Первое время после переезда правительства в Москву Владимир Ильич жил в 1‑м Доме Советов («Националь») и каждый день ходил в Кремль пешком, без всякой охраны. Вообще вплоть до злосчастного покушения Каплан Ильич всюду ходил и ездил один, категорически возражая против того, чтобы его сопровождала охрана. Только после покушения Ильич вынужден был подчиниться настояниям товарищей и дать согласие на организацию охраны, да и то нередко уходил или уезжал без сопровождения.

Недели через две после приезда в Москву, в конце марта 1918 года, Владимир Ильич переселился из 1‑го Дома Советов в Кремль. Некоторое время спустя в Кремль переехали Свердлов, Аванесов, Демьян Бедный и ряд других товарищей.

Сначала Владимир Ильич поселился в совсем крохотной двухкомнатной квартирке в Кавалерском корпусе, затем перебрался в здание Судебных установлений, в то же помещение, где был и Совнарком. Здесь квартира была тоже небольшая, всего четыре маленькие комнаты. Особыми удобствами она не отличалась, раньше здесь находилась не то квартира какого-то чиновника, не то подсобное помещение, толком не знаю, подбирали-то её ещё до моего приезда в Москву. Захламлена она была основательно. Зато находилась квартира в непосредственной близости от служебного кабинета Ильича — в одном и том же коридоре, и в этом было её огромное достоинство.

Как только я вступил в свои права коменданта Кремля, Бонч-Бруевич привлёк меня к работе по устройству постоянной квартиры Владимиру Ильичу, и я принял непосредственное участие в приведении помещения в жилое состояние.

Работы в квартире были проведены самые незначительные: побелили стены, даже не заклеив их обоями, поставили мебель. Мебель мы подбирали вместе с Бончем, только самую необходимую. Знали, что никаких излишеств Ильич не допустит. Установили две простые металлические кровати: Ильичу и Надежде Константиновне, два письменных стола и один обеденный, совсем небольшой, примерно 1,5 на 2 метра. В столовой у стенки я поставил скромную деревянную этажерку, установил в прихожей несколько книжных шкафов, поставил полдюжины стульев — вот и вся мебель квартиры Председателя Совнаркома.

Как ни скромна была обстановка, Владимира Ильича она вполне устраивала. Непритязательность Ильича, его исключительная личная скромность и нетребовательность известны всем и каждому. Причём в этой скромности не было ничего показного, нарочитого.

И в личной жизни и в отношениях с окружающими Ленин был предельно скромен, тактичен, порою даже застенчив. Однако при всей своей скромности и простоте Владимир Ильич всегда оставался Лениным.

Никогда и ни с кем Владимир Ильич не допускал и подобия панибратства. Бессчётное количество раз я видел Ленина беседующим с людьми, десятки раз мне самому приходилось говорить с Ильичом, говорить и с глазу на глаз и в присутствии других. С любым человеком, будь то нарком или рядовой рабочий, учёный, писатель или крестьянин, Ленин был очень внимателен, говорил ровно, без тени превосходства. Но весь его облик, все манеры, непоколебимая уверенность в своей правоте покоряли собеседника, кто бы он ни был. И каждый чувствовал, беседуя с Ильичом, что как Ленин ни прост, а человек он не простой, не обычный.

Ильич умел, когда надо, быть властным и суровым. Он мог, как мало кто другой, одёрнуть и поставить на место любого. Из всех людей, которых я знал, вряд ли кто другой мог так спокойно, не повышая голоса, одной-двумя фразами, скупым жестом осадить кого угодно, подчинить своей стальной, несокрушимой воле.

Нетребовательность Ильича в быту была потрясающей. В квартире у него было холодно: отопление-то дровяное, а дров не хватало. С дровами в Кремле было вообще туго. И ни разу ни Владимир Ильич, ни Надежда Константиновна ни слова не сказали, не пожаловались, что мёрзнут, не предъявляли никаких претензий. Мне же было невдомёк, пока как-то не посетовала на холод Саша, работница в семье Ильича. Посетовала и тут же оговорилась:

— Только, ради бога, не выдавайте, Павел Дмитриевич, что я вам жаловалась. Узнает Владимир Ильич или Надежда Константиновна, попадёт мне!

Та же история была и с продуктами. Питался Ильич плохо, нередко оставался без сахара, чая, без крупы, уже не говоря о мясе, масле. Обеды он получал из той же кремлёвской столовой, но обеды-то были никудышные. Жидкий суп, пшённая каша, одно время была солонина, красная кетовая икра — и всё. И ведь это только обед, а надо ещё завтракать, ужинать…

У меня всегда был некоторый резерв продуктов для неотложных нужд: кто заболеет, внезапно приедет, срочно уезжает, мало ли что бывало. Нередко я получал коротенькие записки от Аванесова, от других руководителей ВЦИК, а то и от Якова Михайловича выдать 20 фунтов хлеба делегации питерских рабочих; отпустить четверть фунта сахара заболевшему члену ВЦИК… Пусть мало, но продукты были. И ни разу ни Ленин, никто из его близких не обратились ко мне за продуктами. Больше того, несколько раз я пытался сам занести что-нибудь из провизии на квартиру Ильича, и всегда дело кончалось отказом.

Только когда у Владимира Ильича началось желудочное заболевание и Саша рискнула попросить у меня манной крупы, созрело у нас решение пойти на хитрость. Мы договорились с Сашей, что она будет по утрам ходить ко мне и брать необходимое для Ильича, не говоря ничего ни ему, ни Надежде Константиновне. Хитрость наша, однако, могла быть легко разоблачена, и я решил вовлечь в заговор Марию Ильиничну. После длительных уговоров она дала согласие звонить, если что будет нужно, и действительно звонила, но раз-два в месяц, не чаще.

А сколько раз, бывало, Ленину привозили или присылали любовно собранные продуктовые посылки! Слали товарищи, везли делегаты сел и деревень. И никогда Ильич ничего не оставлял себе, всё передавал в школы и детские дома ребятам.

Вот, например, после взятия нашими войсками Ростова приехал в Москву Семён Михайлович Будённый, привез много подарков. Приходит ко мне в комендатуру и спрашивает, как передать гостинцы, присланные бойцами Первой конной Ильичу. Я отвечаю, что нет ничего проще. Приносите, мол, сюда, я передам.

Семён Михайлович рассердился:

— Благодарствую за совет, только такая помощь мне не нужна, передать-то я и сам уж как-нибудь передам.

Не знаю как, но в тот же день Семён Михайлович передал Ильичу всё, что намеревался. А побывав у Ильича, не преминул вновь заглянуть в комендатуру:

— Без вашей помощи обошлись, товарищ комендант. Всё как есть Ильичу вручил. Так-то!

Вручил так вручил, тем лучше, только на следующее утро звонит Владимир Ильич: зайдите, мол, ко мне. На квартиру.

Я пошёл.

— Вчера у меня товарищ Будённый был. Замечательный товарищ! Вот он тут продукты привёз, вы их возьмите, пожалуйста, и передайте в детский дом, ребятишкам. Непременно ребятишкам.

Так всё и отдал, ничего себе не оставил.

А как одевался Владимир Ильич! Боюсь, что у него был всего один костюм. Очень чистый, опрятный, всегда аккуратно выглаженный (Владимир Ильич вообще не терпел никакой неопрятности, распущенности), но уже изрядно поношенный и, что ни говори, всего один. От силы два, не больше.

Собрались как-то Яков Михайлович с Феликсом Эдмундовичем и решили: надо Ильичу сшить новый костюм. Вызвали меня, велели достать материал, привести портного. Только, говорят, Ильичу пока ни слова. Узнает заранее — откажется. Надо его врасплох захватить.

Достал я материал, разыскал портного. Звоню Якову Михайловичу — готово.

— Ладно,— отвечает Яков Михайлович,— ждите команды.

Сижу в комендатуре, волнуюсь. Портной возле меня. Он и не знает, на кого ему шить придется. Проходит минут сорок — пятьдесят, звонит Яков Михайлович:

— Мы с Феликсом Эдмундовичем идём сейчас к Ильичу. Берите своего портного и минут через десять заходите туда же.

Тут я сказал портному, что костюм-то Ленину.

— Ленину? — переспросил портной.— Самому Ленину? — Он вскочил со стула, руки трясутся.— Вы… вы шутите?!

— Нет,— говорю,— не шучу. Пошли!

Через несколько минут мы с портным входили в квартиру Ильича. Владимир Ильич, Яков Михайлович и Феликс Эдмундович о чём-то оживлённо разговаривали в столовой. Яков Михайлович и Феликс Эдмундович сидели возле стола, а Владимир Ильич расхаживал взад и вперёд по комнате, заложив большие пальцы в вырезы жилета и задорно посмеиваясь.

