Если троцкизм можно свести к одной ключевой теории, то это теория «перманентной революции», полнее всего высказанная в «Перманентной революции» (1931), хотя в зачаточной форме она присутствует уже в ранних документах Троцкого, таких как «Итоги и перспективы» (1906). Именно эта теория определяет характер теоретического отношения троцкизма к маоизму; из неё даже становятся понятны источники сознательного непонимания троцкистами маоизма. Все троцкистские организации провозглашают верность этой теории, несмотря на продолжительные споры о том, что она собой представляет или попытки модернизировать её теоретическую основу (Тони Клифф из Социалистической рабочей партии попытался сделать нечто подобное, за что ортодоксальные троцкисты назвали его «ревизионистом»), поэтому это стержень всей их теории.

Справедливости ради следует отметить, что теория перманентной революции появилась в результате того, что Троцкий задал правильный вопрос и попытался на него ответить: каким образом может существовать и развиваться революция в стране, в которой не было буржуазной революции — как можно построить социализм на территории глобальной периферии, где нет ни политического контекста, ни производительных сил, которые должна была бы создать буржуазная революция? Ясно, что Троцкий пришёл к этому вопросу исходя из опыта русской революции и невозможности отрицать тот факт, что в России сразу после захвата большевиками власти по-видимому не было необходимых элементов для социализма: существование крестьянских масс, которые сами были неоднородны и превышали по численности рабочий класс, предполагаемых «могильщиков капитализма»; отсутствие производительных сил, которые позволили бы существовать доминирующему рабочему классу и отсутствие фундамента для социализации, что привело к появлению многочисленных экономических планов Ленина и большевистского руководства; и, что вероятно было самым важным для будущей теории перманентной революции, отсутствие инфраструктуры, необходимой для того, чтобы предотвратить деградацию социализма, так что он всегда будет находится под угрозой нападения со стороны более экономически развитых капиталистических стран. Более того, так как Троцкий играл важную роль в русской революции, он хотел доказать (совершенно правильно и в пику очень сильному тогда ревизионистскому течению в марксизме), что революционерам в недоразвитых странах типа России не нужно ждать появления у себя ярковыраженного буржуазного класса, который должен сначала совершить свою революцию.

Позаимствовав термин «перманентная революция» у Маркса и Энгельса, Троцкий попытался разобраться в проблемах, с которыми столкнулась революция в России и обобщил свою точку зрения на них таким образом:

«Перспектива перманентной революции может быть резюмирована следующим образом: полная победа демократической революции в России мыслима не иначе, как в форме диктатуры пролетариата, опирающегося на крестьянство. Диктатура пролетариата, которая неминуемо поставит в порядок дня не только демократические, но и социалистические задачи, даст в то же время могущественный толчок международной социалистической революции. Только победа пролетариата на Западе оградит Россию от буржуазной реставрации и обеспечит ей возможность довести социалистическое строительство до конца»⁴.

Пока все правильно, и некоторые троцкисты удивились бы, если бы узнали, что маоисты по большей части согласны с этим заявлением. Мы не согласны только с последним предложением, в котором полностью выражена теория перманентной революции Троцкого и где победа социализма увязана с пролетариатом в центрах мирового капитализма (во времена Троцкого это был «Запад», т. е. то, что «к западу от России» — центральная Европа, главным образом Великобритания и Германия). Мы вернёмся к этому вопросу позже.

Кроме того, основная часть революционной стратегии Троцкого в контексте периферийных стран посвящена очень специфическому анализу крестьянства, который отличается от маоистской точки зрения на данный вопрос. Как уже отмечалось выше, Троцкий утверждает, что диктатура пролетариата должна опираться на крестьянство, но здесь у него речь идёт не о том, что крестьянство в периферийных странах может быть революционным классом, а скорее о том, что оно должно быть подчинено пролетариату как более развитому, хотя и менее многочисленному классу. Действительно, в «Перманентной революции» Троцкий обвиняет Ленина в «преувеличении самостоятельной роли крестьянства»⁵. Поэтому он может говорить о том, что у крестьянства нет революционного сознания, что оно в действительности будет контрреволюционным (повторяя Марксов анализ французского крестьянства в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта»), и что пролетариат неизбежно придёт к «столкновению» с крестьянством в процессе консолидации диктатуры пролетариата.

Поэтому тезис Троцкого о том, что диктатура пролетариата должна опираться на крестьянство, по-видимому, является риторическим; он скорее не понимает роли крестьянства и той позиции, которую оно занимает в ходе революции, происходящей в полуфеодальном контексте. С одной стороны, он хочет выйти за пределы грубого «этапизма» (обвинения, которое троцкисты позднее будут выдвигать против любой другой теории революции, которая пытается ответить на тот же вопрос), присущего ревизионистским разновидностям марксизма, которые неизменно утверждали, что сначала должна произойти буржуазная революция; с другой стороны, он остаётся в рамках той же позитивистской концепции класса и очень догматического прочтения Маркса, согласно которому пролетариат должен везде и всегда обязательно выглядеть как пролетариат Западной Европы, а крестьянство должно в конечном счёте выглядеть как крестьянство Франции времён «Восемнадцатого брюмера». Здесь есть противоречие между желанием вырваться за пределы догматического приложения исторического материализма и инстинктивным стремлением придерживаться безопасной территории «чистого марксизма».

В конечном счёте приверженность Троцкого марксистской ортодоксии победит его стремление к марксистской креативности, а внешняя форма марксизма у него преодолеет его методологическую сущность. Тем самым, Троцкий оказался неспособен применить универсальное марксистское учение в конкретном социальном контексте: он понимал значение крестьянства в полуфеодальных странах, но, рассматривая его в итоге как контрреволюционную силу, верил, как мы увидим ниже, что для продолжения революции и контроля над скорее всего реакционным крестьянством необходим нарождающийся в этих странах рабочий класс.

В целом Троцкий считал, что крестьянство будет поддерживать демократическую революцию во главе с пролетариатом, но из-за своего феодального сознания отойдёт от революции, когда она станет социалистической. Из этого он делал в «Перманентной революции» вывод о возможности «гражданской войны» между крестьянством и промышленным рабочим классом, которую можно было бы избежать только в том случае, если произойдёт международная революция во главе с рабочим классом самых развитых регионов глобального капитализма — т. е. мы снова приходим к подчёркнутой им необходимости «победы пролетариата на Западе» как необходимого механизма для предотвращения буржуазной реставрации.

