Марксизм Второго Интернационала, пролетарско- и евроцентристский, разделял с господствующей идеологией того периода линейный взгляд на историю — взгляд, согласно которому все общества должны сначала пройти стадию капиталистического развития (стадию, семена которой были выращены колониализмом, который благодаря этому факту был «исторически позитивным») до того как будут способны подняться до социализма. Идея, что «развитие» нескольких (доминирующих центров) и «недоразвитость» остальных (угнетённая периферия) были неразделимыми, как две стороны одной монеты, имманентными следствиями всемирной экспансии капитализма, была полностью чужда этому марксизму.

Но поляризация внутренне присуща капиталистической глобализации — этот важнейший факт по своему всемирному социальному и политическому значению становится проблемой для любого нашего взгляда на то, как преодолеть капитализм. Эта поляризация — источник возможности для значительных частей рабочего класса и всех средних классов доминирующих стран (развитие которых само по себе находится в привилегированном положении центров мировой системы) перейти к социал-колониализму.

В то же время оно превращает периферию в «зону бурь» (согласно китайскому выражению) в естественный и перманентный бунт против мирового капиталистического порядка. Конечно, бунт — не синоним революции — он только её возможность впоследствии. Между тем, основания для того, чтобы отвергнуть капиталистическую модель в центре системы не отсутствуют вовсе, как, кроме прочего, показал 1968 год. Это говорит о том, что формулировка проблемы, которая была выдвинута в известное время Коммунистической партией Китая — «деревня окружает города» — является слишком крайней, чтобы ею пользоваться. Глобальная стратегия перехода от капитализма к мировому социализму должна определять внутреннее соотношение между борьбой в центрах и на периферии системы.

Ленин дистанцировался от господствующих теорий Второго Интернационала и успешно возглавил революцию в «слабом звене» (России), но он всегда верил, что за этой революцией последует волна социалистических революций в Европе. Эта надежда рухнула; Ленин перешёл к взгляду, который придавал бо́льшее значение трансформации восточных бунтов в революции. Но только Коммунистическая партия Китая и Мао систематизировали эту новую перспективу.

Российскую революцию возглавила партия с глубокими корнями в рабочем классе и радикальной интеллигенции. Её союз с крестьянством (ранее представленным партией социалистов-революционеров) в военной форме был естественным. Последующая радикальная аграрная реформа удовлетворила, наконец, старую мечту российского крестьянства: стать владельцами земли. Но этот исторический компромисс нёс в себе семена собственной ограниченности: «рынок» по его собственной природе фатально вёл, как и всегда, к растущей дифференциации крестьянства (хорошо известный феномен «кулакизации»).

Китайская Революция с самого начала (или по крайней мере с 1930-х) развернулась на другой основе, гарантируя широкий союз с беднейшим и средним крестьянством. Благодаря своему национальному измерению — войне сопротивления против японской агрессии — она также позволила фронту, возглавляемому коммунистами, широко рекрутировать среди буржуазных классов разочарованных слабостью и предательством Гоминдана. Китайская революция, таким образом, породила новую ситуацию, отличающуюся той, что была в постреволюционной России. Радикальная крестьянская революция подавила саму идею частной собственности на обрабатываемую землю, и заменила её гарантией равного доступа к земле для всех крестьян. До сего дня это решающее достижение, которое не было разделено ни одной страной, кроме Вьетнама, составляет главную помеху для разрушительной экспансии аграрного капитализма. Текущая дискуссия в Китае во многом фокусируется на этом вопросе. Я отсылаю читателя к главе о Китае моей книги «За многополярный мир»¹ и моей статье «Теория и практика китайского проекта рыночного социализма»². Но, с другой стороны, переход многих буржуазных националистов в коммунистическую партию необходимо привёл к идеологическому влиянию, благоприятному для успеха отклонений тех, кого Мао назвал партизанами капиталистического пути («идущими по капиталистическому пути»).

Постреволюционный режим в Китае не просто имеет на своём счету многие более чем значимые политические, культурные, материальные и экономические достижения (индустриализация страны, радикализация её современной политической культуры и т. д.). Маоистский Китай решил «крестьянский вопрос», который был основой трагического упадка Серединной Империи на протяжении решающих двух столетий (1750—1950). Я отсылаю здесь к моей книге «Будущее маоизма»³.

