Переговоры Н. С. Хрущёва с Мао Цзэдуном 31 июля — 3 августа 1958 г. и 2 октября 1959 г. // Новая и новейшая история, 2001, № 1

2001 г.

Переговоры Н. С. Хрущёва с Мао Цзэдуном 31 июля — 3 августа 1958 г. и 2 октября 1959 г. Предисловие

Кто опубликовал: | 12.01.2024
Комментариев нет

Советско-китайские отношения в разные годы складывались по-разному. Были годы сближения и годы расхождений. В последнее время российско-китайские отношения вступили в новый этап. Важный импульс для их плодотворного развития дал визит Президента РФ В. В. Путина в августе 2000 г. в Пекин, который стал значительной вехой в отношениях двух стран.

Изучение истории развития советско-китайских отношений стало в последние годы одним из приоритетных направлений в международной историографии «холодной войны». Стали известны ранее недоступные российские и китайские архивные материалы. Состоялось несколько международных научных конференций, в частности в Гонконге в январе 1996 г. и январе 2000 г. и в Пекине в октябре 1997 г., в которых участвовали российские, китайские, американские и западноевропейские исследователи. Выяснилось, что если в 1980‑е годы наибольшее влияние на историографическую динамику оказали материалы из китайских партийных архивов, изданные в виде сборников «для служебного пользования», официальных публикаций документов Мао Цзэдуна и других руководителей КНР1, а также мемуары китайских ветеранов, то в 1990‑е годы на первое место по значению вышли рассекреченные советские архивные документы. Особый интерес учёных вызвали записи бесед И. В. Сталина и Мао Цзэдуна в Москве в декабре 1949 г.— январе 1950 г. и переписка между ними во время победы коммунистической революции в Китае и в связи с Корейской войной2.

В научный оборот были введены и документы из бывшего ЦК КПСС и МИД СССР за 1956—1960 гг., когда произошёл перелом в советско-китайской дружбе, в частности переписка по партийной линии, записки советского посольства в Пекине, встречи советского посла с китайским руководством, материалы по советской реакции на тайваньский кризис и «большой скачок» (1958) и начало китайско-индийского пограничного конфликта (1959). Появились детальные свидетельства о советской помощи КНР в создании ядерного оружия3.

Публикуемые ниже советские записи встреч между коммунистическими лидерами в июле-августе 1958 г. и октябре 1959 г. стали доступны благодаря запросу покойного Д. А. Волкогонова в Архив Президента Российской Федерации. Волкогонов использовал эти документы при работе над историко-публицистической книгой «Семь вождей: галерея лидеров СССР»4. После его смерти, согласно данному им обещанию предоставить свои архивные источники в общественное пользование, эти документы стали доступны с января с. г., в частности в отделе рукописей Библиотеки Конгресса США. Их оригиналы хранятся в Исторической части Архива Президента РФ, ф. 498, оп. 1, д. 41—77, л. 151—156. Они, в сочетании с уже известными китайскими документами, позволяют, наконец, понять, что же произошло во время двух поездок Н. С. Хрущёва в Пекин5.

Первая из этих поездок была необычной по всем параметрам. Это не был запланированный визит главы правительства. Напротив, Хрущёв прилетел в Пекин тайно, по заданию Президиума ЦК КПСС, с пожарной миссией урегулировать внезапно вспыхнувший конфликт из-за советских предложений, направленных на военную кооперацию и интеграцию между СССР и КНР.

28 июня 1958 г. премьер КНР Чжоу Эньлай направил послание Хрущёву с просьбой предоставить техническую помощь и документацию в строительстве китайских ядерных подводных лодок-ракетоносцев. Согласно китайским источникам, 21 июля 1958 г. состоялся разговор советского посла в КНР П. Ф. Юдина с Мао Цзэдуном, в ходе которого Юдин передал китайскому руководителю предложение советских военных построить «совместный» советско-китайский ядерный подводный флот, который бы действовал с баз вдоль побережья КНР. От советских военных также поступило предложение построить в Китае на советские средства радиолокационную станцию, которая обслуживала бы советский подводный флот, действовавший в тихоокеанском бассейне6. На следующий день, 22 июля Мао вызвал посла и в присутствии всего руководства КПК устроил ему унизительный разнос. Он охарактеризовал советские предложения как попытку превратить всё морское побережье КНР в советскую колонию. Более того, Мао обрушился на советскую политику в отношении КПК начиная со времён Коминтерна.

«Вы никогда не доверяли китайцам! Вы только верите русским! Для Вас русские — люди первого класса, а китайцы — это низший сорт, дураки и неряхи… Если у Вас есть несколько атомных бомб, то Вы думаете, что можете нас контролировать за счёт аренды… Мои замечания могут Вам не понравиться. Вы можете обвинить меня в том, что я националист или новый Тито. Мой же контраргумент — Ваш русский национализм простирается до китайского побережья».

Мао не критиковал лично Хрущёва, но вылил целый ушат критики на Сталина за его «ошибки» в отношении КПК и китайской революции, а также на некоторых советских советников, работавших в Китае, обвинив их в шовинизме и пренебрежении к китайцам7.

Легко представить, какой шок всё это вызвало у Юдина, а после его телеграфного сообщения — у советского руководства. До этого разговора советско-китайская дружба переживала необычайный расцвет. Предложения по усилению интеграции во всех областях поступали не только с советской, но и с китайской стороны. В феврале-марте 1958 г. член высшего китайского руководства Чжу Де в разговоре с Юдиным намекал на необходимость более тесной увязки планов экономического развития Северо-Восточного Китая и советского Дальнего Востока. Он также говорил послу, что нужна экономическая рублёвая зона и международный банк социалистических стран — ведь «у врагов же он есть»8.