Перед тем, как перейти к международному измерению этой теории, давайте посмотрим, как троцкистские взгляды на крестьянство применялись в ходе китайской революции, в том же полуфеодальном контексте, который затем послужил питательной почвой для маоизма. В 1925 г. троцкистское течение в недавно основанной Коммунистической партии Китая (КПК) было представлено Чэнь Дусю, который оспаривал точку зрения Мао, основанную на глубоком исследовании общества, что партии нужно соединиться с крестьянством, которое уже было вовлечено в революционную борьбу. Чэнь не думал, что партия должна соединиться с крестьянством, потому что он считал, следуя троцкистской линии, что крестьянство в итоге окажется реакционной силой, когда речь пойдёт о борьбе за социализм; вместо этого он выступал за то, чтобы остаться в рядах Гоминьдана и попытаться завоевать на свою сторону рабочий класс, чтобы у партии были необходимые классовые силы для контроля над уже бунтующим крестьянством. Здесь интересно отметить, что представитель Сталина в тогдашней КПК Ли Лисань выступал за ту же политику, но по другим причинам (Гоминьдан был буржуазной революционной силой, как ошибочно считал Ли) и поэтому, в конечном счёте, и троцкистская и сталинистская линия оказались тупиковыми: когда Мао откололся от этой КПК и вновь основал партию, опираясь на революционное крестьянство, оставшиеся лояльными Чэню и Ли партийцы были уничтожены Гоминьданом, когда контроль над ним захватил Чан Кайши в 1927 г.

Более того, поговорите с ортодоксальными троцкистами о революциях вне развитых империалистических центров, и вы поймёте, как почти религиозное почтение к теории перманентной революции влияет на их понимание крестьянства. Они скажут вам, что крестьяне обладают либо реакционным, либо «мелкобуржуазным» сознанием, потому что полностью погружены в феодализм и что любая революция, которая опирается на крестьянство,— даже если это крестьянство является самым многочисленным классом, которому нечего терять,— не является подлинно «марксистской». Промышленный рабочий класс является единственным классом, способным служить становым хребтом революции, утверждают они, и если такого класса не существует,— а иногда он не может существовать как революционный класс в капиталистической формации, которая остаётся недоразвитой в условиях империалистического угнетения,— тогда бесполезно пытаться что-то сделать, надо только перманентно воздерживаться от революции и ждать, когда более развитый рабочий класс в центрах капитализма возглавит мировую революцию.

Дело в том, что Троцкий понимал, в какой-то степени пересекаясь здесь с Лениным, что нельзя игнорировать тот факт, что хотя  в слабых звеньях глобального империализма начались революционные движения, центры мирового капитализма всё ещё обладают достаточной экономической мощью, чтобы сокрушить эти периферийные революции. К сожалению, вместо того, чтобы попытаться разобраться в диалектике центра и периферии, Троцкий возложил бремя ответственности за революцию на пролетариат в центрах глобального капитализма. В конце концов, это был настоящий пролетариат, у которого должно было быть соответствующее революционное сознание. Вот что он пишет в «Итогах и перспективах»:

«Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить своё временное господство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты. Но с другой стороны, нельзя сомневаться и в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру»⁶.

И самом деле, Троцкий дальше одобрительно цитирует Каутского, который утверждал, что «общество в целом не может искусственно перескочить через отдельные стадии развития; но это возможно для его отдельных составных частей, которые могут ускорить своё отсталое развитие подражанием передовым странам и, благодаря этому, даже стать во главе развития»⁷. Вот так вот Троцкий избегает «этапизма»: вместо признания возможности социалистических революций на глобальной периферии он считает, что в лучшем случае там могут быть «искусственные» социалистические институты⁸, которые могут подтолкнуть более развитые нации к тому, чтобы взять на себя лидерство в создании настоящего глобального социализма. В этом случае возникает вопрос, что́ делает этот социализм «искусственным» в противоположность «настоящему», тогда как по Ленину социализм есть процесс, переходный этап в ходе которого буржуазия подчиняется диктатуре пролетариата и поэтому социализм так же неоднороден, как период торгового капитализма, в ходе которого были различные попытки подчинить аристократию диктатуре буржуазии и который предшествовал возникновению капитализма. Но мы вернёмся к тому, как троцкисты понимают социализм, в следующем разделе.

В международной трактовке перманентной революции Троцкий опирался на своё понимание «комбинированного и неравномерного развития». Здесь мы по-видимому имеем дело с теорией, которая утверждает, что капитализм представляет собой глобальный способ производства, который развивается комбинированным и неравномерным образом, а не с теорией, согласно которой капитализм представляет собой мировую систему, где капиталистические способы производства из своих центров при помощи империализма контролируют периферию, в которой существуют капиталистические общественные формации, внутри которых всё ещё экономически господствуют докапиталистические способы производства (последней теории придерживались те, кто испытал влияние будущей маоистской традиции)⁹.

Если во всём мире господствует один способ производства, тогда можно говорить о мировой социалистической революции, исход которой в конечном счёте, разумеется, будет зависеть от тех, кто находится в правильном месте производства, т. е. от промышленного пролетариата в центрах империализма. Потому что если капитализм есть глобальный способ производства, тогда и место производства тоже должно быть глобальным и можно говорить о глобальном пролетариате, а не о разных пролетариатах в разных социальных контекстах, которые могут не принадлежать к конкретной нации идеологически, но которые всё же находятся в рамках национальной экономики. В таком контексте растущий промышленный рабочий класс в экономически «отсталых» регионах должен не только подчинить потенциально контрреволюционное крестьянство своему контролю, но также, из-за невозможности построить социализм в отдельно взятом регионе без мировой революции, должен перманентно продолжать революцию и ждать, когда за дело примутся его более развитые собратья в экономически «развитых» частях глобального способа производства — примерно так же, как рабочие на маленькой фабрике в маленьком городе ждут, когда рабочие на гигантских фабриках в больших городах начнут всеобщую стачку и восстание.

Более того, такая интернационализация капиталистического способа производства требует от различных разновидностей троцкизма так же интернационализировать революционную партию. Маоисты могут соглашаться со своими троцкистскими собратьями по поводу необходимость интернациональной солидарности, но мы также считаем, что создание международной коммунистической партии представляет собой ложный интернационализм. Дело в том, что мы, маоисты, считаем, что у каждой нации есть своя уникальная классовая структура¹⁰, своя уникальная разновидность универсального способа производства и нельзя просто перенести анализ классов и классовой борьбы, сделанный на основе, скажем, Западной Европы или Соединённых Штатов, на такие разные регионы, как Пакистан, Вьетнам и т. д. Чаще всего такой тип «интернационализма» приводит к повторению империалистического шовинизма, где «самые развитые» элементы этих международных партий (т. е. их члены из США или Великобритании) диктуют теоретический анализ и правила поведения своим однопартийцам в стране третьего мира, не понимая того, что революционное движение в этих регионах может исходить только из конкретного анализа конкретной ситуации, а не из навязывания чуждого анализа, связанного с другими регионами.

Отсюда неспособность троцкистских партий подступиться даже к начальным этапам революции где бы то ни было, особенно на периферии глобального капитализма; даже в тех редких случаях, когда у них там было значительное число сторонников (например во Вьетнаме до подъёма партии Хо Ши Мина), они не смогли начать революцию и быстро оказались в тени тех движений, которые развивались органически, пусть и с ошибками в области теории, в своём специфическом контексте. Поэтому, если коммунизм это, в конечном счёте, революция, мы должны поставить под вопрос ту теорию, которая не смогла где бы то ни было привести к революции. И хотя троцкисты утверждают, что другие революционные движения провалились, потому что они игнорировали теорию перманентной революции Троцкого, факт в том, что эти неудачные революции были всё же намного более успешными, чем какое бы то ни было революционное движение, направляемое троцкизмом; теория перманентной революции сама по себе есть источник этой неудачи — так как она доказала свою неспособность даже начать революцию… Но мы продолжим разговор на эту тему в последней части данной работы.