Более того, маоистский Китай достиг этих результатов, избежав наиболее трагических отклонений Советского Союза: коллективизация не была продиктована насилием и смертью, как в случае со сталинизмом, оппозиции в партии не привели к росту террора (Дэн был изгнан, но он вернулся…). Относительное равенство в отношении распределения доходов между крестьянами и рабочими и внутри каждого из этих классов, а также и между этими двумя классами и правящим слоем было целью и упорно преследовалось — конечно, с большим или меньшим успехом. Эта цель была формализована выбором стратегии развития контрастирующей с СССР (этот выбор был сформулирован в «десяти важнейших взаимоотношениях» в начале 1960-х). И это достижение объясняет позднейший успех в развитии постмаоистского Китая с 1980-х. Контраст с Индией, разительный потому что в Индии не было революции, таким образом, имеет большое значение, не только учитывая их различные траектории на протяжении десятилетий с 1950-х по 1980-е, но всё ещё характеризует несходные (и/или возможные) перспективы на будущее. Эти успехи объясняют, почему постмаоистский Китай совершает своё развитие с того времени как он «открылся» в рамках новой капиталистической глобализации, и был способен избежать деструктивного шока сходного с тем, что последовал за крахом СССР.

Тем же образом, успехи маоизма не были установлены «окончательно» (в стиле «необратимости») и в долгой перспективе Китая не будут постоянно действовать в благоприятном для социализма направлении. Во-первых, потому что стратегия развития периода 1950—1980-х растеряла свой потенциал так, что, кроме прочего, открытие (даже контролируемое) было необходимо⁴, открытие, которое включало, как в результате оказалось, риск усиления тенденций, ведущих к капитализму. Но также и потому, что маоистская система Китая всегда соединяла противоречивые тенденции — к усилению и ослаблению социалистического выбора.

Сознававший это противоречие Мао пытался перегнуть палку в пользу социализма посредством «Культурной революции» (с 1966 по 1974-й). «Огонь по штабам!» (партийному Центральному Комитету), месту концентрации буржуазных стремлений политического класса, держащего господствующие позиции. Мао думал, что в целях исправления линии он может опереться на «молодёжь» (которая, в частности, была широко втянута в события 1968 года в Европе — как можно убедиться по фильму Годара «Китаянка»). Развитие событий показало ошибочность этого решения. Как только Культурная революция осталась позади, партизаны капиталистического пути были готовы пойти в наступление.

Борьба между долгой и трудной социалистической дорогой и капиталистическим выбором в теперешнем процессе определённо не «пережита» окончательно. Как и везде в мире, конфликт между капитализмом и социалистической перспективой продолжает подлинный цивилизационный конфликт нашей эпохи. Но в этом конфликте китайский народ всё ещё держит несколько активов, унаследованных от революции и маоизма. Эти активы работают в различных областях общественной жизни; они показывают свою силу, например, в защите крестьянством государственной собственности на землю и гарантий того, что все должны иметь доступ к земле.

Маоизм внёс свой решающий вклад в полное осознание проблемы и угроз, которые представлены глобализированной капиталистической / империалистической экспансией. Он позволил нам поставить в центр нашего анализа проблему контраста центра / периферии, неотъемлемого от этой экспансии «реального» капитализма, империалистического и поляризующего по самой своей природе; и извлечь из этого все уроки, которые оно заключает в себе для социалистической борьбы, как в доминирующих центрах, так и на подчинённой периферии. Эти выводы были суммированы в прекрасной «китайской» формуле: «Государства хотят независимости, нации хотят освобождения, народы хотят революции»⁵. Государства — это правящие классы (всех стран мира, если они что-то иное, чем лакеи, приводные ремни внешних сил) пытаются расширить своё пространство для манёвра в (капиталистической) мировой системе и поднять себя с позиции пассивных объектов (приговорённых всякий раз односторонне приспосабливаться к требования господствующего империализма) до позиции активных субъектов, участвующих в формировании мирового порядка. Нации — это исторические блоки потенциально прогрессивных классов — хотят освобождения, означающего «развитие» и «модернизацию». Народы — это угнетённые и эксплуатируемые народные классы — стремятся к социализму. Эта формула позволяет понять реальный мир в его комплексности, последовательности, это — формулировка эффективной стратегии действия. Это перспектива долгого — очень долгого — глобального перехода от капитализма к социализму. Таким образом, она порывает с концепцией «короткого перехода» Третьего Интернационала.

1. Pour un Monde Multipolaire (Paris, 2005).↩
2. “Théorie et pratique du projet chinois de socialisme de marché” (Alternatives Sud, vol Ⅷ, N 1, 2001)↩
3. L’avenir du maoïsme (1981), стр. 57.↩
4. См. L’avenir du maoïsme, стр. 59—60.↩
5. Это фраза из Отчётного доклада на Ⅹ всекитайском съезде Коммунистической партии Китая, сделанного Чжоу Эньлаем.— Маоизм.ру.↩