К 30‑й годовщине смерти Мао Цзэдуна лондонский журнал публикует часть политической биографии Мао¹, написанной ветераном современной английской синологии Дж. Греем, и обмен мнениями по поводу этого текста между его коллегами. Поскольку Грей ко времени публикации своей работы скончался, подборка носит название «Вспоминая Джека Грея».

«Будь я в 1958 г. молодым китайцем, я бы устремился в Великий скачок, а в 1966 г. протестовал бы вместе с хунвэйбинами против привилегий и злоупотреблений² власти. Возможно, это закончилось бы разочарованием, но, надеюсь, я ещё был бы способен отличить концепцию от её применения»,— так объясняет Грей своё отношение к маоистскому эксперименту, подчёркивая одновременно неприятие марксизма (бедность исторической теории, противоречивость экономической теории — «как мог развиваться капитализм, сводя уровень потребления огромного большинства населения к прожиточному минимуму» — и «третьеразрядная версия мистицизма Мейстера Экхардта и Якоба Бёме» в философии)³.

Основные вопросы, которые стремился разрешить Мао Цзэдун это, по оценке Грея, коренные проблемы, которые стояли перед Китаем и развивающимися странами вообще в ⅩⅩ в. Во-первых, «как заменить иерархический строй традиционного (и коммунистического) типа гражданским обществом (притом если субъектами рынка станут, возможно, коллективы)». Во-вторых, «как избежать сталинского этатизма и перейти к более коммунитарным идеям социализма». В-третьих, как решить общую проблему развивающихся стран — преодолеть бедность при аграрном перенаселении, недостатке капитала и наихудшем в мире для Китая соотношении между численностью населения и площадью сельскохозяйственной земли⁴.

Для решения этих вопросов Мао разработал уникальную стратегию, которая имеет лишь косвенное отношение к марксизму, а больше напоминает идеи западного кооперативного социализма (Р. Оуэн). Основным же своим источником наследие Мао имеет сплав культуры Просвещения с традиционной духовной культурой Китая, как он осуществился в идеологии Движения 4 Мая (1919 г.). В теории познания Мао, несмотря на подчёркнутый пиетет к Марксу, отмечается заимствование прагматизма Дж. Дьюи. На его познания о социализме заметно повлияла книга Т. Киркупа (T. Kirkup) «История социализма», именно в ней Мао должен был усвоить различие между «этатизмом» Сен-Симона и «коммуналистскими взглядами» Оуэна и Фурье. Интерес к кооперации возник у Мао под влиянием деятельности в Китае кооперативных объединений, основанных христианскими миссионерами, особенно Индаско (Indusco)⁵.

Всё это подвигло Мао Цзэдуна к поиску альтернативы той стратегии социалистической индустриализации, что была осуществлена в СССР под руководством И. В. Сталина. Её основы были разработаны Е. Преображенским, который назвал эту стратегию «объективным феодализмом». Ссылаясь на Марксову концепцию «первоначального накопления», Преображенский доказывал необходимость усиления налогов на крестьян. Между тем концепция Маркса была основана на «историческом мифе». Современные исследования опровергают точку зрения об экспроприации крестьянства как предпосылке промышленной революции в Англии: налоговая статистика свидетельствует, что после реализации законов об огораживании в стране оказалось даже больше мелких хозяев, чем было раньше. Немаловажно, что у Преображенского были оппоненты в советском Госплане (Базаров, Шанин), которые доказывали, что промышленному росту может способствовать рост крестьянских потребностей и поэтому минимальные инвестиции в сельское хозяйство могут дать максимальный экономический эффект. При поддержке Бухарина они убедили Преображенского отказаться от своей концепции «социалистического накопления», однако Сталин выбрал именно «объективный феодализм»⁶.

Когда развивающиеся страны в начале 1950‑х годов стали разрабатывать свои программы индустриализации, господствовала эта стратегическая концепция, основой которой были высокие ставки поземельного налога при удержании государством фиксированно низких цен на сельскохозяйственную продукцию. Альтернативные идеи были предложены Р. Нурксе: сохранение крестьянских накоплений в деревне для диверсификации сельского хозяйства и создания трудоёмкого и низкотехнологичного промышленного производства с тем, чтобы рост крестьянских доходов стал двигателем индустриализации. Такие идеи и легли в основу «большого скачка».