Я потратил так много времени на детальное описание теории перманентной революции потому, что этого требует формулировка маоистского ответа на основную теорию троцкизма. Кроме того, как отмечалось выше, троцкисты в своем понимании маоизма исходят из своей основополагающей теории и всё, что противоречит ей, по-видимому считают самым важным в маоизме.

Здесь, конечно, речь идет о теории новой демократии, которая была другим ответом на тот же вопрос, что и теория перманентной революции. Так как китайская революция произошла в полуфеодальном-полуколониальном контексте, КПК под руководством Мао тоже интересовалась вопросом построения социализма и поэтому теории новой демократии и перманентной революции отчасти пересекаются между собой, по крайней мере в этом смысле. Расхождения между ними, впрочем, имеют принципиальное значение — по большей части по той причине, что КПК, в отличие от троцкистских организаций, действительно смогла ответить на этот вопрос и построить социализм в Китае.

Теория новой демократии в общем отвечает на вопрос о том, как создать производительные силы, необходимые для построения социализма (т. е. промышленную инфраструктуру, которая в нормальных условиях должна была бы появиться при капитализме, но которая нередко по большей части отсутствует в полуфеодальной социальной формации), так как централизация производительных сил, являющаяся отличительной чертой социализма, возможна только в том случае, если есть что централизовать. Вместо того, чтобы ждать, когда буржуазная революция создаст капиталистический фундамент для социализма, теория новой демократии утверждает, что: а) такая революция обычно невозможна в стране, над которой господствует империализм, да и не нужна, потому что при глобальном капитализме каждая страна в каком-то смысле уже является частью капиталистической формации; б) необходимая для социализма экономическая инфраструктура будет построена под руководством коммунистической партии, поэтому производительные силы будут подчиняться социалистическим производственным отношениям и политика будет на первом месте; в) в этот период под руководством коммунистической партии возможен союз между «революционными классами», который необходим для того, чтобы добиться выполнения пункта (б) и который будет состоять из рабоче-крестьянского союза с участием, до определённой степени, национальной буржуазии, которая будет находиться под руководством партии¹¹.

Важно отметить, что троцкисты упорно цепляются за пункт (в), отвергая остальные пункты как «этапистские» (здесь есть своя ирония, потому что теория перманентной революции также имеет свои «этапы» — сначала искусственные социалистические институты на периферии, затем настоящая социалистическая революция во главе с пролетариатом центра), потому что они считают, что пункт (в) равносилен «классовому сотрудничеству» и он доказывает лучше всего, что маоизм (который они сводят только к теории новой демократии) это теория «буржуазной революции под красными флагами». Они часто приводят примеры, которые не имеют никакого отношения к новой демократии в том виде, в каком она существовала в Китае и как её понимают маоисты сейчас, чтобы доказать её связь с классовым сотрудничеством. Например, троцкисты часто ссылаются на неудачу индонезийского коммунистического движения в начале 1960-х как на пример провала новой демократии (и тем самым «маоизма»), несмотря на то, что принадлежащая Сукарно теория «управляемой демократии» не идентична теории «новой демократии» Мао, во всяком случае, когда Сукарно предложил свой подход к революционному национализму в 1957 г., у него не было ничего похожего на Великую пролетарскую культурную революцию, которая является теоретическим ядром маоизма. Индонезийская коммунистическая партия также не следовала теории новой демократии; напротив, эта партия находилась внутри национальной буржуазной структуры и тем самым под руководством национальной буржуазии, а не наоборот. Следовательно, новая демократия возможна только в том случае, если революция совершается под руководством коммунистической партии: её политика должна быть на первом месте; производственные отношения, политически необходимые для социализма, должны направлять построение производительных сил, экономически необходимых для социализма¹².

Кроме того, теория новой демократии утверждала, что национальная буржуазия может быть в полуфеодальном и полуколониальном контексте «революционным классом» (только до определённой степени и всегда под контролем партии) потому, что этот класс, в отличие от компрадорской буржуазии (т. е. буржуазии, которая представляет интересы империалистов) часто кровно заинтересован в избавлении от империалистического вмешательства и полуфеодальной идеологии. В рамках построения социализма в полуфеодальном-полуколониальном контексте, его сознание было объективно революционным. «…Китайская национальная буржуазия является буржуазией колониальной и полуколониальной страны и испытывает на себе империалистический гнёт,— пишет Мао в своей работе „О новой демократии“.— она даже в эпоху империализма всё же в известные периоды и в известной степени сохраняет революционность в борьбе против иностранного империализма и против бюрократически-милитаристских правительств своей страны…»¹³. Мао уточняет, что эта «революционность» возможна только «в известные периоды и в известной степени»; через несколько абзацев он определяет пределы этой революционности, что показывает, что теория новой демократии не имеет ничего общего с классовым сотрудничеством и плетением в хвосте за национальной буржуазией:

«Однако именно в силу того, что китайская национальная буржуазия является буржуазией колониальной и полуколониальной и потому экономически и политически чрезвычайно слабой, она обладает в то же время и другим свойством — склонностью к соглашательству с врагами революции. Китайская национальная буржуазия даже во время революции не склонна полностью порывать с империализмом. К тому же она тесно связана с эксплуатацией в деревне, осуществляемой путём сдачи земли в аренду. Поэтому она не склонна и неспособна идти на полное свержение империализма и тем более на полное свержение феодальных сил»¹⁴.

Это не похоже на классовое сотрудничество. На самом деле, отношение Мао к национальной буржуазии в полуфеодальном-полуколониальном контексте (в котором буржуазия, как он утверждал, отличается от буржуазии в центрах капитализма) похоже на отношение Троцкого к крестьянству как к полезной силе, на которую можно опереться на определённом этапе, но которая потом станет препятствием для революции. Отсюда решение подчинить национальную буржуазию партийному руководству в период новой демократии и жалобы со стороны реакционных историков, продолжающиеся по сей день, по поводу того, как бедных буржуа заманили в союз с коммунистами только для того, чтобы отобрать их буржуазные «права».

На самом деле, и это очень важно, когда речь идёт о вопросе «маоизм или троцкизм», период новой демократии уже завершился к концу большого скачка (несмотря на некоторые крупные неудачи последнего, которые, как следует отметить, всё же не были настолько ужасными, как утверждают буржуазные историки), его завершение было открыто провозглашено фракцией партии, объединившейся вокруг Мао, и социализм был наконец построен. В этом контексте речь шла уже не о том, как создать необходимые условия для диктатуры пролетариата, но о том, как её сохранить и создать общественные отношения, необходимые для коммунизма. Здесь важно отметить, что в партии существовала политическая линия, которая не хотела выходить за рамки новой демократии, путая её с социализмом, и не хотела продолжать борьбу за консолидацию диктатуры пролетариата. Поэтому в ходе Великой пролетарской культурной революции появилась критика ошибочной теории «производительных сил» — эта теория утверждала, что следует сосредоточиться только на создании производительных сил, необходимых для социализма, а не заниматься политическим вопросом производственных отношений, и тем самым она тоже хотела продолжения периода новой демократии и путала его с социализмом.

