Нынешнее время — эра империализма или монополистического капитализма. Ввиду свойственной капитализму неравномерности развития основная часть мирового капитала и богатств сконцентрировалась в руках немногих империалистических стран Запада и Севера, притом, что большинство стран Востока и Юга (Азия, Африка и Латинская Америка) страдают от недоразвитости и бедности. То, что разрыв между богатыми и бедными никогда доселе в истории человечества не был настолько широк и становится всё шире, подтверждено статистическими изысканиями самих империалистических организаций. К примеру, годовая сумма продаж двухсот крупнейших многонациональных компаний империалистических стран превышает валовое внутреннее производство всех стран, кроме девяти крупнейших и богатейших (США, Япония, Германия, Франция, Британия, Россия, Италия, Канада и Австралия) и они владеют третью мировых богатств. Разница доходов богатейших и беднейших стран мира в 1960-х составляла 30 раз, а теперь, в 1990-е, увеличилась до более чем 60-ти раз. В мировом масштабе перекачивание богатств из угнетённых стран в империалистические происходит в форме прибыли от промышленных капиталовложений, ссудного процента, коммерческой прибыли от торговли товарами и услугами и т. п. Именно поэтому, какие бы капиталовложения империалистические силы ни делали в угнетённых странах через многосторонние средства вроде Мирового банка, Международного валютного фонда и т. д. и односторонние средства вроде транснациональных корпораций или правительств их стран, различными путями они забирают в империалистические центры из угнетённых стран в десять раз больше капитала. Кроме того, посредством научно-технической монополии, монополии на средства связи и капитал империалистические страны исказили и поставили в зависимость всё развитие угнетённых стран. С другой стороны, согласно логике и правилу империалистов «большая рыба съедает меньшую», всегда будет сохраняться жестокая конкуренция среди монополистически-капиталистических групп за расширение своей гегемонии и война в защиту своих экономических зон влияния и территорий или за передел старых экономических территорий. Это доказано тем фактом, что после появления империализма в ходе ⅩⅩ века произошли две мировых войны (более 160 войн произошли после Второй Мировой войны) и в этих войнах погибло в шесть раз больше людей, чем в войнах ⅩⅨ века. Сам факт, что империалисты тратят 1 трлн долларов в год на вооружения (почти половину которых тратят одни только США), доказывает связь между империализмом и войной. Именно поэтому империализм называется также «эрой военного капитализма». Таким образом, с одной стороны, чрезвычайно обостряются противоречия между империализмом и угнетёнными нациями, а, с другой стороны, империализм подталкивает весь мир на край войны. В такой ситуации для угнетённых наций становится не только естественной, но и неизбежной, освободительная война, уповающая в стратегическом плане не на капитал, вооружение или технику, а на угнетённые массы.

Из угнетённых наций мира Непал принадлежит к наиболее угнетённым. Сам факт, что с 1970-х он скатился с тринадцатого места среди беднейших стран ко второму, указывает на драматическое состояние страны. Что это состояние бедности и слаборазвитости происходит не от недостатка природных ресурсов или лени трудящихся масс, а от внутренних и внешних реакционных классовых отношений, может быть доказано сравнением положения Непала до и после полуколониального Сугаулийского договора 1816 г. с другими современными странами мира. Непал, зажатый между гигантскими государствами Китаем и Индией и окружённый с юга, запада и востока Индией на склоне Гималаев, был на протяжении своей истории вначале угнетён британским колониализмом, а после 1950-х — различными империалистическими державами и преимущественно индийским экспансионизмом. После Сугаулийского договора и до сих пор внутреннее развитие Непала оставалось подавлено и искажено разрушительным эффектом внешних империалистических и экспансионистских сил. Все экономические и неэкономические показатели общественного развития доказывают это. Недоразвитость, искажение и зависимость особенно усилились после 1950-х, когда он был привязан к империализму через торговлю, финансы и другие средства. Факт, что сегодня иностранный долг вырос до более чем 150 млрд рупий, годовой торговый дефицит достиг почти 50 млрд рупий (что равно годовому бюджету), зависимость во всех областях экономики усугубилась и т. д., достаточно демонстрирует угнетение империализмом. По соглашению Международного валютного фонда, всякая страна, иностранный долг которой превышает 200—250 % экспорта, а отношение обслуживания долга превышает 20 % экспорта, считается находящейся в «критическом» состоянии. В Непале оба этих показателя в 1994—1995 гг. подскочили более чем до 600 % и 35 % соответственно. Следовательно, нет сомнений, что состояние Непала стало критическим и трагическим из-за его запутанности в империалистической сети. Таким образом, в Непале стало необходимым вести народную войну, чтобы освободиться от угнетения империализмом и пойти вперёд по пути самостоятельного развития. С этой точки зрения, народная война в Непале — часть мирового антиимпериалистического национально-освободительного движения.

