Модернизация и современное просвещение атакуют китайскую культуру на протяжении более чем столетия. Как и в любой стране, религиозные верования являются важной частью традиций Тибета. Помимо, и как часть модернизации, важную часть просвещения составляла марксистская идеология, которая известна своей враждебностью к религии. Степень разрушений, связанных с религией в КНР в общем, и во время Культурной революции, бесспорно серьёзна.

Тибетская культура полностью выдержала этот идеологический натиск, так как она очень крепко переплетается с религией. Это понятно, и поэтому подобные разрушения осуждаются. Однако, как писать и как читать историю в этом случае, другое дело. Размышления Ван Лисюна, китайского эксперта по Тибету, стоят обсуждения. В одной из своих публикаций на английском Ван оспаривает, что:

1. уничтожение тибетских храмов во времена Культурной революции совершались в основном китайскими хунвэйбинами и
2. это всё часть «систематического, методического, просчитанного и спланированного разрушения» со стороны КПК¹.

Вместо этого, Ван утверждает, что «только ограниченное число хунвэйбинов-ханьцев достигло Тибета. Если некоторые из них и участвовали в разрушении храмов, их действия могли быть только символическими»². Поскольку, как Ван говорит дальше, большинство разрушений были сделаны хунвэйбинами тибетского происхождения. Разрушение тибетской культуры, так же, как и разрушение традиционной китайской культуры, должны обсуждаться в связи со сложным и болезненным процессому модернизации и с китайской государственной идеологией марксизма. Более того, Ван утверждает, что китайские власти пытались обуздать разрушения в Тибете:

«Власти в Тибете часто пытались ограничить радикальные действия, к примеру, с помощью НОАК, которая поддерживала более консервативные фракции против бунтовщиков. Храмы и монастыри лучше всего сохранились в центральных городах и регионах, где органы власти ещё могли сохранять контроль. Для сравнения, монастырь Ганден, в 60 км от Лхасы, один из трёх центров гелугской секты был разрушен»³.

Такое описание отлично подходит к общей картине происходящего в Китае: межфракционная борьба между радикальными и консервативными силами, власти, которые пытаются уменьшить деструктивные последствия идеологического конфликта, и НОАК, склонная их поддерживать.

Конечно, не все согласны с Ваном, как можно увидеть в случае с ответом Церинг Шакьи⁴ — энергичной защите тибетских культурных и религиозных традиций и страстном призыве к тибетскому национализму. Критика Шакьей спекуляций Вана касательно тибетской психологии для меня полностью оправдана и убедительна. Ван утверждает, что из-за тяжёлых условий и подавляющего влияния силы природы на тибетское нагорье люди, живущие там, более склонны верить в сверхъестественные силы природы. В самой щедрой интерпретации это что-то вроде географического детерминизма, как аргумент Виттфогеля о том, что характер и масштабы производства риса вызвали бюрократический деспотизм в Китае, что не имеет никаких веских доказательств и не поддается фальсификации. Аргумента Вана, как и Виттгофеля, действительно отдают востоковедом, который смотрит в умы «других».

Однако, я не думаю, что Шакья полностью справедлив в критике Вана, например, в обвинении Вана в том, что тот имеет колониальное отношение к тибетцам. Ван на самом деле относится к китайскому режиму достаточно критично и утверждает, что современная китайская политика уничтожает тибетский буддизм⁵. Для него китайское присутствие в Тибете и то, как Тибетом правят китайцы,— своего рода империализм⁶. Ван — один из немногих историков из материкового Китая, который пытается оспаривать китайские притязания, что Тибет есть историческая часть Китая, и что эта тема, как минимум, открыта для дискуссии.