Концепция «большого скачка» была верной, а к неблагоприятным последствиям привела «эйфория», порождённая первыми успехами. Повторилась ситуация, возникшая в ходе коллективизации. У Мао был тогда замысел «примирить почти всех крестьян участием в коллективной попытке увеличить и диверсифицировать производство». Начиная коллективизацию, он «демонстрировал предусмотрительность», придерживаясь «тактики постепенности», однако кончил решением «сокрушить все препятствия». В результате процесс вызвал сопротивление зажиточных крестьян. Были жертвы. По оценке самого Мао, всего 80 тыс. Кто были погибшие? Скорее всего гоминьдановцы⁷⁸.

В начале «большого скачка» тоже раздавалось немало предостережений о возможных последствиях. Но проведение кампании стало для Мао делом принципа и сохранения власти, поскольку, настаивая на ускорении темпов индустриализации при осуществлении первого пятилетнего плана, он встретил серьёзное сопротивление среди партийного руководства. Мао сумел увлечь кадры идеей «использовать избыток трудовых ресурсов в деревне для индустриализации на местном уровне и улучшения сельскохозяйственной инфраструктуры». На волне этого энтузиазма «никто не понял, что успех на отдельных экспериментальных участках и аналогичных промышленных объектах не гарантирует быстрого и повсеместного сдвига. Дэн Сяопин проявлял такую же наивность, как и другие»⁹.

Цели постоянно завышались, от лёгкой промышленности, на которую думал сделать ставку Мао, перешли к сталелитейному производству. Урожай первого года «большого скачка» был настолько высок, что его не удалось полностью собрать в зернохранилища, а значительная часть пошла на экспорт. Когда на следующий год наступила засуха, резервов не оказалось. Сыграло роль и то, что коммуникации были загружены углём для домен, ударными темпами сооружавшихся по всей стране, и то, что в решающий момент в земледелии обнаружилась нехватка трудовых ресурсов, поглощённых возведением ирригационных сооружений и строительством домен.

Главное, однако, что «иерархическая авторитарная партийная система совершенно не годилась для руководства кампанией, которая могла быть успешной только при поддержке народа. Местные кадры под давлением сверху прибегали к принуждению. По трагической иронии они просто загоняли сталинизм в глубинку (grass roots)… создав полмиллиона¹⁰ образцов сталинской экономики… Движение, которое должно было наделить властью жителей деревни, гораздо чаще наделяло властью лишь деревенские кадры». Трагизм ситуации смешивался с иронией истории также в том, что «большой скачок» вылился в «раскулачивание», в кампанию против более зажиточных крестьян и в изъятие их припасов. Так, задуманное Мао «антисталинистское движение обернулось преследованием кулаков» по сталинскому образцу¹¹.

Мао видел недостатки и поспешил указать на них, но «движение в целом вышло из-под его контроля». Нельзя говорить о полной неудаче «большого скачка»: часть возникших в деревне промышленных предприятий пережила Мао Цзэдуна и обрела вторую жизнь с началом рыночных реформ. Что же касается самого Мао, то уроки «большого скачка» подвигли его к организации новой политической кампании, получившей название «культурной революции». В программном выступлении в провинции Шэньси в 1966 г. Мао заявил, что чиновники превратились в «класс» и их интересы «антагонистичны по отношению к интересам рабочих и крестьян». Мао предупреждал, что, если не положить предел привилегированному положению и злоупотреблениям властью этой «новой красной буржуазии», Китай может стать «фашистским» государством¹².

Мао указывал при этом, что смещению подлежит не более 5 % кадрового состава. Мао уже не считал Лю Шаоци своим наследником, но, выступая против него, подчёркивал, что речь идёт о неправильных идеях, а не о самом человеке. «Почему же тогда культурная революция превратилась в подобие гражданской войны?». Поскольку нет исчерпывающих исследований, можно ограничиться лишь предположениями.

