Она пришла ко мне, как приходили многие, за советом, за душевной поддержкой.

Я встречала её мельком на делегатских собраниях. Славное, выразительное лицо с внимательными, живыми, чуть грустными глазами.

В тот день, когда она пришла, лицо это было бледнее обычного, глаза больше и ещё грустнее.

— Я пришла к вам потому, что мне некуда идти… Вот уже три недели, что я без крова… Денег нет, жить не на что… Дайте работу! Иначе — остаётся одно: улица.

— Но ведь вы же, кажется, работали, служили? Попали под расчёт?

— Да, я работала в экспедиторской. Но уже больше двух месяцев, как меня сократили… Из-за ребёнка. Он болел. Приходилось пропускать службу. Три раза удавалось оттянуть увольнение. В августе рассчитали. А через две недели ребёнок мой умер. Но уже назад не взяли…

Голова низко опущена, и густые ресницы скрывают глаза. Может быть, прячут слезу?

— А почему вас рассчитали? Работой не удовлетворяли?

— Нет, наоборот, я хороший работник. Но считалось, что мне незачем служить. Мой муж зарабатывает, он теперь в комбинате. Важное лицо… Хозяйственник…

— Но, как же вы говорите, что вы без крова и без денег? Разошлись?

— Нет, не разошлись… Просто я ушла от него. И не вернусь. Что бы ни было!.. Только не к нему!

Густые ресницы не в силах удержать алмазную слезу…

— Вы простите меня! Я не плакала всё это время, не могла… А сейчас. Хуже, когда встречаешь участие. Но если я вам расскажу, вы поймёте.

Они, её муж и она, встретились в 17-м году, в самый разгар революции. Он был тогда наборщиком; она работала в экспедиции большого издательства. Оба шли с большевиками. Оба горели одной верой, одним страстным желанием — «сбросить власть эксплуататоров», построить новый, справедливый мир. Оба любили «книгу» и стремились к самообразованию. Обоих подхватил, закружил вихрь революции… В октябрьские дни — оба были «на посту». В огне борьбы, под грохот пулемётов сердца их нашли друг друга. Но оформить союз было некогда. Каждый продолжал жить своей жизнью, только встречались урывками, среди дела. Но встречи были светлые, радостные… Тогда, в те дни, они были «настоящими товарищами»!.. Через год она ждала ребёнка. В комиссариате оформили союз и поселились вместе… Ребёнок не надолго выбил её из колеи. По её почину в районе организовали ясли. Дело — важнее семьи. Муж порою хмурился, хозяйство она, правда, запускала. Но ведь его тоже никогда не было дома… Когда её избрали делегаткой на съезд, он гордился.

— Теперь не будешь дуться, если подам остывший обед?

— Обед, что!.. А вот как бы твоя любовь ко мне не остыла!.. Ты там со всяким народом видаешься! Смотри!

Оба шутили. Казалось, их любовь ничто нарушить не может! Не просто «муж и жена», а товарищи. Рука об руку в жизни идут, той же цели добиваются. Не о себе забота — о деле. И ребёнок радовал. Здоровая девочка росла.

Как и когда это изменилось? Будто с тех пор, как мужа её в комбинат ввели. Сначала оба радовались: тяжело, голодно жилось, обносились. А тут ещё ясли того и гляди закроют, как с ребёнком быть? Муж гордился, что теперь сможет как полагается семью «содержать». Предлагал ей бросить работу. Но она не хотела. «Привыкла с товарищами общаться, к делу привязалась, да к тому же так независимее, с детства сама на себя зарабатывала… Сначала ничего, будто даже легче жить стало. На другую квартиру переехали: две комнаты и кухня. Девочку взяли — по дому, да чтобы за ребёнком приглядывала. А сама ещё больше в работу ушла по району. Муж тоже занят. Дома только ночует.

Пришлось ему уехать по делам комбината, в командировку. Три месяца ездил. С «нэпмановцами». Вернулся. И сразу кольнуло: будто «чужой». Не слушает её рассказов, еле на неё глядит. Принарядился, даже душиться стал. А дома лишних пяти минут не пробудет.

