3 июня 1907 года, в день разгона в Петербурге Ⅱ Государственной думы и ареста её социал-демократической фракции, в Одессе, где я тогда работала, шла общегородская партийная конференция. Все делегаты конференции (и я в том числе) были арестованы и высланы. Вскоре я вернулась в Одессу, но так как оставаться там мне нельзя было, то Одесский комитет дал мне явку в Петербург. Легко представить себе мою радость: я буду работать в среде передового отряда нашего революционного рабочего класса, я, быть может, увижу там Ленина!
Для соблюдения конспирации я, прибыв в Петербург, сперва пошла в книжный магазин издательства «Зерно», помещавшийся на Невском проспекте, где получила адрес явочной квартиры в частной лечебнице на Литейном проспекте1. Как и другие товарищи, получавшие туда направление, я пришла на явочную квартиру под видом больной. Меня проводили в кабинет, где находились две незнакомые женщины. Одна из них заговорила со мной. Я передала явку, и моя собеседница — ею оказалась большевичка Вера Рудольфовна Менжинская — стала задавать мне вопрос за вопросом. Тогда к нам подошла другая женщина, ранее сидевшая у окна, приветливо поздоровалась со мной и присоединилась к нашей беседе. Это была Надежда Константиновна Крупская. Она обстоятельно расспросила меня о моей партийной работе и сказала, где найти Евгения Попова, тогдашнего секретаря Петербургского комитета большевиков.
В тот же день меня снабдили «надёжным паспортом» (не на моё имя) и брошюрой «О бойкоте третьей думы» со статьёй В. И. Ленина «Против бойкота»2 и направили организатором Московского района, как тогда называли секретарей райкомов. Мне поручили связаться с одним из руководителей партийной организации Нарвского района — Александром Вуйко для совместного ведения работы во время выборов депутатов Ⅲ Государственной думы.
Впервые я увидела и услышала Владимира Ильича Ленина 27 октября (9 ноября) 1907 года на конференции с.‑петербургской организации РСДРП. Местом её работы был избран Териоки — небольшой городок в Финляндии.
Мы приехали в Териоки днём. Стояла холодная осенняя погода, накрапывал мелкий дождик. На некотором расстоянии от вокзала нас ожидали товарищи, которые узнавали прибывающих на конференцию по условному знаку. Каждый из нас имел в кармане синюю салфетку с цветной каёмкой. Изредка мы вынимали её, как носовой платок. К нам подходил встречавший, мы обменивались паролем, после чего, соблюдая осторожность, нас провожали к зданию, где должна была открыться конференция. Это было какое-то мрачное помещение, напоминающее собою сарай. Во двор вело два входа (а следовательно, и выхода), которыми можно было воспользоваться в случае появления полиции.
Делегаты прибывали постепенно. Кто разговаривал со знакомыми, кто здесь же заводил знакомство. Было довольно оживлённо.
Я стояла в углу, разговаривая с одним из делегатов, когда к нам подошёл незнакомый человек, небольшого роста, крепкий и широкоплечий, одетый в довольно поношенное тёмное пальто и на первый взгляд производивший впечатление профессионального революционера из рабочих. Выражение острых, проницательных глаз говорило о большом уме и сильной воле человека. Лицо его казалось серьёзным и повелительным. Слова заставляли невольно подчиняться.
Заговорив со мною, незнакомец засыпал меня вопросами. Как-то сразу захватило обаяние его личности. Всё в нём внушало доверие: и острый взгляд, и горячая заинтересованность в том, о чём мы говорили, и неподдельная искренность. Он спросил, в каком районе я работаю, каковы настроения рабочих, с которыми я встречаюсь, как они относятся к Государственной Думе, как проходит в районе избирательная кампания и т. п. Вдруг мне пришла в голову мысль: «А с кем я говорю?»
Скрывая волнение, я спросила:
— А вы где работаете?
Мой собеседник улыбнулся и уклончиво ответил:
— Здесь же.
Я спросила, будет ли Ленин. Незнакомец ответил:
— Не знаю,— и, поблагодарив меня, заговорил с другими товарищами.
Я встревожилась и мысленно стала себя бранить: «Видишь человека в первый раз, ничего о нём не знаешь и пускаешься в такие откровенные разговоры!»
Между тем время шло. Прибывали новые делегаты. Я встретила товарища Землячку, разговорилась с Верой Слуцкой, с которой работала в одном районе, старалась втянуться в беседу, успокоиться, но безуспешно. Воспоминание о том, что «проговорилась», не давало возможности сосредоточиться ни на чём.