Крупнейшее прямое проявление мирового империалистического угнетения и эксплуатации в Непале — индийская экспансионистская эксплуатация и угнетение. Экспансионизм — процесс эксплуатации и угнетения меньшей и более слабой экономики более сильной экономикой, не развившейся до уровня империализма, но черпающей силу из поддержки внешних империалистических сил и собственного государства. Кроме того, поскольку её гегемония не может поддерживаться чисто капиталистической конкуренцией, экспансионистская держава использует внеэкономическое принуждение (напр., военное, политическое, культурное и т. д.), для защиты своих экономических зон влияния или рынка. Именно поэтому индийский экспансионизм, который сам является тюрьмой различных угнетённых наций, эксплуатирует и угнетает различные соседние страны Южной Азии и прочие азиатские, африканские и латиноамериканские страны при поддержке империалистических сил вроде США, Великобритании, Японии, Франции, Италии, Германии, России и т. д. или многонациональных компаний, имеющих офис не только в собственном основном государстве, но и в Дели. Индийский экспансионизм удерживает Непал как свой захваченный рынок через навязанные в разное время неравные соглашения, пользуясь тем, что Непал с трёх сторон блокирован Индией и транспортное сообщение, коммуникация и торговые связи с остальным миром возможны только через Индию. Исторически, в 1816 г. Британская Индия навязала Непалу Сугаулийский договор, опускающий его до полуколонии, и вследствие этого непальский путь независимого и самостоятельного развития был блокирован и стали нарастать социально-экономическое отставание и недоразвитость, происходило искажённое и зависимое развитие. Если сравнить социально-экономические показатели развития непосредственно до и после Сугаулийского договора, это становится весьма ясным. Напр., до того Непал был самостоятелен в основном индустриальном производстве, напр., хлопковых тканей, медной и бронзовой посуды, домашних инструментов, вооружений (включая современные винтовки), сахара и т. д., а также пищевого зерна. Но после, с проникновением фабричных товаров из Индии и сопутствующего упадка непальской промышленности, Непал был ввергнут в полную зависимость. Это произошло не внезапно, процесс начался с Сугаулийского договора и затем развивался, особенно после непальско-индийского торгового союза 1923 г. (который сделал Непал «общим рынком» Индии) и достиг пика в десятилетия после полуколониального Договора 1950 г. с так называемой «свободной» Индией. В настоящее время именно через Договор 1950 г. индийский экспансионизм поддерживает свою полуколониальную коммерческую, промышленную и финансовую монополию над Непалом; экспансионистское угнетение и эксплуатация в различных областях обеспечивались периодическими торговыми и транзитными и другими договорами и соглашениями на основе происходящих от Договора 1950 г. неравных отношений. Полуколониальные отношения имеют множество планов — экономический, политический, военный, культурный и т. д., и в Непале индийская экспансионистская эксплуатация и угнетение также имеют многообразный характер. Однако все различные формы в конечном счёте служат экономической эксплуатации и угнетению и в Непале экономика также является главным и наиболее явным аспектом угнетения и эксплуатации индийским экспансионизмом.

Традиционно индийский экспансионизм использовал Непал как захваченный рынок для своих промышленных товаров. Поэтому до 1950-х ок. 95 % непальской внешней торговли приходилось на Индию. В последующие десятилетия, с ростом прямого проникновения в Непал других империалистических сил, доля Индии в торговле сократилась примерно до 30 %, но структура торговли чрезвычайно неблагоприятна для Непала (см. табл. 1). Кроме того, важно указать, что благодаря открытой границе между Непалом и Индией почти треть всей торговли происходит неофициально или нелегально, так что объём торговли с Индией всегда больше, чем сообщает официальная статистика. Если говорить о структуре торговли, экспортно-импортное отношение Непала с Индией до Сугаулийского договора составляло 5:1 в пользу Непала, и оно оставалось ещё 2:1 в период действия торгового соглашения в 1923 г., а после Договора 1950 г., оно стало 1:2 против Непала и сегодня, в 1990-х, почти 1:7 против Непала. Таким образом, выясняется, что через всё больший торговый дефицит непальская экономика запутывается в силках индийского экспансионизма без какой либо надежды на избавление. Во-вторых, если проанализировать товарную структуру импорта и экспорта, то можно заметить, что Непал экспортирует товары с меньшей добавленной стоимостью, главным образом необработанные или полуобработанные сельскохозяйственные продукты (64,14 %), а импортирует из Индии промышленные продукты с большой добавленной стоимостью (ок. 75 %) и это отношение ухудшается для Непала из года в год. Таким образом, можно видеть, что империалистическое угнетение и эксплуатация через «неравный обмен» работает и в случае Непала. В-третьих, поскольку полуколониальный Договор 1950 г. обеспечивает индийским монополистическим капиталистам «национальный режим» для проживания в Непале и участия в экономических действиях наравне с непальскими гражданами, они способны полностью монополизировать экономику Непала. В настоящее время около дюжины индийских миллиардеров (главным образом, Марвари) контролируют в основном непальскую промышленность и торговлю. По сделанной некоторое время назад оценке одного индийского исследователя, ок. 80 % непальской промышленности и торговли были в руках индийских или имеющих индийское происхождение капиталистов. Индийское экспансионистское государство взяло под контроль средства международного транзита, которыми не имеющая выхода к морю страна вроде Непала имеет право пользоваться беспрепятственно. Таким образом оно дополнительно облегчило себе установление гегемонии над непальской экономикой, навязывая Непалу неблагоприятные и неравные условия торговли. Это отражено в конфликте, периодически возникающем каждое десятилетие, когда торгово-транзитный договор возобновляется и непальский народ протестует против этого. Другой важный аспект механизма превращения Непала в захваченный рынок индийских экспансионистов — то, что многонациональные компании различных империалистических стран вроде США, Великобритании, Японии, Германии и т. д., продают в Непал товары, произведённые в своих основанных в Индии филиалах, или открывают отделения своих индийских филиалов в Непале. Напр., в Непале продаются продукты многонациональных компаний, базирующихся в Индии, таких как «Бата» (Bata) (обувь), «Хёхст» (Hoechst) (медикаменты), «Проктор энд Гэмбл» (Proctor and Gamble) (мыло, шоколад и т. д.), «Нестле» (Nestlé) (кофе, молочные продукты и т. д.), «Брукбонд» (Brookbond) (чай) и т. д., и продукты индийских совместных предприятий с многонациональными компаниями, таких как «Марути-Судзуки» (Maruti-Suzuki) (автомобили), «Херо-Хонда» (Hero-Honda) (мотоциклы) и т. д. Кроме того, многонациональные компании открыли в Непале отделения своих индийских филиалов, таких как «Хиндустан левер» (Hindustan Lever) (мыло) и т. д. Таким образом, мировой империализм въезжает в Непал на лошади индийского экспансионизма. Это совместное вторжение и угнетение империализма и экспансионизма не только подавляют развитие национальной промышленности Непала, но и создают такую ситуацию, что прежде самостоятельные отрасли вроде изготовления мыла, чая, обуви, печенья, бумаги и т. д., теперь начинают ликвидироваться одна за другой. Те отрасли, которые выросли с 1980-х и являются основными экспортёрами в третьи страны (св. 92 % всего экспорта), вроде шерстяных ковров и одежды, открыто или скрыто контролируются индийскими экспансионистами благодаря их гегемонистскому контролю над сырьём, трудом, капиталом и торговлей. То же относится и к сектору туризма: главная добывающая иностранную валюту сфера услуг также подконтрольна индийским капиталистам. Это доказанный факт, что из четырёх пятизвёздочных гостиниц сначала все четыре, а теперь три сотрудничают с индийскими капиталистами (в т. ч. одна полностью принадлежит индийцам), и что все звенья туристической индустрии глубоко связаны с индийской экономикой.