Тогда-то и началось… Раньше он не был пьющий, так, разве в особые «праздники». За время революции, в спешке работы — не до спиртного было!.. А тут — пошло. В первый раз, когда он нетрезвый ночью домой вернулся, она больше напугалась за него, чем огорчилась. Думала: как бы это ему не повредило? Не стал бы на плохом счёту? Наутро начала ему выговаривать. А он стоит себе, чай пьёт (торопился) и молчит. Так ничего не ответив ей, ушёл. Больно стало. Но подумала: «совестно самому, потому и молчит». Не прошло и трёх дней — опять пьяный вернулся. Огорчилась, забеспокоилась. Возиться с ним ночью пришлось… Неопрятно! Хоть и любимый человек, а всё же — гадливо!.. На другой день с ним поговорить хотела. Чуть начала, а он как взглянет на неё злобно, будто на врага, у ней и слова застыли…

Всё чаще да чаще стал он приходить домой нетрезвый. Не выдержала. Нарочно не пошла на службу, дождалась, как протрезвеет, заговорила. Всё, всё ему сказала, что так жить нельзя, что «не товарищи» они больше, если одно только и связывает их, что «общая постель»… Всё сказала и про пьянство, предупреждала, стыдила, плакала… Выслушал. Сначала оправдывался: не понимает она, что приходится «компанию водить» с нэпманами, там так принято, иначе «дела не сделаешь»… Потом задумался. Стал говорить, что и самому-то такая жизнь не по душе… Просил её «не огорчаться», признал, что она — права… На прощанье сам подошёл, за голову взял, в глаза поглядел, как прежде бывало, поцеловал…

Отлегло от сердца. В тот день с радостью за дело взялась. Но не прошло и недели — опять муж нетрезвый вернулся. А как попробовала потом заговорить, по столу стукнул: «не твоё это дело!.. Так все живут! А не нравится — никто тебя не держит».

Ушёл он, а она весь день точно с камнем на сердце ходила. Неужели разлюбил? Неужели в самом деле уйти ей? Но вечером муж неожиданно рано вернулся. Трезвый, виноватый, обходчивый. Весь вечер проговорили. И опять легче стало.

Поняла она — компания такая, удержаться трудно. Деньга шальная у них, отставать неудобно. Много ей про нэпманов рассказывал, про их жён, про кутильных девиц… И про: то, как «дела делаются» и как трудно пролетарию за всеми этими «акулами» уследить, ухо востро с ними держать.

Грустно стало ей от этого рассказа, так грустно, как ещё никогда не было за всё время революции…

В эти-то дни узнала она, что подпала под «сокращение штатов». Испугалась не на шутку.

С мужем поделилась. А он отнёсся равнодушно, нашёл, что так даже и лучше, чаще дома будет, порядку в хозяйстве больше.

— А то квартира наша ни на что не похожа… Приличного гостя не примешь.— Удивилась она, стала возражать.— Дело твоё. Я не препятствую. Хочешь — служи.— И ушёл.

Больно ей было, что муж не понял её. Будто обиделся. Но всё же решила себя отстоять. Пошла к товарищам, спорила, доказывала. Временно отсрочила расчёт. Только беда никогда одна не приходит. Не успела успокоиться насчёт увольнения — дочурка заболела.

— Сижу ночью с больным ребёнком, одиноко так на сердце… Тревожно. Звонок. Пошла мужу отворять, рада, что вернулся. Думаю, хоть с ним горем поделюсь, лишь бы трезвый оказался!.. Открыла дверь и понять не могу — с кем он? Женщина, молодая, нарумяненная, подвыпившая… «Пусти, жена,— говорит он,— подружку привёл… Не взыщи!.. Чем я хуже других? Веселиться будем!.. А ты не мешай!..» Вижу — пьяный, еле на ногах стоит! У меня у самой колени задрожали. Впустила в столовую, где муж на диване обычно спал, а сама к ребёнку скорее. Заперлась. Сижу, сама не своя. Даже злобы на него нет. Что с пьяного спросишь? А всё-таки больно!.. Да и слышно всё, что в соседней комнате творится… Уши бы заткнула, да с больным ребёнком возиться надо… К счастью, скоро угомонились, уж очень оба подвыпивши были… Под утро муж её сам проводил и опять спать лёг. А я так до утра и не ложилась… Всё думала, думала…

Вечером опять муж пришёл раньше обыкновенного. Не видались ещё за день. Я его нарочно сухо встретила. Не гляжу. А он бумаги свои разбирает. Молчим оба. Вижу, следит за мной. Думаю: пусть! Небось, теперь виноватым прикинется, начнёт прощенье просить, а потом опять за своё!.. Не стану больше терпеть! Уйду. А у самой сердце так и ноет… Любила его и сейчас ещё… Что скрывать? И сейчас люблю. Только теперь — это кончено. Будто умер он. А тогда… Тогда ещё чувство живое было…

Видит муж, что я за пальто берусь, в район собиралась, вдруг, как рассвирепеет… За руку схватил так, что синяк остался, пальто вырвал, на пол швырнул…

— Чего ты вздумала бабьи истерики разводить? Куда идёшь? Чего от меня хочешь? Поищи ещё такого мужа, как я — кормлю, одеваю, ни в чём отказа нет… Не смеешь меня осуждать!.. Если дела делать — надо так жить!..

Говорит, говорит, не остановишь. Будто прорвало его. Слово вставить не даёт. То кричит, словно всю злобу свою вылить хочет, не то на меня, не то на себя самого, то вдруг оправдываться начнёт, доказывать, будто с кем спорит… Вижу, мучается человек, лица на нём нет… И так мне за него самого горько стало, что и свою обиду тогда забыла. Сама же его успокаивать стала, сама же его уверять, будто не так уж всё это плохо, будто не он виноват, а всё «нэпманы»…

В тот вечер мы опять примирились. Только очень горько мне было, когда он мне потом объяснил, что и сердиться-то на него и обижаться-то я не должна. Можно ли с пьяного требовать? Тут я его стала просить не пить. «Не то мне обидно, что ты в дом проститутку привёл, а то, что ты себя до такого скотского состояния доводишь». Он обещал за собою строго смотреть и той компании избегать.

Но хоть мы и примирились, а обида осталась. Конечно, что с пьяного спросишь? Может, он и в самом деле ничего не помнит, а только что-то в сердце у меня с того дня скребло и скребло… Вот думалось: если бы любил, как прежде, как в дни революции, никогда другой женщины бы не искал!.. Вспомнила, как в то время за ним приятельница одна моя увивалась, лучше, красивее меня была, а он на неё и смотреть не хотел!.. Если разлюбил — почему не скажет прямо? Попробовала я раз с ним об этом заговорить, рассердился, раскричался, что с «бабьими глупостями» к нему пристаю, когда у него дела выше головы и когда все бабы, и я в том числе, для него, что плевок!.. С этим и ушёл. А мне ещё тяжелее стало. Но тут опять вопрос о моём увольнении встал. Девчурка всё хворала, прогулы… Опять упрашивала, уговаривала. И опять временно отсрочили расчёт. Сама не знаю, на что надеялась, а только всё оттягивала. Ещё больше прежнего боялась зависеть от мужа. Всё тяжелее нам жилось с ним. Будто чужие. Живём в одной квартире, а ничего друг про друга не знаем. Иногда разве зайдёт на девчурку поглядеть. Из-за неё пришлось в районе работу забросить, чтобы самой за ней ухаживать. Муж в это время меньше пил, трезвым домой приходил, но меня точно и не видел. И спали мы врозь — я с девочкой, а он в столовой, на диване. Случалось, что и ко мне ночью приходил… Только от этого радости не было!.. Ещё тяжелее потом… Будто вся боль при себе оставалась, да ещё и новая обида прибавилась. Целовать-то меня целовал, а что на душе моей делается, и не спросит. Так и жили!.. Каждый сам по себе. В молчанку. У него свои заботы, неприятности всякие… У меня свои. Пока не стряслось уже настоящее горе —дочурка умерла, а перед тем меня как раз рассчитали…

Думала — общее горе у нас с мужем, может, хоть теперь обо мне вспомнит!.. Нет! И горе не помогло. И на похоронах-то дочурки не был — заседание срочное. И осталась я в доме одна… Без дела, без заработка…