Вдруг в зале произошло какое-то волнение. Тихо, почти шёпотом, из уст в уста стало передаваться слово «уходить». О конференции стало известно полиции, и она могла нагрянуть с минуты на минуту.
Почти в полной темноте, гуськом пробирались мы через незнакомый лес к внешне красивому, но недостроенному дому, почти без крыши. Изо всех щелей дул холодный ветер. В нашем распоряжении оказались две смежные комнаты. Делегаты поместились в одной, президиум и трибуна — высокая тумбочка — в другой.
Заседание началось. Председатель объявил, что слово для доклада о Ⅲ Государственной думе предоставляется товарищу Ленину. Словно живительная струя пронеслась в воздухе.
Я приподнялась в волнении — сейчас увижу Ленина! — затем села на своё место и увидела, как к трибуне подошёл товарищ, с которым я так непринуждённо беседовала в углу, не зная его имени. Это был Ленин! Владимир Ильич дал ясный анализ социально-политических условий, сложившихся к осени 1907 года. Для чего большевистская партия идёт в Думу? — спрашивал Ильич и отвечал:
«Только для того, чтобы она в Думе высоко держала знамя с.‑д., только для того, чтобы она в Думе вела непримиримую борьбу против контрреволюционеров всех видов и оттенков, начиная с союзников и кончая кадетами. Но ни в коем случае не для того, чтоб она поддерживала „левых“ октябристов и кадетов»3.
Владимир Ильич сделал на конференции ещё один доклад — об участии социал-демократов в буржуазной печати4.
Помимо двух докладов, Ленин выступал также по вопросу о подготовке к общерусской конференции и по другим вопросам порядка дня конференции.
Неизгладимое впечатление производили выступления Владимира Ильича. Изумляла простота его речи, несокрушимая логика, последовательность, глубочайшая убеждённость. Он бросал в аудиторию слова, проникавшие в глубину сознания и чувства. Он говорил, и каждому из нас казалось, что речь обращена именно к нему.
Во время перерыва я подошла к Владимиру Ильичу и призналась, в какой большой тревоге находилась до тех пор, пока не увидела его на трибуне. Когда я поведала ему о причине тревоги, он весело рассмеялся:
— Вот так конспиратор! Как же это вы заговорили с незнакомым человеком?
— Я поддалась чувству, я почувствовала в вас своего человека.
— Ай-ай-ай! По-чув-ство-ва-ла! Вам, стало быть, неизвестно, что чувство может обмануть, что нельзя так оценивать человека? — И он, добродушно посмеиваясь, продолжал укорять меня.
Весной 1911 года, после тюрьмы и ссылки, я приехала в Париж. Через несколько дней я направилась на улицу Мари-Роз, дом № 4. Здесь в маленькой квартире жил Владимир Ильич Ленин со своей верной подругой жизни и сподвижницей в борьбе Надеждой Константиновной Крупской и её матерью Елизаветой Васильевной.
Быт этой маленькой семьи представлял собою загадку для парижских мещан. Крайняя скромность и идеальная чистота. Множество посетителей — и полное отсутствие шума, суеты.
Несмотря на малые размеры, квартира не казалась тесной благодаря царившему в ней образцовому порядку. На простых железных койках были постланы белоснежные покрывала, на некрашеных белых столах аккуратными стопочками лежали книги. Книг было множество. Кухня, уютная, чистенькая, служила столовой и гостиной. Сюда меня и пригласила Надежда Константиновна, которая открыла мне дверь и очень обрадовалась, увидев приехавшую из России большевичку.
Вскоре вернулся из библиотеки Владимир Ильич. Он засыпал меня вопросами о России, настаивал на подробнейшем описании каждой детали.
Ленин обладал непревзойдённым даром заставить разговориться каждого. Поэтому моя робость и смущение, вполне естественные, уже через несколько минут были совершенно побеждены его простотой и горячим интересом ко всему тому, что касалось России. Мне казалось, что мои петербургские новости уже устарели. Однако то, что я могла сообщить о работе петербургской партийной организации в 1908—1909 годах, не только представляло интерес для Владимира Ильича, но даже взволновало его, хотя он лучше нас всех был осведомлён о событиях в России и работе партийных организаций.
Владимир Ильич хотел знать всё, вплоть до малейшей детали, если она помогала воссоздать картину партийной работы, вести которую в условиях жестокой столыпинской реакции было особенно трудно. Он говорил: «Нет лишних подробностей, все они имеют значение» — и просил не опускать ничего.
С большим интересом слушал он о том, как была принята его книга «Материализм и эмпириокритицизм». Сейчас этот труд Ленина всем известен, его изучают миллионы людей. А тогда, когда книга впервые вышла в свет, она произвела на противников впечатление взорвавшейся бомбы. Её появление положило начало широкому продвижению в партийные массы теоретических основ марксизма.
