Работал я до 9 января на гильзовом заводе. Организованно рабочие гильзового завода не участвовали в шествии рабочих 9 января, но отдельные рабочие примыкали к нему, ходил и я на Невский, видел расстрелы рабочих и их негодование. На следующий день много было рассказов обо всём случившемся, возбуждение в рабочей среде было огромное, гапоновские рабочие, которые благочестиво с иконами шли к царю, потеряли в него веру.

В революционной борьбе наступило большое оживление. То, что раньше воспринималось с большим трудом, после 9 января усваивалось и понималось рабочими очень легко. Настроение рабочих на заводе стало очень революционное. Начали рабочие говорить о необходимости вооружения, о вооружённой борьбе с правительством. У рабочих было настроение такое, что надо готовиться к вооружённому восстанию. Революционная работа шла успешно, особенно после того, как начались забастовки. На гильзовом заводе революционную работу вели меньшевики, среди них выделялся слесарь Карелин, приблизительно в сентябре его арестовали. Организация на заводе перешла к нелегальному заводскому комитету (я, Паршенков, Васильев, Иванов, позднее Карелин).

В конце лета 1905 г., очень скоро после появления нового работника социал-демократа, у нас на заводе организовалась боевая рабочая группа. В неё входили: рабочий Иванов гильзового отдела, Васильев того же завода, Михаил Паршенков (осенью 1907 г. в Петербурге он был застигнут на улице полицией, стал отстреливаться, был ранен, его арестовали, а когда подлечили — предали военному суду, который приговорил его к повешению), Сергеев («Арсеньев») и рабочий «Ваня». Эти пять рабочих составили боевую группу. Через тов. Иванова группа была связана с боевой с.-д. организацией Выборгского района, а с общегородской Выборгского района — через меня («Арсеньева»).

Группа запасалась револьверами, которые доставлял тов. Иванов, изучала их и применяла для практической стрельбы в лесу на Малой Охте, по речке Охте. Боевых действий у группы ещё не было, оружие не применялось в действиях, учились только с ним обращаться. Ходили на массовки, где обсуждались вопросы о Государственной Думе. Так тянулась работа в нашем кружке до 17 октября. Начались забастовки. Мы собирались у Михаила, изучали улицы, осматривали проходные дворы,— готовились к восстанию.

На гильзовом заводе после выступления оратора социал-демократа тоже началась забастовка, затем выборы в Совет рабочих депутатов. Выбраны были Васильев, ещё большевик и гапоновец — имени не помню. Когда во время декабрьской забастовки 1905 г. был выставлен лозунг «8-часовой рабочий день», то этот гапоновец выступал против этой забастовки и активно действовал среди отсталых рабочих. Тогда боевая группа рабочих решила его убить. Мне и «Ване» поручили это сделать. Мы пришли к его дому, довольно долго его караулили, он вышел из дому с женой и детьми, и мы пожалели его детей и оставили его в покое, а позже, летом 1906 г., он был с позором вывезен с завода на тачке.

16 октября группа по собственному почину хотела достать динамит, чтобы взорвать трамвайное паровое сообщение города с Лесным корпусом, которое перевозило солдат в наш район. Это предприятие не удалось; утром 17 октября, узнав о появлении царского манифеста, мы отправились на завод Лесснера, где проходил митинг. Выступали ораторы-большевики, критиковали манифест говоря, что он ничего не даёт рабочим. После митинга ходили с манифестацией до самого вечера. Так как было объявлено, что на казённых заводах дни забастовки будут оплачены, рабочие пошли на завод и стали работать.