Недавние события в Непале являются хорошей иллюстрацией этой проблемы. Коммунистическая партия Непала (маоистская) инициировала успешную народную войну и смогла добиться установления режима, в чём-то сходного с периодом новой демократии, когда она стала Объединённой коммунистической партией Непала (маоистской). Так как Непал также был полуфеодальной-полуколониальной страной, ему требовалась новая демократия для того, чтобы создать необходимые условия для социализма, но буржуазная линия в партии одержала победу раньше, чем это произошло в своё время в Китае, и решила отказаться даже от новой демократии, в результате чего революция деградировала в то, что действительно можно было бы назвать, но только после произошедшей деградации, «буржуазной революцией под красным флагом».

Однако, так как маоисты утверждают, что борьба двух линий всегда будет проявлять себя в революционном контексте — борьба между теми, кто не хочет продолжать идти по социалистическому пути, и теми, кто хочет завершить революцию,— эта борьба двух линий будет идти в любом случае, вне зависимости от того, есть или нет новодемократическая революция. Действительно, в Китае борьба двух линий шла до, в течение и после периода новой демократии; буржуазная линия смогла одержать победу только после конца культурной революции, когда победили объединившиеся вокруг Дэн Сяопина силы и началась реставрация капитализма — первоначально задуманная как возвращение периода новой демократии. Поэтому проблема реставрации капитализма сама по себе не связана с теорией новой демократии; как считают маоисты, при социализме всегда существует возможность реставрации, так как при социализме всё ещё продолжается классовая борьба — это составляет главную и универсально применимую теоретическую компоненту марксизма-ленинизма-маоизма.

Следовательно, важно отметить, что теория новой демократии даже в её правильном понимании это всего лишь теория, которая, согласно маоизму, применима к революциям на периферии глобального капитализма. Революционные движения в центрах глобального капитализма — т. е. движения, которые появляются внутри полностью развитых капиталистических способов производства — не следуют этой теории, так как та проблема, которую новая демократия призвана решить, не имеет ничего общего с капиталистическим способом производства, в котором необходимая для построения социализма экономическая инфраструктура уже существует. Вот почему маоизм, который поднялся до уровня нового теоретического этапа в развитии революционного коммунизма, не сводится к теории новой демократии, так как новая теория коммунизма должна быть достаточно универсальной, чтобы её можно было применить в любых конкретных условиях. Главный тезис теории марксизма-ленинизма-маоизма, о котором мы говорили выше, связан с другими её тезисами, в которых говорится, как должна функционировать партия, как надстройка в определённые моменты исторического развития может становиться препятствием для развития базиса, как партия должна быть подотчётна массам, как относиться к людям и с целым рядом других концепций. Эти концепции применимы не только к революциям в третьем мире — как правильно заметил Ленин, в таких странах они случаются чаще, потому что это «слабые звенья» мировой капиталистической системы — они также могут научить нас кое-чему о том, как совершить революцию в первом мире и о предупредить о проблемах, с которыми мы неизбежно столкнёмся¹⁵.

Так как в центрах капитализма отсутствует значительное количество крестьян или национальная буржуазия с хотя бы подобием «революционных качеств», то говорить о возможности новой демократии в этих регионах просто абсурдно. Но тот факт, что построение социализма будет означать мобилизацию масс и возможный единый фронт между коммунистами, различными слоями пролетариата, некоторыми сознательными элементами мелкой буржуазии (т. е. студентами и интеллектуалами) и (в случае США и Канады) угнетёнными национальностями — или даже владельцами небольших бизнесов, которые могут лучше относится к революции, чем рабочие в привилегированных профсоюзах — об этом следует подумать. Кроме того, для приложения маоизма к этим регионам обязательно нужно учесть, что любой возможный вариант установления социализма будет также означать классовую борьбу между теми, кто хочет идти вперёд по этому пути и теми, кто цепляется за буржуазную идеологию. Мы рассмотрим этот пункт более подробно в следующих разделах.

Одна из серьёзных проблем, с которой мы сталкиваемся, когда спорим с троцкистами,— это ситуация, когда любое коммунистическое течение, признающее основы ленинизма, но при этом не являющееся троцкистским, они автоматически объявляют «сталинизмом».  Получается, что после Ленина может быть только троцкизм или сталинизм, и ничего больше. Маоизм при этом воспринимается как разновидность сталинизма, и доказательства, которые приводят троцкисты в пользу того, что это сталинизм, довольно просты.

В общем, как они считают, маоизм это сталинизм, потому что он по-видимому соглашается с теорией Сталина о «социализме в одной стране». Здесь стоит отметить что именно троцкисты изначально несут ответственность за определение «сталинизма», в котором они видят своего единственного идеологического конкурента в рамках ленинизма. Факт того, что Сталин считал возможным построение социализма в одной стране (но не обязательно коммунизма, что важно) не только входит в противоречие с троцкистской теорией перманентной революции (см. выше), но и часто интерпретируется самыми некритичными троцкистами как то, что Сталина интересовала исключительно революция в России и что он считал её единственно возможной социалистической революцией — социализм возможен только в одной стране и к чёрту весь остальной мир.

Действительно, китайская революция при Мао — это попытка построения социализма в Китае без мировой революции и, как я это вижу, если этого достаточно для обвинения в «сталинизме», то пожалуй придётся согласиться с обвинениями троцкистов. В то же время, маоистское понимание китайской революции согласуется с важнейшим теоретическим разграничением социализма и коммунизма в «Государстве и революции» Ленина, которого так не хватало в работах Троцкого о перманентной революции. Согласно этой точке зрения, социализм, диктатура пролетариата, возможен в отдельной стране и представляет собой переход к коммунизму, однако полный коммунизм, по причине его обязательной безгосударственности, требует, чтобы и весь остальной мир тоже стал социалистическим. Но только то, что весь остальной мир не социалистический, не означает, что в отдельной стране нельзя установить диктатуру пролетариата; гораздо более важно, что чем больше центров бурь входит в этот переходный период, тем ближе коммунизм во всём мире¹⁶.

У троцкистов сложилось такое впечатление, что возможна только всемирная социалистическая революция, а социалистические революции в отдельных странах невозможны — потому что теория перманентной революции и к тому же весь мир они рассматривают как один «комбинированный и неравномерный» способ производства. Нации на периферии, которые начинают социалистические революции, исходя из этой точки зрения, могут рассчитывать максимум на демократическую революцию с «искусственными социалистическими институтами» и в конечном счёте они будут вовлечены в гражданскую войну со своим крестьянством, если руководство революцией не примет на себя более развитый пролетариат в центрах глобального капитализма. Здесь мы снова находим противоречие между творческим подходом, которому троцкизм пытается следовать, и его неспособностью избежать догматической приверженности ортодоксальным марксистским категориям. Социалистическая революция на периферии должна быть перманентной, говорят нам, она не должна попасть в ловушку ожидания буржуазной революции; в то же время эта революция невозможна и она может быть только демократической революцией (т. е. буржуазной революцией? — здесь они путаются в категориях, увлекшись казуистикой), если не произойдёт революционного вмешательства более экономически развитых наций.