Особенно радовался Ильич тому, что партийный актив большевистского подполья, передовые рабочие, как только появилась книга, принялись с большим рвением изучать её, и многие из них стали чувствовать себя настолько сильными в этих вопросах, что смело и с успехом выступали против махистов. Я назвала имена Александра Буйко, партийного профессионала, в прошлом рабочего Путиловского завода, большевика Бублеева с Семянниковского судостроительного завода (ныне — имени Ленина), работниц Поли (с фабрики Паля) и Ксюши (с фабрики Торнтона). В спорах на философские темы эти товарищи иной раз доводили интеллигентов-ревизионистов до того, что те, не имея возможности выставить сколько-нибудь серьёзные аргументы, пускались на грубый обман. Так, один меньшевиствующий студент Технологического института кричал, будто «сам Ленин» во время революции 1905 года, когда они, кого сейчас «обзывают» махистами, выступали со своими философскими рассуждениями, не спорил-де с ними, а теперь вот выступает против них. В этом месте моего рассказа Владимир Ильич расхохотался и сказал:
— Кто же в разгар революции станет тратить время на споры с отдельными интеллигентами и обращать внимание на их философские выверты?
Далее Ленин стал объяснять мне, почему именно теперь, в полосу политической и идейной реакции, так важна решительная и непримиримая борьба с людьми, отрёкшимися от марксизма и стремящимися под «марксистским флагом» протащить идеализм и всяческую поповщину. Нельзя, говорил Владимир Ильич, недооценить опасность заражения верхушки рабочих реакционными идейками, надо разгромить всех, кто ревизует марксистскую теорию. Затем, возвращаясь к услышанному рассказу, с удовлетворением продолжал:
— Вот и доказательство того, что рабочие в состоянии разобраться в таком сложном вопросе! Они пролетарским чутьём понимают рабовладельческие идеи, преподносимые под видом чистой науки.
Я рассказала, как жила и работала петербургская партийная организация в эти годы, как пробравшиеся в руководящие органы партии провокаторы проваливали отдельные звенья подпольной организации, как трусы и маловеры бежали из партии. Ленина особенно интересовала борьба питерской организации против ликвидаторов и отзовистов.
Для обеспечения единого фронта за Невской заставой и в других районах города в 1908—1909 годах эту работу возглавляла четвёрка. Она состояла из двух представителей от большевиков и двух — от меньшевиков-«партийцев» (плехановцев). В задачи четвёрки входило: отколоть колеблющихся рабочих от меньшевиков-ликвидаторов, создать единый фронт снизу, бороться за рабочие массы путём использования легальных организаций. Вышибить из этих организаций прочно окопавшихся там меньшевиков-ликвидаторов было одной из важнейших задач четвёрки. Под лозунгом снятия ликвидаторов с постов мы, большевики, добились их изоляции и превратили эти организации в приводные ремни нелегально работающей партии.
Владимир Ильич внимательно слушал о том, как большевики сумели завоевать в Василеостровском районе правление союза металлистов и на место меньшевиков-ликвидаторов провели большевиков; как петербургский совет безработных добился организации общественных работ, открыл столовые, помогал рабочим материально, организовал политические выступления рабочих. После моего описания, как меньшевики отказались от нашего приглашения принять участие в секционной работе наших рабочих делегаций на съезде народных университетов, как они голосовали вместе с кадетами, Ленин произнёс навсегда запомнившиеся мне слова: «Как они низко пали!»
Подготовка созыва Всероссийской (пятой) партийной конференции происходила в это тяжёлое для питерской подпольной организации время, время ожесточённой борьбы с ликвидаторами и отзовистами во всех районах Петербурга. В Невском районе было довольно много отзовистов. И все же при выборах на конференцию (декабрь 1908 года) отзовисты получили меньшинство голосов. От большевиков-ленинцев на декабрьскую общероссийскую конференцию был послан делегатом товарищ Буйко.
Моё сообщение о работе Петербургского комитета вызвало одобрительные замечания Ленина. Он сказал, что в тех тяжёлых и сложных условиях комитет работал неплохо.
Напомню, что на протяжении всех этих лет питерская организация была одной из ведущих организаций большевистской партии. А большевистская партия, как писал впоследствии Владимир Ильич, «сумела через немного лет продвинуться — в другой форме, по-иному — в цитадель врага и ежедневно „легально“ начать работу взрыва проклятого царского и помещичьего самодержавия извнутри. Прошло ещё немного лет, и организуемая большевизмом пролетарская революция победила
»5.