В это время китайцы получали от Советского Союза большое количество военных технологий; летом 1957 г. в Кремле было принято решение оказать им всестороннюю помощь в создании их собственного ядерного оружия. Как раз тогда, когда разразился скандал, в КНР работала группа советских разработчиков ядерного оружия из ядерного центра «Арзамас‑16». По свидетельству одного из участников этой поездки, в министерстве среднего машиностроения ему было сказано, что «наши отношения с Китаем достигли такого уровня, при которых нужно поехать к китайским товарищам и рассказать им, что такое ядерное оружие. Они хотят сделать бомбу, и надо рассказать им, как она устроена». В ходе поездки с 18 июня по 2 августа 1958 г. китайцам было рассказано практически всё об устройстве советской атомной бомбы, испытанной в 1951 г. «Но, с другой стороны, предложение поделиться с Китаем ещё более современной конструкцией, чем вариант 1951 г., руководством было отклонено»9.

Как вспоминал Хрущёв, Мао «сам раньше обращался к нам с просьбой помочь Китаю построить ракетные подводные лодки. СССР направил туда всю документацию. Китайцы выбрали нужную площадку и с помощью наших специалистов развернули строительство таких подлодок. Мы рассматривали это как само собой разумеющееся дело: в общих интересах надо создавать защитные средства и осуществлять эту работу общими усилиями». Советский руководитель позже вспоминал, что «военные нажимали на нас, чтобы побыстрее начать строительство радиолокационной станции»10. Для советской стороны ничто не предвещало бури.

Внимание Н. С. Хрущёва тогда было приковано к кризису на Ближнем Востоке. В результате военного переворота в Ираке там была свергнута королевская династия, и правительство соседнего Ливана попросило США о защите. Рушился созданный США региональный блок — «Багдадский пакт». По приказу президента США Д. Эйзенхауэра 15 июля американские морские пехотинцы высадились в Бейруте. Советское правительство полагало, что за этим может последовать вторжение США в Ирак. Хрущёв вёл интенсивную переписку с Эйзенхауэром, премьер-министром Великобритании Г. Макмилланом, президентом Франции де Голлем и генеральным секретарём ООН Д. Хаммаршельдом, настаивая на немедленной встрече в верхах. Одно из его предложений было собраться в ООН в Нью-Йорке 28 июля. Только когда Хрущёв узнал, что в Лондоне собирается встреча стран «Багдадского пакта» и вопрос о применении силы против Ирака не стоит на её повестке дня, советский руководитель решил вылететь в Пекин11.

Необычной была и обстановка на переговорах. В Пекине стояла изнуряющая влажная жара.

«Большую часть времени,— вспоминал Хрущёв,— мы проводили у бассейна. Там соорудили навес, где купался Мао и мы вместе с ним… Обычно, мы лежали, как тюлени, на тёплом песочке или на ковре и беседовали. Потом лезли в воду. Опять вылезали и грелись на солнышке. Беседы протекали у нас в довольно спокойном, дружеском тоне…»12.

Переговоры проходили внутри правительственного комплекса Жоннанхай13, являющегося и до сегодняшнего дня той частью «закрытого города» в Пекине, которая недоступна для посетителей.

На самом деле, как следует из записи, беседа между Хрущёвым и Мао приняла довольно острый характер и советские переводчики отметили в записи раздражение Мао. На протяжении первой беседы Хрущёв «извинялся как мог»14, но Мао явно не хотел принимать извинений. Несмотря на взаимные заверения в нерушимой дружбе, беседа проходила в нервном, напряжённом тоне.

Главной причиной конфликта было нежелание Мао оставаться в роли «младшего партнёра» в советско-китайском альянсе и признавать Хрущёва лидером «социалистического лагеря». По воспоминаниям советского дипломата в Пекине Ф. В. Мочульского, «китайцам было уже тесно в объятиях с нами, и надо было эти объятия разнять и пойти своим путём»15. Несмотря на огромный объём бескорыстной помощи СССР, за многое китайцам приходилось платить. По советским данным, в течение 1958—1960 гг. КНР должна была погасить задолженность СССР в сумме 2,3 миллиарда рублей. Эта сумма в четыре раза превышала годовой объём китайского экспорта в Советский Союз16.

После отъезда Хрущёва в августе 1958 г. китайские власти мобилизовали сотни миллионов китайцев на «большой скачок», чтобы «революционными» методами вывести страну как минимум на уровень Великобритании по выплавке стали и по другим промышленным показателям. В городских дворах пылали бесчисленные домны. В сельской местности были организованы производственные коммуны. По своему смыслу и тону эта кампания была попыткой Мао выйти на самостоятельный путь «построения коммунизма», превзойти сталинскую коллективизацию и индустриализацию 1930‑х годов. Китайцы продолжали в больших масштабах использовать помощь СССР и других стран социалистического блока, но при этом хотели показать, что, в отличие от советских друзей, которые «топчутся на этапе социализма, они прямо движутся от социализма к коммунизму»17.

Советская помощь не могла не уязвлять честолюбивого Мао, так как каждодневно напоминала об отсталости и зависимости Китая. Первая беседа была целиком посвящена советским советникам в КНР. Подоплёка реплик Мао была примерно следующей: «Мы хотим, чтобы Вы помогли нам стать великой державой, равной Вам во всех отношениях. А Вы навязываете нам роль вассала». Хрущёв много лет позже признал в воспоминаниях, что главным, вызвавшим конфликт, был недоучёт «национальных чувств китайского руководства». По его мнению, «мы затронули чувствительные струны государства, на территории которого долгое время господствовали чужеземные завоеватели. После этого я стал лучше понимать, чем руководствовался Мао в нашем разговоре»18. На самом деле в 1958 г., да и позже, советский руководитель не был готов услышать, а тем более принять то, что хотел ему внушить китайский лидер.

