Модернизация и современное просвещение атакуют китайскую культуру на протяжении более чем столетия. Как и в любой стране, религиозные верования являются важной частью традиций Тибета. Помимо, и как часть модернизации, важную часть просвещения составляла марксистская идеология, которая известна своей враждебностью к религии. Степень разрушений, связанных с религией в КНР в общем, и во время Культурной революции, бесспорно серьёзна.
Тибетская культура полностью выдержала этот идеологический натиск, так как она очень крепко переплетается с религией. Это понятно, и поэтому подобные разрушения осуждаются. Однако, как писать и как читать историю в этом случае, другое дело. Размышления Ван Лисюна, китайского эксперта по Тибету, стоят обсуждения. В одной из своих публикаций на английском Ван оспаривает, что:
- уничтожение тибетских храмов во времена Культурной революции совершались в основном китайскими хунвэйбинами и
- это всё часть «
систематического, методического, просчитанного и спланированного разрушения
» со стороны КПК.
Вместо этого, Ван утверждает, что «только ограниченное число хунвэйбинов-ханьцев достигло Тибета. Если некоторые из них и участвовали в разрушении храмов, их действия могли быть только символическими
». Поскольку, как Ван говорит дальше, большинство разрушений были сделаны хунвэйбинами тибетского происхождения. Разрушение тибетской культуры, так же, как и разрушение традиционной китайской культуры, должны обсуждаться в связи со сложным и болезненным процессому модернизации и с китайской государственной идеологией марксизма. Более того, Ван утверждает, что китайские власти пытались обуздать разрушения в Тибете:
«Власти в Тибете часто пытались ограничить радикальные действия, к примеру, с помощью НОАК, которая поддерживала более консервативные фракции против бунтовщиков. Храмы и монастыри лучше всего сохранились в центральных городах и регионах, где органы власти ещё могли сохранять контроль. Для сравнения, монастырь Ганден, в 60 км от Лхасы, один из трёх центров гелугской секты был разрушен».
Такое описание отлично подходит к общей картине происходящего в Китае: межфракционная борьба между радикальными и консервативными силами, власти, которые пытаются уменьшить деструктивные последствия идеологического конфликта, и НОАК, склонная их поддерживать.
Конечно, не все согласны с Ваном, как можно увидеть в случае с ответом Церинг Шакьи — энергичной защите тибетских культурных и религиозных традиций и страстном призыве к тибетскому национализму. Критика Шакьей спекуляций Вана касательно тибетской психологии для меня полностью оправдана и убедительна. Ван утверждает, что из-за тяжёлых условий и подавляющего влияния силы природы на тибетское нагорье люди, живущие там, более склонны верить в сверхъестественные силы природы. В самой щедрой интерпретации это что-то вроде географического детерминизма, как аргумент Виттфогеля о том, что характер и масштабы производства риса вызвали бюрократический деспотизм в Китае, что не имеет никаких веских доказательств и не поддается фальсификации. Аргумента Вана, как и Виттгофеля, действительно отдают востоковедом, который смотрит в умы «других».
Однако, я не думаю, что Шакья полностью справедлив в критике Вана, например, в обвинении Вана в том, что тот имеет колониальное отношение к тибетцам. Ван на самом деле относится к китайскому режиму достаточно критично и утверждает, что современная китайская политика уничтожает тибетский буддизм. Для него китайское присутствие в Тибете и то, как Тибетом правят китайцы,— своего рода империализм. Ван — один из немногих историков из материкового Китая, который пытается оспаривать китайские притязания, что Тибет есть историческая часть Китая, и что эта тема, как минимум, открыта для дискуссии.
У Шакьи есть разумные основания утверждать, что китайское присутствие в Тибете — форма империализма или колониализма. Однако мы должны отличать, что мы называем китайским империализмом, и западным империализмом где-либо ещё или британским империализмом в Индии и Тибете, по ряду причин. Первая причина в том, что Тибет и Китай имели долгие исторические сношения из-за географической близости. Вы можете назвать это сюзеренитетом или данническим отношением или чем-либо ещё, но существуют длительные исторические отношения и поэтому эти регионы, которые уже были провинцией Китая до прихода коммунистов к власти, были обжиты и тибетцами и не-тибетцами, включая китайцев-ханьцев на протяжении поколений. Вторая причина в том, что:
«Ни одно крупное государство не признало Тибет „де-факто независимым“, потому что Китай претендовал на суверенитет. Представитель государственного департамента США отметил в 1999 г., что с 1942 г. США относились к Тибету как к части Китая, и на протяжении 1940‑х годов действия США подтвердили такую точку зрения».
Напомню, что это заявление США было сделано не в семнадцатом или восемнадцатом веке, когда колониализм был на своём пике, а в 1940‑х, в эпоху наций и национального освобождения, и когда КПК ещё не взяла власть в Китае. Поэтому сложно поддержать тот аргумент, что коммунистический режим был колониальным и захватнически вторгся в независимую страну.
Вторая причина, по которой КНР не была колониальной империей в традиционном смысле, в том, что число этнических тибетцев выросло под китайским контролем. При том, что китайское правительство внедрило политику семейного планирования, чтобы контролировать демографическую ситуацию Китая, оно проводит гораздо более мягкую политику по отношению к национальным меньшинствам, в том числе и тибетцам. Это контрастирует с тем, что делали западные колонизаторы. Как указывает Саутман, в условиях западного колониализма колонизованные народы погибали от голода, болезней и репрессий, тогда как колонисты демографически выигрывали. Это происходило в Америке, где коренные американцы потеряли до 95 % своего населения и в Австралии, где австралийские аборигены были почти полностью стёрты с лица Земли. Однако в Тибете этнические тибетцы «стремительно выросли до таких масштабов, которые никогда ранее не существовали для этой этнической группы
».