Вскоре мы встретились с Карелиным, который был выпущен из тюрьмы, мы его хотели обрадовать тем, что у нас работают большевики, но он остался этим очень недоволен. Когда на Выборгской стороне открыли партийное отделение, я записался в партию (в ноябре 1905 г.). Я заплатил за членский билет 25 копеек. Это был небольшой листок белой бумаги, на нём было написано РСДРП: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», имя, фамилия, отчество, район и печать…

Мне пришлось иметь дело по работе с тов. «Эдуардом» (большевиком, горбатым), он, кажется, был организатором Выборгского района. Как-то я его спросил «Когда же можно ожидать социалистической революции (водворения социализма)?» — он ответил, что лет через десять. Этот ответ очень обрадовал меня и других молодых рабочих, такая сравнительно близкая возможность осуществления социализма ободрила и воодушевила нас. Меньшевики в этом отношении расхолаживали, говоря, что социалистический переворот произойдёт через несколько десятков лет.

У меня был наган, и я чувствовал, что сейчас же с оружием в руках можно начать борьбу за социализм, тогда как меньшевики говорили, что надо сначала дождаться полного развития капитализма. В начале весны 1906 г. я познакомился с «Петром» (С. Н. Сулимовым — членом Боевой технической группы при ЦК РСДРП)) и получил от него, кажется, револьвер. Он спросил меня, не могу ли я достать патронов, я ответил, что могу доставать гильзы, а несколько позднее решил устроить мастерскую для набивки патронов. Я переехал на Малую Охту и для того, чтобы вести работу более интенсивно, пригласил Паршенкова и «Ваню».

Дом, в котором была наша мастерская, потом сгорел, никаких следов его не осталось, был он расположен недалеко от казармы Финляндского полка. Для набивки патронов нужен был станок. В пристрелочной мастерской завода был ручной станок для снаряжения патронов, вот мы и решили построить такой станок. Свой чертёжник сделал чертёж заводского станка. Я отдал чертёж, чтобы по нему сделали отливку рамы, а мелкие части взялся приготовить сам. На эту работу ушло недели две. За это время я организовал доставку пороха, пистонов и пуль с патронного завода на Большой Охте, а патронов — с гильзового завода. Мы воспользовались тем, что обыскивали при выходе с завода только рабочих, конторщиков же не обыскивали, я свёртывал штук по 50 патронов в пакеты, которые имели вид завёрнутых книг,— таковые передавались конторщикам, а они выносили с завода, я брал пакеты и уносил их к себе на квартиру. Порох и пистоны выносил в мешочках с патронного завода.

Получился станок, принесли его на квартиру и стали набивать патроны штук по 100 в день, занимались этим делом вечерами, после работы на заводе. За этой работой проводили и воскресенья. Работа на станке началась с половины лета 1906 г. Обстановка для работы была хорошая, хозяйка — свой человек, по фамилии Сударева, и жильцы дома были свои люди, и мы, набивая патроны, пели революционную песню: «Сами набьём мы патроны…».

Связь с «Технической боевой группой» поддерживали через тов. Сулимова. К нам на квартиру приходили обыкновенно две девицы, одной из них была «Фаня Белая» — А. Л. Шмидт, художница, член Боевой технической группы, которая работала, в известном смысле, «по специальности» — в частности, переделывала под микроскопом номера пятисотрублёвок, захваченных в результате тифлисского «экса». Они уносили готовые патроны; приходили два раза в неделю. Мне приходилось бегать по разным делам «Технической боевой группы». У нас на гильзовом заводе образовалась боевая дружина в 1906 г.

Весною официально меня выбрали от Третьей просмотровой мастерской в заводской комитет, выборы происходили открыто — революционным, явочным порядком; туда вошли ещё Карелин, Васильев, Иванов и Паршенков. Комитет собирался два раза в неделю у Карелина или на Куликовском поле. Я был делегатом для переговоров рабочих с администрацией завода, ходили мы втроём: я, Паршенков и Васильев. Начальник завода был Журабов.

Собралась Ⅰ Дума. Стали вывозить на тачке вредный элемент с завода, начали искать подходящих для этого лиц. Решили вывезти рабочего, который выдал на заводе полиции с.‑д. оратора на митинге 1 мая 1905 г.— гапоновца, и рабочего, который не посещал массовок и митингов. Карелин остался недоволен нашим намерением и назвал это хулиганством, на что я возразил, что ещё наступит время, когда придётся вывозить и меньшевиков.