Заслуживает внимания, что после обсуждения вопросов военного сотрудничества разговор сконцентрировался на советских советниках в Китае. Как может убедиться читатель, обмен мнениями по этому вопросу был острым, и, видимо, оставил большой след в сознании Хрущёва. Можно предположить, что тогда же началось переосмысление им советской помощи Китаю, завершившееся его решением об отзыве всех советских советников и экспертов в июле 1961 г. Неудачная встреча оказала немедленное воздействие на пребывание в Китае советских разработчиков ядерного оружия. По свидетельству очевидца, «в нашем посольстве было сказано, что Хрущёв уехал и вы собирайте чемоданчики». После этого деятельность советских советников по ядерному оружию, оставшихся в Китае, стала постепенно выхолащиваться, и отдача от неё в 1959 г. сошла на нет19.

Несмотря на взаимные заверения в том, что конфликт разрешён и советско-китайская дружба останется нерушимой, он продолжал подспудно зреть и углубляться. Через три недели после отъезда Хрущёва, 23 августа артиллерия Народно-освободительной армии Китая (НОАК) начала обстрел двух прибрежных островов, где находились гарнизоны гоминьдановской армии. Как свидетельствуют многочисленные источники, Мао не счёл нужным информировать советское руководство о сроках и планах этой операции, явно проводя линию на то, что это — внутрикитайское дело, которое не должно касаться СССР.

Обстрел островов вызвал острый международный кризис, поскольку и США, гарант безопасности Тайваня, и СССР, связанный с КНР союзническими обязательствами по Договору 1950 г., считали, что НОАК готовит захват островов. Каждый был готов оказать всемерную поддержку своему союзнику. Для Хрущёва захват островов был обоснованной мерой — он не верил в то, что президент Эйзенхауэр пойдёт на развязывание ядерной войны из-за 17,5 квадратных километров суши. В это время Хрущёв подумывал о том, чтобы сделать подобную же «коррекцию» в отношении Западного Берлина, предъявив США, Великобритании и Франции ультиматум о превращении этой территории в «открытый город» без присутствия там войск западных держав. 7 сентября Хрущёв направил письмо Эйзенхауэру, подтвердив в предельно откровенной форме, что война США с Китаем будет также и войной с СССР. Кроме этого, в беседах советского министра иностранных дел А. А. Громыко, находившегося в Пекине 6—7 сентября, и в специальном послании от ЦК КПСС Центральному Комитету КПК 27 сентября, советское руководство подтвердило «ядерные гарантии» Пекину, заявив, что применение американцами даже тактического ядерного оружия вызовет ответный ядерный удар со стороны СССР20.

Все эти шаги, однако, скрывали серьёзные разногласия между Москвой и Пекином по ключевым вопросам войны и мира. К сожалению, отсутствуют записи двух бесед Хрущёва и Мао в Пекине на эти темы в августе, но из воспоминаний Хрущёва следует, что тогда Мао доказывал: если начнётся китайско-американская война и США применят тактическое ядерное оружие, СССР должен оставаться нейтральным. Сигналы из Пекина в сентябре от Чжоу Эньлая советскому посольству и Громыко сводились к тому же21. С одной стороны, Чжоу и Мао говорили, что войны за острова не будет22, и в то же время предвоенное напряжение в Китае нарастало. Хрущёв понял это так, что китайцы могут втянуть СССР в ядерную войну, и при этом даже не находят нужным его информировать.

Настроения китайского руководства в тайваньском кризисе несколько приоткрывают воспоминания личного врача Мао Цзэдуна — Ли Жизуи23. Мао, по его словам, говорил:

«Хрущёв хочет улучшить отношения с Соединёнными Штатами? Мы поздравим его залпами наших орудий. Надо втянуть Соединённые Штаты в это дело тоже. Может быть они бросят атомную бомбу на Фуцзянь. Посмотрим, что скажет тогда Хрущёв»24.

По воспоминаниям Ф. В. Мочульского, «мне, тогда ещё молодому китаисту, стало ясно, что дело не в островах, и не во внешней политике, а во внутренней политике». Нагнетание предвоенной обстановки позволило Мао мобилизовать население на «большой скачок», помогло «взвинтить его, довести до накала угрозой, что враг — у ворот». Китайцы стали выводить крестьян на работу в поле: на одном плече — тяпка, на другом — винтовка. Провозглашались лозунги, что надо затянуть кушак потуже, работать побольше, есть поменьше, три порции делить на пятерых. Во всём, конечно, были виноваты ненавистные американцы25.

Ф. В. Мочульский рассказал малоизвестный эпизод. В сентябре, в то же время, когда Хрущёв обменивался с Эйзенхауэром ядерными угрозами, советским дипломатам в ходе консультаций с американцами удалось договориться о том, что, если китайцы прекратят обстрел островов, американцы попытаются убедить правительство Тайваня эвакуировать с островов свои войска, т. е. фактически уступить их КНР. Когда эта информация дошла до Мао Цзэдуна, он, к удивлению советской стороны, отказался от такого посредничества. «Не надо нам никакой миссии с американцами! Это наш вопрос!»26. На встрече с делегациями социалистических стран Мао уточнил, что он собирается держать американцев на Тайване в напряжении как «пойманного вора», «может быть, на три года». По его мнению, «это может стать средством воспитания всех народов мира и больше всего китайского народа». Он ссылался на разговор с Хрущёвым, который якобы «одобрил» его точку зрения27. Хрущёв, однако, недоумевал и «не мог дать себе ответа», что же стоит за политикой Мао28.

За год, прошедший с этих событий до второго визита Хрущёва в Пекин, многое изменилось в мире и во внешней политике СССР. Прежде всего, советский руководитель осуществил на деле свой замысел в отношении Западного Берлина. 10 ноября 1958 г. он, по сути, поставил западным державам ультиматум — либо заключение в течение полугода мирного договора с ФРГ с признанием ГДР Западом, либо СССР в одностороннем порядке нарушает Потсдамские соглашения по Западному Берлину. Все имеющиеся данные указывают на то, что Хрущёв не собирался захватывать силой Западный Берлин, но лишь хотел вынудить западные державы иметь дело с правительством ГДР. Он верил, что только такая политика, можно сказать «шоковая терапия», может заставить Запад сесть с Советским Союзом за стол переговоров для окончательного урегулирования германского вопроса29.