Так что Троцкий не только объединяет в одну категорию капиталистический способ производства и систему мирового капитализма, он проделывает то же самое с социализмом и коммунизмом. В качестве объяснения того, почему возможна только глобальная социалистическая революция и почему социализм невозможен в отдельных странах, он приводит цитаты из Маркса и Энгельса, где они тоже утверждают, что возможна только мировая социалистическая революция — и троцкисты любят напоминать нам об этом факте. Но дело в том, что Маркс и Энгельс часто использовали термины социализм и коммунизм в качестве синонимов и что только после того, как Ленин написал «Государство и революцию», эти категории приобрели дополнительную семантическую ясность. Ленин потратил много времени на то, чтобы выделить те фрагменты в работах Маркса и Энгельса, в которых термин социализм (т. е. централизованное государство, в котором буржуазия подчинена диктатуре пролетариата) понимался как зародыш коммунизма (т. е. бесклассового общества). После разъяснения Ленина и конкретизации обоих терминов, следовательно, вполне возможно, что социализм или диктатура пролетариата может существовать в отдельных странах, тогда как другие останутся капиталистическими — хотя, следует признать, такой социализм будет находиться под внешним империалистическим давлением. В то же время Ленин утверждал, следуя Марксу и Энгельсу, но избегая семантической путаницы, что коммунизм возможен только в масштабах всего мира; в конце концов, в контексте мировой капиталистической системы, если государство когда-либо отомрёт, тогда империалистические нации немедленно сокрушат этот возникающий коммунизм. Троцкий по-видимому не принял этих категорий Ленина и поэтому пришёл к выводу, что социалистическая революция возможна только как мировая революция, по-видимому исходя из своего понимания мирового капитализма.

Следовательно, как считают троцкисты, какого-либо реально существовавшего социализма никогда не было, существовали лишь деградировавшие или деформированные рабочие государства и бонапартистские (т. е «сталинистские») режимы. Когда в таких режимах реставрируется капитализм, то троцкисты просто и иногда даже с радостью заявляют, что случилось это потому, что такие государства никогда и не были социалистическими! Маоисты, однако, идут по другому пути: они говорят, что эти страны были социалистическими, но они потерпели неудачу в социалистической борьбе за продвижение к коммунизму, потому что (и это то самое главное «прозрение» марксизма-ленинизма-маоизма) классовая борьба продолжается при диктатуре пролетариата. Это значит, что реставрация капитализма возможна, поскольку социализм тоже представляет собой классовое общество: буржуазия, сдерживаемая при диктатуре пролетариата, способна нанести ей поражение и вернуться к власти. Также важно, что буржуазная идеология удерживается в надстройке, становясь влиятельной силой в социалистическом обществе, поскольку большинство из нас родилось и выросло в обстановке гегемонии буржуазной идеологии — нельзя взять и просто так избавиться от неё, потому что после революции эта идеология продолжает источать скверну прошлого способа производства — влияя даже на людей внутри коммунистической партии.

Но у троцкистов имеется своя версия реставрации капитализма в бывших социалистических — простите, бывших «деформированных рабочих государствах». Она довольно упрощённая и как таковая мало что объясняет: Сталин и созданная им бюрократия похоронили русскую революцию, главной причиной чего было непризнание Сталиным и его бюрократией теории перманентной революции. Чтобы избежать этого, нужно было заменить Сталина Троцким после Ленина; всё упирается по сути в проблему выдающихся исторических личностей. Мы, маоисты, считаем, что под руководством Троцкого русская революция развивалась бы примерно по тому же пути: хотя бы потому, что Троцкий не был способен понять, что классовая борьба продолжается при социализме и даже внутри партии (такое понимание было возможно только после подведения итогов русской революции, которое было проведено в период революции в Китае и наиболее ярко было выражено в теории культурной революции, в ходе которой массы атаковали партийные штабы), а его теория перманентной революции предвещает его же падение — как он смог бы командовать глобальной социалистической революцией из России, атакуемой силами реакции, догадаться невозможно. Таким образом, даже согласно троцкизму, русской революции было суждено погибнуть, с Троцким или без Троцкого.

Повторимся, что мы, маоисты, считаем, что поражение какой-либо социалистической революции всегда есть один из возможных вариантов развития событий, потому что социализм есть переходный этап, при котором сохраняется классовая борьба и революционный класс стремится установить свою полную гегемонию. Мы понимаем, что революции всегда могут потерпеть поражение, даже до наступления социализма, но не потому, что революционерам не хватает правильного понимания большевизма, а партии волшебных ингредиентов настоящего демократического централизма, а потому, что возможность капиталистической реставрации неотъемлемо присуща социалистическим революциям. Внутри самой партии соперничают различные линии и иногда случается так, что побеждает та, которая в наибольшей степени представляет капиталистический путь.

Возвращаясь к общей проблеме Сталина и сталинизма, которая часто для троцкизма является центральной (так как он определяет себя как единственную разновидность ленинизма, которая не является сталинизмом), мы должны по меньшей мере согласиться с тем, что нужна правильная критика Сталина и того явления, которое троцкисты называют «сталинизмом». В отличие от тех марксистов-ленинцев, которые провозглашают свою полную преданность Сталину как наследнику Ленина и утверждают, что любое революционное движение, которое хоть в какой-то степени критикует Сталина, не является подлинно «марксистско-ленинским», мы, маоисты, считаем, что любую личность в коммунистическом движении (даже Мао) следует подвергнуть конкретной и всеобъемлющей критике. Вот почему мы не думаем, что Сталин неприкосновенен или что критика Сталина равноценна контрреволюции, как считают немногочисленные сегодня ходжаисты¹⁷.

С другой стороны, изображение Сталина в качестве какого-то злого диктатора, который погубил большевистскую революцию, отдаёт буржуазным морализмом и повторяет худшие образцы реакционной пропаганды, направленной против русской революции. Кроме того, этим нельзя объяснить, что случилось с Советским Союзом после Сталина, когда Хрущёв осудил и его самого и весь «сталинский» период. Действительно, троцкисты в то время хвалили Хрущёва, потому что они решили, что он доказал правильность теорий Троцкого по поводу Советского Союза… Но если это так, тогда нужно согласиться и с откровенным ревизионизмом Хрущёва (его теорией мирного сосуществования с капитализмом), который и был причиной осуждения сталинского периода.