Приходилось вести работу в двух направлениях — чисто партийную и боевую. Личной жизни у нас совершенно не существовало. Для боевой подготовки наша организация устраивала лекции по подготовке к боевому делу. Ходили на эти конспиративные лекции представители дружин разных заводов; так, были представители дружин с завода Лесснера, патронного, набиралось иногда в комнате человек до десяти. Какой-то артиллерист-офицер, который бывал иногда в форме, иногда в штатском платье, читал нам о взрывчатых веществах, изготовлении бомб, употреблении оружия, постройке баррикад; о том, как свести поезд с рельс, о поджогах и пр.

Слушали с большим интересом, задавали вопросы, читал он нам из Виктора Гюго о баррикадах. Принёс он нам однажды фосфор, разведённый, кажется, в спирту, обмакивал в него бумажку, и когда она высыхала, то загоралась; всем нам хотелось иметь этот состав. И вообще слушали этого офицера с большим вниманием, потому что знали, что он — специалист в этом деле. Он пользовался у нас полным доверием. Собирались больше всего на Петербургской стороне у курсисток.

После таких лекций приходилось собирать свой кружок и передавать им содержание лекции. Организатор боевой группы должен был инструктировать свою группу по практической стрельбе и мне приходилось регулярно по субботам водить дружинников из Петербургского и Выборгского районов на Малую Охту. Мы садились в лодку, ехали по реке, потом шли по лесу, и там на просеке установив цель, занимались стрельбой.

У меня были винтовка, маузер, браунинг и револьверы. Это было оружие для всей группы, хранилось оно у меня, причём некоторые боевики имели постоянно при себе оружие, а лучшее оружие хранилось у меня и давалось только во время практической стрельбы; потом это оружие опять оставляли у меня на хранение. Патронов у нас было мало, могли выстреливать только по два патрона, а потом приходилось вести теоретические беседы о правилах прицела и стрельбы. Стреляли сначала холостыми патронами. Был у меня также кружок более молодых рабочих, с которыми я занимался программой с.‑д. партии и политической экономией.

Однажды мы были на лекции о взрывчатых веществах на Петербургской стороне, было нас человек пять. Проходя мимо казёнки против Народного дома, решили «для практики» её экспроприировать. Зашли туда внутрь, двое остались снаружи; вошли в помещение, там было человек пять покупателей, скомандовали: «Руки вверх», а сидельцу лавки велели отдать выручку. Он передан, что у него в ящике, спросили, нет ли ещё, он ответил, что больше нет, тогда мы стали разбивать бутылки. Увидав, что начали заходить покупатели в лавку, мы решили лучше уйти. Много любопытных заглядывало в окна, а мы без всяких препятствий, совершив первое боевое выступление, благополучно скрылись, взяли, кажется, рублей 60—70. Было страшно, но этот удачный боевой опыт очень поднял наше настроение.

Несмотря на удачу, мы тщательно скрывали это «дело» от нашей партийной организации, так как знали, что нас за это не одобрят. Деньги пошли на расходы для поездок за город на стрельбу. До того времени приходилось тратить свой скудный заработок. Оружия у нас было очень мало и очень плохое, решили достать денег на оружие, а для этого задумали экспроприировать кассу театра Тумпакова. Зашли в буфет после второго действия, но за нами стали следить, поставили рогатки около кассы, и нам пришлось отказаться от этого предприятия и заблаговременно уйти.

Потом задумали убить Дубасова — московского генерал-губернатора, который руководил подавлением Декабрьского вооружённого восстания.

Начали мы это дело тоже без разрешения партийной организации. Жил он у Таврического сада, установили за ним слежку; узнали об этом с.‑р., решили, что это их монополия, и пришлось оставить этот план. Члены боевой дружины были молодые рабочие, хоть и плохое, но всё же оружие в их руках было, и было большое стремление им действовать. Надо было находить применение их боевым навыкам и стремлениям к боевым действиям.