По сути, эти действия Хрущёва ничем не уступали действиям Мао в Тайваньском проливе. А. И. Микоян писал в мемуарах, что он тогда обдумывал свою отставку, так как был не согласен с политикой Хрущёва30. Но к лету 1959 г. казалось, что Хрущёв выиграл: в Великобритании правительство Г. Макмиллана согласилось на переговоры, а Эйзенхауэр пригласил советского руководителя приехать в США с визитом. Последнее предложение такого рода поступало только от президента США Г. Трумэна И. В. Сталину.

В сентябре 1959 г. состоялась поездка Хрущёва в США, ставшая его личным триумфом. Хрущёв уехал из США не только в ореоле мировой славы, но и, что важно отметить, как деятель-миротворец, выступивший с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН с предложением всеобщего и полного разоружения. Немаловажное значение имело то, что Эйзенхауэр, хотя и в обтекаемой форме, согласился, что вопрос о германском мирном договоре и о Западном Берлине не должен затягиваться на неопределённый срок. Хрущёв добивался созыва руководителей четырёх держав, намеченного на начало следующего года, и пригласил Эйзенхауэра с ответным визитом в Москву. По воспоминанию его помощника О. А. Трояновского, «Хрущёв вернулся из США в хорошем настроении, с чувством уверенности в том, что он достиг существенных политических результатов. Будучи человеком эмоциональным, увлекающимся, он стал воспринимать свою поездку за океан как начало новой эры в советско-американских отношениях. В частности, уверовал в то, что западные державы пойдут на уступки по германской проблеме»31.

Оптимизм Хрущёва выражался и во внутренней политике, прежде всего в провозглашении на ⅩⅩⅠ съезде КПСС в начале 1959 г. новой программы построения коммунизма. Программа обещала догнать и перегнать США по производству и потреблению в течение десяти лет. Не исключено, что «большой скачок» в Китае повлиял на настроения советского руководителя, которому не хотелось оказаться худшим коммунистом, чем Мао32.

Именно с таким багажом «разрядки» и эйфорическими настроениями Хрущёв приехал в Пекин на празднование 10‑летия основания Китайской Народной Республики. Что же касается китайского руководства и особенно Мао Цзэдуна, то для них настали тяжёлые времена. Несмотря на значительные успехи в мобилизации миллионов людей, «большой скачок», предпринятый Мао летом 1958 г., захлебнулся, а в сельской местности привёл к экологической катастрофе. Уже с начала 1959 г. в китайских деревнях начало осложняться положение с продовольствием, и в 1960—1962 гг. разразился массовой голод, который длился не меньше трёх лет и, по оценкам западных исследователей, унёс жизни 20 или более миллионов человек. Положение Мао в руководстве КПК впервые пошатнулось, и на конференции ЦК в Вухане в декабре 1958 г. министр обороны Пэн Дехуай выступил с критикой политики «большого скачка»33. Пленум ЦКnbsp;КПК в августе 1959 г. принял ряд решений, признававших фактически провал этой политики. В Тибете попытка «революционными методами» покончить с религией привела в марте 1959 г. к восстанию верующих. Оно было подавлено с одобрения советского руководства34. Но произошёл непредвиденный для КНР и СССР международный конфуз — духовный лидер Тибета Далай-лама эмигрировал в Индию. В ответ китайская пропаганда сосредоточила огонь на премьер-министре Индии Дж. Неру. Мао, выступая перед представителями прессы «братских стран», называл Неру «двурушником», «наполовину человеком, наполовину чёртом», «наполовину джентльменом, наполовину хулиганом».35

Как водится в подобных случаях, «внешний враг» и международная напряжённость пришли на помощь китайскому руководителю. Продолжались периодические китайские обстрелы прибрежных островов. А 25 августа 1959 г. китайско-индийская перепалка в связи с бегством Далай-ламы переросла в вооружённые стычки в Тибете. Пограничный спор уходил в глубь истории, когда в 1914 г. Великобритания и тибетские власти установили границу по так называемой «линии Мак-Магона», Китай, в отличие от Индии, эту границу не признавал.

По времени вооружённый конфликт произошёл за несколько дней до начала поездки Хрущёва в США с миротворческой миссией. На этот раз советское руководство решило отойти от безоговорочной поддержки своего китайского союзника. Оно направило по партийной линии письмо в ЦК КПК и одновременно уполномочило ТАСС призвать обе враждующие стороны найти мирный способ урегулировании конфликта. 13 сентября 1959 г. ЦК КПК направил закрытое письмо ЦК КПСС, обвиняя советское руководство в «политике приспособленчества и уступок по отношению к Неру и Индийскому правительству» и сожалея, что заявление ТАСС обнажило перед всем миром советско-китайские разногласия, отчего «буквально радуется и ликует индийская буржуазия, американские и английские империалисты»36.

Приезд Хрущёва в Пекин на празднование 10‑летия основания КНР 1 октября сразу после визита в США подбавил масла в огонь. По свидетельству очевидца, «Хрущёв вызвал у китайцев гнев тем, что он поехал сразу не в Китай, а в США, и это вызвало у них сильную антипатию. И когда Хрущёв приехал, они это не могли скрыть»37. Пекин встретил Хрущёва холодно, без восторженных толп и флагов. Хрущёв это заметил и видимо решил со своей стороны не давать поблажки хозяевам. В ходе беседы с китайским руководством, как видно из её записи, он поднял вопрос о кризисе в Тайваньском проливе, не заботясь о дипломатических выражениях. Советский руководитель, по сути, выступал посредником между США и Китаем в урегулировании тайваньского кризиса. Он передал китайским руководителям просьбу Эйзенхауэра освободить из заключения пятерых американцев. Хрущёв дал понять хозяевам, что их манера «дразнить гусей» и искусственно поддерживать международную напряжённость не устраивает не только США, но и Советский Союз. Почти с обидой он сказал: «Вы никак не хотите выработать понятную для нас политику в этом вопросе».

