Общественная значимость и влияние фашистской литературы часто недооценивались. Это вполне понятно. Литература ясно выраженного фашистского характера до сих пор существует только в зачатках, и формально-художественный уровень её весьма низок.

Всё же было бы серьёзной ошибкой легкомысленно отмахиваться от фашистской идеологии и литературы, отделываясь критикой и насмешками над её фразёрством и эклектизмом. В конце концов, сейчас это официальная идеология в Германии, и утверждать, что фашисты ничего не сделали для того, чтобы внедрить её в массы, значило бы просто отказываться от внимательного изучения своих злейших врагов.

С момента захвата власти национал-социалисты развернули лихорадочную деятельность на культурном фронте, в частности на литературном. Перечислим суммарно основные мероприятия:

• Учреждение всегерманского министерства пропаганды с Геббельсом во главе;
• назначение комиссаров по делам культуры;
• обеспечение фашистского большинства во всех культурных организациях (вплоть до шахматных ферейнов!);
• создание больших «союзных» или сословных культурных организаций;
• полная ликвидация свободы печати;
• разгром враждебных издательств;
• аресты пролетарских и лево-буржуазных писателей, сопровождавшиеся гнусными истязаниями и пытками; поход на книгу с аутодафе, чёрными списками и витринами «вредной книги»;
• «реорганизация» прусской творческой Академии (Dichterakademie);
• передача верховного контроля над литературой в руки студенчества;

— всё это свидетельствует об огромной серьёзности, с какой германские национал-социалисты подходят к вопросам литературной политики. Они установили контроль над всеми культурными организациями, вплоть до самого маленького литературного клуба, самой тщедушной провинциальной газетки, самого мелкого деревенского театрика. Они всё решительно реорганизовали, «почистили», «приспособили» — до последнего уголка!

Очистив место, фашисты изо всех сил стараются наладить строительство (вернее, лжестроительство).

Началось с усиленного ухаживания Геббельса за художниками. В большой принципиальной речи об искусстве, произнесённой 8 мая, он буквально умолял художников,— даже стоящих пока что в стороне,— ради бога не считать фашизм чем-то преходящим и кратковременным, но рассматривать его, как «событие, которое послужит импульсом и даст зарядку, быть может, трём-четырём поколениям германских художников». Он делал им самые заманчивые предложения:

«Для нас искусство — не времяпрепровождение. Мы к нему относимся с глубочайшей серьёзностью. Мы вам протягиваем открытую ладонь, хлопните по ней, и вы приобретёте друзей; мы надеемся, что когда-нибудь вы нам будете так же обязаны, как мы вам.

Для нас слово приобрело новую значимость: да идёт поэт с королём! Да идёт поэт с государственным деятелем! Тогда мы увидим такой расцвет германского искусства, какого мы сейчас и представить себе не можем».

Золотые речи! Грандиозные посулы! Не хватает сущего пустяка — нового искусства…

О судорожных усилиях НСРПГ¹ наладить «литературное строительство» свидетельствует также специализация в издательском деле. Имеется уже несколько десятков националистских и национал-социалистских издательств, проводящих между собой своеобразное разделение труда. Так например, издательства Шталлинг и Шлиффен специализировались на «общих прусско-германских чувствах», издательство В. И. Корн взяло патент на «прусский дух в его надвременной основе»; издательство Фурхен — на «внедрение христианства в нацию,/q>», издательство «Тат» — на «привлечение новых сил к коллективной ответственности» и т. д. Целые книжные серии на все цены, многочисленные журналы, объёмистые фельетоны и литературные приложения — все эти литературные средства пущены в ход для «культурного» строительства германского фашизма.

Но ещё до захвата власти Гитлером, дела национал-социалистских издательств шли из рук вон плохо. Те читательские слои, которые составляли основную базу НСРПГ — сильно обедневшая и пролетаризированная мелкая буржуазия и люмпен-пролетариат — не имели денег на покупку национал-социалистской литературы и, кроме того, предпочитали ей бульварные и уголовные романы. А буржуазный писатель, если он хоть немного ценил литературную «традицию», «культурность» и качество, ставил вопрос так: «Что эта книга, только националистская, или её и читать можно?» И убеждался, что читать её нельзя. Казалось бы, что под впечатлением «успехов национальной революции», под перекрёстным огнём государственно-монополизированной пропаганды, чудовищным потоком грязи, изливающейся над страной, читательская масса должна была сильно вырасти количественно. Судя по работе библиотек, книжных магазинов и киосков, любителей националистской литературы всё ещё сравнительно немного.