Помимо превращения Непала в захваченный рынок для промышленных товаров, другая особенность индийской экспансионистской эксплуатации и угнетения — контроль над непальскими природными ресурсами, главным образом, богатыми водными ресурсами. Большинство рек, орошающих наиболее населённые северогангские равнины протекают через Непал и самым дешёвым и легкодоступным источником энергии, требуемой Индии для последующей индустриализации и общего потребления, могут быть огромные водные ресурсы Непала, имеющего второй в мире потенциал водных ресурсов (из потенциала гидроэлектроэнергии, оцениваемого в 83 000 МВт, используются пока только 0,5 %). Вот почему индийские экспансионисты в прошлом узурпировали непальские водных ресурсы — главным образом для целей ирригации — через Шарададарнское соглашение в 1920 г., Косийское соглашение в 1954 г. и Гандакийское соглашение в 1959 г. Однако, в 1996 г. через так называемое «Соглашение о комплексном проекте развития Махакали» они получили полный контроль над всей рекой Махакали в энергетических и ирригационных целях. Заключённые ранее Косийское и Гандакийское соглашения были неприкрыто полуколониальными, они лишили ирригации Тераи, зерновую чашу Непала, повернув всю ирригационную воду в Индию дамбами, построенными только по непальскую сторону (оставив Непалу только незначительное количество воды и запретив строительство других дамб выше по течению на значительном протяжении). Нынешний договор по Махакали, однако, придал неоколониальной эксплуатации и угнетению более гибельную форму, говоря о равенстве в теории, но на практике обеспечивая индийским экспансионистам монополию в использовании воды и электричества, а Непалу навязывая триллионы рупий иностранного долга. Кроме того, через Совместное коммюнике от 10 июня 1990 г. индийские экспансионисты открыли дверь для осуществления в будущем монополии над наиболее важными водными ресурсами Непала, объявив все реки Непала «общими реками» и для Индии.

Другая фатальная форма эксплуатации и угнетения индийским экспансионизмом наблюдается в форме использования наивной, старательной и боевитой горской молодёжи Непала для наёмнической службы и в других секторах в качестве дешёвой рабочей силы, и таким образом удержание полуфеодального сельского хозяйства Непала в вечной зависимости от этого бизнеса. Эта эксплуатации труда, временная и «поколенная» (т. е. занятие сыном места отца!) миграция, начавшиеся сразу после заключения Сугаулийского договора, имели бедственный результат для исторического развития промышленного пролетариата и местного капитализма в Непале.

Общий рынок и открытая граница, поддерживаемые в соответствии с торговым договором 1923 г. и «договором о мире и дружбе» 1950 г., сделали непальскую финансовую и денежную систему полностью зависимой от индийской, и это имело очень неблагоприятные последствия для развития национального капитала и индустриализации в Непале.

Во всём этом контексте нет сомнений, что 180 лет непрерывных полуколониальных отношений с индийским экспансионизмом имели крайне отрицательный и разрушительный эффект для развития внутренних классовых отношений и социально-экономических структур и, по сути, для развития национального капитализма в Непале. Поэтому одна из важнейших целей маоистской народной войны — разорвать цепи полуколониализма и возвестить новый тип национального капитализма (новую демократию), мобилизовав людей всех категорий и классов, страдающих от всевозможной полуколониальной эксплуатации и угнетения.

Основной экономический фундамент нынешнего непальского общества — сельское хозяйство, поскольку св. 81 % рабочей силы в стране заняты в сельском хозяйстве и почти половина валового внутреннего продукта поступает из этого сектора. Вот почему уровень развития производительных сил и производительности в сельском хозяйстве имеет решающее влияние на развитие экономики в целом и наличествующее в сельском хозяйстве производственное отношение играет решающую роль в определении характера всей социальной структуры.

Производительные силы в непальском сельском хозяйстве чрезвычайно отсталы и почти первобытны по характеру. Прежде всего, характер средств производства отражает уровень развития производительных сил. Более низкоразвитое и отсталое сельское хозяйство больше должно полагаться на традиционные средства производства, такие как земля, человеческий и животный труд, примитивное оборудование и т. п. Даже сегодня почти 99 % всех инвестиций в непальском сельском хозяйстве делаются в землю, человеческий и животный труд и примитивное оборудование и только ок. 1 % вкладывается в современные средства производства (напр., машины, удобрения, пестициды, высокоурожайные семена и т. п.). Сверх того, св. 81 % всей рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве, указывает на очень примитивную стадию экономики, поскольку избыточный труд впустую растрачивается в форме скрытой или неполной занятости и, в конечном счёте, имеет неблагоприятные последствия для всего национального производства. Именно поэтому более развитая экономика означает меньший процент рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве, а дополнительная рабочая сила занята в более производительных секторах вроде промышленности или услуг (напр., в Соединённых Штатах в сельском хозяйстве занято менее 7 % всей рабочей силы). Пока же в Непале дела обстоят так, что в среднем на гектар земли занято три человека, а в горной области — даже шесть человек. Другой важный показатель развития производительных сил в сельском хозяйстве — ирригационные мощности. В Непале до 1991/92 гг. только 13 % общей площади возделываемых земель (т. е. из 26 млн га), включая 18 % в области Тераи и только 8 % в горной области, имели постоянные ирригационные мощности. Так происходит не из-за какого-то природного недостатка воды или гористой топографии, но из-за вполне социальных причин. Это в основном подтверждается отчётом, представленным ранее Азиатским банком развития, согласно которому 60 % общей площади возделываемой земли в Непале, включая 80 % в Тераи и 25 % в горах, возможно обеспечить ирригационными мощностями. В основном из-за недостатка ирригации урожайность в Непале составляет, оценочно, только 90 % (менее одного урожая в год), что указывает на очень низкий уровень развития производительных сил в сельском хозяйстве. Примитивная структура сельскохозяйственного производства и сокращение уровня производства также указывает на низкий уровень производительных сил в сельском хозяйстве. Чем более отстало или низкоразвито общество, тем шире доля производства потребительских предметов. В этом отношении, в Непале 80 % всего сельскохозяйственного производства приходится на пищевое зерно, а производство товарных культур незначительно и, кроме того, слишком сосредоточено в ограниченных областях Восточного Тераи. Наиболее беспокоящий аспект — сокращение уровня сельскохозяйственного производства. По официальной статистике, за десятилетие с 1984/85 г. до 1994/95 г. общий прирост сельскохозяйственного производства составил −0,68 %, притом, что для продовольственного зерна этот показатель был −7,23 %, и даже по основной зерновой культуре — рису — он составил −16,17 %. Таким образом, бывший когда-то страной-экспортёром продовольственного зерна Непал теперь превратился в импортирующую продовольствие страну. На это указывает чистый импорт продовольственного зерна стоимостью 3,5 млрд рупий в 1994/95 бюджетном году из Индии и других стран. Превращение большинства горных районов, которые традиционно самообеспечивались продовольственным зерном, в районы продовольственного дефицита демонстрирует достаточный признак спада и тревожного состояния сельского хозяйства в горных областях. Самый важный показатель развития производительных сил в сельском хозяйстве — производительность земли и труда и её прирост. Однако нетрудно понять плачевно низкий уровень производительности земли и труда в Непале, где отношение населения/земля очень высоко, а ирригация и модернизация производства используются очень мало. По одной оценке, сделанной несколько лет назад, среднее производство на гектар десяти урожаев было 2700 рупий по текущим ценам, притом, что производительность труда (годовая) была только 1461 рупий. Этот очень низкий уровень производительности ещё более снижается каждый год и, за исключением немногих районов Восточного Тераи, состояние сельского хозяйства очень болезненно и тревожно по всей стране, особенно в горных областях.