Во-первых, «недовольство молодёжи и субпролетариата (casual workers) оказалось гораздо более острым, чем предполагал даже Мао». Во-вторых, позиция Народно-освободительной армии была «амбивалентной». В-третьих, «дети высокопоставленных партийных лидеров, которые чувствовали угрозу для себя, создавали отряды, объявлявшие себя хунвэйбинами, обзаводившиеся оружием и вступавшие в сражения со своими соперниками». В-четвёртых, возникли возможности для сведения старых счётов и активизации традиционных систем клиенталистских отношений. Наконец, Мао «сам отступил», когда возникла угроза для партийной власти в образе «парижских коммун», возникших в некоторых городах¹³.

И всё-таки нельзя говорить о полной неудаче. Подобно «большому скачку», «культурная революция» имела «некоторые позитивные последствия». Во-первых, это заявление, что выступление против власти может быть оправдано. Во-вторых, это урок, что для обеспечения подотчётности партийной бюрократии требуется создание демократических учреждений¹⁴.

Суммируя критические замечания о личности и деятельности Мао Цзэдуна, Грей находит оправдание на каждое.

«Был ли Мао идеологом?». Вопрос должен быть переформулирован. Следует ли считать, что стратегия и политическая деятельность Мао Цзэдуна представляли «слепое применение теоретических принципов» или его теоретические принципы были выражением стратегических решений, обусловленных реальными обстоятельствами? Ответ — стратегические решения Мао носили прагматический характер. Его «альтернативная стратегия развития» исходила из китайских реалий: «мало земли, мало капитала, огромный избыток сельского труда», который может стать «либо обузой, либо ресурсом»¹⁵.

«Был ли Мао волюнтаристом?». Нет, он просто придавал большое значение изменению сознания и старался убедить китайских крестьян оставить их старые принципы хозяйствования и «стать предпринимателями, даже если речь идёт о коллективном предприятии». Подразумевалось воспитание хозяйственной инициативы, расчёта, готовности к риску. В сущности об этом говорил Мюрдаль, который в своём труде «Азиатская драма» подчёркивал, что для развития бедных стран психологические факторы не менее важны, чем экономические¹⁶.

Полевые исследования, которые автор проводил в 1982 г. в сельском Китае, убедили его в значении настроений крестьян, их веры в свои силы и самоуважения для успеха преобразований, в частности, для успешной работы местных промышленных предприятий.

«Заботился ли Мао об идеологической чистоте больше, чем об экономическом росте?» Он верил в возможность сочетания экономики с этикой, в то, что стратегия развития, основанная на соблюдении принципа справедливости, может обеспечить более быстрый рост. Промышленная революция в Англии подтверждает тезис, что для развития отнюдь не требуется массовое обнищание и, напротив, сбережение населения становится важнейшим средством накопления капитала. Сам переход к машинам произошёл здесь потому, что в Англии к тому времени сложился самый высокий товарный спрос среди населения¹⁷.

«Был ли Мао сталинистом?». Скорее, Мао был антиподом Сталина. Он выдвинул против советского лидера серьёзные обвинения. Мао осудил сталинскую систему госпоставок за то, что она привела к обнищанию крестьян. Сталин, по словам Мао, «чтобы поймать рыбу, осушил пруд». Мао гордился, что уровень закупочных цен в Китае позволял крестьянам увеличивать свои доходы. Попытка максимизировать поставки зерна в 1956 г. привела к тяжёлым последствиям, и Мао «начал понимать, что, поощряя крестьян к развитию, страна может получить больше накоплений и инвестиций, чем при увеличении сборов с существовавшего объёма производства»¹⁸.

«За 30 лет,— утверждал Мао Цзэдун,— Советская власть не смогла создать подлинно коллективную систему. Всё, что было сделано, это увековечивание непроизводительной системы помещичьей эксплуатации». В КНР при выполнении первого пятилетнего плана крестьяне 30 % своих доходов тратили на содержание местного чиновничества. «Мао отверг эту имитацию советской системы» и потребовал, чтобы главной обязанностью местных кадров стал рост производства и доходов в деревне¹⁹.

