…Почему мы вообще придаём значение национальному вопросу? Раз рабочие всех народов должны бороться против капиталистов, против помещиков, почему ещё проводить между рабочими национальное различие — русские, евреи, украинцы и т. д.? Не проще ли было бы сказать, что все рабочие — пролетарии, все против капиталистов,— и не заниматься никаким национальным вопросом? Так спрашивают иногда рабочие на собраниях.

На это надо ответить следующее. Для того чтобы достигнуть торжества социализма, нужно прежде всего идейно отделить рабочих от угнетателей. Нужно освободить рабочих от идейной власти над ними тех представлений, тех мыслей, которые существуют среди буржуазии и которые влияют и на рабочих, которыми угнетатели ведут за собой угнетённых. Приведу один пример такого влияния. В марте 1919 г. тов. Ленин на восьмом съезде партии говорил о трудности освободить сартов от влияния эксплуататоров. Сарты — народ Средней Азии, который при царизме был покорён Россией. Теперь он получил свободу, и страна его называется Узбекской социалистической республикой и входит в СССР. В 1919 г. там ещё не было Узбекской республики и сам народ назывался у нас ещё не узбеками, а сартами. Мы все называли их сартами в наших газетах, думая, что так и надо. С течением времени выяснилось, что «сарты» — это ругательное слово, которым русские полицейские, жандармы, чиновники и генералы, завоевавшие этот край, называли туземное население.

«Сарт» на тамошнем языке означает «собака»¹,— собачий народ, а настоящее их название — узбеки. Мы писали и говорили о них как о «собачьем народе», даже не подозревая этого. Так вот об этих-то теперешних узбеках Ильич и говорил, что у нас стоит задача освободить их от их помещиков, сделать то же самое, что мы сделали у себя, в русских губерниях, с помещиками — помещиков выгнать, землю передать крестьянам и создать лучшие условия жизни,— а сделать этого пока не можем: «Можем ли мы подойти к этим сартам и сказать — мы скинем ваших эксплуататоров. Мы этого сделать не можем, потому что они всецело в подчинении у своих мулл»² (стр. 102 сборника «Ленин о национальном вопросе», изд. «Красная новь», М., 1924 г.).

Дело это было крайне трудно таким образом именно потому, что эти самые сарты, или по нынешнему узбеки, находились под чрезвычайно сильным идейным влиянием своих собственных угнетателей, этих самых помещиков и их агентов, в частности, священников мусульманских, которые там называются муллами. Поэтому, когда мы сделали всё же там попытку в 1918 г. произвести аграрную революцию, отнять землю у помещиков и передать землю крестьянам, то неожиданным результатом было восстание, так называемое восстание «басмачей». Своеобразие его заключалось в том, что под руководством помещиков («баев» по тамошнему) против нас восстала та самая крестьянская беднота, которую мы от помещиков хотели освободить, которой мы хотели передать помещичьи земли. Помещики и кулаки восставали по правильно понятым своим классовым интересам, а беднота восстала с ними и под их руководством потому, что не понимала своих интересов. В головах узбекских крестьян не помещалось, как можно этого «бая» прогнать, когда они считали, что бай-помещик — это богом данное высшее существо, от которого зависит весь порядок, все устройство жизни. Когда между собою узбекские крестьяне ссорились, они ходили к баю судиться, когда женились — просили у бая разрешения и т. д. Они не только находились от бая в хозяйственной зависимости, но и считали с самого раннего детства, что бай — это как бы старший в роде. У них сохранялось иногда предание, вера, что каждый помещик — это по самому происхождению старшина нескольких соседних деревень, что это будто бы старший потомок семьи, которая первая поселилась на земле этого округа, а остальные деревни уже размножались от этой семьи и состоят при её старших потомках, как младшие братья при старших («вы наши отцы, мы ваши дети»). И вот идейное влияние этих баев и поддерживавших их священников, мулл, на узбекскую бедноту было так сильно, что когда в 1918 г. мы объявили там аграрную революцию, советский строй, то результатом было серьёзное восстание басмачей за сохранение старого строя, чтобы помещик и дальше командовал ими. И мы долго дрались с басмачами, пока успокоили. Пришлось отправить сильные военные отряды под руководством тов. Фрунзе. И после этого прошёл ещё целый ряд лет, когда мы земельную революцию там не осуществляли, а научившись, как трудно оторвать отсталую бедноту от идейного влияния помещиков и их мулл, стали вести там постепенно свою работу. В той же речи тов. Ленин сказал об узбеках: «Тут надо дождаться развития данной нации, дифференциации (отделения.— Ю. Л.) пролетариата от буржуазных элементов, которая неизбежна» (стр. 102, там же). И только в 1926 г., т. е. через 8 лет после первой попытки, нам удалось там провести земельную реформу, земельную революцию уже не только без восстания крестьян против нас, а наоборот, при такой обстановке, что крестьяне нас поддерживали, охотно эту землю от своих баев отнимали. Понадобилось 8 лет, чтобы оторвать их от идейного влияния помещиков, хотя, казалось бы, дело ясно: отбери землю у помещика — и всё.