Что же тогда является главной причиной чрезвычайно низкого уровня производительных сил и нарастающего кризиса в сельском хозяйстве, основе экономики страны и социальной структуры? Для этого необходимо проанализировать производственные отношения в сельскохозяйственном секторе. Важнейшее средство производства в сельском хозяйстве — земля, и состояние собственности на пригодную для возделывания землю определяет способ организации, извлечение и использование избыточного продукта (то есть производственные отношения). В отсутствие научных отчётов и достоверных данных о распределении земли в Непале очень трудно проводить объективный анализ земельных отношений; однако некоторые обобщения можно сделать на основе данных, собранных из правительственных и квазиправительственных или неправительственных источников. Первое впечатление о нынешних земельных отношениях в Непале вообще — что распределение земли очень неравномерно и огромное большинство населения имеет статус безземельных, полубезземельных и бедных крестьян.

Итак, что касается доступности пригодной для возделывания земли и её производительности в Непале. Если определить тех, кто имеет менее 1 га, как «бедных крестьян», от 1 до 4 га — «средних крестьян» и более 4 га — «богатых крестьян» или «феодалов», то даже тогда данные, основанные на правительственной статистике, сообщают, что ок. 70 % бедных крестьян имеют только ок. 25 % земли, 25 % средних крестьян имеют ок. 45 % земли и ок. 5 % богатых крестьян имеют 30 % земли (см. табл. 2). По более надёжному отчёту, представленному одним специалистом от организации ООН по вопросам продовольствия и сельского хозяйства (ФАО), прибывшим в Непал, чтобы оценить результаты широко разрекламированной «земельной реформы» в 1964 г., земельные отношения в Непале даже ещё более неравны. Согласно ему, 8 % непальского населения является полностью безземельным, а из тех, кто имеет землю, 65 % бедных крестьян имеют только 10 % земли, 25 % средних крестьян — 25 % земли, и 10 % богатых крестьян — 65 % от земли. И в Тераи эти крупные лендлорды, владеющие более чем 10 га каждый, собрали более 50 % всей земли, притом, что в горных районах бедные крестьяне составляют св. 80 % населения (см. табл. 3). Таким образом, легко заметить, что основная причина низкого развития производительных сил в непальском сельском хозяйстве — недостаток земли во владении трудящегося большинства крестьян, притом, что огромные площади сконцентрированы в руках нетрудящейся горстки людей.