Встреча выявила серьёзные политические разногласия между СССР и Китаем. Конфронтационный накал встречи имел ещё более важные последствия, чем сами разногласия. По мнению Д. А. Волкогонова, который первым комментировал запись переговоров, «Хрущёв в Пекине не проявил гибкости, такта, мудрости, и его „революционная дипломатия“ столкнулась с такой же»38. Как считает знаток биографии и личности Хрущёва американский историк Уильям Таубман, советский деятель, в силу «потрясающего бескультурья», необычайной самоуверенности и амбициозности, не был способен на гибкий диалог с китайцами. К тому же, советского руководителя отличала резкая перемена настроений, импульсивность и повышенная чувствительность к знакам невнимания39. Документ подтверждает эти оценки. Особенно его возмутил ярлык «приспособленца», наклеенный на него китайским министром иностранных дел Чень И.

Можно предположить и то, что Хрущёв рассматривал встречу в 1959 г. и как реванш за унизительное обращение с ним Мао Цзэдуна в июле-августе 1958 г. В то время достиг расцвета «хрущёвский культ» в советской бюрократии и пропаганде. Не более чем пародия на культ личности Сталина, этот культ, тем не менее, делал Хрущёва всё менее способным к самокритике. Но в Пекине коса нашла на камень. Хотя на этот раз Мао Цзэдун держал себя сдержанно, его соратники Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Чжу Де, Чень И, Дэн Сяопин, Линь Бяо навалились на Хрущёва. Когда обиженный советский лидер воскликнул: «нас не заплюёшь!» — Мао выступил в роли арбитра-примирителя.

После отъезда Хрущёва на первой встрече с советником-посланником С. Ф. Антоновым китайский лидер заявил, что разногласия между ними составляют не один палец из десяти, а всего лишь «полпальца». Он одобрил хрущёвский план всеобщего разоружения, отметил, что Хрущёв в беседах с Эйзенхауэром «очень твёрдо и правильно говорил о Тайване». По его словам, в отношении Тайваня Китай может «ждать 10—20 и даже 30 и 40 лет». Может показаться, примирительно заметил китайский лидер, что кризис из-за острова был «каким-то очень хитрым и непонятным делом». На самом деле всё просто: его можно считать «одним из звеньев в цепи тех трудностей, которые создавались для американцев. Другим звеном в этой цепи было выдвижение СССР вопроса о Берлине». Всё это «способствовало и достижению некоторых целей, которые вы ставите в Европе». В отношении индо-китайского конфликта Мао сказал, что «мы никогда, ни при каких условиях не пойдём за Гималаи. Речь идёт о споре из-за незначительных участков территории»40. Мао Цзэдун стремился дать понять через официальные каналы, что он не выступал зачинщиком ссоры, да и спор-то был из-за «полпальца». Учитывая предыдущие действия и слова китайского лидера, вряд ли это был искренний жест.

Встреча в Пекине оказалась последней встречей между советским руководством и Мао. Хрущёв улетел домой глубоко уязвлённый. Это раздражение и нетерпимость советского руководителя плохо сочетались с тогдашними настроениями в советском руководстве, государственных сферах, в обществе в целом. За 1950‑е годы там набрали большую силу симпатии в отношении братского Китая. Как пелось тогда в популярной песне: «русский с китайцем — братья навеки». Дружественные чувства охватили не только партийных пропагандистов, но и военных, и разработчиков секретнейших видов вооружения. По воспоминаниям переживших это состояние, «казалось, дружба, освящённая единством идеологического выбора, нерушима и выглядит куда прочнее связей, обычно складывающихся между странами на основе трезвого прагматического расчёта… Помощь Китаю была каким-то всеобщим порывом в нашей стране. Выражением искреннего доверия к другому народу, когда, казалось, делается большое, благородное дело»41.

То, что Мао решил отвергнуть эти братские объятия, не укладывалось в умы подавляющего большинства советских людей. После поездки Хрущёва в Пекин пошли слухи о том, что из-за импульсивности и грубости советского руководителя возникла угроза советско-китайской дружбе. Несдержанность Хрущёва в ходе встречи в Пекине действительно давала для этого основания. По свидетельству О. А. Трояновского, работавшего в секретариате Хрущёва помощником по внешнеполитическим делам, «в Москве нельзя было не почувствовать, что среди определённых кругов общества возникало недовольство обострением отношений с Китаем. Помню, что примерно в этот период мне было несколько звонков от людей, чьё мнение я привык ценить, с просьбой сделать всё возможное, чтобы предотвратить разрыв с государством, добрые отношения с которым имеют такое большое значение для нашей страны»42.

Лучшее средство защиты у Хрущёва было нападение. Для Пленума ЦК КПСС 18 декабря М. А. Суслов, по согласованию с Хрущёвым, подготовил доклад с откровенной критикой руководства КПК, прежде всего Мао Цзэдуна. Докладчик заявил, что нельзя потерпеть даже от друзей, чтобы они «свысока разговаривали с нами». В докладе отмечалось, что «ошибки и недостатки в области внутренней и внешней политики Компартии Китая во многом объясняются обстановкой культа личности тов. Мао Цзэдуна… Всё это, к сожалению, импонирует тов. Мао Цзэдуну, который, судя по всему, и сам уверовал в свою непогрешимость. Это напоминает обстановку, существовавшую в нашей стране в последние годы жизни И. В. Сталина. Мы, разумеется, не могли говорить с китайскими товарищами об этом, но Пленум должен знать и эту сторону жизни Компартии Китая»43.