Однажды Иванов вернулся домой с другим боевиком, у них оказались револьвер и шашка. С любопытством мы стали их расспрашивать, откуда у них взялось оружие. Оказалось, что они шли по улице и, увидев городового, решили его обезоружить. Были у нас знакомства с с.‑р. и максималистами. Несмотря на все конспирации, наши боевики находили друг друга. Наши боевики были недовольны тем, что у них никакой боевой работы, и ставили на вид своим организаторам покушение на столыпинскую дачу и экспроприацию в Фонарном переулке.

Вскоре после этой экспроприации был арестован какой-то максималист, которому его знакомая попросила меня передать в тюрьму деньги. И вот я с деньгами в одном кармане и браунингом в другом отправился в «Кресты». Ворота прошёл, стало жутко (подумал о том, что не следовало бы иметь с собою браунинг, но делать было нечего), потом прошёл в приёмную, провели меня к жандармскому полковнику, я передал деньги и ушёл.

Так наступил октябрь 1906 г.; работа наша в мастерской продолжалась по-прежнему почти в течение полугода. Перед самый рождеством, 23 декабря, я был уволен с завода за разные выступления. А числа 29 декабря был в театре и пришёл поздно. Дома оставались ночевать «Ваня» и другой боевик (имени его не помню), Паршенкова дома не было. У нас было приготовлено несколько тысяч патронов. Перед тем, как ложиться спать, я по обыкновению осмотрел маузер, взвёл курок и лёг спать. В комнате у меня хранился мелинит патроны, порох и многое другое.

Перед рождеством, 26 декабря 1906 г. эсером Н. Егоровым был убит главный военный прокурор Павлов. Положение становилось тревожное, реакция усилилась, настроение было подавленное.

Я лёг и заснул очень быстро, но вдруг услышал звонок и сильный шум в коридоре. Я решил, что пришёл сын хозяина подвыпивши, и продолжал спать. Но вдруг почувствовал, что кровать моя, загораживавшая дверь, стала двигаться, открываю глаза и вижу, что дверь моя полуоткрыта: стоят три городовых с винтовками. Я вскочил, пододвинул кровать плотно к двери, дверь закрылась, и городовые очутились за дверью в соседней комнате. Я быстро стал одеваться, ко мне стали стучать и кричать. «Открывай дверь именем закона!». Я отвечал, что одеваюсь. «Потом оденетесь»,— отвечали городовые. Один сапог успел надеть, второй только стал надевать, как дверь сломалась под напором городовых.

Одеваясь, я думал, что с рассветом меня повесят, страшно не хотелось висеть. «Вот,— думал,— если бы расстреляли, было бы лучше». Дверь сломали, вошёл пристав с лампой в руке и остановился в дверях,— я решил, что «если уж повесят, то пусть за дело вешают», выхватил из-под подушки маузер,— он был уже на прикладе,— отскочил в угол и выстрелил в пристава, пристав упал, лампа упала и разбилась, наступила темнота. За ним появился околоточный, я выстрелил в него, упал и околоточный, городовые ворвались в другую дверь,— другая дверь выходила в комнату хозяйки,— я стал стрелять в них, они побежали по коридору, подняли страшный крик, я стал преследовать их и побежал за ними по коридору, всё время стреляя им вслед.

Выскочил на лестницу,— там уже никого не было, какой-то штатский бежал вверх по лестнице, был зажжён свет, я в него выстрелил, он упал. Я выскочил на улицу, видел тени городовых, бегущих по направлению к казарме. Было уже около 5 часов утра. Я начал нажимать курок, выстрелов не было,— кончились патроны. В результате боя, по сведениям «Петербургской газеты», наступавшая полиция потеряла убитыми двух околоточных, двух городовых, ранены были шпион и дворник.

Я вернулся в комнату, надел сапоги, зарядил маузер, взял патронташ, посмотрел кругом,— товарищей не было. Они тем временем действовали так: один забрался под кровать, другой — под диван и потом, улучив удобный момент, убежали. «Ваня» забрался в помойную яму во дворе и просидел до вечера, в сумерках, при двадцатипятиградусном морозе зашёл к сапожнику, тот ему дал опорки, и он пошёл за Невскую заставу, отморозил себе ноги и проболел шесть месяцев, пролежал у какою-то знакомого рабочего. Другой боевик, случайно пришедший в эту мастерскую, пошёл, кажется, к себе на квартиру, там была засада. Он был арестован. Судили его военно-полевым судом и он был повешен.

