Как делегат Ⅱ конгресса Коммунистического Интернационала, я должен был в июле 1920 года нелегально приехать в Советскую Россию. Путешествие было связано со многими препятствиями. Открытие конгресса в Петрограде уже состоялось, когда я прибыл. В Москве мне пришлось пережить неприятную неожиданность. Случайно у входа в гостиницу я встретил товарища Мейера Эрнста¹, члена делегации Коммунистической партии Германии. После короткого приветствия он мне сказал: «Лучше, если ты здесь вообще не поселишься: возможно, что наша делегация сегодня же уедет». Можно себе представить, как испортилось моё настроение после этих слов. С ноября 1917 года, после победы Октябрьской социалистической революции, Москва была для меня, как и для многих других революционеров, заветной целью стремлений. После путешествия, продолжавшегося свыше недели, я наконец прибыл в Москву и первое, что здесь услышал, было совершенно непостижимое сообщение, что делегация, к которой я принадлежал, может быть, сегодня же покинет Москву. Совершенно ошеломлённый, я спросил: «Почему же так? Что случилось?» В ответ на мой вопрос мне сообщили, что между нашей делегацией и ЦК Российской коммунистической партии возникли разногласия по вопросу, может ли быть допущена на конгресс Коммунистическая рабочая партия Германии (КРПГ), которая состояла из коммунистов, отделившихся от Коммунистической партии Германии на партийном съезде в Гейдельберге в октябре 1919 года и основавших собственную партию². С момента организации эта партия придерживалась полусиндикалистских «левых» взглядов и вела ожесточённую борьбу против КПГ. Вопрос о её допуске на конгресс, и притом с решающим голосом, привёл к серьёзным разногласиям.

Не прошло и четверти часа с момента моего прибытия в гостиницу, как наша делегация собралась на совещание, где я был официально информирован о возникших разногласиях. Выяснилось, что советские товарищи стояли за то, чтобы кроме представителей американских индустриальных рабочих мира (IWW) и представителей английских «Shop Stewards»³ на конгресс были допущены также представители КРПГ, и притом с решающим голосом. Наши товарищи считали это недопустимым, опасаясь, что равноправный допуск синдикалистских, более или менее антикоммунистических организаций приведёт к нежелательным изменениям характера Коммунистического Интернационала.

С допуском представителей американских IWW и английских «Shop Stewards» можно было бы ещё примириться. Что же касается КРПГ, то она отреклась от коммунистических позиций, отошла от существующей Коммунистической партии Германии и вела против неё ожесточённую борьбу. Если эта партии всё же была бы допущена на конгресс с решающим голосом, это повело бы к усилению её престижа и, следовательно, затруднило тяжёлую борьбу, которую мы вели против идеологии КРПГ, и не только в Берлине. Наша делегация не могла примириться с тем, чтобы представители указанной партии на равных правах были допущены на конгресс.

Ввиду того что немецким товарищам не была предоставлена возможность высказаться по этому вопросу до того, как вопрос о допуске представителей КРПГ с решающим голосом был передан для утверждения Исполкому⁴, немецкая делегации выступила с предложением, чтобы Исполнительный Комитет принял решение только после приезда в Москву Вальхера. Приезд Вальхера ожидался через один-два дня, и делегация желала в полном составе обсудить вопрос, имеющий такое важное значение. Так как это предложение не было принято во внимание, делегация специальным письмом уведомила ЦК Российской коммунистической партии, что в случае, если представители КРПГ будут допущены на конгресс с решающим голосом, она будет вынуждена уехать.

Советские товарищи сообщили, что в оценке политики КРПГ у них нет разногласий с Коммунистической партией Германии, однако, по их мнению, опасения наших товарищей относительно равноправного допуска представителей КРПГ на конгресс необоснованны. Советские товарищи были уверены, что наша борьба с КРПГ облегчилась бы, если бы представителям КРПГ было дано право голоса на конгрессе на равных основаниях с КПГ, а затем с трибуны конгресса было бы указано на несостоятельность и неправильность их теоретической концепции и практической деятельности.