Закончив рассказ о питерской организации, я спросила Владимира Ильича, слыхал ли он о забастовке на сахарном заводе в Тальном.
— Нет, нет,— с живостью отозвался он,— расскажите, и, пожалуйста, поподробней.
В местечке Тальном, Уманского уезда, Киевской губернии, единственным крупным предприятием был сахарный завод с 500 рабочих. Остальные рабочие местечка были портными, сапожниками, столярами, трудившимися в кустарных мастерских мелких хозяйчиков; эксплуатировали их самым нещадным образом.
Нам удалось организовать две стачки. Первыми забастовали почти все рабочие кустарных мастерских. Затем к ним присоединились рабочие сахарного завода. Получилась всеобщая забастовка. Требования рабочих были следующие: улучшение условий труда, повышение заработной платы, сокращение рабочего дня в субботу. После 10 дней борьбы забастовка окончилась нашей победой.
Слушал меня Ленин сидя, но потом встал и начал быстро шагать по комнате.
— Это хорошо, это хорошо,— повторил он несколько раз. В стачке рабочих даже глухого уголка России Ленин увидел ещё одно подтверждение правильности его определения характера этого периода. Как известно, он ещё в октябре 1910 года писал, что реакция начала терять свои позиции, что наступила пора нового революционного подъёма.
Наша беседа подходила к концу. Прощаясь, Владимир Ильич посмотрел на меня и лукаво заметил: — Так вы говорите, что Париж вас ошеломил? А мне кажется, что вы ошеломили Париж! И, добродушно посмеиваясь, обратился к Надежде Константиновне: — Посмотри-ка на нашу парижанку!
Так, мимоходом, Владимир Ильич преподал мне урок конспирации. Мой внешний вид, которому я, по неопытности, не придавала значения, был действительно весьма неподходящим для человека, отнюдь не желавшего привлечь к себе внимание царских шпиков, которыми кишел Париж. На мне было длинное, широкое платье с пышными рукавами (а в моде тогда были короткие и узкие платья с короткими рукавами), какая-то допотопная широкополая шляпа и вдобавок длинные косы, о которых парижанки и представления не имели.
Немедленно по приезде я связалась с партийной организацией — парижской секцией большевиков. Наша секция работала в этот период под непосредственным руководством В. И. Ленина.
Вскоре же после моего приезда на одном из заседаний секции состоялись выборы бюро. Ленин присутствовал на этом собрании. Он придавал серьёзное значение выборам руководящих партийных органов. Перед выдвижением кандидатур он взял слово и сказал, что при выборах комитета надо иметь в виду главным образом связь товарищей с практической работой в России, выбирать тех, кто накопил в этой работе опыт, кто знает, чем живёт рабочий в России, кто может внести свежую струю в работу секции и не собирается засиживаться в эмиграции.
Ленин руководил всеми нашими действиями, готовил нас в Париже к подпольной работе в России, готовил нас к новой революции, которая, как он всегда утверждал, приведёт к победе.
В парижской секции, как и в России, оказались такие люди, которые встали фактически на защиту ликвидаторов и отзовистов. Примиренцы утверждали, будто с ликвидаторами можно бороться, не изгоняя их из партии. А Ленин взял твёрдый курс на очищение партии от всех и всяческих оппортунистов. Он считал абсолютно необходимым очистить от них и нашу парижскую секцию.
Припоминаю одно из собраний членов секции в помещении библиотеки на улице Гобелен. Обсуждался вопрос о ликвидаторстве и примиренчестве. Ленин, убеждая примиренчески настроенных членов секции, говорил:
— Ликвидаторы хотят ликвидировать партию. Мы же хотим ликвидировать ликвидаторов. Вы стоите за партию или хотите идти с ликвидаторами, против партии? За столыпинский режим, за самодержавие или против них? Либо с партией, либо с ликвидаторами — третьего не дано, золотой середины быть не может. Надо решать не по личным симпатиям, а принципиально.
Такой постановкой вопроса Ленин прижал примиренцев к стенке. В духе этого выступления была составлена и предложенная им резолюция. Предлагая резолюцию, Владимир Ильич воскликнул:
— Вот резолюция, против которой не поднимется ни одна рука! Кто хочет быть с партией и бить самодержавие, тот не может не голосовать за эту резолюцию. Вот на какой основе предлагаю объединиться. Кто не с нами — тот против партии.
Ленин ставил перед собой ясную цель — расколоть группу примиренцев. И цель была достигнута. Несколько рабочих из этой группы отошли от неё, вернулись на ленинские позиции. И после бурных споров предложенная Лениным резолюция была принята. Упорствующие и неисправимые примиренцы были исключены из состава парижской секции. Ряды секции заметно поредели.