Мао отверг МТС советского типа как систему эксплуатации крестьян, по его мнению, сельскохозяйственные кооперативы должны обеспечить себя собственной техникой. Если у Сталина межсекторский баланс в экономике сводился к перекачке ресурсов, то Мао считал возможным осуществить взаимное стимулирование развития различных секторов.

В созданном Сталиным ВПК Мао находил воплощение подавления личности и коллектива во имя государства. Мао увидел, что сталинская система исключает подлинное участие людей в развитии, и попытался создать альтернативу, высвобождающую энергию индивидов. Его идея «линии масс» сложилась на основе интереса к идеологии Движения 4 мая. Вопреки сталинскому представлению Мао считал, что социальные противоречия могут существовать и в социалистическом обществе, и такая позиция позволяла ограничить репрессии. Сталин, по словам Мао, не знал, «как добиться, чтобы краткосрочные интересы служили долгосрочным». Мао сосредоточился на том, чтобы новое сознание вырабатывалось у масс на основе их собственного опыта²⁰.

Нельзя отрицать, заключает Грей, что Мао был диктатором. Но он не был «ни параноиком, ни клептократом, ни низкопробным фашистом (closet fascist)». Это не «второй Сталин» и не «второй Гитлер». Он ближе к Оливеру Кромвелю, как «человеку с глубинными демократическими инстинктами, которого обстоятельства вынуждали становиться тираном для защиты демократических ценностей»²¹.

Марк Селден отмечает, что современная литература о Мао и Китайской революции подразделяется на два потока: один — «история терроризма и тоталитаризма» и другой — «история экономического чуда»²². Книга Грея по истории Китая в ⅩⅨ—ⅩⅩ вв. «Мятежи и революции» (1990) и его политическая биография Мао Цзэдуна представляют попытку избежать крайностей. Грей не был маоистом. Скорее он экономист школы Нурксе, соединивший в своём мировоззрении шотландский прагматизм и оуэновский социализм с лейбористскими идеями демократии на низовом уровне. С его высокими оценками деятельности Мао Цзэдуна можно отчасти согласиться.

Как специалист по китайской деревне, особенно революционного времени²³, Селден выделяет создание сетей деревенской взаимопомощи во время антияпонской войны и аграрную реформу как предпосылки для успехов современных социально-экономических преобразований. Однако это не снимает вопроса о причинах провалов в развитии страны под руководством Мао. «Были ли катастрофы Большого скачка и культурной революции следствием пороков в политической экономии Мао или его руководства этими движениями, либо они произошли вопреки всем его усилиям их предупредить?»²⁴.

В начале кооперирования деревни (1954) Мао энергично высказывался за постепенное преобразование деревенской жизни от бригад взаимопомощи к кооперативам низшего, а потом высшего типа на основе добровольности. Но уже в 1955 г. он выступил за принудительное ускорение образования крупных кооперативов. Что стало тому причиной — трудности, обнаружившиеся на начальном этапе, нетерпение или незнание реальной обстановки? Форсированной коллективизации противостоял отнюдь не Мао, а Дэн Чжихуэй, который поплатился за это своей карьерой. Что же касается «большого скачка», то именно Мао (хотя и не в одиночестве) выдвигал нереальные цели и продолжал это делать не только в 1958, но и в 1960 г., когда уже вполне выявились катастрофические последствия утопического эксперимента.

Мао принадлежит идея системы хукоу, регистрации граждан по месту рождения и проживания, которая закрепила неравенство между жителями городов и деревень, поставив первых в привилегированное положение за счёт вторых. Нельзя приписывать Мао заслугу в сельской индустриализации, которая явилась результатом рыночных реформ. «Развитие рыночной экономики, рост внешней торговли и иностранных инвестиций — это подходы, которые в корне противоречат экономическим представлениям Мао»²⁵. Методы Мао, заключает Селден, были эффективны в условиях войны и революции, издержки их применения оказались катастрофическими при решении проблем экономического развития.

По мнению Криса Бремола²⁶, положительная оценка экономической стратегии Мао Цзэдуна была общим местом для западной синологии в середине 70‑х годов, но сменилась на противоположную с началом рыночных реформ.

Причиной тому были, во-первых, опубликование уточнённых статистических сведений, раскрывших бедственное положение в китайской деревне в 60—70‑х годах и развеивших миф о «прокрестьянскости» (pro‑peasant) Мао, а, во вторых, утверждение мнения, что деколлективизация явилась «вторым освобождением» для крестьян. Распад Советского Союза вообще снял вопрос об «альтернативных путях к социализму». В этих условиях защищать экономическую стратегию Мао Цзэдуна можно двумя способами: либо настаивая на успехах развития КНР под его руководством, либо доказывая, что современные экономические успехи страны являются реализацией наследия Мао²⁷.

Первый способ оказывается неубедительным. Разумеется, темпы развития КНР представляли контраст с императорскими временами, но оказываются менее впечатляющими при сравнении с другими странами, особенно в Восточной Азии, и даже по сравнению с гоминьдановским периодом истории Китая. По продовольственному потреблению на душу населения показатели конца 70‑х годов скорее всего были ниже уровня 1930‑х²⁸. Очевидным крахом экономической стратегии Мао Цзэдуна завершился «большой скачок». Попытки приуменьшить его катастрофические последствия или объявить их «легендой (popular folklore)», как сделала Утса Патнаик²⁹, не выдерживают критики. По подсчётам Бремола³⁰, в изучавшемся им сельском уезде провинции Сычуань в 1958—1961 гг. умер каждый четвёртый (больше 67 тыс. из примерно 300 тыс. населения); хотя по другим уездам провинции смертность ниже, в целом подсчёты дают 7 млн. Картина по Китаю выглядит несколько лучше³¹. Тем не менее в провинции Аньхой в 1960 г. умерло около 2 млн., а статистика по уездам свидетельствует, что умирал каждый шестой. В провинции Хэнань умерло 1,3 млн. Аналогичны показатели смертности в провинциях Ганьсу и Гуйчжоу. Если же учесть неполноту отражения в статистике смертных случаев, особенно среди детей, то потери от голода по стране превысят 30 млн. человек. То была «демографическая катастрофа»³².

Лучше для защиты наследия Мао сопоставлять данные, в том числе по продолжительности жизни, по всему периоду 1949—1976 гг. Особенно выигрышным будет подобное сопоставление с Индией. В 50‑х годах продолжительность жизни в Китае превышала индийские показатели на 8 лет, а к концу жизни Мао благодаря улучшению медицинского обслуживанию и более равному распределению доходов превышение достигло 13 лет³³.

Самая населённая провинция Сычуань к тому же была житницей Китая. Очевидно, завышенные госпоставки и стали причиной её опустошения. Напрашивается сопоставление с голодом в СССР в 1931—1933 гг., от которого в наибольшей степени тоже пострадали основные продовольственные районы, прежде всего Украина. Дальше Бремол указывает на тяжёлые последствия голода в беднейших провинциях.— Прим. реф.

Однако слабостью подобных сопоставлений является то, что не учитывается возможность альтернативы экономической стратегии Мао. Последние исследования американских синологов Кирби, Роуски и Дуара показывают, что «в 1937 г. Китай, возможно, стоял на пороге экономического рывка (take-off)»³⁴.

Лучше всего защищать наследие Мао, доказывая преемственность его экономической стратегии с пореформенным развитием страны. Однако и здесь не всё просто. Конечно, «в восхваляющей Дэна (Deng-centred story) истории экономического развития Китая после 1978 г. … много от сказки»³⁵, но и подчёркивать, подобно Грею, что сельская индустриализация добилась бы нынешнего подъёма и без рыночных реформ, нет достаточных оснований.