По моему мнению, которое я сообщил собравшимся, разногласия не имеют такого большого значения, чтобы из-за них, если не будет достигнуто соглашения, отказываться от участия в работе конгресса и уезжать из Москвы. Вернувшись в Германию, мы окажемся в очень неприятном положении и предоставим поле действия представителям КРПГ. Советские товарищи совершенно правы, доказывая, что для нас, для нашего дела, будет лучше, если представителям КРПГ будет предоставлена возможность высказать на конгрессе свои запутанные взгляды, которые мы подвергнем открытой и резкой критике.

Так как приближалось время встречи с советскими товарищами с целью договориться по спорному вопросу, дискуссия была закончена. Мы приехали, когда все уже были в сборе и председательствовал на совещании Ленин. Я видел Ленина в первый раз и был несколько удивлён, что в наружности его не было ничего необыкновенного; в общем он походил на многих русских. Но уже на этом сравнительно коротком заседании я узнал и оценил величие Ленина. После обмена приветствиями началось совещание по спорному вопросу. Ленин изложил точку зрения советских товарищей и стал критически разбирать аргументы нашей делегации.

Насколько я помню, Пауль Леви хотя и с меньшим жаром, чем раньше, повторил, что допуск на конгресс представителей КРПГ будет иметь роковые последствия для коммунистического движения в Германии.

Я ни в какой мере не был связан решением, принятым до моего приезда в Москву, и считал это решение совершенно неприемлемым и неправильным. Поэтому, когда мне было предоставлено слово, я повторил то, что мною было сказано на заседании нашей делегации. Ленин, внимательно слушавший меня, слегка наклонив голову, зааплодировал, когда я кончил. Царившее до этого момента напряжение улеглось. Наша делегация, которая после дискуссии в гостинице уже не настаивала так упрямо на своей точке зрения, была, по-видимому, довольна, что нашёлся выход из тупика, в который она загнала себя сама. Теперь она не возражала против допуска представителей КРПГ на конгресс.

Если кому-то требовалось доказательство того, что советские товарищи тактически поступили правильно, когда решительно высказались за свободный вход представителей КРПГ в Андреевский зал, где должны были происходить заседания Ⅱ конгресса Коммунистического Интернационала, то этим доказательством оказалась позиция представителей КРПГ. Они, не встретив поддержки со стороны Коминтерна, предпочли держаться в стороне от конгресса и вернуться в Германию⁵.

Участникам Ⅱ конгресса Коммунистического Интернационала была предоставлена возможность воочию увидеть то, к чему они стремились со времени Октябрьской революции: Советскую Россию, Москву, Кремль и Ленина. Часть Советской России все узнали по пути от границ до Москвы. О Москве они могли составить представление во время пребывания в городе. Ворота Кремля открылись перед делегатами в первый раз 23 июля 1920 года, в день, когда конгресс, открывшийся в Петрограде, вернулся в Москву продолжить свои заседания в Кремлёвском дворце.

Им посчастливилось присутствовать на открытии конгресса в Петрограде 19 июля. Они в тот день имели счастье видеть Ленина и слушать его доклад о международном положении и основных задачах Коммунистического Интернационала⁶. Опоздавшие — а их было немало — впервые встретились с Лениным 23 июля в Москве. Ленин взял слово в первый же день, во время дискуссии по докладу «Роль и структура коммунистической партии до и после завоевания власти пролетариатом» и сделал принципиальные замечания по тактическим вопросам⁷.

На заседании 26 июля Ленин выступил как докладчик комиссии, которой предстояло заниматься национальным и колониальным вопросами⁸. Он говорил по-немецки. Ниже трибуны для ораторов сидел Радек, в случае надобности он подсказывал Ленину надлежащее немецкое слово. В первый момент речь Ленина показалась мне слишком простой, слишком скромной. Однако вскоре его изложение увлекло меня и всех слушателей. Манеру Ленина говорить можно исчерпывающе характеризовать тремя словами: просто, правдиво и ясно. Он стремился изложить суть дела так, чтобы его могли понять самые простые люди. Когда он чувствовал, что его не все поняли, он не раздражался, а повторял свои мысли снова, но иначе, однако так же просто. Если ему казалось нужным, он повторял и в третий раз. В этом заключался секрет того, что Ленина так хорошо понимали рабочие и крестьяне, что они видели в нём своего защитника, доверенное лицо, почитали и любили его, как никого другого. Все слушали Ленина с величайшей сосредоточенностью, так как он умел придать своим простым словам редкую проникновенность. Со мною происходило то же, что и с другими слушателями. Минутное удивление уступило место чувству полной солидарности.