Но влияние старых угнетательских традиций этим не исчерпывается. После того как в 1926 г. там произошла земельная революция, землю отняли у баев и роздали её крестьянам,— в 1927 г. мы попробовали сделать шаг дальше. Там существует такое правило, по которому женщины не имеют права не только участвовать в общественной жизни, приходить на собрания, как приходят у нас, но не имеют права и ходить по улицам города с открытым лицом, в таком платье, как все ходят у нас. Каждая женщина, которая выходит на улицу города (а там есть большие города, более чем по 100 тысяч жителей, например Ташкент, Самарканд), должна надеть на себя мешок особого покроя, который её опутывает от самых пяток до головы. А на голову сверху накидывается совершенно закрывающее лицо покрывало, причём перед глазами некоторое количество ниток выдирается, так что получается нечто вроде сетки. Женщина в такой мере видит перед собой, куда идти, чтобы не налезть на стенку, но не может высунуть из этого мешка руку или показать лицо. Высунуть руку или показать лицо считается страшным преступлением, потому что женщина там вроде вредного животного, которым можно пользоваться дома для домашнего хозяйства, но не показывать людям.

И вот в 1927 г. мы попробовали провести реформу освобождения женщин: снять с них мешки, разрешить ходить без покрывала на лице и т. д. Это вызвало большое сопротивление. Член ЦКК, вернувшийся недавно из Ташкента, рассказывает случай, которому сам был свидетелем. В городе Ташкенте в начале года один коммунист-мусульманин набрался храбрости и решился вывести свою жену без мешка и пошёл вместе с ней по улице. К ним подошел член тамошнего ЦИКа и арестовал его и её за «неприличное поведение на улице», выразившееся в том, что она шла с открытым лицом. Обоих посадили в тюрьму. Они обратились с жалобой к тамошней контрольной комиссии, дело окончилось не сразу. Этот случай обратил на себя внимание, было выяснено, кто из узбекских ответственных работников, даже членов партии, когда к ним в дом приходят гости или по делу, разрешает жёнам и дочерям быть в комнате при пришедших с открытым лицом и кто не позволяет. Оказалось, что многие даже из партийцев узбеков не позволяли своим женам и дочерям бывать при чужих с открытыми лицами даже внутри дома, не только что на улице. Так сильны были старые идейные влияния. А когда после этого принято было решение обязать всех партийцев открыть лица своим жёнам и дочерям и снять с них мешки, и вообще началась кампания за «открытие лица» у женщин,— то был целый ряд избиений и даже убийств женщин, решившихся на это.

Примечания

1. Это распространённое представление неверно, но этноним несомненно считался непрестижным.— Маоизм.ру.↩
2. В. И. Ленин. Доклад о партийной программе 19 марта.— Маоизм.ру.↩