Джон Дьюи утверждает, что в педагогике произошла революция, подобная той, которую когда-то произвёл Коперник; в науке мироздания центр перенёсся с земли на солнце, в педагогике — ребёнок стал центром, вокруг которого вращаются все методы и формы воспитания. Отсюда вывод: признание необходимости изучать ребёнка, его биосоциальные особенности, его рост, его развитие, его поведение, его жизнь во всех разнообразных её проявлениях. Мы видим, какой интерес возбуждают и в учёных и в практических рядовых работниках нормы питания ребёнка, его игра, его труд, его речь и т. д.

В частности, в Северо-Американских Соединённых Штатах существуют Бюро воспитательных экспериментов, которое ведёт свою педагогическую и исследовательскую работу в Нью-Йоркской школе-саду и в младенческом учреждении (The city and country School and the Nursery School of the Bureau of Educational Experiments). Во главе учреждения находится Каролина Прэтт (Carolin Pratt), а одной из ближайших её сотрудниц является Люси Спрэг Митчель (Lucy Sprague Mitchell). Работа этой школы расценивается американской прессой как «наиболее значительный и жизненный воспитательный эксперимент современных Соединённых Штатов, в котором группа специалистов стремится создать правильные условия для роста ребёнка, причём свою работу они не строят исходя из какой-либо системы обучения, а основывают обучение на жажде жизненных опытов, от которых зависит умственное и физическое здоровье малого ребёнка от дошкольного возраста до двенадцати лет».

Вот в этой-то школе, на фоне общей воспитательно-исследовательской работы возникла и работа по детскому языку и по рассказу для ребёнка Люси Спрэг Митчель. Она не явилась чем-то оторванным, а, наоборот, естественно выросла на почве общей направленности всей школы. Вот что по этому поводу говорит сама Люси Спрэг Митчель:

«Я следую общему направлению той школы, для которой они (рассказы про „здесь и теперь“) написаны. Школа даёт детям возможность изучать раньше всего окружающее их, а затем последовательно расширять это окружающее по линии их собственных интересов».

Основной труд Спрэг Митчель «Книга рассказов про здесь и теперь» переведён на русский язык¹, теоретическая часть полностью, рассказы — в значительной части. Кроме того, некоторые рассказы изданы отдельно Госиздатом для детей, а также вошли в некоторые сборники, например в сборник «Октябрята» и др. Её новое произведение — «Первая книжка для чтения» — также переведена и, надо думать, скоро увидит свет. Таким образом, книги Спрэг Митчель имеются на книжном рынке, и в мою задачу отнюдь не входит ознакомление с ними. Точно также и вопрос о пригодности её рассказов для русской детской аудитории был проработан путём опыта в отделе детского чтения, и с результатами этого опыта интересующиеся могут ознакомиться по моей статье «Рассказы про здесь и теперь в русской аудитории», напечатанной в журнале «На путях к новой школе», № 10—12 за 1924 год.

Моя цель иная. Я хочу по возможности вскрыть, как образовалась экспериментальная сказка Спрэг Митчель и какие отличительные черты её характеризуют. Среди произведений Спрэг Митчель, входящих в «Книгу рассказов про здесь и теперь», имеются стихи, например: «Месяц, месяц», «Локомотив», «Гнедко, моя лошадь»; имеются стихотворения в прозе, например: «Ветер», «Рассказ листьев», имеются вполне реалистические рассказы, например: «Марни едет кататься в коляске», «Как Марни одевается утром», но их я не буду касаться. Я останавливаюсь исключительно на экспериментальной сказке Спрэг Митчель, сказке, допускающей нереальное, разговор предметов и животных, анимизм, антропоморфизм. Вот главные из них: «Петух и куры», «Рябка», «Песенка нового паровоза», «Перекликающиеся пароходы», «Удивительная корова, которой никогда не было», «Новые детские платья», «Кто быстрее?», «Силли Уиль».

С какими требованиями подходит к сказке для ребёнка Спрэг Митчель? При составлении дошкольных рассказов, в том числе и сказок, а также и при выборе их, Спрэг Митчель берёт исходным пунктом изучение детей: во-первых, особенностей их психологии, их интересов и, во-вторых, в частности, изучение их литературного творчества. Это — метод приближения к литературе маленьких детей. И содержание, и форма должны быть внушены детьми и соответствовать их интересам. Это «попытка взрослого говорить с ребёнком на языке самого ребёнка».