Но всё-таки наша главная забота здесь не об исторических притязаниях на суверенитет, но об уничтожении тибетской религиозной жизни во время Культурной революции. В то время как Ван признает серьёзность разрушений и осуждает их, Шакья соглашается с аргументом Вана о том, что разрушения были сделаны, в большинстве своём, людьми тибетской национальности. Шакья утверждает, и поэтому критикует Вана за то, что тот этого не понимает, что разрушение религиозных институтов в Тибете во время Культурной революции было логическим следствием китайского колониализма, и что тибетцы, участвовавшие в разрушениях, были либо принуждены, либо с промытыми мозгами. Сам же Ван объясняет участие тибетцев в разрушении их же религиозных институтов, утверждая, что эти тибетцы верили в Мао и его идеи и даже представляли Мао в виде бога. В основе теории Вана лежит классовая теория и классовая борьба: низший класс тибетцев действовал во времена Культурной революции так, как действовал, потому что воспринимал Мао, как того, кто изменил жизни к лучшему благодаря революции, земельной реформе и освобождению рабов.
В контексте этих двух точек зрения, стоит потратить немного времени и обсудить содержание книги, недавно изданной в Тайване. Книга представляет собой отредактированную версию набора интервью с людьми, живущими в Тибете, в основном тибетцами, о Культурной революции. Автор — Вэй Сэ — гражданин КНР тибетского происхождения, чьи работы запрещаются и цензурируются китайскими властями. Книга является результатом многих годов работы и состоит из 23 интервью из 70 взятых ею вообще. Стоит отметить, что автор знает аргументы Вана и Шакьи, и китайские версии двух их статей включены в книгу как приложения.
Одна из основных задач, которую ставит перед собой Вэй Сэ — найти почему тибетцы участвовали в разрушении своей же религии. Как Вэй Сэ отмечает в предисловии к своей книге, взгляды и Вана и Шакьи подтверждаются этими интервью. Однако, по моему прочтению, аргументы и доказательства, исходящие из этой книги, больше склоняются к интерпретации и пониманию Вана. Согласно интервью матери Вэй Сэ, её отец был полон энтузиазма в начале Культурной революции и любил Мао. Другой собеседник утверждает, что в то время «вера в КПК была подобна вере в религию
». Ещё один собеседник утверждает, что он верил в правоту Мао и многие другие тоже. Тибетец, который когда-то был слугой одного из религиозных учителей Далай Ламы тоже отмечает, что он любит Мао, потому что Мао уважает Далай Ламу и потому что Мао поддерживает бедных. Он подтверждает, что в то время медицинские услуги были распространены для бедных, и что первая вещь, которую он сказал после того, как восстановился после медицинской операции, была: «Да здравствует председатель Мао!
» Ещё один тибетец утверждает, что в то время люди верили, что Мао был воплощением Будды и думает, что сейчас всё ещё много тибетцев, которые, будучи освобождены маоистской революцией, чувствуют то же самое, что и он, в отношении Мао. Бывший крепостной заявлял, что без КПК не было бы жизни для таких же крепостных, как он сам. Ещё один собеседник, сын известного тулку и один из лучших тибетских фотографов, говорит, что он верил в Мао и думал, что его слова были универсальной истиной. В 1980‑х, когда он был принят его святейшеством Далай Ламой (вне Китая), он сказал ему, что большинство тибетцев поддерживало КПК, потому что КПК по-настоящему освободила крепостных. Первый собеседник, обычная женщина из Тибета, живущая в Лхасе, говорила, что Мао много помогал людям, что мир не может жить без таких людей, как Мао, что Тибет был несправедлив во времена, когда одни были богаты, а другие не могли позволить себе еду, и что маоистская революция изменила всё.
Многие собеседники утверждали, что во время маоистской эпохи в Тибете практически не было этнических конфликтов. Один собеседник хуэйской национальности говорил, что ханьцы и тибетцы были равны в деле революции. Остальные собеседники подтверждают, что доминирующим дискурсом была классовая борьбы и все говорили: «цинь бу цинь цзецзи фэнь» — чувствует ли один человек близость к другому, зависит от класса. Один тибетец, который был лидером муниципального совета, был очень расстроен нынешней политикой Китая по предоставлению стольких привилегий тибетцам, которые были бывшими представителям правящего класса. Наконец, большинство опрошенных, когда их спрашивали, подтверждали, что именно тибетские, а не китайские, активисты муниципальных советов совершали больше всего антирелигиозных разрушений. Эти активисты, в большинстве своём, происходили из бедных семей и некоторые из них рассматривались частью опрошенных как негодяи и воры.
Результаты интервью Вэй Сэ подкрепляют мнение таких учёных, как Саутман, которые опровергают утверждения о культурном геноциде в Тибете, якобы осуществленном китайцами. Известный факт, что 15 октября 1966 г. китайский премьер Чжоу Эньлай пытался убедить группу из одиннадцати тибетских студентов не спешить с разрушениями «четырёх пережитков», потому что, как он сказал, искоренение суеверий требует долгой трансформации общества; он предполагал, что храмы и монастыри не должны уничтожаться, они могут быть преобразованы в школы или склады. Один пример хорошо иллюстрирует очень деликатную, но сложную ситуацию в то время: когда активисты отправлялись уничтожать Храм Джуэла осенью 1966 г., его лама Мимацирен отказался открывать ворота, но его собственный сын Лобу забрался на стену и открыл ворота бунтовщикам изнутри
Примечания
