
5. открытыми связями с мафией и преступным миром вообще.

Революционаризм маргинального типа стал частью системы «слабой» демократии, когда замена авторитарно-патриархальной политической культуры прочным конституционным и демократическим режимом происходила в замедленном темпе в обстановке нарастания клептократической тенденции, прежде всего, коррупции и неэффективности госаппарата. Но при всех своих особенностях революционаризм маргинального типа не обрёл массовой поддержки населения, остался оторванным и от крестьянских масс, и от многочисленных слоёв маргиналов и рабочего класса. «Здравый смысл» подавляющего большинства перуанцев преобладал над утопической психологией разрыва с настоящим в пользу маоистской иллюзии «новой демократии» в сочетании с мифом возрождённого Тауантинсуйу. Началом глубокого кризиса терроризма стал 1987 г.: организация предприняла попытку частичной легализации своей деятельности в столице, когда был проведён её первый съезд. На съезде с большой речью выступил Абимаэль Гусман Рейносо, итоговые документы были опубликованы в «Диарио». Съезд расценил маоизм как «новый высший этап развития марксизма-ленинизма», подверг критике «советский, китайский и албанский ревизионизм», Перуанскую компартию и её руководство, коалицию Единства левых сил (ЕЛС). В программе и уставе ПКП «Сендеро луминосо» провозглашалась авангардом перуанского пролетариата, стремящимся к построению коммунизма. В документах выделяются два этапа революции — демократический и социалистический. В настоящий момент ПКП «Сендеро луминосо» развивает «демократическую революцию» с целью захвата власти в стране. «Общая программа демократической революции» предусматривала уничтожение госаппарата и создание «Народной республики Перу» на основе союза рабочего класса и крестьянства при авангардной роли рабочего класса, конфискацию полуфеодальной собственности и передачу земли крестьянству, в первую очередь, беднейшей его части. В то же время провозглашалась необходимость уважения собственности национальной буржуазии — специфический момент в программе партии, связанный с попытками расширения социальной базы в столице и провинциальных центрах [52, 24].

Тем не менее «продвижение революции» в города оказалось роковым для «Сендеро». Как таинственная полумифическая организация, базирующаяся в слабоконтролируемых отдалённых регионах, на основе полной децентрализации и почти абсолютной изоляции верхушки партии и её вождя от внешнего мира, «Сендеро» могла действовать сколь угодно долго. Психологическая война, создание атмосферы гражданского конфликта, сендеристский миф, окрепший в 1980—1987 гг., естественно вплетались в нестабильный и хрупкий режим «слабой» демократии, находясь «рядом» и «между» основными социальными стратами, не затрагивая их глубинных интересов, эксплуатируя и подкрепляя постоянное недовольство населения экономическим кризисом и провалившейся к 1987 г. политикой правительства апристской партии. Именно тяжелейший кризис, в том числе и правительственный, побудил руководство «Сендеро» в 1987 г. принять решение об активизации деятельности в столице, решение, оказавшееся роковым для организации и её лидеров. Уже в 1988 г. в руки органов безопасности попадает один из влиятельных членов руководства партии Осман Мороте с группой своих соратников, а летом того же года Абимаэль Гусман совершает крупнейший стратегический просчёт, дав обширное интервью «Диарио». Тем самым вождь «Сендеро» положил начало распаду сендеристского мифа и в конечном счёте дал возможность «вычислить» и структуру организации, и своё собственное местонахождение. С первых строк интервью стал виден образ одинокого фанатика-«ультра», ещё в 1979 г., т. е. накануне развязывания террористической войны, утвердившего безграничный культ собственной личности, у которого «нет друзей», а есть только «товарищи». Покончив с последними врагами внутри партии на Ⅸ Пленуме в 1979 г., «товарищ Гонсало», тем не менее, настаивал на том, что борьба в партии должна идти, хотя «железная дисциплина» уже достигнута, «но от борьбы никто не уйдёт» [150].

Главный источник активности, психологическая основа партии — «революционное насилие» внутри и вне организации. Именно маоистский тезис «насилие — это всеобщий закон без каких-либо исключений» выдвинул маоизм в идеологической триаде «Сендеро» — марксизм-ленинизм-маоизм — на первое и главное место. При подобной установке единственной и стратегической и тактической целью партии оказалось «завоевание власти с оружием в руках» с помощью «народной войны» против «помещичье-бюрократической диктатуры». Отсюда главным в своём мировоззрении — «идеях товарища Гонсало» — Гусман назвал «скачок в развитии народной войны». Все, кто в марксистском лагере выступал за общенациональный или общемировой консенсус, за национальное согласие, немедленно объявлялись врагами и «ревизионистами». Советское руководство от Хрущёва до Горбачёва клеймилось за «парламентский кретинизм и пацифизм», так же оценивались ПКП «Унидад» и ПКП «Бандера Роха», вышедшая, кстати, из одной с «Сендеро» организации.