У Шакьи есть разумные основания утверждать, что китайское присутствие в Тибете — форма империализма или колониализма. Однако мы должны отличать, что мы называем китайским империализмом, и западным империализмом где-либо ещё или британским империализмом в Индии и Тибете, по ряду причин. Первая причина в том, что Тибет и Китай имели долгие исторические сношения из-за географической близости. Вы можете назвать это сюзеренитетом или данническим отношением или чем-либо ещё, но существуют длительные исторические отношения и поэтому эти регионы, которые уже были провинцией Китая до прихода коммунистов к власти, были обжиты и тибетцами и не-тибетцами, включая китайцев-ханьцев на протяжении поколений. Вторая причина в том, что:

«Ни одно крупное государство не признало Тибет „де-факто независимым“, потому что Китай претендовал на суверенитет. Представитель государственного департамента США отметил в 1999 г., что с 1942 г. США относились к Тибету как к части Китая, и на протяжении 1940‑х годов действия США подтвердили такую точку зрения»⁷.

Напомню, что это заявление США было сделано не в семнадцатом или восемнадцатом веке, когда колониализм был на своём пике, а в 1940‑х, в эпоху наций и национального освобождения, и когда КПК ещё не взяла власть в Китае. Поэтому сложно поддержать тот аргумент, что коммунистический режим был колониальным и захватнически вторгся в независимую страну.

Вторая причина, по которой КНР не была колониальной империей в традиционном смысле, в том, что число этнических тибетцев выросло под китайским контролем. При том, что китайское правительство внедрило политику семейного планирования, чтобы контролировать демографическую ситуацию Китая, оно проводит гораздо более мягкую политику по отношению к национальным меньшинствам, в том числе и тибетцам. Это контрастирует с тем, что делали западные колонизаторы. Как указывает Саутман, в условиях западного колониализма колонизованные народы погибали от голода, болезней и репрессий, тогда как колонисты демографически выигрывали. Это происходило в Америке, где коренные американцы потеряли до 95 % своего населения и в Австралии, где австралийские аборигены были почти полностью стёрты с лица Земли. Однако в Тибете этнические тибетцы «стремительно выросли до таких масштабов, которые никогда ранее не существовали для этой этнической группы»⁸.

Но всё-таки наша главная забота здесь не об исторических притязаниях на суверенитет, но об уничтожении тибетской религиозной жизни во время Культурной революции. В то время как Ван признает серьёзность разрушений и осуждает их, Шакья соглашается с аргументом Вана о том, что разрушения были сделаны, в большинстве своём, людьми тибетской национальности. Шакья утверждает, и поэтому критикует Вана за то, что тот этого не понимает, что разрушение религиозных институтов в Тибете во время Культурной революции было логическим следствием китайского колониализма, и что тибетцы, участвовавшие в разрушениях, были либо принуждены, либо с промытыми мозгами. Сам же Ван объясняет участие тибетцев в разрушении их же религиозных институтов, утверждая, что эти тибетцы верили в Мао и его идеи и даже представляли Мао в виде бога. В основе теории Вана лежит классовая теория и классовая борьба: низший класс тибетцев действовал во времена Культурной революции так, как действовал, потому что воспринимал Мао, как того, кто изменил жизни к лучшему благодаря революции, земельной реформе и освобождению рабов.

В контексте этих двух точек зрения, стоит потратить немного времени и обсудить содержание книги, недавно изданной в Тайване. Книга представляет собой отредактированную версию набора интервью с людьми, живущими в Тибете, в основном тибетцами, о Культурной революции. Автор — Вэй Сэ — гражданин КНР тибетского происхождения, чьи работы запрещаются и цензурируются китайскими властями. Книга является результатом многих годов работы и состоит из 23 интервью из 70 взятых ею вообще. Стоит отметить, что автор знает аргументы Вана и Шакьи, и китайские версии двух их статей включены в книгу как приложения.