Кроме собственности на средства производства, способ организации труда, распределения и потребления произведённого определяет общественные классовые отношения и, в конечном счёте, общественные производственные отношения. В непальском сельском хозяйстве не хватает надёжной статистики по этому вопросу. Однако, широкий образ классовых отношений в непальском сельском хозяйстве можно различить, обобщив данные из правительственных, полуправительственных и неправительственных источников. Без сомнения, большинство является «земледельцами-собственниками», имеющими свои клочки земли и работающие на них. Однако, так как даже те лендлорды, которые владеют более чем десятками гектаров земли и никогда не ступали на свои сельхозугодья, учтены в официальной сельскохозяйственной переписи как «земледельцы-собственники», невозможно поверить, что число «земледельцев-собственников» выросло с 60 % в 1961 г. до 80 % в 1971 г. (см. табл. 4). Вот почему так произошло: чтобы обойти закон об аренде, большинство лендлордов представило ложные декларации, что они возделывали свою землю,— таким образом количество «земледельцев-собственников» было раздуто. Даже теперь не только крупные лендлорды, но и средние крестьяне, по различным причинам (напр., из-за физической неспособности по болезни или старости и занятость других членов семьи в других местах и т. п.), сдают землю арендаторам для возделывания вместо того, чтобы возделывать её самим, но в правительственных отчётах, они зарегистрированы как «земледельцы-собственники» вместо землевладельцев. С этой точки зрения, данные из отчёта специалиста ФАО, согласно которому «земледельцы-собственники» составляют 65 %, а возделываемая ими земля — 49 %, могут быть приняты как более близкие к правде (см. табл. 5). Кроме тех, кто возделывает свою землю трудом своей семьи, остальные или сдают её арендаторам или возделывают различными формами труда отрабатывающих долг или наёмных работников. Поскольку доныне права арендаторов в стране не защищены, и число незарегистрированных арендаторов существенно превышает число зарегистрированных, невозможно оценить число арендаторов и площадь обрабатываемой ими земли. По правительственной сельскохозяйственной переписи, проводимой каждое десятилетие с 1961 г. до 1991 г., доля арендаторов в общем количестве земледельческих домохозяйств варьируется от максимум 40 % до минимум 10 %, а доля обрабатываемой ими земли в общей площади пригодной для возделывания земли варьируется от максимум 2 % до минимум 6 %, что, как сказано выше, явно представляет нижнюю границу. Отчёт представителя ФАО называет долю арендаторских домохозяйств — 30 %, а возделываемой ими земли — 24 %; притом, что другие исследования, проводимые неправительственными организациями, дают долю арендаторов — 40 %, а возделываемой ими земли — 30 %. Из своего практического опыта, мы чувствуем, что последние оценки гораздо ближе к правде. Благодаря географическое дифференциации доля «земледельцев-собственников» выше в горных областях, а доля «арендаторов» — в Тераи и Внутреннем Тераи, что совершенно естественно, учитывая доступность пригодной для возделывания земли и демографическое давление. Согласно условиям аренды, почти две трети арендаторов возделывают землю за долю урожая, а остальные — за установленную арендную плату, денежную или товарную, и в соответствии с иными арендными условиями. При уплате долей урожая арендаторы сдают половину своей продукции землевладельцам, притом, что в других странах арендаторы отдают только от одной трети до одной шестой части. Хотя система аренды также существует при капиталистическом способе производства, однако в непальской системе аренды, особенно при уплате долей урожая, арендаторы принуждаются обрабатывать чужие земли скорее ради простого выживания, чем чтобы заработать капиталистическую прибыль, права арендаторов не защищены, уровень арендной платы высок, арендаторы привязываются к лендлорду высоким ссудным процентом и другими трудовыми повинностями помимо арендной платы за землю. Из-за всего этого данное трудовое отношение имеет полуфеодальный тип и ретроградный характер. Таким образом, ясно, что основной способ извлечения прибавочной стоимости в непальском сельском хозяйстве (и косвенно — всей экономике) является полуфеодальным отношением, и то же отношение играет основную роль в недоразвитости и застое непальского сельского хозяйства (и косвенно всей экономики). Кроме земледельцев-собственников и арендаторов, оставшиеся почти 5 % лендлордов используют долговой и наёмный труд для возделывания остальных 20 % земли. У них в центральном и западном Тераи существует система долгового труда, известная как харва, камайя и т. д., а в восточном Тераи и окрестностях городских центров — система применения в земледелии сезонного наёмного труда. Система долгового труда, с помощью которой работники удерживаются под контролем как рабы и принуждаются к земельной работе,— давняя форма средневековой феодальной системы и с этой точки зрения она является наиболее примитивным и ретроградным трудовым отношением, существующим в непальском сельском хозяйстве. Хотя система наёмного труда имеет в основном капиталистический характер, однако в случае Непала её объём не только сравнительно очень мал, но и, если проанализировать глубже, в большинстве случаев трудно признать её прогрессивным капиталистическим отношением. Большинство из тех, кто работает на земле в рамках этой системы, делает это не с целью расширенного воспроизводства капитала в самом секторе сельского хозяйства, а или для выживания в малом масштабе или для вложения сельскохозяйственной прибыли в торговлю или финансы в городах. Таким образом, за ней не обнаруживается никакой существенной роли в развитии производительных сил в сельском хозяйстве. В целом, хотя в непальском сельском хозяйстве есть различные трудовые отношения, полуфеодальное отношение несомненно остаётся руководящим и определяющим отношением, как качественно, так и количественно. Должно быть ясно, что, хотя численно мелкие земледельцы-собственники находятся в большинстве, но поскольку они связаны различным экономическими и неэкономическими эксплуататорскими цепями лендлордов, ростовщиков и феодальных тиранов, они не «свободны» и вовсе не имеют независимого общественного положения, несмотря на внешнюю видимость, и вынуждены следовать законам господствующих полуфеодальных производственных отношений.

Помимо собственности на землю и трудовых отношений в процессе производства, характерная реакционная роль ростовщического капитала также способствовала тому, что непальское сельское хозяйство застряло в полуфеодальном состоянии и отстало в процессе развития. Крестьянам обычно нужны ссуды для потребления и производства. Получая непомерную выгоду от такого положения, феодальные ростовщики предоставляют крестьянам кредиты под высокие процентные ставки и деспотические условия; загоняя их в порочный круг задолженности, они навязывают полуфеодальную эксплуатацию через процент и выплаты трудовой повинности. Эта практика долгое время имеет место в сельских районах. В последнее время центр тяжести этой эксплуатации постепенно переместился от феодальных ростовщиков к торговым ростовщикам, что никоим образом не уменьшило угнетения крестьян количественно или качественно. Помимо этой традиционной формы ростовщического капитала, вот уже нескольких десятилетий империалистический финансовый капитал вошёл в сектор сельского хозяйства в форме бюрократического капитала при поддержке государства. Главное средство бюрократического капитала — Банк развития сельского хозяйства, вводящий империалистический финансовый капитал в отсталое непальское сельское хозяйство под высокие процентные ставки (19 %). Это представляет 85 % от так называемого институционального кредита. Однако, согласно недавнему исследованию сельских кредитов, проведённому «Непал раштра банк», даже теперь 80 % сельского кредита находится под контролем традиционных ростовщиков, а институциональный бюрократический капитал смог урвать только долю в 20 %. Согласно тому же источнику, более двух третей крестьян пойманы в долговую западню «традиционных» и «институциональных» ростовщиков и бедные крестьяне больше зависят от «традиционных» ростовщиков, которые выставляют в два (на практике, в три или четыре) раза большие процентные ставки, чем «институциональные». Если проанализировать цели кредитов, предоставленных Банком развития сельского хозяйства, то можно заметить, что вместо вложения капитала в такие секторы, как ирригация и т. п., что способствовало бы развитию производительных сил, больше вкладывается в такие сектора, как «сельскохозяйственный маркетинг», что делает непальское сельское хозяйство лишь придатком мирового империализма. Таким образом, ясно, что в непальском сельском хозяйстве новые бюрократические капиталистические отношения наложились на старые полуфеодальные отношения, но вместо развития производительных сил в сельском хозяйстве привели только к их деформации и усилению зависимости.

