Пётр Алексеевич Кропоткин

После Февральской революции, 12 июня 1917 г., П. А. Кропоткин вернулся из Англии в Россию, в Петроград, где хотел поселиться. Однако вскоре он отказался от этой мысли и переехал на жительство в Москву.

Однажды, это было в 1918 г., ко мне на приём в Управление делами Совета Народных Комиссаров пришёл кто-то из семьи Петра Алексеевича Кропоткина, кажется, его дочь со своим мужем, и рассказал о тех мытарствах, которым он подвергается в связи с его устройством в Москве. Было ясно, что это сплошное недоразумение и что, конечно, Петр Алексеевич как ветеран революции имел полное право и в это бурное революционное время на получение постоянной жилплощади. Вот тут-то и возобновилось моё старое знакомство с П. А. Кропоткиным.

Я сейчас же сообщил обо всем Владимиру Ильичу, и он распорядился немедленно выдать на имя Петра Алексеевича охранную грамоту на квартиру, что я немедленно и сделал. В скором времени я съездил к нему, чтобы узнать о его жизни, и наша встреча была очень радушной и хорошей. Пётр Алексеевич жил в высшей степени скромно; в его комнате было много книг, и вся обстановка говорила о том, что он усиленно занимается литературными трудами.

В первое же свидание он высказал мне свое отношение к Октябрьской революции. Большевистская революция застала его уже в весьма преклонном возрасте, а, по его мнению, деятельное участие в революции могут принимать люди до сорока лет. Когда я возразил ему, что вся подпольная, опытная в революционных делах часть нашей партии была старше по возрасту, то он сказал:

— Для России — это так. Тут у нас в пятьдесят и более лет сохранились прекрасные революционеры. Вот мой возраст — другое дело…

Однако события нашей сложной жизни он принимал близко к сердцу и искренне болел душой за судьбу великого пролетарского движения, когда Советскую Россию окружили белогвардейские и антисоветские враги. Он говорил мне:

— Во всей деятельности современных революционных политических партий надо помнить, что Октябрьское движение пролетариата, закончившееся революцией, доказало всем, что социальная революция возможна. И это мировое завоевание надо изо всех сил беречь, поступаясь во многом другом. Партия большевиков хорошо сделала, что взяла старое, истинно пролетарское название — коммунистическая партия. Если она и не добьётся всего, что хотела бы, то она осветит путь цивилизованным странам по крайней мере на столетие. Её идеи будут постепенно восприниматься народами так же, как воспринимались миром идеи Великой французской революции в ⅩⅨ веке. И в этом колоссальная заслуга Октябрьской революции.

Необходимо отметить, что летом 1920 г., как сообщает Н. К. Лебедев¹, Петра Алексеевича посетила английская рабочая делегация. Кропоткин послал с делегатами большое письмо, адресованное западноевропейским рабочим. В этом письме он писал, что «трудящиеся европейских стран и их друзья из других классов должны прежде всего заставить свои правительства отказаться от мысли о вооружённом вмешательстве в дела России, как открытом, так и замаскированном, в форме вооружённой помощи или в виде субсидии разным державам, а затем и возобновить сношения с Россией»².

Конечно, как убежденный анархист, Петр Алексеевич не признавал формы нашего Советского государства. Он вообще был против партий и против государства. Но когда с ним приходилось говорить не о теориях, а о практике, то он понимал, что без государственной власти нельзя было бы закрепить достижения революции. При первом же нашем свидании Петр Алексеевич спросил меня:

— Мне сказали, что Владимир Ильич написал прекрасную книгу о государстве, которую я ещё не видел и не читал и в которой он ставит прогноз, что государство и государственная власть в конце концов отомрут. Владимир Ильич одним этим смелым развитием учения Маркса заслуживает самого глубокого уважения и внимания, и всемирный пролетариат никогда этого не забудет. Я рассматриваю Октябрьскую революцию как попытку довести до своего логического завершения предыдущую, Февральскую революцию с переходом к коммунизму и федерализму.

В Москве в 1918 г. жить было трудно. Петр Алексеевич согласился на предложение своего знакомого Олсуфьева переехать в его дом, в г. Дмитров, и поселиться там. Весной 1918 г. Петр Алексеевич переехал вместе с семьей к Олсуфьеву в четыре комнаты и там расположился. Из Дмитрова он иногда наезжал в Москву, и в эти его приезды я всегда с ним видался; кроме того, он присылал Владимиру Ильичу и мне письма по различным вопросам. Постоянно прихварывая и недомогая, Петр Алексеевич старался всё-таки принимать участие в местной общественной жизни. Он выступал на учительском съезде, участвовал на съезде кооператоров и горячо поддерживал идею устройства краевого музея.

Я постоянно знакомил Владимира Ильича как с условиями жизни Кропоткина, так и с моими разговорами с ним. Владимир Ильич относился к Петру Алексеевичу с большим уважением. Он особенно ценил его как автора труда о Великой французской революции, подробно говорил о достоинствах этой замечательной книги и обращал внимание на то, что Кропоткин впервые посмотрел на французскую революцию глазами исследователя, обратившего внимание на народные массы, выдвигая всюду роль и значение во французской революции ремесленников, рабочих и других представителей трудящегося населения. Это исследование Кропоткина он считал классическим и настойчиво рекомендовал его читать и широко распространять. Он говорил, что совершенно необходимо эту книгу переиздать большим тиражом и бесплатно распространять по всем библиотекам нашей страны. В одном из разговоров со мной Владимир Ильич выразил желание повидаться с Петром Алексеевичем и побеседовать с ним. В конце апреля 1919 г. я написал ему письмо, подлинник которого хранился в Музее имени Кропоткина в Москве.

«Дорогой Петр Алексеевич, я слышал от Миллера³, что Вы собираетесь приехать в Москву. Как бы это было хорошо! Вл[адимир] Ил[ьич], который шлёт Вам привет, говорил мне, что он очень был бы рад с Вами повидаться. Если соберётесь в Москву, телеграфируйте, чтобы знать, когда Вы приедете,— мне тоже так хотелось бы с Вами повидаться.

С товарищеским приветом Ваш Влад. Бонч-Бруевич».

Вскоре Петр Алексеевич приехал в Москву, о чём он меня сейчас же уведомил. Я навестил его, и он сказал, что мое письмо получил и, конечно, очень хотел бы повидаться с Владимиром Ильичём.

— Мне нужно с ним о многом переговорить,— прибавил он.

Мы условились, что я извещу его по телефону о дне и часе встречи, которую я предложил устроить у меня на квартире в Кремле. Этот разговор происходил в начале мая 1919 г., так что свидание Владимира Ильича с Петром Алексеевичем я почти безошибочно могу отнести на 8—10 мая. Владимир Ильич назначил время после служебных часов в Совнаркоме и сообщил, что к пяти часам дня он будет у меня. Я по телефону дал знать об этом Петру Алексеевичу и послал за ним автомобиль. Владимир Ильич пришел ко мне раньше Петра Алексеевича. Мы говорили с ним о работах революционеров прошедших эпох. Владимир Ильич высказался в том смысле, что, несомненно, наступит у нас время, когда мы издадим труды русских революционеров, живших за рубежом. Владимир Ильич брал из моей библиотеки то одну, то другую книжку Кропоткина, Бакунина, сохранившиеся у меня ещё с 1905 г., и быстро просматривал их страницу за страницей. В это время дали знать, что приехал Кропоткин. Я пошёл его встречать. Он медленно поднимался по нашей довольно крутой лестнице. Владимир Ильич быстрыми шагами пошёл по коридору навстречу и радостной улыбкой приветствовал Петра Алексеевича. Владимир Ильич взял его под руку и очень внимательно и очень учтиво как бы ввёл его в кабинет, усадил в кресло, а сам занял место с противоположной стороны стола.

Пётр Алексеевич весь озарился и тут же сказал:

— Как я рад видеть вас, Владимир Ильич! Мы с вами стоим на разных точках зрения. По целому ряду вопросов и способы действия, и организацию мы признаём разные, но цели наши одинаковые, и то, что делаете вы и ваши товарищи во имя коммунизма, очень близко и радостно для моего стареющего сердца. Но вот вы ущемляете кооперацию, а я за кооперацию!

— И мы — за! — громко воскликнул Владимир Ильич.— Но мы против той кооперации, в которой скрываются кулаки, помещики, купцы и вообще частный капитал. Мы хотим только снять маску с лжекооперации и дать возможность широчайшим массам населения вступить в действительную кооперацию.

— Я против этого не спорю,— ответил Кропоткин,— и, конечно, там, где это есть, нужно бороться изо всех сил, как со всякой ложью и мистификацией. Нам не нужно никаких прикрытий, мы должны беспощадно разоблачать всякую ложь, но вот в Дмитрове я вижу, что преследуют нередко кооператоров, ничего общего не имеющих с теми, о которых вы сейчас говорили, и это потому, что местные власти, может быть, даже вчерашние революционеры, как и всякие другие власти, обюрократились, превратились в чиновников, которые желают вить верёвки из подчиненных, они думают, что всё население подчинено им.

— Мы против чиновников всегда и везде,— сказал Владимир Ильич,— мы против бюрократов и бюрократизма, и это старьё мы должны вырвать с корнями, если оно гнездится в нашем новом строе, но ведь вы же прекрасно понимаете, Пётр Алексеевич, что людей переделывать очень трудно, что ведь, как говорил Маркс, самая неприступная крепость — это человеческий череп! Мы принимаем все и всяческие меры для успеха в этой борьбе, да и сама жизнь заставляет, конечно, многому учиться. Наша некультурность, наша безграмотность, наша отсталость, конечно, дают о себе знать, но никто не может приписывать нам как партии, как государственной власти то, что делается неправильного в аппаратах этой власти, тем более там, в глубине страны, в отдалении от центров.

— Но от этого, конечно, не легче всем тем, кто подвергается влиянию этой непросвещённой власти,— воскликнул П. А. Кропоткин,— которая сама по себе уже является той огромнейшей отравой для каждого из тех, кто эту власть берёт на себя.

— Но ничего не поделаешь,— прибавил Владимир Ильич,— в белых перчатках не сделаешь революцию. Мы прекрасно знаем, что мы сделали и сделаем немало ошибок; всё, что можно исправить, исправляем, сознаемся в своих ошибках, часто — в прямой глупости. Вопреки всем ошибкам доведем нашу социалистическую революцию до победного конца. А вот вы помогите нам, сообщайте о всех неправильностях, которые вы замечаете, и будьте уверены, что каждый из нас отнесётся к ним самым внимательным образом.

— Ни я, ни кто другой,— сказал Кропоткин,— не откажется помогать вам и вашим товарищам всем, чем только возможно… Мы будем сообщать вам о неправильностях, которые происходят и от которых во многих местах стоит стон…

— Не стон, а вой сопротивляющихся контрреволюционеров, к которым мы были и будем беспощадны…

— Но вот вы говорите, что без власти нельзя,— стал вновь теоретизировать Петр Алексеевич,— а я говорю, что можно… Вы посмотрите, как разгорается безвластное начало. Вот в Англии,— я только что получил сведения,— в одном из портов докеры организовали прекрасный, совершенно вольный кооператив, в который идут и идут рабочие всяких других производств. Кооперативное движение огромно и в высшей степени важно по своей сущности…

Я посмотрел на Владимира Ильича. Владимир Ильич несколько насмешливо блеснул глазами: слушая с полным вниманием Петра Алексеевича, он, видимо, недоумевал, что при таком огромном взлёте революции, который был в Октябре, возможно говорить только о кооперации и кооперации. А Пётр Алексеевич продолжал и продолжал говорить о том, как ещё в другом месте, в Англии, тоже организовался кооператив, как где-то в третьем месте, в Испании, организовалась какая-то маленькая (кооперативная) федерация, как разгорается синдикалистское движение во Франции…

— Весьма вредное,— не утерпел вставить Владимир Ильич,— не обращающее никакого внимания на политическую сторону жизни и явно разлагающее рабочие массы, отвлекая их от непосредственной борьбы…

— Но профессиональное движение объединяет миллионы,— это сам по себе огромный фактор,— взволнованно говорил Петр Алексеевич.— Вместе с кооперативным движением — это огромный шаг вперёд…

— Это всё прекрасно,— перебил его Владимир Ильич,— конечно, кооперативное движение важно, но только как синдикалистское — вредно; но разве в нём суть? Разве только оно может привести к чему-либо новому? Неужели вы думаете, что капиталистический мир уступит дорогу кооперативному движению? Он постарается всеми мерами и всеми способами забрать его в свои руки. Эта «безвластная» кооперативная группа английских рабочих будет самым беспощадным образом задавлена и превращена в слуг капитала, станет зависима от него через тысячи нитей, которыми он сумеет оплести, как паутиной, новое, зарождающееся направление, столь вам симпатичное в кооперативном движении. Простите меня, но это всё пустяки! Это всё мелочи! Нужны прямые действия масс, а пока там этих действий нет — нечего говорить ни о федерализме, ни о коммунизме, ни о социальной революции. Это всё детские игрушки, болтовня, не имеющая под собой ни реальной почвы, ни сил, ни средств, почти не приближающая нас ни к каким нашим социалистическим целям.

Владимир Ильич встал из-за стола и говорил всё это отчетливо и ясно, с подъёмом. Петр Алексеевич откинулся на спинку кресла и с большим вниманием слушал пламенные слова Владимира Ильича и после этого перестал говорить о кооперации.