Итак, Хрущёв явно перешёл на сторону ревизионизма и не был никоим образом «сталинистом»; следует ли тогда продолжать считать сталинский период «деформированным или деградировавшим рабочим государством», если на смену ему при Хрущёве пришел образцовый ревизионизм (т. к. тезис о мирном сосуществовании продвигал ещё Эдуард Бернштейн, правда, не в таком масштабном контексте)? Троцкистская критика Хрущёва не в состоянии провести различие между этим периодом истории Советского Союза и периодом Сталина, рассматривая их как одно целое (потому что там была бюрократия!) и отказываясь признать, что осуждение Хрущёвым сталинского времени представляло собой серьёзный эпистемологический разрыв в советской теории и практике; в действительности, этот его шаг потряс весь мир, оттолкнул огромное число коммунистов, вызвал к жизни провалившийся бандунгский проект — всё это нельзя рассматривать просто как другой вариант «сталинизма» или, что ещё хуже, как революционный отказ от «сталинизма», который доказал правоту Троцкого. В ответ троцкисты пытаются утверждать, что Хрущёв был просто ещё одним «сталинистом», также как Горбачев и Ельцин,— но такое подведение под одну гребёнку в лучшем случае выглядит неуклюже, в худшем случае это проявление идеализма¹⁸.

Рассматривать неудачу Советского Союза как результат действий некоего злого гения, который обладал магической способностью порождать бюрократию, служившую его гнусным замыслам, было бы уместно в том случае, если бы речь шла о сказках или фэнтази. Маоисты рассматривают эту проблему с точки зрения исторического материализма. Мы не записываем Сталина в разряд злодеев, а относимся к нему как историческому деятелю, который в своё время возглавлял революционное государство (если бы история сложилась по-другому и русскую революцию возглавил бы Троцкий, а Сталин отправился в изгнание, мы бы так же относились и к Троцкому) и, в ходе своего правления, допустил различные ошибки¹⁹. Мы считаем, что выбранный при Сталине подход к строительству социализма был ошибочным и он в свою очередь привёл к ревизионизму и неудаче русской и других революций.

Ещё раз: теория продолжения классовой борьбы при диктатуре пролетариата объясняет как неудачи сталинского периода, так и хрущёвский ревизионизм. Сталин не признавал возможность реставрации капитализма при социализме — т. е. того, что социализм остаётся классовым обществом — и что контрреволюционные политические настроения появляются благодаря сохранению в надстройке буржуазной (и даже полуфеодальной) идеологии. Тем самым вместо того, чтобы признавать неизбежность появления при социализме сторонников буржуазных политических взглядов (как в партии, так и в целом в советском обществе), объединившиеся вокруг Сталина силы — т. н. «сталинская бюрократия», как её называют троцкисты — просто вели себя так, как будто такие личности и группы появились в результате иностранного влияния или сознательного предательства. Более того, они не смогли понять, что в самой партии будет идти борьба двух линий, которая является следствием продолжения классовой борьбы при социализме, и что само партийное руководство часто будет находиться под влиянием буржуазной идеологии. Именно эта теория может лучше всего объяснить, почему преемник Сталина Хрущёв, который при нём активно проводил политику репрессий, мог оказаться ревизионистом. Не потому, что он был иностранным агентом (как предположили бы «сталинисты»), и не потому, что он был бюрократом (как предположили бы троцкисты), а потому, что буржуазная идеология и, следовательно, ревизионизм, всегда притягивают к себе — особенно людей из партийного руководства.

Троцкистский анализ «сталинизма» ничего не говорит нам о том, как и почему социализм может потерпеть поражение, кроме того, «что это был не социализм» или «потому что в этом виноват какой-то нехороший человек» или «если бы не было этой противной бюрократии, тогда всё было бы по-другому». Это не объясняет, как правильно построить социализм, кроме разве что призывов к перманентной революции в ожидании того, что социализм будут строить всем миром. Но что если «нехорошие люди» снова придут к власти и все порушат? Может быть, тогда нам поможет какой-то волшебный демократический централизм, который не позволит им этого сделать? Решение состоит в том, чтобы поставить у власти какого-нибудь Троцкого, т. е. мы возвращаемся к персоналиям. Кроме того, предполагать, что бюрократия (которая по определению есть организованная структура управления) не появится даже в воображаемом контексте единой глобальной социалистической революции — это просто фантазия. Как тогда будет развиваться и укрепляться социализм — сам по себе и без какой-либо борьбы по поводу управления? Бюрократии могут и будут появляться, несмотря на все антибюрократические действия революционеров. Вместо того, чтобы притворяться, что бюрократии не будет благодаря каким-то сверхъестественным антибюрократическим качествам истинных революционеров, нам следует рассматривать бюрократические структуры как поле для классовой борьбы при социализме: они могут появляться, но такие структуры должны быть открыты для масс и находиться под их контролем. Здесь снова маоистская теория продолжения классовой борьбы при диктатуре пролетариата даёт нам полезные указания о строительстве социализма и сопровождающей его неизбежной борьбе — и это главное доказательство того, что маоизм применим в любом контексте, что он является дальнейшим развитием марксизма-ленинизма, а не просто разновидностью коммунизма, приспособленной для крестьян третьего мира.

Подводя итоги: «сталинизм» придумали троцкисты — и в их понимании это просто «социализм в одной стране», теория, которая важна только для самих троцкистов. Мы, маоисты, не принимаем этого термина, а что касается тех, кто называет себя «сталинистами», то они придерживаются ведущей в никуда версии коммунизма, которая не более научна, чем троцкизм.

В разделе о перманентной революции отмечалось, что троцкизм не смог даже подступиться к выполнению этой задачи. Это означает, что его революционная стратегия потерпела неудачу как в политическом, так и в военном отношении. О политической стратегии троцкизма мы говорили выше в связи с теорией перманентной революции и её акцентом на мировой социалистической революции. Военная стратегия троцкизма по сути сводится к большевистской стратегии восстания, т. н. «октябрьскому пути», когда всеобщая забастовка и вооружённое восстание следуют за периодом затяжной легальной борьбы.

Важно отметить, что все попытки повторить этот путь после Октября провалились и именно поэтому (по большей части) некоторые маоисты говорят об универсальности народной войны как военной стратегии революции. Так как эта идея ещё дебатируется в рамках международного маоистского движения, я не буду здесь сравнивать её с военной стратегией восстания и противопоставлять маоизм троцкизму в этом отношении. В конце концов, некоторые маоисты и другие не-троцкисты (даже некоторые анархо-коммунисты) придерживаются теории восстания.

Здесь важно другое, а именно то, что ни одна из неудавшихся попыток восстания даже не имела никакого отношения к троцкизму; троцкизм оказался полностью неспособен начать хоть какое-то собственное восстание, хотя он любит присваивать себе восстания, начатые другими — в том числе утверждая, что большевистское восстание было делом рук Троцкого и что он был вождём большевиков в период Октябрьской революции (такое утверждение игнорирует опыт партизанской борьбы, которая началась в 1905 г. и тот факт, что вклад Троцкого в революцию был тактическим, а не стратегическим, и что автором революционной стратегии, известной как «октябрьский путь», был Ленин), или присваивая себе восстание, которое было организовано группой людей, которые не поддерживали Троцкого²⁰. Все неудачные попытки восстаний были организованы либо а) люксембургианцами; б) марксистами-ленинцами, которые часто были сторонниками СССР сталинского периода; в) даже анархистами, но только один раз, во время испанской революции.