Из-за отсталых полуфеодальных отношений в непальском сельском хозяйстве имеется, с одной стороны, широчайшая скрытая безработица и неполная занятость в результате вовлечённости избыточного труда в производительный труд, и с другой стороны, крупномасштабная сезонная или временная миграция рабочей силы из сельских районов в города и особенно в Индию, чтобы дополнить дефицитный доход от фермы внешним заработком, что увековечивает реакционный процесс воспроизводства отсталых полуфеодальных отношений. Согласно проведённому некоторое время назад исследованию Непальской комиссии по планированию, из общих трудодней в сельских районах почти 63 % осталось не задействовано. В результате почти треть рабочей силы перетекла в Индию как сезонная или временная, чтобы дополнить доход от фермы. Существование этой широчайшей скрытой безработицы и неполной занятости является и причиной и следствием отсталого сельского хозяйства, и без перемещения этого крупномасштабного избыточного труда в иные секторы совершенно невозможно развить сельское хозяйство и всю экономику.

Начиная с 1950-х было предпринято много попыток реформ в непальском сельском хозяйстве без уничтожения основных классовых отношений или развития производительных сил, с сохранением существующих производственных отношений. После Второй Мировой войны и особенно после конца правления Раны в 1950-х и 1960-х при существующей государственной структуре предпринимались попытки осуществить постепенные «земельные реформы» без уничтожения старой феодальной структуры, чтобы облегчить проникновение империалистического финансового капитала. Кроме того, была предпринята попытка осуществить ориентированные на рост различные планы «развития» на основе модели «зелёной революции», предназначенные для вторжения в угнетённые страны третьего мира империалистических стран через Мировой банк и Международный валютный фонд. После краха этой модели и предчувствуя растущую угрозу крестьянской революции в угнетённых странах, в Непале реализовали также выдвинутые империалистами через Мировой банк в 1970-х программы, такие как «Программа развития мелких фермеров»,. После 1980-х наряду с империалистическим лозунгом «глобализации» и «либерализации» через государственный аппарат вновь были выдвинуты такая политика и программы как создание сельского хозяйства «ориентированного на экспорт» и «ориентированного на предпринимательство». Но такими заклинаниями невозможно улучшить или изменить экономику, угнетённую феодализмом и империализмом под руководством империалистов, феодалов и бюрократических капиталистов, и этого не случалось и в Непале. В результате в Непале сельскохозяйственная экономика отмечена цветущими пышным цветом бедностью, скрытой безработицей и неполной занятостью, очень низкой производительностью, снижением роста и общим застоем. Господствующие классы и их управляющие пытались прикрыть столь драматическое состояние сельскохозяйственной экономики, оправдываясь гористым рельефом, неблагоприятным климатом и т. п. Но правда совершенно противоположна, поскольку земля, вода, благоприятный климат и труд, необходимые для сельского хозяйства, редко где-то доступны в лучших условиях, чем в Непале. Таким образом, принципиальная цель и обоснование народной войны в Непале состоят в том, чтобы развить производительные силы в сельском хозяйстве и заложить фундамент для полного развития экономики, установив новые, прогрессивные производственные отношения после разрушения господствующих реакционных производственных отношений, поддерживаемых реакционным государством.

Наиболее важная мерка экономического и общего развития общества — количество и качество индустриализации. Поскольку в отличие от сельского хозяйства, зависящего больше от естественных средств производства, в зависящей больше от искусственных средств производства промышленности технологический процесс может быть организован в крупном масштабе и более гибким образом и, следовательно, общее развитие общества ускоряется благодаря быстрому росту общественной производительности. Выше уровень развития общества — шире участие общей рабочей силы в промышленности и больше доля общественного продукта, даваемая промышленностью. Хотя возникновение и существование ремесленного производства как дополнение и часть сельского хозяйства наблюдаются ещё в первобытном обществе, однако подъём и развитие современной крупномасштабной фабричной промышленности произошло с подъёмом и развитием капиталистического общества. Исторически рождение индустриального капитализма сопровождалось несколькими сопутствующими процессами, а именно процессом первичного накопления капитала, происходящим от концентрации избыточного общественного продукта из старого феодального сельскохозяйственного сектора в качестве капитала в руках небольшого числа коммерсантов; процессом лишения мелких производителей старого феодального общества их средств производства и их превращения в свободных рабочих, продающих свою рабочую силу; и процессом производства средств потребления и производства как товаров, обращающихся на свободном рынке. Другими словами, индустриальному капитализму необходимо иметь соответствующий «класс капиталистов», вкладывающих капитал в процесс производства ради извлечения всё возрастающей прибыли, «класс свободных пролетариев», которые могут пойти и где угодно продать свою рабочую силу без каких-либо помех, и «свободный рынок», где можно продать товары к существованию и средства производства и купить необходимое для индустриального производства сырье — в отличие от ограниченного рынка узкого верхнего класса, потребляющего только предметы роскоши. Если по каким-либо причинам одного или всех трёх из этих элементов недостаёт, то развитие индустриального капитализма невозможно. Напротив, рождение и развитие торгового капитала происходило с начала человеческого общества в ходе обмена товарами, вынуждаемого неравенством и разнообразием в производстве в различных сообществах. Подобно этому неравенство в производстве между различными производителями внутри одного и того же сообщества требовало временами кредитов и вело к рождению ростовщического капитала (или процентного капитала, который называется после рождения современных банков финансовым капиталом). Оба эти капитала не участвуют в процессе производства; однако, торговый капитал помогает в реализации стоимости капитала, доводя производимое до потребителей, и для этого узурпирует часть прибыли производительного капитала, а финансовый капитал узурпирует часть прибыли производительного капитала в форме процента за помощь в заблаговременном инвестировании. Именно поэтому, работая внутри капиталистического способа производства и под гегемонией промышленного капитала, торговый и финансовый капитал не имеют особенно много независимой силы, и играют прогрессивную роль в обществе. Но в докапиталистическом феодальном или полуфеодальном обществе они появляются как независимые игроки и прямо-таки как древоточцы, больший их размер означает более разрушительное и отрицательное влияние, которое они оказывают на развитие общества. После подъёма мирового империализма торговый капитал и ростовщический или финансовый капитал феодальных и полуфеодальных обществ третьего мира обратился в компрадорский и бюрократический капитал, играющий роль агента империалистического капитала. Его расширение играет вдвойне отрицательную роль в угнетённых нациях, с одной стороны, блокируя развитие свободного индустриального капитализма, а, с другой стороны, перемещая капитал третьего мира в мировые империалистические центры как сверхприбыли от торговли и проценты. На этом фоне было бы полезно проанализировать упадок традиционных отраслей, чахлый рост национального промышленного капитала и расширение компрадорского и бюрократического капитала в Непале.