Недовольство хрущёвским отношением к Китаю усугублялось недовольством другими его инициативами. Отдыхая на юге после поездок в США и Китай, советский руководитель направил 8 декабря 1959 г. записку в Президиум ЦК, где предлагал «пойти на дальнейшее сокращение вооружений в нашей стране, даже без условий о взаимности со стороны других государств… Я считаю, что можно было бы сократить, может быть на миллион, на полтора миллиона человек». По следам спора с Мао в 1958 г. Хрущёв считал, что «сейчас было бы неразумным иметь атомные и водородные бомбы, ракеты и в то же время держать большую армию». Более того, Хрущёв даже предлагал подумать о переводе армии «на территориальную систему (милицейские силы). То есть будут созданы полки и дивизии по территориальному принципу с привлечением граждан служить в них без отрыва от производства»44.

Ветеран дипломатии и историк О. А. Гриневский считает, что к весне 1960 г. возникла «новая оппозиция», которая считала более реалистичным союз с Китаем на базе военной силы, нежели мифическую дружбу с американцами на базе разоружения45. Хрущёв это почувствовал и начал искать пути к укреплению репутации коммуниста-ортодокса. Предлог нашёлся быстро: провокация американского самолёта-разведчика У‑2. Во время перепалки с Чень И советский руководитель привёл и такой аргумент своей жёсткости по отношению к классовому врагу:

«Мы сбили не один американский самолёт, и всегда говорили, что они сами разбивались. Это вы никак не можете назвать приспособленчеством».

Когда Хрущёв узнал на трибуне Мавзолея во время первомайского парада 1960 г., что советские ракеты наконец-то сбили У‑2, он решил наказать американцев по полной программе, а заодно и продемонстрировать китайскому руководству, что он не трус и приспособленец.

«Можно было не сомневаться,— замечает Трояновский,— что если бы он не реагировал достаточно жёстко, ястребы в Москве и Пекине использовали бы этот инцидент — и не без основания — как доказательство того, что во главе Советского Союза стоит лидер, готовый снести любое оскорбление со стороны Вашингтона»46.

В результате, встреча четырёх лидеров в Париже в мае 1960 г. окончилась вместо ожидавшихся переговоров международным скандалом и полным разрывом личных отношений Хрущёва с Эйзенхауэром.

Встреча в Пекине имела, вероятно, ещё одно негативное последствие — для мира в Индокитае, в частности в Лаосе. Как показывает запись беседы, и советская и китайская стороны не были заинтересованы в эскалации там военных и партизанских действий, чего хотели некоторые военные и партийные руководители Демократической Республики Вьетнам (ДРВ). Можно предположить, что совместная советско-китайская позиция, подобная тому, которая существовала на Женевской конференции по Индокитаю в 1954 г., могла бы переломить ход событий, ведших к войне и военному вмешательству США в этом регионе. Заслуживает внимание ремарка Хрущёва о том, что нужно избежать повторения в Индокитае «корейского сценария» 1950 г. Однако разногласия между коммунистическими союзниками ослабили дисциплину внутри «международного коммунистического движения» и позволили руководству ДРВ действовать в регионе по своему усмотрению47.

Пока Хрущёв оставался во главе СССР, обсуждение причин ухудшения советско-китайских отношений внутри ЦК и других учреждений ограничивалось тем, что исходило от «главного». Но это не значит, что коллеги Хрущёва не имели своего мнения на этот счёт. Они высказали его в октябре 1964 г., когда отправили Никиту Сергеевича в отставку. Секретарь ЦК А. Н. Шелепин, высказываясь на Президиуме ЦК о Китае, назвал политику Хрущёва правильной, но заметил, что надо было «гибче проводить линию». «В очень многом виноваты и Вы» — резюмировал он48. Более детальные оценки содержались в непроизнесённом докладе Президиума ЦК на Октябрьском Пленуме (доклад был заготовлен на случай, если бы Хрущёв решил драться за власть). Согласно ему, «главная причина возникшей опасности раскола (между СССР и Китаем.— В. З.) — подрывная деятельность китайского руководства… Но есть и ряд причин, в которых виноват тов. Хрущёв. В беседах с руководителями братских стран он проявляет грубость и несдержанность, высокомерие и оскорбительные выражения. Мао Цзэдуна он публично назвал „старой калошей“, тот узнал об этом и, конечно, пришёл в ярость»49.

В 1964—1966 гг. новые руководители СССР, в особенности А. Н. Шелепин и А. Н. Косыгин, поначалу считали, что нужно сделать всё для восстановления отношений, пусть даже ценой напряжённости в отношениях с США. По воспоминаниям Г. А. Арбатова, против этого выступили заведующий Отделом ЦК Ю. В. Андропов и министр иностранных дел А. А. Громыко. По их мнению, выбор между «разрядкой» с Западом и «дружбой» с Китаем в действительности даже не стоял. Правда, Андропов и Громыко продолжали мыслить в ортодоксально-коммунистическом ключе и в Китае, с их точки зрения, восторжествовал национализм, своего рода ещё один «югославский» вариант50. Но был в их мышлении и важный геополитический аспект, который они, вероятно, унаследовали от времён работы с И. В. Сталиным. Громыко как-то изрёк в узком кругу в 1978 г. при обсуждении перспектив объединения Германии:

«Нам не нужна никакая единая Германия, в том числе социалистическая. Вполне хватает единого социалистического Китая»51.

Следуя этой логике, советско-китайский союз был обречён на разрыв из-за геополитического веса Китая и амбиций Пекина, а вспыльчивость и некультурность Хрущёва играли второстепенную роль.

Сам Хрущёв, находясь в отставке, диктовал сыну:

«Теперь я полагаю, что мы тогда погорячились, преувеличив интернациональные интересы коммунистических партий и социалистических стран. Мы-то считали, что и наш флот, и китайский, и вообще все военные средства социалистических стран служат одной цели: быть готовыми к отпору, если империализм навяжет нам войну… Я понимаю, что в подобных вопросах необходима большая щепетильность. Теперь-то я это обстоятельство особенно хорошо понимаю. Нельзя ущемлять национальное достоинство любой страны и любой нации. Существует суверенитет»52.

