Решимость служить другим поможет вам, даже если люди станут вас обвинять или наступят трудные времена. Лично я глубоко убежден в том, что нам, людям, необходимо перенести трудности, чтобы прийти к пониманию. Если вы особо не соприкасаетесь с жизнью, и к тому же всё вам даётся легко, то вы никогда ничему не научитесь. Я многому научился только благодаря Мао Цзэдуну, который окунул меня в «обучающую обстановку». Иначе я так бы и жил без забот. Мои родители и дядя обеспечивали меня всем необходимым — я бы никогда ничему не научился. Позже я размышлял, осваивал ли я Дхарму в те времена. Нет, я только и делал, что предавался интеллектуальным играм, играл в слова. Мао же дал мне возможность столкнуться с реальной жизнью. Вот тогда-то я многому научился…

Из автобиографии: первая встреча в 1954 году

Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.— М.: Нартанг, 1992.

Встреча в 1956 г. Справа от Мао Цзэдуна — Далай-лама, слева — Панчен-лама, Чжан Лань и Сун Цинлин.

На следующий день, насколько я помню, у меня состоялась первая встреча с Председателем Мао. Это было что-то вроде банкета, причём каждый из нас входил в соответствии со своим рангом. Когда мы вошли в зал, первое, что я заметил — это ряд осветительных ламп, которые были подняты целой армией официальных фотографов. Под ними стоял сам Мао, выглядел он спокойным и непринуждённым. Он не производил впечатления особенно интеллигентного человека. Однако, когда мы пожали друг другу руки, я почувствовал как бы исходящую от него некую большую магнетическую силу. Он казался дружелюбно настроенным и непосредственным несмотря на официальную обстановку. Начинало походить на то, что мои дурные предчувствия были беспочвенными.

В общей сложности, у меня была по крайней мере дюжина встреч с Мао, большинство их них произошло на многолюдных собраниях, но несколько встреч мы провели наедине, не считая [переводчика] Пунцог Вангьела. При любых обстоятельствах, на банкете или на конференции, он всегда заставлял меня сидеть с ним рядом и однажды даже накладывал мне еду. Но это было несколько неприятно для меня, потому что я слышал, будто он страдает туберкулезом.

Мао произвёл на меня впечатление яркой личности. Внешность его была необычной: цвет лица очень смуглый, но в то же время кожа казалась отполированной, как будто бы он употреблял какое-то притирание; у него были очень красивые руки с совершенной формы изящными пальцами, которые имели тот же удивительный блеск.

Я заметил, что дышал он с трудом и сильно пыхтел. Это, по-видимому, оказывало влияние на его речь, которая всегда была очень медленной и точной. Он любил употреблять короткие предложения, может быть, по той же причине. Его движения и манеры были также замедленные. Когда он поворачивал свою голову слева направо, это занимало несколько секунд, что придавало ему достойный и уверенный вид.

С безупречностью его манер контрастировала одежда, выглядевшая очень поношенной. У его рубашек всегда были обтрёпанные манжеты, а кители, которые он носил, казались довольно потёртыми. Эти кители были совершенно одинаковыми с теми, которые носили все, за исключением слегка отличающегося оттенка того же самого грязноватого светло-коричневого цвета. Единственной частью одеяния, которая всегда была в порядке, являлись его ботинки, всегда хорошо начищенные. Но он не нуждался в роскошной одежде. Несмотря на небрежность в одежде, его облик производил впечатление силы и прямоты. Одно его присутствие внушало уважение. Ещё я тоже чувствовал, что он был предельно искренен, а также очень решителен.

В течение первых нескольких недель пребывания в Китае главной темой разговоров у нас, тибетцев, было, естественно, как лучше нам согласовать наши потребности с желаниями китайцев. Сам я действовал как посредник между Кашагом² и коммунистическим руководством. Состоялось несколько предварительных встреч, которые прошли очень хорошо. Эти дискуссии получили дальнейший импульс, когда у меня произошла первая личная встреча с Мао. В ходе этой встречи он сказал, что пришёл к заключению, будто ещё слишком рано выполнять все статьи «Соглашения из семнадцати пунктов». Он считал, что одну из них в особенности можно без ущерба опустить в данное время. Эта была та статья, которая касалась создания в Тибете Комиссии по вооружённым силам и согласно которой страной фактически руководила бы НОАК. «Было бы лучше создать Подготовительный Комитет „автономного района Тибета“»,— сказал он. Эта организация взяла бы на себя заботу о том, чтобы проведение реформы диктовалось бы желаниями самого тибетского народа. Он настойчиво повторял, что сроки вступления в силу «Соглашения» мы должны устанавливать сами, исходя из своих потребностей. Когда я сообщил эти новости членам Кашага, они вздохнули с большим облегчением. Создавалось такое впечатление, что мы действительно можем достигнуть реального компромисса теперь, когда имеем контакт с самым высоким лицом в стране.