Ленин принимал участие в работах комиссий конгресса и нередко выступал в дискуссиях. Он выступал, когда разбирался вопрос об условиях приёма в Коммунистический Интернационал, по вопросу о парламентаризме и во время дебатов о том, должны ли коммунисты в Англии войти в лейбористскую партию⁹.

Необходимо подчеркнуть, что на Ⅱ конгрессе Коминтерна немецкая делегация ни по одному вопросу не стояла в оппозиции и что с её стороны советские товарищи, и в особенности Ленин, находили полную поддержку при обсуждении вопросов о профсоюзах, о парламентаризме, а также по вопросу о роли партии.

Заседания Ⅱ конгресса Коммунистического Интернационала проходили несколько месяцев спустя после капповского путча, происшедшего в Германии в марте 1920 года¹⁰. Спорные вопросы, возникшие в связи с путчем в руководстве Коммунистической партии Германии, не были ещё вполне выяснены, хотя на партийной комиссии и на съезде партии по этому поводу было принято специальное решение. Меньшинство, к которому принадлежал и я, не было согласно с этим решением и считало его в основных пунктах неправильным и недостаточным.

Речь шла главным образом о том, правильно ли, что, когда на заседании берлинского Стачечного комитета был неожиданно поставлен вопрос об образовании нового правительства, представители компартии высказались за его образование из представителей профсоюзов и Независимой социал-демократической партии и обещали, что, если таковое будет создано, проявлять к нему «лояльную оппозицию».

Тов. Ленину сообщили о наличии этих разногласий, и, по-видимому, кто-то сказал ему, что я очень хотел бы узнать его мнение о спорных вопросах, возникших в связи с капповским путчем. На одном из заседаний конгресса мне сообщили, что Ленин будет ожидать меня в назначенный час в своём рабочем кабинете. Кроме меня Ленин пригласил также Рози Вольфштейн¹¹.

Я был очень доволен, что ещё один товарищ нашей делегации примет участие в беседе с Лениным, тем более что Р. Вольфштейн была не согласна со мною по вопросу о правительстве.

Мы прибыли в Кремль точно в назначенный час. Нас приняла секретарша В. И. Ленина и сейчас же провела в его скромную рабочую комнату, так часто описываемую. Ленин встал из-за письменного стола, подошёл к нам, подал нам руку, осведомился, как нас разместили и нет ли у нас каких-либо пожеланий. Мы сказали, что превосходно размещены, обеспечены и у нас нет никаких пожеланий.

Ленин сделал вводное замечание, свидетельствовавшее о том, что он очень хорошо знаком с событиями капповского путча и со всем к нему относящимся. Его интересовали подробности заседания Стачечного комитета и дискуссии в Центральном Комитете КПГ. Я довольно подробно рассказал ему о ходе заседания Стачечного комитета и объяснил, почему там вообще был поднят вопрос о правительстве. Я постарался также дать ему объективное представление о последующих заседаниях Центрального Комитета партии. Ленин внимательно слушал меня и время от времени задавал вопросы. После того как я закончил своё сообщение, Ленин сказал:

Представители коммунистической партии в берлинском Стачечном комитете нарушили бы свой революционный долг если бы они, когда перед ними был поставлен вопрос об образовании правительства, на данном этапе борьбы и при имеющемся соотношении сил в рабочем классе не сделали бы всего, что было в их силах, чтобы образовать так называемое «социалистическое правительство».

Далее Ленин заметил, что действия такого правительства научили бы широкие массы большему, чем наша пресса, наши брошюры и листовки, чем наши собрания и вся наша агитация и пропаганда, потому что широкие массы многое познают не из печатного и живого слова, а из школы жизни, на основе собственного, определённого, осязаемого опыта.

Рози Вольфштейн, которая не была информирована о том, что происходило в берлинском Стачечном комитете и на заседаниях Центрального Комитета КПГ, высказалась, насколько я могу припомнить, только по принципиальному вопросу — о правительстве. Она снова затронула старый вопрос о том, можем ли мы, как принципиальные сторонники диктатуры пролетариата и правительства Советов, выступить за образование правительства, несостоятельность которого очевидна. Ленин попытался популярно разъяснить Р. Вольфштейн то, что им было уже сказано.