Социальные процессы протекают в географическом пространстве. Следовательно, общественное разделение труда проявляется в географическом разделении труда. В истории разделение между городом и деревней появилось вместе с общественным разделением труда. Именно поэтому с историческим процессом развития общества продвигается и процесс организации или преобразования географического пространства. Иначе говоря, в соответствии с системой производства, распределения и потребления товаров в данном обществе оформляется и структура человеческих поселений, системы транспорта и связи, общая региональная структура. В докапиталистических обществах, особенно при феодальном способе производства, основанных, прежде всего, на сельском хозяйстве (земля, основное средство производства, не может быть перемещена с одного места на другое), и в которых рыночный обмен играет незначительную роль, имеется крайне низкая дифференциация географических регионов. Там существует немного городов в качестве военных фортов или политико-административных центров и центров потребления микроскопических паразитных классов общества, а остальные производительные классы народа живут в широко рассеянных маленьких сёлах или деревнях. В результате для феодального общества характерна монополярная региональная структура, отмеченная большой столицей в центре и однородными маленькими сёлами вокруг. Только после появления капиталистического способа производства развились крупные современные города как центры производства, распределения и потребления, и в региональной структуре произошли беспрецедентные перемены. Вместе с этим имеет место широкое региональное неравенство и неравное развитие как географическое проявление общественного неравенства, вытекающего из свойственного капитализму процесса централизации и тенденции монополизации. Региональная структура феодального или полуфеодального общества, привязанного колониальными или полуколониальными отношениями к международному монополистическому капитализму (т. е. империализму), подобна гибриду феодальной и капиталистической структуры. Иначе говоря, с одной стороны, обширная сельская глубинка находится на отсталом сельском этапе, в то время как, с другой стороны, существуют в ограниченном количестве городские центры и островки ориентированного вовне «развития», накапливающие общественный избыточный продукт из отсталых регионов, передающие его зарубежным странам и импортирующие иностранные продукты для распределения по всей стране. Это состояние неравного развития производит среди угнетённых и отсталых регионов сознание региональной идентичности и автономии или независимости, что, как правило, оформляется как национальный вопрос. Поскольку население отсталых и угнетённых регионов часто является коренным, там, где имеется стечение общих территории, языка, хозяйства и культуры, такое региональное угнетение проявляется как национальное угнетение и таким образом региональный и национальный вопросы неразделимо переплетаются друг с другом. Это региональное неравное развитие — главная причина обострения национального вопроса после появления капитализма и империализма. В этом самом свете мы должны понимать региональный и национальный вопросы в Непале, находящемся в стадии перехода от феодализма к капитализму.

Даже сейчас в Непале 90 % всего населения живёт в сельских районах и только 10 % — в городах. Это — несомненное проявление низкого уровня географического разделения труда, соответствующего низкому уровню общественного разделения труда полуфеодального общества, основанного на сельском хозяйстве (притом, что в развитых обществах 80—90 % населения живёт в городах и только около 10—20 % — в деревне). В 1953/54 г. городское население в Непале составляло 3 %, а 40 лет спустя достигло 10 %, что ни по какому счёту не существенно. Однако процесс урбанизации и образ развития систем транспорта и связи за последние 40 лет указывает на некоторые важные перемены в Непале. В 1952/54 г. из десяти городских центров, имеющих более 5000 населения, пять были в долине Катманду и пять в Тераи, а в разрезе распределения городского населения на долину Катманду приходилось 83 %, а на Тераи — 17 %. Если посмотреть на историю до учреждения некоторых торговых центров в Тераи вследствие продления до терайской границы Непала индийских железных дорог к концу ⅩⅨ века, то поселениями, которые можно было бы назвать городскими центрами, были только Катманду, Лалитпур и Бхактапур, так что всё городское население Непала сосредотачивалось в пределах долины Катманду. Эта структура город-село и их распределение совершенно соответствуют монополярной структуре феодального общества. Однако из 33 поселений, официально обозначенных как «городской центр» в форме муниципалитетов в 1991 г., 3 находятся в долине Катманду, 22 — в Тераи и 8 — в горных регионах, а распределение городского населения в них — 35 %, 53 % и 12 % соответственно. Таким образом, понятно, что, когда после 1950-х непальская экономика всё более спутывалась с империализмом и экспансионизмом, в качестве его физического проявления по границе с Индией высыпали «городские» центры и вся региональная структура Непала начала переориентироваться вовне. Однако прежнее первенство долины Катманду как основного региона сохранилось, хоть и в слегка уменьшенной степени. Такое состояние дополнительно доказывается фактом, что дорожный и авиационный транспортные потоки и системы связи главным образом ориентированы на Катманду, а затем на города в Тераи, и что из общего автотранспортного движения в стране на входящее в долину Катманду или выходящее из неё приходится 40 %. Такая монополярная и ориентированная вовне региональная структура отражает полуфеодальную и полуколониальную социальную структуру и процесс неравного и искажённого развития в стране.