Тем самым, нет ни одного примера попытки троцкистов действительно совершить революцию и виновата в этом главным образом общая политическая стратегия троцкизма, теория перманентной революции. В самом деле, если социалистическая революция может победить только в том случае, если её возглавит развитый рабочий класс в центрах капитализма и эта революция обязательно должна быть глобальной, чтобы действительно быть «социалистической», тогда троцкисты по сути выступают за перманентное придерживание революции, пока к ней не будет готов весь мир, и они ждут этого со времен Ⅳ Интернационала, ограничиваясь только затяжной легальной борьбой²¹.

Иногда троцкисты утверждают в свою защиту, что они защищают «истинный» марксизм и, перманентно сдерживая революцию, просто готовятся к тому времени, когда спустя десятилетия пропаганды и профсоюзной работы рабочий класс осознает правоту той или иной троцкистской секты и внезапно, подобно вспышке, произойдёт настоящая троцкистская революция. Здесь мы имеем дело с очередной версией теории «ещё не время», которую некоторые марксисты, не только троцкисты, любят повторять до бесконечности. Троцкистской революционной стратегии такой подход внутренне присущ — потому что правильное «время» не может наступить одновременно по всему миру. Время для революции, что бы не говорили троцкисты, придёт тогда, когда те, для кого уже «время пришло» (или кто сам его установил) начнут способные развалить империализм продолжительные революции, идя по социалистическому пути вместо того, чтобы ждать, пока на этот путь вступит весь мир. Таким образом, хотя троцкисты утверждают, что они избегают экономического детерминизма, выдвигая свою версию перманентной революции, их стратегия на практике сводится к повторению теории производительных сил, которая призывает сдерживать революцию, пока глобальный «комбинированный и неравномерный» способ производства не достигнет сбалансированной точки в своём развитии, когда от него смогут все отказаться.

Конечно, троцкистские сектанты — защитники «чистого марксизма» не пользуются большой популярностью, хотя они в силу своей ортодоксии вероятно являются лучшими представителями троцкистской теории: их сектантство, догматизм и миссионерский марксизм выглядят в глазах большинства вызывающими раздражение, отталкивающими и в целом свойственными религиозным культам. Большее значение имеют поэтому те, кто испытал на себе влияние троцкизма, но с правильным недоверием воспринял теорию производительных сил (их обычно называют «критическими троцкистами» или «посттроцкистами»); но они тоже никак не могут оторваться от этой теории, которая оказалась неспособной дать стратегию, подходящую для совершения революции. Эти группы часто опираются на теорию «социализма снизу» Хэла Дрейпера и на практике просто плетутся в хвосте у массовых движений. Другие превратились в не более чем клубы университетских студентов, интеллектуалов и профсоюзных бюрократов (несмотря на беззубую критику троцкистами бюрократии). Ещё одни воображают, что вступление в буржуазные социал-демократические партии и участие в реформистских проектах (которые, видимо, благодаря своему недостатку воинственности позволяют им быть респектабельными коммунистами), в конечном счёте приведёт к появлению социализма. Во всех этих случаях, в том числе в вышеперечисленных, троцкизм и испытавшие его влияние течения марксизма так и не смогли всерьёз приблизиться к революции на практике.

Так как совершение революции и свержение капитализма — это самый важный аспект коммунизма,— то факт того, что у троцкистской традиции нет никакого собственного революционного опыта, очень красноречиво говорит сам за себя, если только мы не считаем большевистскую революцию, в которой Троцкий принимал участие как революционер. Но это была не «троцкистская» революция; в конце концов, Сталин тоже принимал участие в ней (причём в такой степени, что у него был целый подпольный аппарат, который в большей степени, чем что-либо другое, позволил ему вытолкнуть Троцкого из Коминтерна), но у любого троцкиста будет приступ истерики, если вы назовёте большевистскую революцию «сталинистской»!

Так что, в отличие от маоизма, который даже до того, как сложился в теорию, вдохновил значительные народные войны по всему миру, у троцкизма нет собственного революционного опыта, он оказался неспособен приобрести такой опыт и поэтому не мог учиться на своих победах и поражениях, совершенствуя революционную стратегию. Всё, что троцкисты могут, это критиковать другие революционные движения, не предлагая ничего взамен и опираясь только на свою трактовку большевистской революции и веру в то, что нужно обязательно повторить её так, как они воображают, хотя сами троцкисты не смогли этого сделать и, что более важно, мир сейчас уже не тот (в географическом и временном смысле), что был в 1917 году. Хотя троцкисты участвовали в восстаниях типа забастовок шахтёров и захватов заводов в Латинской Америке, во всех этих случаях они просто плелись в хвосте массовых движений, вместо того, чтобы организовывать их самим и направлять в революционное русло.

Троцкизм всегда отрицал подобные обвинения, как я уже писал в разделе о перманентной революции, указывая на то обстоятельство, что все другие революции провалились и что, возможно, этого можно было бы избежать, если бы они следовали теории перманентной революции. Таким образом, троцкисты заявляют претензии на «чистый марксизм», опираясь на тот факт, что у них никогда не было возможности возглавить революцию (троцкистская теория и не даёт такой возможности) и тем самым столкнуться на практике с тем хаосом, который революции обычно порождают, а также с неизбежной борьбой двух линий, как говорим мы, маоисты (опираясь на наш исторический опыт); троцкисты не ошибались потому, что они ничего не делали. Это всё равно что утверждать, что ты никогда не провалился на тесте, если ты никогда не ходил в школу: абсурдная и ложная позиция и, что более важно, это идеалистическое понимание марксизма, в котором чистый коммунизм является чем-то вроде платоновской идеи, которая существует вне пространства и времени, и нам следует ограничиться медитацией над этой идеей, что само по себе приведёт к идеальной революции.

Как утверждаем вслед за Марксом мы, маоисты, источником знания является только практика; следовательно, понять революцию можно только через революционную практику, через попытки и неудачи. Мы учимся у истории, но не мы ей, а она нам ставит задачи, и мы можем — если можем — решить только те из них, которые она нам задает, как любил напоминать Маркс своим читателям. Троцкизм, и это нужно сказать, даже не попытался решить проблему революции на практике: он только рассуждал по этому поводу, опираясь на теорию, которая относит революцию в отдалённое будущее, тем самым избавив себя от трудной работы построения настоящего революционного движения.

Навязчивое стремление троцкистов доказать, что маоизм — это псевдокоммунизм, проистекает из самой их идеологии чистого марксизма (т. е. марксизма, существующего вне классовой борьбы, исключительно в текстах Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого, которые нужно читать как «священное писание»), не терпимой к существованию других марксизмов, которые в отличие от троцкизма (якобы вершины коммунистической теории) действительно смогли совершить революцию. Вместо того, чтобы попытаться разобраться, почему эти другие коммунизмы добились успеха и что на самом деле говорят их теории,— вместо того, чтобы поставить под вопрос причину отсутствия своей собственной революционной практики,— троцкизм ограничивается тем, что объявляет их ложными революциями, а когда эти революции терпят неудачу (потому что ни одной революции не гарантирован успех и добиться успеха вообще крайне сложно), некоторые троцкисты посмеиваются с умным видом и заявляют, что их теории могут объяснить причины этого, хотя в действительности ближе к истине были теории тех, кто потерпел неудачу.