Вместе с тем, Хрущёв так и не осознал, что Китай — это не «любая страна». Китайская специфика осталась для него книгой за семью печатями.

Предлагаемые читателю документы, записи бесед Хрущёва и других членов советского руководства с Мао Цзэдуном и членами руководства КПК позволяют вновь подумать о соотношении объективных и субъективных моментов в политической истории. Помимо той уникальной информации, которую они дают о причинах осложнения советско-китайских отношений, эти документы также ярко высвечивают личные взаимоотношения между руководителями СССР и КНР. Они подтверждают мнение упоминавшегося выше У. Таубмана:

«Советско-китайский спор был не только политическим, но и личностным спором»53.

В ситуации, когда личные симпатии, антипатии, интересы и стереотипы вождей играли колоссальную роль во властных системах обеих стран, моменты политической психологии должны привлекать внимание исследователей не меньше, чем геополитика, экономика, социальное устройство и идеология.

В. М. Зубок, к. и. н., стажёр-исследователь Архива документов по национальной безопасности — неправительственного научно-исследовательского центра при Университете Джорджа Вашингтона (США).

Примечания
  1. См.: Избранные дипломатические документы Мао Цзэдуна (на кит. яз.). Пекин, 1993; Нан Нианлонг и др. Современная китайская дипломатия (на кит. яз). Пекин, 1989; Ши Зонгкван. Замечательные достижения и вклад Чжоу Эньлая (на кит. яз.). Пекин, 1993.↩
  2. См. Ледовский А. М. Переговоры И. В. Сталина с Мао Цзэдуном в декабре 1949 — феврале 1950 г. Новые архивные материалы.— Новая и новейшая история, 1997, № 1, с. 23—47.↩
  3. Kramer М. The USSR Foreign Ministry’s Appraisal of Sino-Soviet Relations on the Eve of the Split, September 1959. — In: Cold War International History Project Bulletin (далее — CWIHP Bulletin), N 6-7 (Winter 1995-1996), p. 170-185; Westad Odd Arne. Мао on Sino-Soviet Relations: Conversations with the Soviet Ambassador. — CWIHP Bulletin, N 6-7 (Winter 1995-1996), p. 157, 164-169; A New “Cult of Personality”: Suslov’s Secret Report on Мао. Khrushchev, and Sino-Soviet Tensions, December 1959. — CWIHP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 244-248; Chen Jian. A Crucial Step towards the Breakdown of the Sino-Soviet Alliance: The Withdrawal of Soviet Experts from China in July 1960. — CWIHP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 246, 249-250; Prozumenschikov M.Y. The Sino-Indian Conflict, the Cuban Mussile Crisis and the Sino-Soviet Split. October 1962; New Evidence from the Russian Archives. — CWIHP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 251-257, 258-261; Zubok V. Look What Chaos in the Beautiful Socialist Camp! Deng Xiaoping and the Sino-Soviet Split, 1956-1963. — CWIHP Bulletin, N 10, March 1998, p. 152-162: Deng Xiaoping’s Talks with the Soviet Ambassador and Leadership, 1957-1963. — CWIHP Bulletin, N 10, March 1998, p. 165-173; Прозуменщиков М. Ю. 1960 год глазами советских и китайских руководителей.— Проблемы Дальнего Востока, 1999, № 3, с. 102—117.↩
  4. Волкогонов Д. А. Семь вождей: галерея лидеров СССР, кн. 1. М., 1995, с. 412—415.↩
  5. Zhung Shu Guang and Chen Jian. The Emerging Disputes Between Beijing and Moscow: Ten Newly Available Chinese Documents, 1956-1958. — CWIHP Bulletin, N 6-7 (Winter 1995-1996), p. 148-163.↩
  6. Нан Нианлонг и др. Современная китайская дипломатия (на кит. яз.). Пекин, 1989, с. 113—114. Цит. по: Zhang Shu Guang and Chen Jian. The Emerging Disputes, p. 163.↩
  7. Zhang Shu Guang and Chen Jian. The Emerging Disputes Between Beijing and Moscow: Ten Newly Available Chinese Documents, 1956-1958. — CWIHP Bulletin, N 6-7, Winter 1995-1996, p. 155-159.↩
  8. «Из дневника Юдина. Записи беседы с товарищем Чжу Де от 22 февраля 1958 г. и от 24 марта 1958 г.».— Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ), ф. 5, оп. 49, д. 128, л. 40, 44—45.↩
  9. Негин Е. А., Смирнов Ю. Н. Делился ли СССР с Китаем своими атомными секретами? — В кн.: Наука и общество: история советского атомного проекта (40‑е — 50‑е гг.). Материалы международного симпозиума в Дубне, 14—18 мая 1996 г. М., РНЦ «Курчатовский Институт», 1997, с. 303, 308—311.↩
  10. Хрущёв Н. С. Время, Люди, Власть. Воспоминания в 4‑х книгах, 3я книга. М., 1999, с. 74.↩
  11. Foreign Relations of the United States, 1958-1960, v. ⅩⅠ, Lebanon and Jordan, Washington DC: GPO, 1992. Ed. By Louis J. Smith, p. 339, 372, 379-380, 393-394, 406-407; Хрущёв С. Н. Никита Хрущёв: кризисы и ракеты — взгляд изнутри. М., 1994, с. 395—396.↩
  12. Хрущёв С. Н. Указ. соч., с. 395—396.↩