Точкой отправления детских интересов является непосредственно окружающее ребёнка во времени и в пространстве — «здесь и теперь». «Я,— говорит Спрэг Митчель,— не искала материала вне того, что обычно окружает детей. Напротив того, я утверждаю, что в рассказах, так же как и в прочих педагогических воздействиях, точкой отправления должно служить то, до чего дошёл ребёнок. Это начало, от которого надо идти дальше. Для малых детей — это „здесь и теперь“». С ребёнком надо говорить о непосредственно окружающем; обыденное, близкое — интересно ребёнку. «Только для слепых глаз взрослого обыденное не интересно. Стремление забавлять ребёнка, странным, удивительным, нереальным — несчастное последствие этой слепоты взрослых. Для ребёнка нет прелести в необычном, пока он не ознакомится твёрдо с обычным. Нелепое ему не смешно до тех пор, пока он не знает обычного порядка. Чуждая обстановка его не привлекает, пока он не освоился со своей. Исходя из опыта ребёнка, мы должны упорядочивать и расширять этот опыт».

Каков же этот первоначальный опыт? В чём центр интересов малого ребёнка? В 2—3 года этим центром является он сам. А потому первые рассказы должны быть индивидуальными рассказами. Это рассказы про данного ребёнка в его обычном окружении. Индивидуальный рассказ возможен и желателен не только для отдельного ребёнка, но и для отдельной группы детей. Но в наше рассмотрение сейчас он не входит.

Дальше опыт ребёнка расширяется, а с тем вместе расширяются и его интересы. По мнению Спрэг Митчель, в 4 года ребёнка привлекает движение вещей (лошадь, трамвай, автомобиль), в 5 лет — употребление вещей: для чего существует данный предмет. Даже определения ребёнка связаны с понятиями об употреблении: «стол — для того, чтобы на нём есть», «тарелка — чтобы из неё есть», как отмечает Уэдль в своём «Введении в психологию ребёнка». В 6 лет — пробуждается социальный интерес, интерес к человеческим взаимоотношениям. В 7 лет ребёнок сознает себя раздельно от окружающего, интересуется предметами и жизнью вне зависимости от связи с ним. Интересы его от «здесь и теперь» переходят к «там и тогда».

Таким образом, кирпичами, из которых строится экспериментальная сказка, являются реальные предметы, реальные взаимоотношения — сначала непосредственно окружающие ребёнка, а затем расширяющиеся последовательными кругами во времени и в пространстве. Значит, основа такой сказки реалистична, она не выводит ребёнка из действительности, а лишь углубляет и упорядочивает понимание этой действительности. Следовательно, сказка экспериментальна в том смысле, что она зиждется на опыте, на эксперименте самого ребёнка. Но, как мы увидим далее, она экспериментальна не в одном только этом отношении.

Ребёнка интересует всё двигающееся, всё живущее, всё звучащее. «Чтобы занять ребёнка неодушевлённым, неподвижным предметом, мы должны придать предмету жизнь и движение, как это делает сам ребёнок». Отсюда следует, что «не надо бояться олицетворений. Это возраст расцвета антропоморфизма», но «мы должны быть уверены, что наши олицетворения построены на взаимоотношениях, которые ребёнок может понять и которые имеют объективное основание. Мы можем наделить волка и машину речью, но они должны оставаться волком и машиной».

И мы видим, что в «Петухе и курах» птицы разговаривают между собою, в «Кто быстрее» машины соперничают друг с другом, в «Песенке нового паровоза» говорит паровоз, поёт свою песенку уголь, вода, фонарь, песок. И это не случайность; экспериментальная сказка наделяет предметы и животных речью, даёт олицетворения, вообще идёт навстречу антропоморфизму ребёнка потому, что изучение ребёнка приводит к признанию в ребёнке определённых особенностей, требующих известного удовлетворения. Следовательно, сказка экспериментальна и в другом отношении, она основывается на экспериментальной работе над ребёнком.

Эта экспериментальная работа приводит, кроме упомянутого, и к другим выводам. Одним из этих выводов является признание моторности и активности ребёнка. Ребёнок воспринимает предмет внешними чувствами и выражает его своими мускулами. Он как бы «мыслит своими мышцами». Поэтому сказка должна касаться действий и быть передана в моторной форме. Кроме того, она должна давать исход активности ребёнка.

Мой опыт проведения сказок Спрэг Митчель в ряде детских аудиторий показал, что её сказки удовлетворяют этому требованию: во время слушания дети то вовлекаются в деятельное дополнение рассказа, то подхватывают припевы и звукоподражания сказки, а при собственной передаче сказки усердно дополняют её своими движениями.

Переходим к форме экспериментальной сказки. Тут опять-таки исходной точкой является экспериментальная работа над ребёнком, изучение его интересов и его собственного творчества.

С целью уяснить, какова любимая форма ребёнка в словесном творчестве, Спрэг Митчель рассматривает, во-первых, наиболее широко распространённые произведения для детей, их самые любимые сказки, такие, как «Пряничный человек» (английский «Колобок»), «Три поросёночка», «Бременские музыканты», и подобные им, и, во-вторых, произведения самих детей от 2 до 7 лет.

Кстати о сказках, об обыкновенных сказках. Спрэг Митчель определённо заявляет: «Я не хочу, чтобы меня поняли так, будто я считаю, что все волшебные сказки вредны. Такие безвредные вещи, как „Пряничный человек“ или „Старушка и её поросёнок“ — образцовые вещи, и их следует давать даже самым маленьким. Кроме того, когда ребёнок уже несколько научился ориентироваться в физическом и социальном мире, то есть в шесть-семь лет, я считаю, что ему можно давать и многие прямо волшебные сказки. Они увлекут его. Он насладится полётом фантазии, но не потеряет почву под ногами. Несомненно, нельзя волшебные сказки выкинуть en masse. Я только не хочу их принимать en masse». Таким образом, мы видим, что сама Спрэг Митчель не стремится к тому, чтобы экспериментальная сказка вытеснила обыкновенную сказку. Своей экспериментальной сказкой она дополняет пробел, существовавший в детской литературе.

Итак, к каким же выводам приходит Спрэг Митчель относительно желательной формы сказки на основании рассмотрения любимых сказок детей и их собственных произведений? Оба источника приводят к одним и тем же выводам. Форма должна быть несложна, проста, как просты и несложны произведения малых детей.

Вот пример этой несложности — сочинение ребёнка года и 10 месяцев:

Где корова?
Где ослик?
Где маленький Аа?²
Корова ушла.
Ослик ушёл.
Маленький Аа ушёл.
Люблю корову.
Люблю ослика.
Люблю маленького Аа.
Вернись, корова.
Вернись, ослик.
Вернись, маленький Аа.

А вот сочинение двухлетнего ребёнка:

Тик-ток.
Марнин носик,
Тик-ток.
Марнины глазки,
Тик-ток.
Марнин ротик,
Тик-ток.
Марнины зубки, и т. д.

Форма проста, фразы кратки, характерной особенностью является повторение. Во втором произведении у нас налицо имеется и припев; народная сказка, обладая теми же особенностями, к простому повторению добавляет повторение с нарастанием, которое мы зовём кумуляцией.

А вот сочинение пятилетней:

«Я вам расскажу, как мы с мамой ездили в Фальмут; нам надо было целую ночь ехать по железной дороге, вот как она стучит: чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу — Нью-Йорк! чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу-чу — Фальмут! Тогда мы сошли и взяли извощика, а извощик поехал: топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ», и т. д.

Тут мы имеем дело с звукоподражаниями, которые нередко входят элементом и в излюбленную детскую сказку. В известный возраст, когда ребёнок нуждается в упражнении своих вокальных мускулов, он жаждет производить звуки и слушать звуки. У него своеобразная оценка мира путём слушания. И эта любовь к звукам удовлетворяется звукоподражаниями и припевами.

Экспериментальная сказка в отношении формы старается заимствовать отличительные черты народной сказки и детского творчества, перечисленные выше.

Итак, и по форме сказка Спрэг Митчель заслуживает названия экспериментальной. Но есть и ещё одна сторона вопроса, благодаря которой её можно назвать экспериментальной,— она является опытом совместного творчества взрослого и ребёнка.

Все рассказы, все сказки Спрэг Митчель выросли, как она сама указывает, «из определённых расспросов какого-либо ребёнка. Они стремятся дать ответы на эти расспросы и пробудить новые вопросы». Больше того: иногда непосредственный рассказ ребёнка являлся как бы первообразом сказки Спрэг Митчель. Так, рассказ пятилетней девочки, отрывок из которого, насыщенный звукоподражаниями, приведён выше, несомненно, натолкнул Спрэг Митчель на создание её «Путешествия по железной дороге».

Интересно проследить, как схема, даваемая детским рассказом, претворяется у Спрэг Митчель в художественное произведение.

Вот рассказ четырёхлетнего ребенка, из которого, несомненно, создалась одна из лучших сказок Спрэг Митчель «Песенка нового паровоза»:

«Была новая машина, но на ней не горело фонаря с рефлектором; свет не был зажжён в этом фонаре; пришёл тогда её машинист, положил немного огня в проволоки, и зажёг свет. Тут он увидал множество других машин, стоящих на путях перед ней. Ей захотелось пустить дым и быстро двигаться, и она сказала это своему машинисту, а он положил немного угля в её тендер. А тогда и другие машины стали просить своих машинистов положить и им угля в тендер. И тогда они все смогли двигаться».

В этом примитивном детском рассказе мы уже видим основную тему «Песенки нового паровоза»: новая машина хочет научиться двигаться, а машинист ей в этом помогает. Как педагог, Спрэг Митчель подхватывает интерес ребёнка и идёт навстречу ему. Но она развивает тему во всей её сложности. Ребёнок упоминает лишь зажигание фонаря и нагрузку углём. Спрэг Митчель последовательно снабжает машину всем ей необходимым: водой, углём, маслом, песком, зажжённым фонарём. Таким образом знания ребёнка о паровозе упорядочиваются, дополняются и углубляются. Ребёнок дал лишь канву, лишь скелет рассказа. Спрэг Митчель на основе этой канвы дала ряд картин, плотью и кровью облекла этот скелет. Она же наделила каждую часть рассказа соответствующими припевами.

Я останавливаюсь на этой совместной работе детально потому, что наши руководительницы сплошь да рядом понимают эту совместную словесную работу с детьми лишь как сглаживание шероховатости детской речи. Нередко даже в хрестоматии и буквари помещают теперь необработанные детские рассказы, очень интересные как документы детского творчества, но далеко не совершенные как образцы. А мне кажется, что взрослый человек, работая на пути, указанном интересом ребёнка, может, имеет право и должен углублять эту работу. Мы с этим вопросом постоянно сталкиваемся в игре ребёнка, в его словесном творчестве, во всей его жизни; мы вечно из одной крайности впадаем в другую. То мы толкаем ребёнка в несвойственном ему направлении, нагружаем его нашей взрослой премудростью, то рабски следуем по его пятам, не смея что-либо внести от себя. И мне хотелось указать, как Спрэг Митчель, зовущая «следовать по стопам маленьких детей», предлагающая, чтобы дети «нами руководили» в создании детской литературы, как именно она разумно понимает это следование и это руководство, понимает лишь как согласование с интересами детей и с детской формой их выражения, а отнюдь не как подделку под несвязный лепет младенца. За взрослым человеком остаётся его руководящая роль, которая на него накладывает определённую ответственность перед ребёнком. Конечно, помимо педагогического понимания, превращение рассказа четырёхлетки в «Песенку нового паровоза» потребовало от Спрэг Митчель и художественного дарования. Но это conditio sine qua non. Искорка дарования может быть больше или меньше, но если человек совсем её лишён, то он не имеет права браться за рассказ для ребёнка.

Заканчивая разбор экспериментальной сказки Спрэг Миттель, мне хочется подчеркнуть два вывода.

Экспериментальная сказка есть новое интересное явление в детской литературе. Она основывается на опыте ребёнка и главным образом упорядочивает этот опыт. Другими словами, она в значительной мере обращается к рассудочной стороне ребёнка и благотворно воздействует на интеллектуальный рост ребёнка. Но она не вытесняет и не заменяет тех произведений, которые имеют в виду главным образом эмоциональную его сторону.

Второй вывод касается самой экспериментальной сказки Спрэг Митчель. Она заслуживает своего названия экспериментальной как потому, что материалом ей служат опыты самих детей, так и потому, что и своё направление и свою форму она выводит из экспериментальной работы над детьми, в значительной мере из изучения их творчества и, наконец, потому, что она является опытом совместного творчества взрослого и ребёнка. Экспериментальная сказка выросла на почве современного интереса к ребёнку и экспериментального изучения его. Она характерна для педагогической мысли наших дней.

1. Л. С. Митчель. Книга рассказов про здесь и теперь. Перевод с английского В. М. Федяевской. Госиздат, 1925 г.↩
2. «Аа» было имя, которое ребёнок давал своему брату.↩