Увидев нас, Владимир Ильич остановился, с недоумением глянул на меня, на портного, повернулся к Свердлову и Дзержинскому. Те продолжали сидеть с невозмутимым видом. Яков Михайлович барабанил пальцами по столу, поглядывая в окно, а Феликс Эдмундович не спеша повернулся, протянул руку, взял со стоявшей у него за спиной этажерки первую попавшуюся книгу и принялся сосредоточенно её перелистывать. Портной, часто дыша мне в затылок, переминался с ноги на ногу.

— В чём дело, товарищ Мальков? — первым прервал молчание Ильич.— Я как будто вас не вызывал. А за спиной кто это у вас прячется?

Не зная, с чего начать, я нерешительно шагнул вперёд, чуть не силой втаскивая за собой вконец растерявшегося портного. На выручку пришёл Яков Михайлович:

— По-видимому, товарищ Мальков привёл портного, чтобы снять мерку. Такое у меня создаётся впечатление.

— Какую мерку, с кого? Что за ерунда? — Ильич начал сердиться.

— С вас, Владимир Ильич, с вас! — вступил в разговор Феликс Эдмундович.

— Позвольте,— перебил его Ильич,— позвольте! Да у вас, я вижу, целый заговор?

— Это уж как вам будет угодно,— невозмутимо продолжал Дзержинский.— Заговор? Ну, как известно, моя специальность скорее раскрывать заговоры…

Все расхохотались. Владимир Ильич с комическим вздохом развёл руками:

— Ничего не поделаешь. Ваша взяла.

Он шагнул к портному, протянул ему руку:

— Здравствуйте, товарищ! Вы извините, что вас побеспокоили, я ведь и сам бы мог к вам приехать…

Феликс Эдмундович и Яков Михайлович переглянулись: как же, так бы и поехал! Между тем портной быстро снял мерку. Спустя несколько дней костюм был готов.

Так же скромно, можно сказать бедновато, одевалась и Надежда Константиновна. Платья на ней всегда были чистые, аккуратные, но из недорогой простой материи, изрядно поношенные.

Однажды сотрудники Наркомпроса, не помню уж сейчас, по какому поводу — то ли в день рождения Надежды Константиновны, то ли в Международный женский день,— решили сделать ей подарок. Собрали деньги, купили материал и сшили платье. Но когда Надежде Константиновне принесли и стали вручать подарок, она растерялась.

— Зачем вы это сделали? Мне ничего не надо. У меня всё есть, всё необходимое…

Как-то звонит мне Владимир Ильич:

— Товарищ Мальков, у меня накопилось много новых книг, надо бы их разобрать. Кстати, сегодня обещали поставить ещё один книжный шкаф. Нельзя ли прислать кого-нибудь?

— Почему нельзя? Можно. Сегодня же пришлю.

А про себя думаю: «Никого не пошлю, сам пойду и разберу».

Часа в четыре, когда ни Владимира Ильича, ни Надежды Константиновны, ни Марии Ильиничны дома обычно не бывало, пошёл и принялся разбирать книги.

Сижу на корточках, подбираю книги по алфавиту, прежде чем в шкаф поставить, вдруг у меня за спиной тихо открылась дверь. Кто-то вошёл, постоял с минуту (я и не заметил), смущённо кашлянул. Оборачиваюсь — Владимир Ильич.

— Я вам не помешаю?

Я вскочил.

— Извините, Владимир Ильич. Не слышал, как вы вошли. Я сейчас уйду, потом кончу.

— Что вы, что вы! — замахал он руками.— Это вы извините, что я помешал. Мне тут одна книжица понадобилась. Я её возьму и пойду, а вы не беспокойтесь, продолжайте работать. Большое вам спасибо за помощь.

Взял нужную книгу и ушёл.

В другой раз позвонила Мария Ильинична и попросила послать кого-нибудь помочь переставить мебель в квартире: им с Надеждой Константиновной вдвоём трудно. Я, конечно, опять сам пошёл. Увидели они меня, смутились. Зачем, говорят, вы себя затрудняете, мы уж как-нибудь сами. Затрудняю? Да я не мебель — горы для Владимира Ильича готов был ворочать, и силы бы хватило!..