Вася Ложкин, «На завод!» (2015 г.)
Сапожник делает сапоги, столяр — столы. А что делает художник? Он ничего не делает: он «творит». Неясно и подозрительно.
Буржуазное общество относилось равнодушно, не интересовалось этим вопросом. Пусть делает, что хочет. И величало художника то жрецом, то дармоедом. Смотря по настроению.
Коммуне ни жрецы, ни дармоеды не нужны. Только люди труда найдут в ней место. Если художники не хотят разделить участь паразитирующих элементов, то должны доказать своё право на существование. Труд художника должен быть точно определён и зарегистрирован в списках коммунальной биржи труда.
Художник творит.
Для буржуазного общества этого было достаточно. Творила небольшая кучка людей, остальные были тварью. Звание творца давало право на привилегированное положение. В Коммуне творят все. Творить, быть самодеятельным — долг каждого коммунара. Профессиональные творцы Коммуне не требуются.
Художник пропагандирует великие идеи.
Чисто буржуазное занятие: навязывание другим своих идей. Пропагандировать идеи значит убеждать в их истинности. Но убеждают тогда, когда нельзя доказать. Убеждать, что земля вращается, не к чему: это можно доказать. Но нельзя доказать, что она неподвижна: в этом приходится убеждать. К убеждению прибегают тогда, когда нужно уверить людей в истинности ложной идеи. Художник, пропагандируя идеи, ничего не доказывает: он только убеждает. Значит его труд или бесполезен (если истинность идеи может быть доказана), или вреден (если идея ложна). Ни то, ни другое в Коммуне нетерпимо.
Художник отражает жизнь?
Кому это нужно? К чему отражение, если в распоряжении вся жизнь? Кто предпочтёт копию оригиналу?
Художник отражает жизнь по-своему. Тем хуже. Он её, значит, искажает.
Художник служит красоте.
Здесь полная аналогия с монахами. Где-то там, в монастырях, служат богу. Монахам в Коммуне не место.
Этим исчерпывается запас буржуазных определений художественного труда.
Отлично понимая, что такого рода труд Коммуне не нужен, буржуазные идеологи мечут против него гром и молнии и трагически возвещают гибель искусства. Они уверены, что с уничтожением привилегированной касты творцов — служителей красоты — искусство непременно должно погибнуть. Они убеждены, что только буржуазный строй обеспечивает свободу творческой личности, что Коммуна эту свободу убьёт.
Тут явное недоразумение.
Только потому, что буржуазный строй бросал личность в всесокрушающий круговорот спроса и предложения; только потому, что буржуазная жизнь исключала возможность всякой творческой самодеятельности; только поэтому возникла особая каста «творцов», осуществляющих творческую свободу не в жизни, а в мечтах. Коммуна раскрепощает личность. Низвергая законы спроса и предложения, представляя каждому делать то, что ему свойственно, Коммуна делает творческую свободу достоянием всех. Особая каста творцов-мечтателей упраздняется: в ней больше нет надобности. В Коммуне все творцы, и не в мечтах, а в жизни.
«Пусть так», скажут буржуазные идеологи. «Но искусство — мечта. Творчество жизни убьёт творчество мечты. Жизнь убьёт искусство».
Что ж. Если искусство, действительно, мечта; если жизнь может убить искусство; если надо выбирать между жизнью и мечтой; то кто усомнится в выборе? Жизнь превыше всего: всё, чему в ней нет места, должно погибнуть.
Но искусство не погибнет. Погибнет их буржуазное искусство. Погибнут художники, которые умеют только «творить» и «где-то там служить красоте». Есть другие художники. Они умеют делать нечто большее. Они умеют исполнять художественные работы.
Эти художники умеют писать картины, декорации, расписывать потолки и стены, делать рисунки, плакаты, вывески, изготовлять статуи, памятники и многое другое, смотря по необходимости. Такие художники нужны Коммуне. они делают вполне определённое, общественно-полезное дело; исполняют реальную работу, требующую особых способностей, особого умения.
Такой труд даёт художнику право встать рядом с другими трудовыми группами Коммуны, с сапожниками, со столярами, с портными. Он служит залогом, что искусство не погибнет, но найдёт себе место в общем строе коммунальной жизни.
Может быть, художники обидятся, что Коммуна равняет их с сапожниками и столярами? Они привыкли к почётным званьям «пророка» или «жреца». Но у Коммуны свои, особые представления о почёте. Лица духовного званья у неё почётом не пользуются.
К сожалению, трудовая природа искусства (единственно приемлемая для Коммуны) недостаточно осознана строителями коммунистической культуры. В речах, в статьях, в брошюрах всё те же «творить», «проводить идеи», «служить красоте»; праздные разговоры на темы, как творить, какие идеи проводить, какой красоте служить. Надо бросить эти буржуазные навыки; надо понять, что искусство не в идеях, не в словах, а в действии, в деле. Чтобы создать искусство, надо дать художникам работу, надо развить художественную потребность. Разговоры о том, каким должно быть искусство — бесплодны; их надо прекратить. Вопросы художественного ремесла, художественной культуры — вот о чём следует говорить, вот что важно.
Пусть только начнётся работа; остальное приложится; искусство будет таким, каким оно должно быть.
Лишние разговоры мешают делу. Об этом должен помнить каждый сознательный коммунист.