Фашистская — в широком смысле слова националистская — литература сейчас единственно господствующая, единственно легальная в Германии. Но и до пожара рейхстага единственно господствующей была буржуазная литература,— хотя и включая лево-буржуазную. Пролетарская литература вела в лучшем случае полулегальное существование. В чём же основное различие с прошлым?

В том, что национал-социалисты установили открытую диктатуру в области литературы на началах централизованной монополии, и в том, что именно благодаря диктаторскому насилию у самых широких народных масс разрушена иллюзия, будто искусство — явление «нейтральное», «надпартийное», «не политическое», ничего общего не имеющее с суровыми буднями классовой борьбы.

Развенчание иллюзий вовсе не ограничивается литературой и искусством. В период, когда НСРПГ грубо разрушает все организации и экспроприирует права рабочего класса, когда она уже не может поддерживать версии о «парламентаризме» и «демократии», а следовательно, не может разводить болтовни о «демократических» свободах и равенствах, ей приходится, конечно, отказаться и от тезиса о «свободе искусства». И Геббельс совершенно недвусмысленно заявил, что «национальная революция» требует от художников «прямого подчинения».

Тот же Геббельс высказал ещё более общее положение об искусстве в целом:

«Сущность этого революционного движения (НСРПГ) есть определяющий момент, который будет определять собою и германское искусство (!!)… Искусство тенденциозно» («Дер Ангриф» от 9 мая). Итак, буржуазия устами фашистов вынуждена признать, что «самостоятельность» и «независимость» искусства — простая фикция. Литература должна служить исключительно интересам капиталистов и их приспешников. В этом признании и оценка фашистской литературы. «Тенденция» — если употреблять это понятие в том толковании, какой она получила в литературной теории и практике оппозиционной буржуазии,— обозначает «внехудожественное» (политическое, моральное и т. д.) содержание, включаемое как элемент, «чуждый искусству», в «чистую самоцельность» произведения. Пролетарские писатели отвергают всякую «тенденцию» — им не нужно вносить в изображение действительности какие-либо «идеалы» извне, перед ними не стоит дилемма «чистого» или «тенденциозного искусства». Но они не отрицают партийности своей литературы,— партийности для пролетариата, единственно революционного класса, общие интересы и сознание которого не противоречат, а созвучны развитию общественных производительных сил: следовательно, единственного класса, которому доступно реалистическое изображение объективной действительности и её движущих сил. «Тенденция» же противоречит объективному изображению действительности. Провозглашая тенденциозность своей литературы, они признаются в том, что раз навсегда вынуждены отказаться от реализма в художественном изображении.

Отсюда — неизбежно низкий уровень фашистской литературы как по содержанию, так и по форме.

Литературоведческий авторитет фашизма — семидесятилетний «учёный-народник» Адольф Бартельс. Долгое время он не столько был приверженцем партийного национал-социализма, сколько «народнического» течения германского национализма. За последнее время он сделал решительный шаг «вперёд». Он сам себе вменяет в величайшую заслугу то, что «первый провёл чёткую грань между немецким и еврейским творчеством». Он первый выдвинул в своей «Истории литературы» нелепый тезис, подхваченный германским студенчеством: «Еврей не может быть немецким поэтом». На этом основании Бартельс — по его собственным словам — «просто опустил всех пишущих по-немецки поэтов и писателей-евреев» (!), начиная с Гейне. Даже буржуазные литературоведы единодушно отрекаются от него, но в глазах фашистов он такой же гений, как Гитлер, только поменьше. Близ Лейпцига организован специальный архив имени Бартельса. В газетах печатаются обращения к читателям с просьбой присылать архиву письма, стихи, статьи, критические заметки Бартельса, о Бартельсе, для Бартельса. Весь материал будет обрабатываться для помещения в «Ежегодниках Бартельса».