Все силы партия должна бросить на войну: «Наша партия — партия вождей, рядовых партийцев — военная машина — как того требовал Ленин». Главная цель «Сендеро» в ходе войны «ликвидировать силы врага и сохранить собственные». Достижения этой продиктованной крайним фанатизмом цели, естественно, можно было добиться, опираясь на «жертвенность как необходимую составляющую революции». Недостижимость успеха компенсируется у Гусмана призывами к смерти в почти религиозном экстазе — «вырвать у смерти лавры победы!». В кризисный 1987 г., когда Гусман организует Ⅰ съезд «Сендеро», остатки политической трезвости окончательно покидают его. «Центральная задача сейчас,— заявляет он в интервью,— завоевание власти», которое должно произойти при помощи маргиналов — жителей пригородов Аякучо (родная среда «Сендеро») и крестьян («крестьянство — главная сила нашего общества», «наша партия — партия, в первую очередь, крестьян, а потом — рабочих и интеллектуалов»). Штурм крестьянами столицы («поход деревни на город») — вершина политической мечты «товарища Гонсало».

Сумеречное сознание фанатика рождает своеобразную «фата-моргану» якобы уже происходящего захвата власти: на основе деревенских народных комитетов происходит создание Народной республики Новой демократии, которая на последнем этапе перемещается из деревни в город. Здесь, среди прочего, Гусман выдал подлинную структуру партии: «главная сила — местные силы — базовые силы». В переводе с маоистско-экстремистского жаргона это означает: изолированная группа лидеров и сам «товарищ Гонсало», ничтожный круг посредников, законспирированных, но имеющих контакты местных руководителей, и, наконец, массы — учащиеся «народных школ», деревенские и городские маргиналы, крестьяне — «пушечное мясо» сендеристской войны.

Излагая итоги съезда «Сендеро», Абимаэль Гусман мог бы не тратить слов. Их можно было бы охарактеризовать одним словом — война. Главный смысл прошедшего съезда — «понять глубже процесс народной войны и, в частности, необходимость строить завоевание власти». Это специфическое осмысление происходило на основе высшего этапа марксизма, понимаемого как «развитие милитаризации партии». И всё же наиболее яркую картину окончательного разрыва сендеризма с действительностью, утраты последних остатков политического прагматизма дают оценки Гусманом международной ситуации. «Сендеро», по его словам, единственная революционная сила современности, «факел мировой революции», который даёт начало новому мировому революционному процессу, так как одна «даже маленькая», но революционная страна «может победить самого могущественного на земле противника». Особенно полезна для мировой революции новая мировая война, так как она «создаёт лучшие условия для революции». Революция должна, но мнению «товарища Гонсало», вспыхнуть вот-вот и повсеместно, так как «империализм и все реакционеры — бумажные тигры», а «в старой Европе существует революционная ситуация». «Абсолютная уверенность в победе», позаимствованная у Ленина и Сталина (любимые книги юности Гусмана «Шаг вперёд, два шага назад» и «Вопросы ленинизма»), привычка жить и атмосфере гражданской войны в обстановке почти предсмертной истерии, ожидая удара в спину, когда окончательно устранены даже признаки нравственности, стёрта грань между добром и злом, истощили вождя сендеристов, не выдержавшего собственной «железной воли» и провозгласившего тактику самоубийственного штурма города деревней. Единственными произведениями, которые ещё мог читать и перечитывать Гусман в ситуации морального, физического (он страдал неизлечимой болезнью кожи) и психического истощения, оставались драмы Шекспира «Юлий Цезарь» и «Макбет» — драмы гражданской войны, смерти и предательства, безжалостной и самоубийственной борьбы за власть, где в трагических образах тиранов и тираноборцев он находил некоторое утешение и оправдание. Любому непредвзятому исследователю обширного интервью Гусмана становилось предельно ясным положение абсолютного духовного и человеческого одиночества вождя террористов, находящегося в окружении группки лидеров — восторженных фанатиков (в основном — женщин) и оставшегося наедине со своими экстремистскими взглядами, принявшими характер параноидального бреда. Интуитивно почувствовав ослабление позиций партии в деревне, усиление антитеррористических настроений крестьянства и маргиналов, Гусман впервые «раскрылся», открыто заявив о своих взглядах в расчёте на массы городских маргиналов, прежде всего, недавних выходцев из деревни. Однако лидер сендеристов ошибся: крайний маоистский фанатизм не был принят ни одним сколько-нибудь значительным социальным слоем. «Сендеро» в лице Гусмана оттолкнула полностью и окончательно все политические силы страны, исключив малейшую возможность компромисса и примирения. Формула изоляционизма «товарища Гонсало» выглядит следующим образом:

1. Отвергнут какой-либо компромисс с левыми силами страны, возможность диалога с ЕЛС.

2. Отвергнута сама идея посреднической миссии церкви во внутренних конфликтах в странах Латинской Америки. Правда, сквозь зубы и скороговоркой Гусман вынужден был признать влияние и популярность католической церкви, заявив об уважении «свободы совести».

3. Наконец, крайне неоднородная Перуанская апристская партия, обладающая богатым политическим опытом диалога и компромисса с разными политическими силами, была однозначно охарактеризована как «фашистская».

После этого интервью любые разговоры о диалоге с «Сендеро» становились бессмысленными, и если в 80‑е гг. и в АПРА, и в среде левых партий существовала надежда на подобный диалог, то теперь, в обстановке нарастания антитеррористических настроений в обществе любые партии и политики, настаивающие на компромиссе с террористами, обрекали себя на политическое небытие.

Выступление Гусмана положило начало и антитеррористической операции сил безопасности, приведшей к его аресту. Был сделан правильный вывод: изолированное «ядро» организации и сам Гусман находятся в столице, скорее всего, в её фешенебельных кварталах. Необходимая кропотливая и серьёзная работа по установлению его местонахождения была успешно завершена осенью 1992 г. его арестом.

Террористическая война имела важнейшие политические последствия. В общественном сознании всё более утверждаются представления о недостаточной прочности и надёжности режима «слабой» демократии, ассоциировавшегося, прежде всего, с клептократией и терроризмом. При этом, в целом, и маргинальные массы, и крестьянство, и правящая элита сохранили приверженность демократии. Вызревало прочное негативное отношение не к демократии, а к её слабости, неспособности противостоять коррупции и терроризму. Существенным фактором политического кризиса периода «слабой» демократии было скрытое, но весьма отчётливо ощущаемое отчуждение между армией и гражданской правящей элитой. Сказывалось политическое наследие военных диктатур. Общественные интересы требовали скорейшего изживания этого призрака прошлого, мешавшего борьбе с терроризмом. Сильная, авторитарная, некоррумпированная демократия, которой руководят новые политики, способные быстро принимать решения в условиях кризиса,— этот политический идеал постепенно складывался к концу режима «слабой» демократии. Как это ни парадоксально, но неудача многолетней провокации «Сендеро луминосо» укрепила отношения Косты и Сьерры, сцементировала и сплотила перуанцев как нацию, общество стремительно изживало революционаристские утопии и тупиковые псевдосоциалистические проекты прошлого. Сендеристский террор максимально укрепил своего главного противника — общенациональный демократический консенсус.

Возвращение к конституционному порядку в 1980 г. не привело к укреплению демократии. Хотя Белаунде Терри, с 1968 г. твёрдо отвергавший любые отношения с диктатурой, вернулся к власти, страна находилась в несравненно худших, чем в 60‑е гг., социально-экономических условиях. Белаунде, заручившись поддержкой 46 % электората на президентских выборах 1980 г., продолжил характерную для него политическую линию на максимальное укрепление формально-демократических процедур и гражданских свобод. Так, одним из первых мероприятий демократически избранной администрации стало возвращение конфискованных ещё режимом Веласко Альварадо газет их хозяевам, была возобновлена традиция муниципальных выборов, в 1984 г. был принят новый гражданский кодекс. Продолжал Белаунде, несмотря на кризис, и широкое жилищное строительство. Строились электростанции, электросети, школы. Там не менее экономическое положение страны продолжало ухудшаться, инфляция в годы президентства Белаунде (1980—1985 гг.) ежегодно возрастала на 70—125 %, внешний долг достиг 13 млрд дол. несмотря на усилия его опытных министров М. Ульса и Родригеса Пастора. Первым и немаловажным фактором…

‹…›

‹…›

‹…›