Единственным безупречным аргументом в пользу преемственности Бремолу представляются успехи в сельском хозяйстве. Именно при Мао Цзэдуне в начале 70‑х годов были созданы предпосылки «зелёной революции»: строительство небольших ирригационных сооружений, выведение высокоурожайных сортов продовольственных культур, строительство химических заводов для производства минеральных удобрений и средств защиты растений. «Подъём сельскохозяйственного производства произошёл бы в Китае и без деколлективизации и, возможно, даже без повышения закупочных цен в 1979 г.». Перелом в развитии страны произошёл в 1972 г., и это во многом связано с внешним фактором, с окончанием международной изоляции Китая. Поэтому, заключает Бремол, «близнецами-спасителями Китая» следует считать Мао Цзэдуна и Никсона³⁶.

Начинающий синолог Ребекка Карл³⁷ сосредоточивается на цивилизационном значении «культурной революции». «Культурная революция», считает она, не могла увенчаться успехом, поскольку было нереально добиваться упразднения обыденности для простых людей. Но сама идея внесения исторических координат в повседневное бытие и изменения политической сферы за счёт соединения её с культурой имеет огромное значение для современного мира. В культурной сфере «культурная революция» означает альтернативу «неолиберальной утопии превращения культуры в товар»³⁸.

1. Полный текст размещён на сайте Интернета. См.: www.freewebs.com/jackgray. Здесь и далее описание приведено по реф. тексту (047, с. 659).↩
2. Текст сноски в источнике отсутствует.— Маоизм.ру.↩
3. GRAY J. Мао in perspective // China quart. – L., 2006. N187. – P. 659–679.— с. 664, 669.↩
4. Там же, с. 659.↩
5. Там же, с. 670, 672.↩
6. Там же, с. 667—668.↩
7. Грей имеет в виду продолжение в деревне КНР гражданской войны, обострившейся при проведении земельной реформы, когда погибли сотни тысяч, а по некоторым оценкам, более 1 млн жителей (см.: Kerkvliet B.J.T., Selden M. Agrarian transformation in China and Vietnam // China j.— Canberra, 1998.— N. 40 — P. 40).— Прим. реф.↩
8. GRAY J. Мао in perspective // China quart. – L., 2006. N187. – P. 659–679.— с. 673—674.↩
9. Там же, с. 665.↩
10. Текст сноски в источнике отсутствует.— Маоизм.ру.↩
11. Там же, с. 666.↩
12. Там же.↩
13. Там же, с. 667.↩
14. Там же.↩
15. Там же, с. 661.↩
16. Там же.↩
17. Там же, с. 662.↩
18. Там же.↩
19. Там же.↩
20. Там же, с. 663.↩
21. Там же, с. 679.↩
22. SELDEN M. Jack Gray, Mao Zedong and the political economy of Chinese development // Ibid. – P. 680–685.— с. 680.↩
23. Текст сноски в источнике отсутствует.— Маоизм.ру.↩
24. Там же, с. 682.↩
25. Там же, с. 685.↩
26. BRAMOLL С. The last of the romantics? Maoist economic development in retrospect // Ibid. – P. 686–692.↩
27. BRAMOLL С. The last of the romantics? Maoist economic development in retrospect // Ibid. – P. 686–692.— с. 687.↩
28. Maddison A. Chinese economic performance in the long run. — P.: OECD, 1998. (BRAMOLL С. The last of the romantics? Maoist economic development in retrospect // Ibid. – P. 686–692.— с. 687).↩
29. Текст сноски в источнике отсутствует.— Маоизм.ру.↩
30. Основанием для подсчётов была уездная статистика, «county records» или сианьчжи (BRAMOLL С. The last of the romantics? Maoist economic development in retrospect // Ibid. – P. 686–692.— с. 688).↩
31. Текст сноски в источнике отсутствует.— Маоизм.ру.↩
32. BRAMOLL С. The last of the romantics? Maoist economic development in retrospect // Ibid. – P. 686–692.— с. 688.↩
33. Там же, с. 689.↩
34. Там же, с. 690.↩
35. Там же.↩
36. Там же, с. 692.↩
37. KARL R. E. Culture, Revolution, and the Times of History: Mao and 20th-century China // Ibid. – P. 693–699.↩
38. Там же, с. 699.↩