Одна из основных задач, которую ставит перед собой Вэй Сэ — найти почему тибетцы участвовали в разрушении своей же религии. Как Вэй Сэ отмечает в предисловии к своей книге, взгляды и Вана и Шакьи подтверждаются этими интервью. Однако, по моему прочтению, аргументы и доказательства, исходящие из этой книги, больше склоняются к интерпретации и пониманию Вана. Согласно интервью матери Вэй Сэ, её отец был полон энтузиазма в начале Культурной революции и любил Мао⁹. Другой собеседник утверждает, что в то время «вера в КПК была подобна вере в религию»¹⁰. Ещё один собеседник утверждает, что он верил в правоту Мао и многие другие тоже¹¹. Тибетец, который когда-то был слугой одного из религиозных учителей Далай Ламы тоже отмечает, что он любит Мао, потому что Мао уважает Далай Ламу и потому что Мао поддерживает бедных. Он подтверждает, что в то время медицинские услуги были распространены для бедных, и что первая вещь, которую он сказал после того, как восстановился после медицинской операции, была: «Да здравствует председатель Мао!» Ещё один тибетец утверждает, что в то время люди верили, что Мао был воплощением Будды¹² и думает, что сейчас всё ещё много тибетцев, которые, будучи освобождены маоистской революцией, чувствуют то же самое, что и он, в отношении Мао¹³. Бывший крепостной заявлял, что без КПК не было бы жизни для таких же крепостных, как он сам¹⁴. Ещё один собеседник, сын известного тулку и один из лучших тибетских фотографов, говорит, что он верил в Мао и думал, что его слова были универсальной истиной. В 1980‑х, когда он был принят его святейшеством Далай Ламой (вне Китая), он сказал ему, что большинство тибетцев поддерживало КПК, потому что КПК по-настоящему освободила крепостных¹⁵. Первый собеседник, обычная женщина из Тибета, живущая в Лхасе, говорила, что Мао много помогал людям, что мир не может жить без таких людей, как Мао, что Тибет был несправедлив во времена, когда одни были богаты, а другие не могли позволить себе еду, и что маоистская революция изменила всё¹⁶.

Многие собеседники утверждали, что во время маоистской эпохи в Тибете практически не было этнических конфликтов. Один собеседник хуэйской национальности говорил, что ханьцы и тибетцы были равны в деле революции¹⁷. Остальные собеседники подтверждают, что доминирующим дискурсом была классовая борьбы и все говорили: «цинь бу цинь цзецзи фэнь» — чувствует ли один человек близость к другому, зависит от класса¹⁸. Один тибетец, который был лидером муниципального совета, был очень расстроен нынешней политикой Китая по предоставлению стольких привилегий тибетцам, которые были бывшими представителям правящего класса¹⁹. Наконец, большинство опрошенных, когда их спрашивали, подтверждали, что именно тибетские, а не китайские, активисты муниципальных советов совершали больше всего антирелигиозных разрушений. Эти активисты, в большинстве своём, происходили из бедных семей и некоторые из них рассматривались частью опрошенных как негодяи и воры.

Результаты интервью Вэй Сэ подкрепляют мнение таких учёных, как Саутман, которые опровергают утверждения о культурном геноциде в Тибете²⁰, якобы осуществленном китайцами. Известный факт, что 15 октября 1966 г. китайский премьер Чжоу Эньлай пытался убедить группу из одиннадцати тибетских студентов не спешить с разрушениями «четырёх пережитков», потому что, как он сказал, искоренение суеверий требует долгой трансформации общества; он предполагал, что храмы и монастыри не должны уничтожаться, они могут быть преобразованы в школы или склады²¹. Один пример хорошо иллюстрирует очень деликатную, но сложную ситуацию в то время: когда активисты отправлялись уничтожать Храм Джуэла осенью 1966 г., его лама Мимацирен отказался открывать ворота, но его собственный сын Лобу забрался на стену и открыл ворота бунтовщикам изнутри²²

1. Donnet 1994: 81.↩
2. Wang Lixiong 2002: 97.↩
3. Wan 2002: 97.↩
4. Shakya 2002.↩
5. Wan 2003.↩
6. Wan 2004.↩
7. Sautman 2001: 278.↩
8. Sautman 2001: 281.↩
9. Wei Se 2006: 85.↩
10. Wei Se 2006: 95, 97, 98.↩
11. Wei Se 2006: 167.↩
12. Wei Se 2006: 268.↩
13. Wei Se 2006: 271.↩
14. Wei Se 2006: 292.↩
15. Wei Se 2006: 329.↩
16. Wei Se 2006: 21.↩
17. Wei Se 2006: 181.↩
18. Wei Se 2006: 166, 190.↩
19. Wei Se 2006: 229.↩
20. Sautman 2001, 2006.↩
21. Ho 2006.↩
22. Ho 2006: 80.↩