  13. Здесь и далее в ряде случаев автор даёт ошибочную русскую транскрипцию китайских названий и имён, видимо, потому что не относится к российскому китаеведению. Редакция журнала ограничилась примечанием: «В публикации сохранена орфография оригинала».— Маоизм.ру.↩
  14. Там же, с. 75.↩
  15. Интервью автора 9 июля 1992 г. в Москве с советским дипломатом Ф. В. Мочульским, работавшим в КНР с 1951 по 1966 гг. Магнитофонная запись — в архиве В. М. Зубока.↩
  16. Записка Ю. В. Андропова в ЦК КПСС 17 мая 1958 г.— РГАНИ, ф. 5, оп. 49, д. 128, л. 60.↩
  17. Интервью с Ф. В. Мочульским.↩
  18. Хрущёв Н. С. Указ. соч., 3‑я книга, с. 75—76.↩
  19. Негин Е. А., Смирнов Ю. Н. Указ. соч., с. 312—313.↩
  20. См.: Zubok V.M. Khrushchev’s Nuclear Promise to Beijing During the 1958 Crisis. — CWIHP Bulletin, N 6-7 (Winter 1995-1996), p. 219, 226-227.↩
  21. Zubok V.M., Pleshakov C. Inside the Kremlin’s Cold War. From Stalin to Khrushchev. Cambridge (Mass). 1996, p. 225.↩
  22. Запись беседы с Премьером Государственного Совета КНР Чжоу Эньлаем 5 сентября 1958 г.— РГАНИ, ф. 5, оп. 49, д. 133, л. 1—8; Запись беседы председателя Госкомитета по внешним экономическим связям в Пекине тов. С. Я. Фомина с зам. Секретаря Госсовета КНР тов. Ян Фанчжи 10 сентября 1958 г.— РГАНИ, ф. 5, оп. 49, д. 128.↩
  23. По мнению Российской маоистской партии, подлинность и достоверность этого источника (доступного, кстати, и в русском переводе) сомнительны.— Маоизм.ру.↩
  24. Li Zhisui. The Private Life of Chairman Мао: The Memoirs of Mao’s Private Physician. New York, 1994, p. 262.↩
  25. Интервью автора с Ф. В. Мочульским.↩
  26. Интервью автора с Ф. В. Мочульским.↩
  27. «Запись беседы тов. Мао Цзэдуна 2 октября 1958 г. на встрече с шестью делегациями социалистических стран, находившимися в КНР».— РГАНИ, ф. 5, оп. 49. д. 128, л. 233—235.↩
  28. Xpyщёв H. C. Указ. соч., 3‑я книга, с. 79.↩
  29. См.: Selvage D. New Evidence on the Berlin Crisis 1958-1962. — CWIHP Bulletin, N 11, Winter 1998, p. 201-202.↩
  30. Zubok V.М., Pleshakov C. Inside the Kremlin’s Cold War, p. 194-199; Smyser W.R. From Yalta to Berlin: The Cold War Struggle over Germany. New York, 1999, p. 138-140; Микоян А. Так было: размышления о минувшем. М., 1999, с. 598.↩
  31. Трояновский О. А. Через годы и расстояния. М., 1997, с. 219.↩
  32. Гриневский О. А. Тысяча и один день Никиты Сергеевича Хрущёва. М., 1998, с. 99—100.↩
  33. См., например, Spence J.D. The Search for Modern China. New York, 1990, p. 581-583.↩
  34. См. Prozumenschikov M.Y. The Sino-Indian Conflict, the Cuban Missile Crisis and the Sino-Soviet Split, October 1962: New Evidence from the Russian Archives. — CWHIP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 251.↩
  35. Неясно, о каком выступлении идёт речь. В беседе 6 мая 1959 года с делегациями одиннадцати стран, включая Советский Союз, Венгрию, Болгарию, Румынию, Албанию, ГДР, Чехословакию, Польшу, КНДР, Вьетнам и Монголию, Мао, напротив, говорил о Неру в примирительном тоне. Таким же был тон и в ряде других случаев в том же году.— Маоизм.ру.↩
  36. Текст письма цитируется по докладу М. А. Суслова на Пленуме ЦК КПСС 18 декабря 1959 г., хранится в РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 415, л. 30. См. также Prozumensсhikov M.Y. The Sino-Indian Conflict, p. 251.↩
  37. Интервью автора с Ф. В. Мочульским 9 июля 1992 г.↩
  38. Волкогонов Д. А. Указ. соч., книга 1, с. 415.↩
  39. Taubman W. Khrushchev Vs. Мао: A Preliminary Sketch of the Role of Personality in the Sino-Soviet Split. — CWHIP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 246.↩
  40. Из дневника С. Ф. Антонова. Запись беседы с Мао Цзэдуном от 14 октября 1959 г.— РГАНИ, ф. 5, оп. 49, д. 233, л. 86—95.↩
  41. Негин Е. Л., Смирнов Ю. Н. Указ. соч., с. 304, 313.↩
  42. Трояновский О. А. Указ. соч., с. 222.↩
  43. РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 415, л. 43—44.↩
  44. РГАНИ, ф. 2. оп. 1, д. 416, л. 3—11.↩
  45. Гриневский О. Указ. соч., с. 125—129, 131, 149—150, 156, 162—163.↩
  46. Там же, с. 225.↩
  47. Gaiduk I. The Soviet Union and the Vietnam War. Chicago, 1997.↩
  48. «Записи В. Малина на заседании Президиума ЦК КПСС 13—14 октября 1964».— Источник, 1998, № 2, с. 128.↩
  49. Доклад Президиума ЦК КПСС на октябрьском Пленуме ЦК КПСС (вариант).— Источник, 1998, № 2, с. 114.↩
  50. Arbatov G. The System: An Insider’s Life in Soviet Politics. New York, 1992, p. 113-115, 117-118.↩
  51. Фалин В. М. Без скидок на обстоятельства: политические воспоминания. М., 1999, с. 302.↩
  52. Xpyщёв H. C. Указ. соч., 3‑я книга, с. 76.↩
  53. Taubman W. Op. cit. — CWIHP Bulletin, N 8-9 (Winter 1996-1997), p. 248.↩

Добавить комментарий