Некоторые более ортодоксальные троцкистские группы пытаются утверждать, что недостаток революционной истории на самом деле является преимуществом: «Фракционная борьба, которая шла на протяжении 50 лет после основания Троцким Четвёртого Интернационала, была борьбой за сохранение для международного пролетариата принципов и революционных традиций ленинской большевистской партии, которая привела трудящиеся массы бывшей царской империи к победе»²². Тем самым подразумевается, что главная задача революционера — это сохранение традиций, сложившихся в определённом социальном и историческом контексте, и эта задача оправдывает фракционность и сектантство, которые существуют только потому, что одна троцкистская группа считает неправильной интерпретацию другой троцкистской группой некоторых очень специфических и мало кому известных теоретических позиций Троцкого.

К счастью, большинство левых, в том числе большинство самих троцкистов и близких к ним групп, считают такие ультраортодоксальные варианты троцкизма карикатурой на марксизм, и они существуют до сих пор по той же причиной, по какой существуют секты. Мы остановились на ортодоксальных троцкистах только потому, что их аргумент о сохранении традиций ценой отказа от революции указывает на то, что некоторые троцкисты хорошо понимают свою неспособность создать или возглавить революционное движение. Более того, их ортодоксальное сектантство должно научить нас тому, что идеологическая борьба внутри коммунизма должна вестись не ради сектантства и фракционности, а для того, чтобы подготовить теоретическую почву для совершения революции. Навязчивые споры по поводу теории без попытки применить её к революционной практике,— что дало бы возможность творчески развить теорию в конкретном общественно-историческом контексте,— представляют собой противоположность самому коммунистическому учению.

Как мы подчеркнули в начале нашей полемики на тему «маоизм или троцкизм», этот вопрос не какой-то абстрактной сектантской ссоры, а вопрос о конкретных условиях, о теоретической основе для совершения революции. Более того, это вопрос, который проистекает из традиции коммунизма, которая действительно пыталась совершить революцию и понимает, что это такое со времён важной, но в конечном итоге неудачной народной войны в Перу. После Перу был Непал, который пошёл дальше, но всё равно столкнулся с проблемой ревизионизма, возникшего, как учит нас маоизм, из борьбы двух линий внутри партии. После Непала было возрождение народной войны в Индии, которая ещё растет и втягивает страну в гражданскую войну. И через несколько лет маоисты в Афганистане возможно смогут начать свою народную войну, доказав тем самым, что ⅩⅩⅠ век будет веком революций. В центрах глобального капитализма появляются новые марксистско-ленинско-маоистские объединения, которые пытаются понять, как совершить революцию в этих условиях — данный вопрос не рассматривался очень давно и обычно на него дается ответ в духе энтризма и/или повстанчества, которые так и не смогли привести к успеху²³.

Вот почему нам не интересно повторять изношенные аргументы против троцкизма, которые выдвигали прежние марксистско-ленинские движения. Мы считаем, что можно признать троцкизм одной из интерпретаций марксистско-ленинской традиции,— мы даже полагаем, что имеет смысл признать тот вклад, которые многие троцкисты и троцкистские группы, неизменно становившиеся на сторону масс, внесли в развитие теории,— мы только считаем, что данная интепретация из-за самих своих теоретических основ является тупиковым путём в революции.

Мы также думаем, что троцкистская критика маоизма (а также критика со стороны тех, кто некритически воспринимает троцкистский нарратив, а именно со стороны Голднера, который является «левым коммунистом») так и не смогла правильно подойти к этой теоретической традиции. Когда мы читаем статьи о маоизме, написанные «критическими троцкистами», которые не видят ничего ценного в китайской революции и игнорируют все великие революционные движения на глобальной периферии, вдохновлённые этой революцией,— когда мы читаем теоретическую критику маоизма, которая рассматривает его как феномен только 1960—1970-х гг. и игнорирует тот факт, что маоизм как таковой сформировался только к концу 1980-х,— мы склоняемся к мысли, что такое отношение к маоизму со стороны наших троцкистских коллег говорит в большей степени о непонимании ими маоизма, а не о наших собственных ошибках. Более того, когда мы видим, что другие коммунисты относятся к великим народным войнам, которые начались после появления марксизма-ленинизма-маоизма, пренебрежительно или же называют их «ложным коммунизмом», несмотря на тот факт, что они смогли успешно мобилизовать массы, и подчёркивают неудачи этих революций вместо их успехов, мы задаемся вопросом, действительно ли эти коммунисты хотят совершить революцию. Как сказал один маоист, «эти люди даже не думают сметь бороться!»²⁴

Но мы должны сметь бороться и мы должны развивать нашу теорию на основе как успехов, так и неудач нашей борьбы, как мы делали это раньше, изучая успехи и неудачи России и Китая. И если мы снова потерпим неудачу, это не означает, что мы не должны были пытаться, это будет означать, что мы не смогли решить проблемы, ясно описанные марксизмом-ленинизмом-маоизмом или что мы столкнулись с новыми проблемами, которые ещё нужно систематически изучать. Мы учимся как на неудачах и поражениях, так и на успехах и мы не научимся ничему в революционной теории, если мы не будем пытаться, опираясь на тщательный историко-материалистический анализ революционных движений прошлого (особенно всемирно-исторических социалистических революций в России и Китае), совершить революцию. Как однажды заметил Ленин, без революционной теории не может быть революционного движения, и это верно. В то же время, без революционного движения и его опыта не может быть революционной теории.

Так что, задаваясь вопросом «маоизм или троцкизм», мы стремимся определиться с теоретическим фундаментом, на основе которого можно и нужно сделать выбор. Если читатель предпочитает коммунизм, который успешно сохранил свою «чистоту», веря, что теоретическая чистота очень важна и что революция может произойти только сразу во всём мире, тогда троцкизм конечно является единственным вариантом; в конце концов, троцкисты хвастаются тем, что они не терпели неудач,— а также указывают на неудачи так называемых «сталинистов», которые мы должны избегать,— потому что они так никогда и не приблизились к тому моменту в революции, когда неудача вообще возможна. Но если читатель готов признать, что совершение революции — непростое дело, которое неизбежно чаще приводит к неудачам, чем к успехам,— и хочет понять, как эти неудачи и успехи можно систематизировать, и готов признать, что неудач будет становиться больше по мере того, как мы будем продвигаться к следующей всемирно-исторической революции, тогда маоизм, со всем его теоретическим «хаосом», будет единственной подходящей разновидностью коммунизма. Мир действительно хаотичен и мы приходим к революции с грязью капиталистической идеологии и грузом ошибок, которые «тяготеют, как кошмар, над умами живых»; могут потребоваться десятилетия впечатляющих, но в конечном счёте неудачных народных войн, следующих одна за другой, чтобы перейти за следующий социалистический горизонт… Но если мы даже не будем пытаться и вместо этого будем хранить чистоту марксизма в перманентном ожидании, нам не избежать того армагеддона, который обещает нам капитализм.