Среди фашистской писательской гвардии нет ни одного мирового имени, ни одного выдающегося дарования. Основная продукция современной фашистской литературы вышла из-под пера людей, которым до захвата власти Гитлером никак не удавалось печататься или хотя бы снискать популярность в узком читательском кругу. Утверждения фашистской прессы, будто они «влачили существование париев», будто их «систематически замалчивали» — конечно, чистейший вздор, потому что и до Гитлера репрессии в отношении печати применялись в Германии односторонне, с сильным креном влево. Кроме того и тогда уже существовали национал-социалистические издательства.

Отсутствие талантов настолько катастрофически даёт себя знать, что фашистские правители зачастую якшаются с самыми сомнительными элементами,— только бы это были писатели. Резко обрушиваясь при каждом случае на «февральских националистов» и «конъюнктур-литераторов», они тем не менее приняли в президиум «Шуцфербанда» такого ненавистного им писателя, как Макс Бартель, и халтурщика-порнографа Г. Г. Эверс. Этот субъект фабрикует сейчас вдохновенные романы в честь Хорст Весселя, включается в травлю евреев, между тем как ещё несколько лет назад он прославлял в своих книгах пацифизм и утверждал, что только еврейская раса — ровня германской.

В этой бесталанной компании посредственностей и халтурщиков следует отметить группу так называемых «новых националистов» (Беймельбург, Двингер, Гейнц, Гильшер, Юнгер, Шаувекер и др.). Это относительно более успевающие среди правых писателей, обладающие некоторым дарованием. На беду эти «новые националисты» — не стопроцентные гитлерианцы (отчего, конечно, вещи их не становятся менее опасными), они колеблются между кругами Отто Штрассера и Фердинанда Фрида (журнал «Tat»), т. е. между Гитлером и Гугенбергом. Возможно, что именно поэтому в состав Творческой Академии введён только Беймельбург.

Из стопроцентных фашистских писателей стоит назвать следующие имена:

Ганс Иост, родом из старой крестьянской семьи, начавший свою карьеру мелким служащим у нынешнего епископа Германии Бодельшвингера; затем он кончил медицинский факультет, а теперь — драматург Государственной драмы, модный сочинитель пьес и член Творческой Академии. Ему принадлежит бесчисленное множество романов и драм — всегда на один и тот же сюжет: одиночка восстаёт против несправедливости и жертвует собою во имя идеи нации (на ту же тему написана его последняя драма «Шлагетер», на которую возлагали большие, но, увы, не оправдавшиеся надежды). Ганс Иост фанатический ненавистник «высокомерия теоретического интеллекта», правоверный сын церкви, поэт «милостью божьей, а не по профессии». В пьесе «Шлагетер» имеется такая фантастическая фраза: «Когда я слышу слово „культура“ я спускаю предохранитель своего браунинга».

Пауль Эрнст, тоже член Творческой Академии, умерший несколько недель тому назад. Сперва социал-демократ,— затем свирепый «марксоед».

Ганс Гримм, прусский офицер до последней застёжки, автор одной из популярнейших книг «Народ без места». И он в Творческой Академии. В своём романе, действие которого происходит главным образом в Южной Америке, он пытается отобразить «невыносимую судьбу» немцев, не находящих себе угла в мире. Иначе говоря, автор воспевает и мотивирует в художественной форме экспансионистские тенденции новогерманского империализма. Роману нельзя отказать в известных художественных достоинствах. Его последняя книга «Поход капитана фон Экерта» — сплошной дифирамб «обесславленному немецкому солдату, без которого наше историческое наследие было бы давно проиграно и пущено на ветер».

Рудольф Паульсен, принадлежащий к течению О. Линде — «Харон», отвергает «целевое и проблемное творчество». По его мнению, основой творческого метода художника должны быть даже не впечатления, переживания или настроения, а «извечные инстинкты» (!!), извечный голос «крови».

Для полноты картины отметим такие имена, как Блюнк, Гризе, Кольбенгеер, Веснер и Шефер. Вот и все, кого стоит назвать при снисходительной оценке. Остальные с успехом укладываются в рубрику «и др.».