Кое-кого из товарищей смущала резкость и непримиримость Ленина по отношению к оппортунистам. Один из них сказал Ильичу:
— Что же это вы, Владимир Ильич, всех вышибаете из секции? С кем же мы будем работать?
Ленин, улыбнувшись, ответил:
— Путаницы нам не надо, пусть нас сейчас мало, зато мы будем едины в действии, и сознательные рабочие нас поддержат, ибо путь наш правилен.
Надо, однако, сказать, что суровая непримиримость Ленина никогда не оскорбляла. Он всегда угадывал, когда ошибка порождена враждебной мыслью и когда — недостаточным пониманием вопроса. И он терпеливо разъяснял товарищам их ошибки и заблуждения. Он знал, что после таких «проборок» необходимо ободряющее слово как стимул для дальнейшей работы. И он всегда находил это слово, показывал, что сделано хорошо, что заслуживает одобрения. Одно его слово поощрения, сказанное с мягкой улыбкой, окрыляло нас, вливало новые силы.
Ленин был беспощаден к противникам, чуток и внимателен к сторонникам и друзьям. Все его помыслы были устремлены к одной цели: организовать политическую работу в России и создать поколение рабочих руководителей, непреклонных в борьбе, непримиримых к врагам марксизма, ко всякого рода идейным шатаниям. Ленин учил нас принципиально, честно относиться к поступкам и делам товарищей. Если человек изменял общему делу, Ленин бесповоротно порывал с ним.
В период пребывания в Париже, в 1909—1912 годах, живя мыслью о России, Владимир Ильич внимательно изучал и французское рабочее движение. Он требовал и от нас, членов парижской секции, активного участия в политической жизни Франции. Поэтому члены нашей секции изучали французский язык, историю революционного движения Франции и других западноевропейских стран, посещали собрания рабочих, участвовали в профессиональном движении, поддерживали все политические мероприятия рабочих организаций Парижа. Члены нашей секции — Н. К. Крупская, Инесса Арманд, С. И. Гопнер и другие — вели активную работу среди французских рабочих и работниц.
Наша организация весьма нуждалась в деньгах для печатания литературы. Деньги добывались устройством лекций, рефератов, лотерей, концертных вечеров и т. д. Один такой вечер было поручено организовать мне. Я решила пойти посоветоваться к Надежде Константиновне. Мы принялись вместе разрабатывать программу вечера. В разгар нашей беседы в комнату вошёл Владимир Ильич. Он послушал нас, улыбнулся нашему спору насчёт буфета (вопрос был денежного характера) и сказал:
— План должен быть не только коммерческим, но и идейным. В программу должен быть внесён агитационный элемент. Пригласите Монтегюса. Он вам и публику соберёт, и агитацию проведёт.
Совет был как нельзя более удачный. Сын коммунара, Монтегюс в течение известного времени был верен революционным традициям семьи. Он легко слагал куплеты, удачно подбирал к ним музыку, а может быть, и сам сочинял её, выступал со своими песенками в дешёвых театрах, а порой и в кабачках рабочих предместий. «Смех убивает»,— говорит французская пословица. Люди, не расстававшиеся с горем и нищетой, находили в искрящихся остроумием куплетах Монтегюса моральный отдых и нечто вроде залога будущей мести сытым эксплуататорам. Владимир Ильич всегда с восторгом слушал Монтегюса.
Наш вечер состоялся в зале дома № 8 по улице Дантона (в Латинском квартале). Этот зал был привычным местом наших встреч. Там Ленин читал свой знаменитый реферат о Льве Толстом. В том же зале, в октябре 1911 года, он читал реферат «Столыпин и революция». Но время концерта, когда Монтегюс пел, Ленин время от времени тихонько подпевал ему.
После окончания концерта Владимир Ильич ушёл не сразу. Я увидела его за столиком: он был увлечён жаркой беседой с Монтегюсом, развивал перед ним перспективу грядущей мировой революции. Вокруг них собрались наши товарищи. Никогда и не видела Владимира Ильича столь полным юмора, веселья, оживления.
Примечания- Устройство явочных квартир у врачей, в магазинах, мастерских, лечебницах и т. п. было наиболее безопасным: туда ходило много разного народа, и это не так привлекало к себе внимание полиции. Т. Л.↩
- См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 1—36. Ред.↩
- Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 135. Ред.↩
- Содержание докладов было в скором времени сообщено в большевистской газете «Пролетарий» (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 16, с. 131—138). Т. Л.↩
- Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 174—175. Ред.↩