На состоявшейся позднее личной встрече с Мао он высказал мне, как рад, что я приехал в Пекин. Он продолжал утверждать, что единственная цель присутствия Китая в Тибете состоит в том, чтобы помочь нам. «Тибет — это великая страна»,— сказал он. «У вас удивительная история. Много лет назад вы даже завоевали большую часть Китая. Но теперь вы отстали, и мы хотим помочь вам. Через двадцать лет вы нас обгоните, и тогда будет ваша очередь помогать Китаю». Я не мог поверить своим ушам, но казалось, что он говорит не с целью произвести эффект, а с большой убеждённостью.

— Однажды Мао Цзэдун Вам сказал, что «религия — это яд: она уменьшает население и тормозит прогресс». Вы говорили, что Вас охватил сильный страх. Согласны ли Вы, что религия мешает прогрессу?

— До этой встречи я уже несколько раз встречался с председателем Мао. И на одной такой встрече он восхвалял Будду, называя его своего рода революционером. В те времена в Индии царила социальная несправедливость из-за существовавшей тогда кастовой системы. Будда изменил этот уклад, и потому Мао Цзэдун считал его революционером и восхвалял. В другой раз он возносил восхваления Богине Таре³.

А в ту ночь… в тот вечер… состоялась моя последняя встреча с председателем Мао. Он сказал мне: «У вас научный склад ума. Мне это по душе», а затем добавил: «Религия — это яд». Я немного удивился и в то же время испытал страх. Я подумал тогда: «О! Да передо мной разрушитель Дхармы, религии!». Вот что почувствовал.

Однако комментарий Мао Цзэдуна вполне понятен. Он сделал его исходя из собственного неведения. Что такое буддизм? В чём суть религии? Он этого не знал. Все религии призывают к состраданию, к любви. Вспомните Сталина. Или Ленина. Из-за недостатка сострадания, недостатка человеколюбия они превратились в чрезвычайно жестоких лидеров. Это совершенно очевидно.

Все религии говорят о любви, сострадании, умении прощать. Ни один человек не назовет эти качества дурными. Сострадание, милосердие — основа честности, правдивости, основа нравственных принципов.

Если же говорить о буддизме, то сегодня уже нет нужды в длительных объяснениях. Целый ряд учёных, которые по сути своей люди неверующие (что касается концепции Бога-творца, они настроены крайне скептически, так ведь?)… Сегодня многие учёные, которые считают науку и религию двумя совершенно отдельными областями, делают исключение для буддизма.

Так, замечание Мао Цзэдуна было обусловлено его собственным неведением. Далее, он заявил, что религия «сокращает население». Это справедливо. Если у нас слишком много монахов и монахинь, то это неблагоприятно сказывается на численности населения. Возьмём Тибет, в Ⅹ—ⅩⅠ столетии, во времена главного ученика Атиши, Дромтонпы (я читал об этом в одной из книг по истории Тибета) была проведена перепись населения. В те годы численность тибетцев составляла 10 миллионов. А в последующие девять столетий численность тибетцев сократилась и в конечном итоге составила 6 миллионов человек. Конечно, проблемы с гигиеной и вспышки чёрной оспы также повлияли на численность населения, но одним из главных факторов было крайне высокое число людей, соблюдавших обет безбрачия. Несомненно.

С другой стороны, если эти тысячи и тысячи монахов и монахинь в полной мере соблюдают обеты, то это прекрасно. Но подчас этого не происходит. На мой взгляд, для шестидесяти процентов монашество — это просто способ зарабатывать себе на жизнь. Они не проявляют истинного интереса к Дхарме, не учатся, не практикуют. Так что в этом смысле я склонен согласиться с комментарием председателя Мао.

Далее, что касается развития или прогресса. Он имел в виду прогресс в материальной сфере. Опять же, посмотрите на Тибет: всю свою энергию, все свои умственные способности мы направляли в область духовной жизни. А тем временем некоторые монастыри и институты лам-перерожденцев действительно становились «эксплуататорами» простого народа. Но, разумеется, дело обстояло отнюдь не так плохо, как это преподносят китайцы (уж это я могу сказать со всей определённостью!), но достаточно неблагоприятно. Поэтому я склонен согласиться с этими двумя обвинениями председателя Мао. Они не лишены истинности.

Но если говорить о сделанном им заключении, что «религия — это яд», то оно лишено научной основы. Он сказал так по причине собственного неведения.