В итоге — перед нами сборище ничтожеств, в лучшем случае — посредственностей. Фашистские хозяева, вероятно, сами не обманывают себя иллюзиями. Иначе непонятны были бы настойчивые, почти истерические приказы о помощи, с какими Геббельс обращался к художникам, и почему за последнее время фашисты стали ухаживать даже за такими писателями, которых они ещё недавно, сжигая их произведения на кострах, обзывали «заражёнными либерализмом и марксизмом». А если верить слухам, они даже отправляют за границу тайных посланцев, чтобы осторожненько завязать переговоры кое с кем из писателей-эмигрантов.

Как понимают фашистские теоретики процесс художественного творчества? Национал-социалисты выступают в этом пункте преемниками старой романтической теории искусства, т. е. резко подчёркивают мнимую обусловленность художественного творчества «интуицией», «вдохновением свыше» и тесную связь «искусства с религией, эстетического переживания с религиозным».

К этому романтико-религиозному моменту присоединяется момент расовый. Поэтому, по национал-социалистской «теории», может быть только человек «благородной», «чистой» (германской) расы, с сознанием «определённости своей крови», человек, творящий «из крови»… Так, один критик пишет об упоминавшемся нами поэте Паульсене, что его творческий путь — «мучительный путь одухотворения кровных определённостей человека», что «в душе его тьмой нависает тайна германской крови». Такая «теория» выводит художника за пределы человеческого, реального. Он недосягаемо высоко стоит над «необработанной, неоформленной массой», превращается в «жреца и пророка», в «настоящего мистагога» (буквальное выражение Бена!!), в «провозвестника, осуществляющего своё признание художника с благочестием старогерманского ремесленника» («Фелькишер беобахтер» о Пауле Эрнсте).

Из этого тумана, из этой липкой каши предчувствий, инстинктов, влечений вытекают основные моменты, характеризующие фашистское «искусство»: национализм, лжесоциализм, расовая теория, универсализм, иррационализм.

Ошибкой было бы думать, будто «новое» в фашистской идеологии сводится исключительно к повторению старых идеологических направлений. Это значило бы идти на уступки тому популярному представлению, которое социал-демократия продвигала и словом и делом на протяжении ряда лет,— будто современное фашистское государство — это реакционное государство в духе старого самодержавно-феодального режима или вильгельмовской империи, будто фашизм в политическом и идеологическом отношении ограничивается реставрацией прошлого.

Отождествлять фашизм с реставрацией нельзя уже потому, что политические и идеологические методы борьбы, достаточные в своё время для защиты капитализма, сейчас, в момент глубочайшего циклического кризиса, совершенно недостаточны для «обуздания» революционного пролетариата.

Гитлер «усовершенствовал» методику обморачивания масс, он приспособил старые идеи к «запросам современности», к требованиям своих приверженцев. Для этой же цели служит своеобразная аранжировка идеологического материала. Если в идеологии фашизма мирно уживаются национализм и лжесоциализм, то этот эклектизм — красной нитью проходящий через всё мировоззрение национал-социализма — точно отражает все противоречия классового положения тех слоёв, которые идут за национал-социалистами.

Относительно крупная роль, какую играют уже упоминавшиеся нами «новые националисты», заставляет нас отвести им отдельную главу.

Почти все эти писатели были активными участниками мировой войны; впоследствии они не могли ужиться в обстановке «гражданских будней» и бродяжничали — кто в чёрном рейхсвере, кто в бригаде Эрхардта, кто в отрядах «Балтикум», кто участвовал в капповском путче и т. д. Вкратце даём только две, наиболее характерные, биографии.

Беймельбург. Сын пастора, сейчас же после сдачи испытаний попал в окопы Западного фронта, где он — по его словам — за три месяца превратился из ребёнка в мужчину. В 1917 г. получил чин лейтенанта, после войны почти всё время оставался в армии, за исключением небольших перерывов для университетской учёбы. Затем стал журналистом и писателем.

Фридрих Вильгельм Гейнц. Фронтовой офицер, командующий добровольческим отрядом, участник путча. Был замешан в аферах со взрывчатыми веществами. Затем — командир отряда штурмовиков.