Если проанализировать состояние и темпы развития главных географических регионов страны, то можно увидеть очень тревожную картину совершенной отсталости, с одной стороны, и всё более неравное и искажённое развитие, с другой. Физически Непал можно разделить на Гималаи, предгорья и равнины Тераи (включая внутренний Тераи) с севера на юг; на Коши, Гандаки и водоразделы Карнали с востока на запад; и расположенную в середине предгорий долину Катманду как отдельный регион благодаря её особенному историческому развитию. Оставляя в стороне доисторический период, если пронаблюдать историю последних трёх тысячелетий, обнаружится, что посередине проходящего с востока на запад хребта центрального предгорья была главная зона поселения, и долина Катманду была наиболее развитой областью. Только с конца ⅩⅨ века, когда произошло массовое сведение лесов Тераи (поскольку экономическая ценность древесины и плодородной земли Тераи выросли с проведением индийских железных дорог до границы), а также после уничтожения малярии в 1950-х, начался рост поселений в Тераи. Среди предгорий до учреждения централизованного государства уровень развития был повсюду почти одинаков; однако впоследствии регион Гандаки в центре стал более развит, поскольку был ближе к местоположению центрального правительства и из него происходила основная масса военной и гражданской бюрократии, а, кроме того, он изобиловал плато и речными бассейнами, благоприятными для сельского хозяйства в сравнении с регионами Коси и Карнали, удалёнными от цитадели центрального правительства. Факт, что перед 1950-ми 60 % всего населения страны жило в горной местности (включая Гималаи), 5 % — в долине Катманду и 35 % — в Тераи, ясно указывает, что предгорья были до того времени главной зоной поселения. Однако к 1990-м структура распределения населения в различных регионах изменилось: 42 % приходилось на предгорья, 11 % — на долину Катманду и 47 % — на Тераи. В контексте длительного базирования экономики на сельском хозяйстве и отсутствия где бы то ни было существенного уровня индустриализации ясно, что это перемещение населения — не вертикальное перемещение между экономическими секторами (т. е. из сельского хозяйства в промышленность, что исторически прогрессивно), а просто горизонтальное перемещение между географическими территориями (т. е. из сельского хозяйства в сельское хозяйство). Таким образом, перемещение из сельского хозяйства предгорий в сельское хозяйство Тераи не решит проблему в долгосрочной перспективе, а переместит её из одного места в другое и лишь отложит на некоторое время. Это на самом деле ещё больше затормозит развитие региона предгорий, составляющего обширное территориальное пространство (79 % всей площади). Что касается нарастающей тенденции перемещения в основной регион долины Катманду, она до некоторой степени обязана доступности несельскохозяйственных возможностей занятости и главным образом бегству от бедствий крестьян-полупролетариев как «неофициальных беженцев». Вместе с этим из-за централизации почти всего экономического и социального обеспечения, включая центральную администрацию и материальные средства в долине, сельские феодалы и нувориши со всей страны стекаются в Катманду, чтобы вложить свои сельскохозяйственные излишки в финансовые и коммерческие предприятия или в бизнес недвижимости. Некоторый показатель того, как капитал со всей страны сливается в Катманду и что этот город потребляет основную долю «развития», обеспечивают следующие данные: 60 % вкладов и 50 % кредитов коммерческих банков сосредоточено в Катманду; треть внутренней торговли страны происходит в Катманду; 69 % инвестиций в туристские гостиницы делается в Катманду; 60 % автомобилей в стране зарегистрированы в Катманду; 60 % промышленности в стране расположены в Катманду и окрестностях, и т. д. Напротив, предгорья и большинство сельских районов лишены основных материальных инфраструктур вроде дорог, водоснабжения, электричества и т. д. и социального обеспечения вроде образования, здравоохранения и т. д. При построении для районов индекса развития, складывающегося из показателей сельского хозяйства, промышленности, финансов, соцобеспечения, развития материальной инфраструктуры, заметно, что сначала идут районы долины Катманду (Катманду, Лалитпур и Бхактапур); затем идут дальние восточные районы Тераи (Моранг, Сунсари и Джхапа); третьими идут такие районы, как Парса, Каски, Банке, Читван и т. д., с крупными городскими центрами; четвёртыми идут остальные районы Тераи; горные и предгорные же районы стоят в самом низу. Даже среди районов в горах и предгорьях районы водораздела Карнали наименее развиты. Таким образом, наряду с общей отсталостью и низким уровнем развития всей страны, в рамках нынешнего полуфеодального и полуколониального распределения растёт неравенство между регионами и без исправления этого процесса монополярного и ориентированного вовне развития региональное неравенство в будущем определённо ещё более обострится.

Угнетённые регионы внутри страны — это прежде всего регионы, в которых с незапамятных времён живёт коренное население. Эти регионы с преобладанием коренного населения, которые были независимыми племенными государствами до формирования централизованного государства во второй половине ⅩⅧ века, опустилось до нынешнего наиболее отсталого и угнетённого состояния из-за внутренней феодальной эксплуатации и внешнего полуколониального угнетения. Оно было оставлено позади исторического процесса развития преграждением ему пути независимого развития и навязыванием ему при поддержке государства как экономического, так и социокультурного угнетения пришедшими извне силами. Так что, вполне естественно, что вопрос регионального угнетения восточных, центральных и западных горных регионов с преобладанием монголов или Внутреннего Тераи и регионов Тераи с преобладанием южнодравидов проявляется в форме национального гнёта. Региональный и национальный вопросы переплелись здесь друг с другом. Кроме того, проблема региона западного Карнали с преобладанием кхасов может возникать как региональный, а не как национальный вопрос, и им нужно будет заниматься соответственно. Таким образом, в соответствии с конкретной ситуацией необходимо решить проблему угнетённых регионов и наций, предоставив им региональную и национальную автономию.

Главными направлениями политики экономического развития новодемократической революции в Непале будут следующие:

Для исправления серьёзных экономических искажений и проблем, распространённых в стране, в ходе новодемократической революции и по её завершении следует провести следующие экономические программы со всей искренностью и в масштабах национальной кампании в соответствии со сформулированной выше основной политикой.

Преобразование одной общественной системы в другую, или отрицание старого новым всегда происходит насильственно и революционным прыжком: народная война — такое средство отрицания старого новой силой и совершения нового прыжка к новой и высшей общественной системе. Есть две важных особенности процесса новодемократического преобразования через затяжную народную войну в Непале: