В 1950 г. Сталин ответил на ряд вопросов о марксизме и вопросах языкознания, а также о роли языка в классовой борьбе. Отвечая на один из этих вопросов, Сталин отметил, что язык не является просто частью надстройки, покоящейся над экономическим базисом. Ведь на протяжении многих столетий русский язык остался в основном одним и тем же. Хотя, разумеется, создаются новые слова, отражающие черты нового общества после революции, но смешивать язык с надстройкой является серьёзной ошибкой:

«Язык… коренным образом отличается от надстройки. Взять, например, русское общество и русский язык. На протяжении последних 30 лет в России был ликвидирован старый, капиталистический базис и построен новый, социалистический базис. Соответственно с этим была ликвидирована надстройка над капиталистическим базисом и создана новая надстройка, соответствующая социалистическому базису. Были, следовательно, заменены старые политические, правовые и иные учреждения новыми, социалистическими. Но, несмотря на это, русский язык остался в основном таким же, каким он был до Октябрьского переворота»⁶.

MIM не разделяет мнения Сталина о том, что вся надстройка предыдущего общества могла быть заменена новой, социалистической, надстройкой за столь короткий срок, но мы согласны с его наблюдением, что язык изменился гораздо меньше, чем надстройка в целом.

Согласно Сталину, функция языка — служить обществу в целом, в качестве орудия общения людей, и он равно обслуживает всех членов общества, «независимо от их классового положения».

«Стоит только сойти языку с этой общенародной позиции, стоит только стать языку на позицию предпочтения и поддержки какой-либо одной социальной группы в ущерб другим социальным группам общества, чтобы он потерял своё качество, чтобы он перестал быть средством общения людей в обществе, чтобы он превратился в жаргон какой-либо социальной группы, деградировал и обрёк себя на исчезновение»⁷.

Такой язык не просто обречён на исчезновение — он ещё и наносит вред тем, кого он помогает угнетать. Именно этой тенденции MIM пытается противостоять, когда мы вносим изменения в используемый нами язык.

Сталин подчёркивал связь между языком и производственной деятельностью, отмечая, что «без языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает производство, распадается и перестаёт существовать как общество. В этом смысле язык, будучи орудием общения, является вместе с тем орудием борьбы и развития общества»⁸.

Отстаивая необходимость единого языка, общего для всего социума, и разъясняя, что язык — это не просто надстройка, Сталин спрашивал:

«В самом деле, для чего это нужно, чтобы после каждого переворота существующая структура языка, его грамматический строй и основной словарный фонд уничтожались и заменялись новыми, как это бывает обычно с надстройкой? Кому это нужно, чтобы „вода“, „земля“, „гора“… назывались не водой, землёй, горой и т. д., а как-то иначе?.. Какая польза для революции от такого переворота в языке?»⁹.

MIM согласно со Сталиным. Когда мы, коммунисты, обретём государственную власть, мы не собираемся заменять существующие слова другими просто потому, что произошла революция. Проводимые в жизнь изменения должны быть осмысленными. Однако MIM пока ещё не имеет государственной власти, и пока что мы не занимаемся консолидацией диктатуры пролетариата после победы в затяжной народной войне. Необходимость в усложнении или упрощении языка и полезность таких изменений в значительной степени зависят от стадии, в которой находится революция.

Особенно интересно предупреждение Сталина о том, что язык не следует смешивать с культурой:

«Культура может быть и буржуазной и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру. Разве это не факт, что русский, украинский, узбекский языки обслуживают ныне социалистическую культуру этих наций так же не плохо, как обслуживали они перед Октябрьским переворотом их буржуазные культуры?»¹⁰.

Из этого текста, кстати, ясно видно, что Сталин уважал языки национальных меньшинств Советского Союза, точно так же, как Мао уважал языки национальных меньшинств Китая. На самом деле, противостоящие друг другу классы (или нации, или полы) используют один и тот же язык различными и даже противоположными способами, иногда употребляя различные слова, которые, тем не менее, понятны всем группам, а иногда — но реже — используя скрытые значения слов, которые некоторые люди не могут понять.

Мао признавал теоретическое руководство Сталина в сфере языка.

«Позиции Сталина по природе языка, по общенародным языкам и историческому изменению языков, а также по соотношению языка и мышления являются официально признанными теоретическими положениями в лингвистике [Китайской Народной Республики]»¹¹.

MIM часто отмечало, что Мао упростил китайскую письменность, чтобы сделать её более доступной для масс, и здесь мы попытаемся объяснить как и почему это произошло, а также рассказать о других изменениях в языке и системе образования, происшедших под руководством Мао.

В октябре-ноябре 1974 года Китай посетила Американская лингвистическая делегация, чьей целью было встретиться с представителями КНР, занимавшимися языками или лингвистикой. Поездка происходила в рамках более масштабной организованной программы обменов между лингвистами Китая и США, в центре которой находились проблемы изучения и преподавания языка каждой из принимающих стран¹². Эта делегация, которая с поддержкой относилась к китайской революции, опубликовала данные своего визита в книге «Язык и лингвистика в Китайской Народной Республике». Поскольку делегация находилась в Китае в самый разгар Культурной революции, у неё была возможность узнать многое о происходивших тогда в стране радикальных переменах.

Наряду с переменами в языке, при Мао изменились и цели образования. Во времена Мао, и в особенности в период Культурной революции, в сфере образования произошла революция, главными направлениями которой были: изменение цели образования, иная система приёма в университеты, иные методы обучения и методические пособия, иная система экзаменов и изменение методов управления школами¹³.

Американская делегация похвалила своих китайских коллег «за выдающиеся достижения в стандартизации путунхуа, разработке упрощённой системы письма и в повышении эффективности преподавания иностранных языков, а также и самого путунхуа»¹⁴.

Делегация узнала, что большинство населения Китая говорит на ханьском (китайском) языке, внутри которого существует две крупные подкатегории: «а) общенародный, или литературный, язык — путунхуа и б) все остальные варианты, именуемые диалектами»¹⁵. Путунхуа был провозглашён общенародным языком КНР в 1955 году¹⁶.

В Китае существует много различных диалектов, и среди важных перемен, происшедших при Мао, были фонетизация путунхуа и упрощение письменного языка. Письменный язык упрощали различными способами, в частности, сокращая количество черт, необходимых для написания некоторых иероглифов. Однако американская делегация также отметила, что такое огромное количество различных диалектов и различных вариантов произношения иероглифов одного и того же письменного языка могла вести к самой настоящей путанице.

В ответ на свои вопросы о языке и более широком социальном контексте китайской революции делегация узнала, что, «когда в 1949 году была установлена новая социальная система, китайский язык на первых порах перемены не затронули. С точки зрения диалектического материализма язык является продуктом всего общества и служит всем социальным классам; он не является частью идеологической надстройки, воздвигнутой правящим классом»¹⁷. Это согласуется с тем, что говорил Сталин и является действительно диалектико-материалистическим взглядом на язык.

В работе «Против шаблонных схем в партии» Мао говорил:

«Во-первых, надо учиться языку у народа. Лексика народного языка является исключительно богатой и живой, отражающей реальную жизнь… Во-вторых, надо брать из иностранных языков то, что нам необходимо. Это не значит, что мы должны насильно втискивать в наш язык слова и обороты иностранных языков или злоупотреблять ими; это значит лишь, что мы должны черпать из иностранных языков всё лучшее, всё, что для нас пригодно. ‹…› В-третьих, мы должны ещё учиться тому живому, что есть в языке наших предков»¹⁸.

Учитывая тот факт, что ханьский язык подвергался упрощению, китайцам во время Культурной революции было трудно предсказать, что случится с многочисленными диалектами. Большинство полагало, что диалекты ещё долгое время не отомрут. От кадровых работников, находившихся вдалеке от своих родных мест, ожидалось, что они будут учить местные диалекты, чтобы развивать более тесные контакты с массами¹⁹.

Помимо различных диалектов одного языка — ханьского, в Китае также существует несколько национальных меньшинств со своими собственными национальными языками, и Мао последовательно проводил политику уважения к этим нациям и их языкам:

«Уже в 1931 г. Коммунистическая партия Китая определила свою политику по отношению к национальным меньшинствам: поощрять развитие всех аспектов языков и культуры нацменьшинств. ‹…› Позднее проблема языков национальных меньшинств подробно обсуждалась на пленуме Центрального Комитета Коммунистической Партии Китая в 1938 г. Тогда было принято решение о том, что партия должна активно помогать национальным меньшинствам в развитии их культур, а также языков, разговорных и письменных. В декабре 1947 г. Председатель Мао произнёс речь, в которой призывал к уважению как разговорных, так и письменных языков национальных меньшинств²⁰. Эти меры и высказывания, выражавшие поддержку Коммунистической Партией Китая прав национальных меньшинств, были основаны на принципах марксизма-ленинизма»²¹.

Конечно, язык менялся и в других отношениях. Огромную известность получило высказывание Мао о том, что женщины держат на своих плечах «половину неба», и после Освобождения выражение «половина неба» стало синонимом женщины. Затем, выражение «любимый супруг (супруга)»²² заменило собой проникнутые духом сексизма выражения «внешний Человек» (муж) и «внутренний Человек» (жена)»²³.

Партия чёрных пантер, которая в своё время продвинулась в деле формирования общественного мнения и создания независимых учреждений угнетённых дальше, чем MIM на современном этапе его развития, также создала некоторые новые слова, которые стали частью революционной культуры той эпохи. В своей книге «Революционное самоубийство» Хьюи Ньютон писал:

«„Чёрные пантеры“ всегда предпочитали действие пустой болтовне. В то же время нельзя сказать, что язык, сила слова в философском смысле недооценивается в нашей идеологии. Мы признаём значение слова в борьбе за освобождение, причём слова, звучащего не только в средствах массовой информации и в беседах с жителями квартала. Существует ещё одна важнейшая задача, при решении которой необходимо искать подходящие слова,— это пробуждение сознания людей. Слова служат ещё одним способом определения явлений, а определение любого явления — это первый шаг к установлению контроля над данным явлением или шаг в другую сторону, где ты сам попадаешь под контроль явления»²⁴. (При первоначальной публикации эта цитата дана в собственном переводе; здесь — в опебликованном переводе Т. Давыдовой — Маоизм.ру.)

Так, «Чёрные пантеры» ввели в революционный лексикон слово «свинья» (pig), и это позволило им дать полицейским радикально новое определение: мерзкие твари, а не благородные защитники граждан. Для Ньютона подобные приёмы относились к сфере одной из «первоочередных потребностей» Пантер: разработка такого языка, которым бы пользовался и к которому имел бы отношение народ, что в конечном счёте поднимало бы уровень общественного сознания и белых, и даже самой полиции²⁵.