26 декабря 1893 года в провинции Хунань Поднебесной империи родился Мао Цзэдун

Я не буду писать о Мао, я буду писать о себе.

Мне 27 лет. Председателю было уже 80, когда я родился.

Рос, не отмеченный какой-либо печатью политической сознательности. Ковырялся в песочнице, лепил куличики, не подозревая, что в мире больших сильных взрослых подходит к концу эпоха. Эпоха наибольшего приближения к коммунизму, самому светлому и справедливому обществу в истории человечества. В Пекине догорала Культурная революция. В Пекине умирал Мао.

«Я очень сентиментален, Аля.
Это потому, что я живу всерьёз.
Может быть, весь мир сентиментален»
(В. Шкловский. ZOO Письма не о любви, или третья Элоиза).

На улицах и в тюрьмах Западной Европы отстреливали левых активистов.

В Пекине умирал Мао.

«Чёрных пантер» постепенно сажали на героин.

В Пекине умирал Мао.

Советские психушки пополнялись слишком старательными читателями Маркса и Ленина.

В Пекине умирала революция.

Помню, как умер Брежнев. Я с матерью собирался ехать на экскурсию, смотреть на один из городов Золотого кольца России. То ли Суздаль, то ли Владимир. Уехать не успели — ведущий группы отменил поездку, сообщив, что умер Брежнев. На следующий день школьный завуч, дама застойного партактива, рыдала, заметно позируя публике. Нам.

В следующие два года, одни за другим, умерли Андропов и Черненко. Это стало походить на дешёвую комедию.

Дни их смерти для меня были праздником — не надо идти в школу, можно валяться дома и смотреть телевизор. Конечно не «Лебединое озеро», но боевики о героях революции. Если бы их смерти пришлись на выходные, то я обиделся бы — какой толк в таком неудобном уходе из жизни?

Детские воспоминания — злая штука. Ты ещё не в состоянии сам разобраться, каков в действительности тот человек, о котором все говорят. Но окружающие тебя — родители, школа, радио и телевизор уже определили кто он — белый ангел, чёрный бандит, комик. Этикетка потом остается очень надолго и отодрать её так же трудно, как вывернуть себя наизнанку.

Я рад, что совсем не помню Мао — младенца не смогла задеть трескучая антикитайская пропаганда Кремля. Я оказался слишком ничтожной и неинтересной целью для брежневских идеологов.

«Человек — это белый лист, на котором можно писать любые, самые красивые иероглифы».

Я заполняю лист «человек Мао» сам; мне не приходится тратить время и портить бумагу, соскрёбывая с неё словесный понос апологетов «развитого социализма».

В отрочестве любил Высоцкого. К счастью, его культурнореволюционный цикл песенок не достал меня. Слишком в нём много немотивированной злобы и брызганья слюной. Слишком фрагментарно — красивые слова «хунвэйбин», «культурная революция» и «Мао Цзэдун» не складывались в цельную систему — в то время для меня Китай такое же белое пятно, как и для современников Марко Поло.

Для советской интеллигенции поколения «кукишей в кармане» Мао был слишком живой. Слишком страстный, слишком увлекающийся и слишком «неинтеллигентный». Певцы у костра песенок о том, как надо обнимать «изгиб гитары жёлтой» и как при этом качается небо, не могли простить Председателю его веры в три вещи. Веры в себя и в народ. Веры в коммунизм.

Не верившие ни во что мстили, просиживая штаны за написанием пасквильных книжек.

На одну из них под названием «Мао Цзэ-дун» авторства экс-спичрайтера Хрущёва Ф. Бурлацкого я и наткнулся в книжной лавке в бытность студентом. Подзаголовок гласил: «Наш коронный номер — это война, диктатура…». Я тут же нарисовал на листе «человек Мао» первый иероглиф, означавший «радость-восхищение-восторг» и купил её.

Автор сильно поработал, пытаясь кастрировать Председателя. Со страниц книги должен был встать деревенский дурачок, гоняющийся с палкой за воробьями и добывающий сталь из старого кухонного утиля. У меня возникал только один вопрос — как такой человек мог быть одним из основателей компартии Китая, выжить и победить в двадцатилетней народной войне, руководить строительством нового Китая.

Я учился революции по Брежневу. По книжкам, изданным в годы его правления и призванным утвердить исключительную монополию КПСС на революцию. Результат постоянно оказывался прямо противоположный установкам авторов. Это было неизбежным внутренним противоречием брежневской пропаганды. Ещё в 1852 году управляющий Третьим отделением генерал Дуббельт, умный и квалифицированный царский реакционер, писал: «Частое повторение слов свобода, равенство, реформа, частое возвращение к понятиям движение века вперёд, вечные начала, единство народов, собственность есть кража — и тому подобных останавливают внимание читателя и возбуждают деятельность рассудка».

Деятельность рассудка сыграла с советскими либералами злую шутку — Мао победил.

Оплёванный деревенский дурачок победил многоумных университетских профессоров и изворотливых политиков. Самое обидное для последних — то, что он победил их в ихнем же логове, на родине глубоко ими почитаемых Хрущёва, Брежнева и других солженициных.

Победил потому, что здесь живу я. Мои друзья и товарищи.

Мы работаем, а значит Мао жив и работает вместе с нами.

Мы голосовали и приняли его в РМП.

Приняли, заставили пройти сеанс самокритики, а затем загрузили работой.

Это ложь, что в Пекине 1976-го умирал Мао.

Умирал, когда: Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев продолжал целоваться взасос с Эрихом Хоннекером и прочими «лидерами» стран народной демократии; в Хельсинках и Рейкьявиках за раундом раунд брежневские и картеровские дипломаты наводили мосты дружбы и хорошо кушали в дорогих ресторациях.

Это правда, что Вологде 1974-го родился я.

Я не знаю, что точно написано на Мавзолее в Пекине. Наверное, просто — «Мао Цзэдун»¹. Но я знаю, что там должно быть, потому что ничего другого там быть не может:

«Мао Цзэдун — Председатель Земного Шара».

1. На нём так и написано: 毛主席纪念堂 (Мемориальный зал председателя Мао).↩