Паршенков тогда разыскан не был. 3 января Паршенков Михаил (из крестьян, кажется, Вятской губернии, рабочий патронного завода, гильзового отделения), боевик по кличке «Учитель» и, кажется, боевик Вася, по кличке «Ястреб», с Обуховского завода, оказали вооружённый отпор на Васильевском острове. При аресте было убито пять человек. «Учитель» был ранен в живот, забежал в уборную, отстреливался там, сколько было возможно, а потом застрелился сам.

Паршенков и «Ястреб» благополучно скрылись и переправились на Урал. Паршенков Михаил с.-д. на Урале примкнул к партизану Лбову и отошёл совсем от партии, назывался «Демон». В конце 1907 г. был арестован, судился военно-полевым судом. По совокупности был присуждён к повешению и, кажется, в декабре 1907 г. был повешен. «Ваня» — настоящее имя неизвестно — из крестьян, рабочий патронного завода, с.-д. большевик, был членом боевой дружины в Петербурге 1905—1906 гг. Скрываясь от преследования полиции, уехал на Урал, в 1907 г. попал в засаду солдат и был убит в числе шести боевиков социал-демократов.

Я надел пальто, вышел из комнаты, на лестнице никого не было и на улице тоже. Сошёл на Неву, на лёд и пошёл к Смольному монастырю. Уже на четверти пути стали в меня стрелять. Оказалось, что бежавшие городовые привели две роты солдат. Я перешёл Неву, сложил маузер нанял извозчика и поехал на угол Невского и Морской. Подъехав к этому месту, расплатился с извозчиком и отправился к Пяти Углам, к тов. Сулимову. Слежки за мной не было. Когда я подошёл к дому, уже начиналось утро, дворник мёл улицу. Воспользовавшись моментом, когда дворник повернулся так, что не мог меня видеть, я вошёл в ворота и пошёл в квартиру Сулимовых.

Они ещё спали, было часов 6 утра. Дверь мне открыла Мария Леонтьевна («Магда»). Она спросила меня, почему я так рано явился, я ей ответил, что вышла «маленькая неприятность». Она повела меня к себе в комнату, вызвала Сергея. Пришёл Сергей,— я им всё рассказал. Мне надо было уходить от них. Они одели меня потеплее,— ноги мои примёрзли к подошвам сапог. Дали мне 10 руб., тужурку и адрес к сестрорецкому рабочему Емельянову (тому самому, который скрывал в 1917 г. В. И. Ленина).

Распрощавшись с товарищами, я пошёл на Сестрорецкий вокзал, сел на восьмичасовой поезд и поехал к Емельянову. Был праздничный день. Емельянов не работал, он удивился моему раннему появлению, я объяснил тем, что уволен с работы и приехал к нему немного отдохнуть. Он покормил меня, и я лёг спать. На другой день Емельянов ушёл на работу, но не прошло и получаса, как он прибежал домой с газетой в руках и, обращаясь ко мне, сказал: «Вот как ты отдыхал!». В «Петербургском листке» уже было описание этого события, которое, кажется, называлось «Трагедия в конспиративной квартире на Малой Охте».

Я остался у Емельянова, выжидал дальнейших распоряжений организации о том, как мне дальше действовать, а января приехал в Сестрорецк тов. Сулимов с паспортом и явкой на Урал, в Пермь. Мне было дано 50 руб., эстонский паспорт. 9 января 1907 г. я выехал из Сестрорецка в Питер, зашёл на Верейскую улицу к матери, пробыл у неё минут двадцать, пошёл на Васильевский остров, переночевал у знакомых и через Москву уехал на Урал. С Урала я возвратился в Петербург, а оттуда поехал в Финляндию.