— Конечно, вы правы,— сказал он,— без борьбы дело не обойдётся ни в одной стране, без борьбы самой отчаянной…

— Но только массовой,— воскликнул Владимир Ильич,— нам не нужна борьба и атентаты⁴ отдельных лиц, и это давно пора понять анархистам. Только в массы, только через массы и с массами… Все остальные способы, и в том числе анархические, сданы историей в архив, и они никому не нужны, они никуда не годятся, никого не привлекают и только разлагают тех, кто так или иначе завлекается на этот старый, избитый путь…

Владимир Ильич вдруг остановился, очень добро улыбнулся и сказал:

— Простите, я, кажется, увлекся и утомил вас, но вот мы все такие — большевики: это наш вопрос, наш конёк, и он так нам близок, что мы не можем о н м говорить спокойно.

— Нет, нет,— ответил Кропоткин.— Если вы и ваши товарищи все так думают, если они не опьяняются властью и чувствуют себя застрахованными от порабощения государственностью, то они сделают много. Революция тогда действительно находится в надёжных руках.

— Будем стараться,— добродушно ответил Владимир Ильич.

— Нам нужны просвещённые массы,— сказал Владимир Ильич,— и как бы хотелось, чтобы, например, ваша книжка «Великая французская революция»⁵ была издана в самом большом количестве экземпляров. Ведь она так полезна для всех!

— Но где издавать? В Государственном издательстве я не могу…

— Нет, нет, — лукаво улыбаясь, перебил Петра Алексеевича Владимир Ильич,— зачем? Конечно, не в Госиздате, а в кооперативном издательстве…

Пётр Алексеевич одобрительно покачал головой.

— Ну, что ж,— сказал он, видимо обрадованный и этим одобрением, и этим предложением,— если вы находите книжку интересной и нужной, я согласен её издать в дешёвом издании. Может быть, найдется такое кооперативное издательство, которое захочет принять её…

— Найдётся, найдётся,— подтвердил Владимир Ильич,— я уверен в этом…

На этом разговор между Петром Алексеевичем и Владимиром Ильичём стал иссякать. Владимир Ильич посмотрел на часы, встал и сказал, что он должен идти готовиться к заседанию Совнаркома. Он самым любезным образом распрощался с Петром Алексеевичем и сказал ему, что будет всегда рад получать от него письма. И Пётр Алексеевич, распрощавшись с нами, направился к выходу. Мы вместе с Владимиром Ильичём провожали его.

— Как устарел,— сказал мне Владимир Ильич.— Вот живет в стране, которая кипит революцией, в которой всё поднято от края до края, и ничего другого не может придумать, как говорить о кооперативном движении. Вот — бедность идей анархистов и всех других мелкобуржуазных реформаторов и теоретиков, которые в момент массового творчества, в момент революции, никогда не могут дать ни правильного плана, ни правильных указаний, что делать и как быть. Ведь если только послушать его на одну минуту,— у нас завтра же будет самодержавие, и все мы, и он между нами, будем болтаться на фонарях, а он — только за то, что называет себя анархистом. А как писал, какие прекрасные книги, как свежо и молодо чувствовал и думал, и всё это — в прошлом, и ничего теперь… Правда, он очень стар, и о нём нужно заботиться, помогать ему всем, чем только возможно, и делать это особенно деликатно и осторожно. Он всё-таки для нас ценен и дорог всем своим прекрасным прошлым и теми работами, которые он сделал. Вы, пожалуйста, не оставляйте его, смотрите за ним и его семьей и обо всём, что только для него нужно, сейчас же сообщайте мне, и мы вместе обсудим всё и поможем ему.

Продолжая говорить о Петре Алексеевиче и его сверстниках, мы пошли с Владимиром Ильичём по Кремлю, к зданию Совнаркома, где через пятнадцать минут должно было открыться очередное заседание нашего правительства.

1. Н. К. Лебедев. Музей П. А. Кропоткина. М.-Л., 1928.↩
2. Там же, стр. 47.↩
3. Миллер отличался полуанархическим образом мыслей, часто бывал у П. А. Кропоткина, также частенько нахаживал в Управление делами Совнаркома по делам Комиссариата внешней торговли.↩
4. Атентата — покушение (франц. attentat).↩
5. По-видимому, речь идёт об отдельном издании этой книги, так как во 2-м томе собрания сочинений П. А. Кропоткина, вышедшем в 1918 г. в Москве (тип. Т-ва И. Д. Сытина), в переводе с французского, под редакцией автора, содержится именно этот труд П. А. Кропоткина. Первое издание (La Grande Bevolution 1789—1793) вышло на французском, английском и немецком языках в 1909 г. (Париж, Лондон, Берлин); второе — в 1914 г. на русском языке в эмиграционном издании в Лондоне. Книга издана в Москве в 1922 г. в издательстве «Голос труда».↩