Ленин изложил своё мнение об острых проблемах, возникших в период капповского путча, в двух статьях¹², причём он так же, как и в нашей беседе, указал на принципиальную допустимость и правильность позиции, занятой нашими представителями в Стачечном комитете. Но он критиковал заявление ЦК об образовании правительства. Я показал тов. Ленину проект заявления ЦК, составленный мною. Ленин заметил, что ничего нельзя возразить против его содержания и что было бы хорошо, если бы этот проект был принят Центральным Комитетом¹³.

Когда после 45‑минутного обсуждения тема была исчерпана, Рози Вольфштейн задала вопрос, относившийся к ещё не оконченной польско-советской войне. Как известно, Польша Пилсудского напала на Советскую Россию в апреле 1920 года по указке и при поддержке западных держав. Войска Пилсудского проникли в глубь Украины и заняли Киев в начале мая. Мощным контрударом, при решающей роли кавалерии Будённого, молодая Красная Армия отбросила поляков и устремилась к Варшаве. Эта ситуация побудила тогдашнего английского министра иностранных дел Керзона 12 июля 1920 года направить Советскому правительству от имени Лиги наций телеграмму с предложением прекратить войну против поляков и прибыть в Лондон для переговоров с представителями польского правительства. Керзон предлагал провести пограничную линию через Гродно — Белосток — Брест-Литовск и по реке Сан в Восточной Галиции.

Эта линия приблизительно соответствовала теперешней польско-советской границе. Для изнурённой и истощённой Советской России в то время это было заманчивое предложение. С другой стороны, было ясно, что дальнейшее победоносное продвижение Красной Армии, её братание с польским пролетариатом, взятие Варшавы, её появление у немецкой границы должны были прорвать кольцо блокады вокруг Советской России и в корне изменить международное положение. Именно эта перспектива и побудила Лигу наций выступить с таким предложением через лорда Керзона. В эти июльские дни 1920 года Советское правительство должно было решить трудный вопрос: принять предложение или отказаться от него.

Именно по этому вопросу во время беседы со мной и с Р. Вольфштейн тов. Ленин говорил откровенно. Он сказал, что, будучи уверенным в том, что Красной Армии удастся продвинуться до сосредоточенного главным образом по ту сторону Вислы, в Варшаве, промышленного пролетариата Польши и устранить последний оплот против Советской России, находившийся всецело в руках Антанты, он выступил за то, чтобы отклонить сделанное лордом Керзоном предложение. Хотя и существовало чрезвычайно затруднительное положение со снабжением Красной Армии боеприпасами и продуктами. Советское правительство не могло пойти на предложения, содержащиеся в ноте Керзона. Благодаря настойчивой позиции, занятой Лениным, предложение западных держав было отклонено и было решено продолжать наступление. Вскоре после этого произошёл внезапный перелом на фронте, и Красная Армия отступила более чем на 100 километров. Советская Россия была вынуждена при заключении мирного договора с Польшей согласиться на проведение границы значительно дальше на восток.

Беседа с Лениным продолжалась больше часа. Мы простились с ним, унося глубокие впечатления от этой встречи. Долгое время меня занимали два вопроса. Во-первых, что тов. Ленин, обременённый изо дня в день решением ответственных партийных и государственных вопросов, пожертвовал целый час своего драгоценного времени на подробный и внимательный разговор с двумя, в общем мало известными немецкими коммунистами. Во-вторых, очень сильное впечатление произвело на меня то, как ясно и уверенно Ленин оценил ситуацию, создавшуюся во время капповского путча в Германии, где ввиду подавляющего перевеса социал-демократов и «независимых»¹⁴ в имеющих решающее значение индустриальных и рабочих центрах Германии в то время не могло возникнуть советское государство.

Непоколебимая вера Ленина в массы побуждала его в критических ситуациях всегда вскрывать серьёзность и глубину имеющихся трудностей и открыто говорить об этом. Поэтому никогда его обращение к массам за помощью, призыв к работе не оставались неуслышанными. Доверие, оказываемое им массам, всегда вознаграждалось с их стороны неограниченным доверием к нему и непобедимой активностью.