Остальные члены этой группы также принадлежат к числу активных фашистов. Не диво, если в центре их произведений неизменно стоит война с внешним врагом или война гражданская. От писателей прошлого, воспевавших войну «патриотическую», «монархо-династическую», их отличают только некоторые «новые» нотки, о которых уже говорилось выше: мистицизм плюс метафизика плюс романтика; революционная лакировка (усиленное отрицание своей принадлежности к буржуазии и аристократии); героизм и универсализм.

Все они твёрдо убеждены, что с мировой войной, с решающим для неё переживанием фронта, началась новая эра — героическая эра солдата! Конечно, этот «час солдата» потребовал известной подготовки (до-гитлеровский период). Гейнц в своей книге «Нация идёт в наступление» называет этот период «анархическим подготовительным этапом»; «зримый подвиг оружия» не был ещё обусловлен «невидимой мощью идеи».

В тот же рог трубит и новоиспечённый член Творческой Академии Беймельбург в своих романах о войне — «Взвод Боземюллер» и «Солдат 1917». Правда, он бичует в них мировую войну, как «совершенную бессмыслицу», со всей возможной резкостью кляня «битву материалов»; по его мнению, лучше, когда люди умирают в борьбе лицом к лицу, а не от разрыва гранаты.

Такой же мистицизм отличает и других представителей этой группы. Ещё один пример — Франц Шаувекер. Для него война — закон-природы, «провидение», больше того — «переживание» и «рок». В жестокости войны — её «величие». Жизнь индивидуума, вплетённая в жизнь нации, ничто перед ней.

Среди новых «нео-социалистов» есть несомненно даровитые люди. И если, несмотря на это, их произведения в общем представляют собой нечто аморфное и весьма посредственное,— причина исключительно в материале, в методе. О такие темы, как культ солдатской романтики, идеализация убийства и насилия, об этот пафос «благородного варварства» должен, в конце концов, разбиться самый сильный талант.

Пусть среди фашистских писателей нет мировых имён, но ведь не одни светила литературы оказывают своими книгами сильнейшее воздействие на массы. Дешёвая массовая и бульварная литература, выходящая из-под пера анонимных и непритязательных сочинителей, выбрасываемая на рынок в десятках тысяч экземпляров, не упоминаемая ни в одной истории литературы, часто оказывала буржуазии куда более ценные услуги, чем официальная, признанная литература.

Фашизм пользуется этими невидимыми париями общественного мнения двояко.

Во-первых, для подготовки масс к войне. Германия сейчас буквально наводнена книжонками о войне и о солдатах. Вот пример, типичный для всей этой бульварщины,— утопия Акселя Александра «Бой над Берлином». Действие разыгрывается в 1945 г. Советский Союз готовит решительный толчок к началу мировой революции. Мощные авиаотряды реют над Германией. Вмешательство итальянских и английских воздушных сил в последнюю минуту спасает Берлин, и «красный враг» разбит наголову.

На другую разновидность массовой литературы возлагается такая задача: бороться с большевизмом «внутри страны» и превозносить национал-социализм. Например, «Бравый гитлерёнок³ Квек» сейчас одна из популярнейших книг. Содержание легко предугадать: славный парень, бедняк-пролетарий, сходится с комсомольцами, но затем с ужасом отворачивается от этих «преступников» и «гнусного человеческого отребья» и переходит в ряды гитлеровской молодёжи, где встречает одних чудесных ребят. Тут можно стоять навытяжку и слушать команду — одно удовольствие. В награду за послушание он скоро выдвигается в вожаки… Но коммуна предательски убивает его.

Трудно представить себе более примитивную мазню. Вот как, например, говорится о сыне голодающего безработного:

«Ему нравились шупо. Они напоминали о порядке, о дисциплине, о благопристойности, которыми полны старые книги».

Комсомолец изображается, конечно, в самых мрачных тонах,— национал-социалисты — в самых розовых. Книги этого типа выходят каждый день: «Штурмовик Тонне», «Знамя выше!», и наконец история Хорста Весселя, снова и снова!