10 июля 2011 г. в Вашингтоне после проведения подготовительных ритуалов Калачакры далай-лама выступил на конференции, посвящённой демократии в Китае и будущему тибетско-китайских отношений. В частности, он отметил, что «сегодня китайская компартия сталкивается с проблемами коррупции, и из коммунистической превратилась в капиталистическую партию Китая. Проблемы касаются не только Тибета, они есть во всём Китае повсеместно. И решить их должен народ».

Далее далай-лама развил тему деградации Компартии Китая:

«Во времена Мао Цзэдуна партийные лидеры были людьми искренними. Его Святейшество сказал, что хотел бы узнать, что сказал бы Мао Цзэдун о сегодняшней партии. Он напомнил, что в прошлом Мао Цзэдун называл Хрущёва ревизионистом. А теперь китайская Коммунистическая партия стала ещё большим ревизионистом, чем тогда Хрущёв».

«Я получил разрешение использовать тибетский флаг от самого председателя Мао»

И, завершая свое выступление, Его Святейшество сказал:

«Я вижу, что многие из вас держат тибетские флаги. В Китае сторонники жёсткой линии склонны видеть в тибетском флаге символ сепаратизма. Но я хочу напомнить вам, что когда я был в Китае в 1954—55 годах, я несколько раз встречался с Мао Цзэдуном и другими китайскими руководителями. Однажды председатель Мао спросил меня: „У вас есть флаг?“. Я ответил с некоторым колебанием, что есть.⁴ И тогда он сказал: „Хорошо, пусть ваш флаг развевается рядом с красным флагом Китая“. Так что я считаю, что получил разрешение использовать тибетский флаг от самого председателя Мао».

Наилучший путь — это поиск взаимоприемлемого решения. Мао Цзэдун всегда подчёркивал равенство представителей ханьской национальности и национальных меньшинств Китая. Он считал это очень важным. Уланьфу, монгол по национальности, был заместителем председателя КНР. И ещё был один очень высокопоставленный чиновник родом из Синцзяна. Мао Цзэдун всегда выступал против оголтелого национализма, но также он был против и ханьского шовинизма. Он сохранял баланс. В последние десятилетия, к сожалению, ханьскому шовинизму никто не противостоит. Поэтому я считаю, что очень важно сохранять верность тем идеалам, на которых была основана Китайская Народная Республика. Конечно, надо уделять внимание материальному развитию и современному образованию, но не надо забывать и об основополагающих принципах.

3 марта 2013 г., обращаясь к тибетской диаспоре в Швейцарии, Кирти Ринпоче⁵ рассказал о жестоких репрессивных мерах, предпринимаемых в Тибете китайскими силами безопасности. Кирти Ринпоче процитировал Мао Цзэдуна, который как-то сказал: «Везде, где есть угнетение, будет и восстание». Это именно то, что мы сегодня наблюдаем в Тибете, отметил Ринпоче.

Что касается отношений Тибета с Китаем, Его Святейшество сказал, что Тибет обладает бесценными духовными богатствами, но сильно отстаёт в материальном плане, поэтому в его интересах оставаться частью Китайской Народной Республики. Его Святейшество добавил, что китайскую историю последних шестидесяти лет можно разделить на четыре эпохи: во времена правления Мао Цзэдуна господствовала идеология; Дэн Сяопин сделал китайское общество более открытым и начал экономические реформы; Цзян Цзэминь воплотил в жизнь идею «тройного представительства», позволив интеллигенции и представителям буржуазии вступать в партию; Ху Цзиньтао пытался построить гармоничное общество. Таким образом, по мнению Его Святейшества, коммунистическая партия способна подстраиваться под новые реалии. Он добавил, что новый премьер-министр Си Цзиньпин всерьёз занялся искоренением коррупции и выглядит человеком действия.

‹…›

Журналисты слышали, что Его Святейшество считает Мао Цзэдуна великим политическим деятелем и сказали, что Си Цзиньпин во многом на него похож. Они спросили, в чём, по мнению Его Святейшества, разница между этими двумя лидерами, на что тот ответил:

«Я встречался с Мао несколько раз и мы проводили долгие часы за беседами. Мао Цзэдун только однажды выезжал из Китая, чтобы нанести визит в Москву, и у него не было современного образования. Си Цзиньпин, напротив, очень много разъезжает по всему миру и получил прекрасное образование. На Мао колоссальное влияние всегда оказывало его крестьянское прошлое. Он говорил медленно, тщательно выбирая слова и много раз повторял мне, что Китай считает ситуацию с Тибетом уникальной и не относит Тибет к рядовым провинциям».