Дело-то я, конечно, себе нашла — в районе его достаточно. А вот насчёт заработка — труднее. Да и как-то неловко просить: кругом столько безработных. Да и все знали, что муж ответственный работник, «хозяйственник». Как попросишь? Да и не найдёшь её, работу теперь… Пробовала, справлялась… Тяжело было на шее у мужа очутиться, особенно, когда такими мы чужими стали. Но выхода не было. Терпела. Все чего-то ещё ждала, надеялась… Глупое такое сердце у нас женщин: вижу ведь, что нет прежнего чувства у мужа, у самой к нему тоже больше обиды да горечи, чем любви, а всё кажется — пройдёт! Вернётся его любовь, будет хорошо, светло, как прежде было… И ждёшь. Каждый день просыпаешься с этой надеждой… С работы в районе домой спешишь: а вдруг муж дома один? Если и дома, всё равно, что и нет его, не замечает, занят своими делами, приятели заходят, нэпманы… А всё ждёшь, всё надеешься!.. Пока не стряслось то, последнее — из-за чего я и ушла от него… Совсем ушла. И уж больше не вернусь.

Пришла я с собрания, за полночь. Захотела чаю. Стала самовар ставить. Мужа ещё не было. Да я и не ждала. Слышу, в передней дверь отпирают. Значит, муж вернулся, у него свой ключ теперь имелся, чтобы меня не будить. Пока возилась с самоваром, вспомнила, что пакет ему принесли, срочный, а лежит он у меня в комнате; оставила самовар и вошла к нему с пакетом. Смотрю и, как и в прошлый раз, не понимаю: кто с ним? Муж, а рядом с ним высокая, стройная женщина. Оба на меня обернулись… Глазами с мужем встретились, вижу сразу — трезвый!.. И ещё больнее стало. Так больно, что кричать хотелось. И женщина смутилась.

А я… Сама не знаю, как я это так спокойно положила пакет на стол и сказала: «Тебе срочный пакет». И ушла. А как одна осталась, так меня всю трясти начало, точно в лихорадке. Боялась, что рядом услышат, легла на свою постель, с головой одеялом закрылась, хочу ничего не слышать, не знать, не чувствовать… А мысли так и скачут… Мучают.

Слышу, как они там шепчутся, не спят. Голос женщины громче. Будто упрекающий. Может быть, это его «подруга», он её обманул, сказал, что не женат? Может быть, он и сейчас от меня отрекается? Всё передумала, всё перестрадала… Тогда, когда он пьяный проститутку привёл, мне хоть и горько было, а не так я мучилась… Теперь я поняла, что не любит он меня! Даже как товарища или как сестру… Сестру и ту бы поберёг, не стал бы в дом приводить женщин… И каких женщин!.. Продажных, уличных! Наверное, и эта из таких! Другая бы ночью так не пошла! И такое у меня на неё зло вдруг взяло, что, кажется, готова к ним в комнату ворваться и своими руками её из дому вытолкнуть. Так и промучилась до рассвета. Глаз не сомкнула. А рядом — затихло… И вдруг слышу по коридору шаги, осторожные, будто кто крадётся. Поняла, что это — она. Слышу, в кухню дверь открыла. Что ей там надо? Жду, слушаю. Тихо. Не возвращается. Вскочила. И в кухню. Смотрю, сидит она на табуретке возле окошка, голову низко так опустила и горько, горько плачет… А волосы у ней длинные, светлые, красивые, всю её окутали… Подняла на меня глаза, и такое в них горе, что я сама испугалась. Подошла к ней, а она навстречу мне встала.

— Простите, говорит, что я в ваш дом пришла. Я не знала, что он не один живёт… Мне это очень, очень тяжело…

Я её тогда не поняла, думала, это не проститутка, а его подруга. И уж не знаю, как это у меня вырвалось:

— Вы его любите? — А она на меня с таким удивлением посмотрела:

— Мы в первый раз вчера встретились. Он обещал «хорошо заплатить», а для меня теперь всё равно кто, лишь бы заплатил!..

Уж не помню, как это было, только она мне тут же всё рассказала: как её три месяца тому назад «сократили», как она всё продала, голодала, без крова очутилась, как мучилась, что перестала старухе матери высылать, и та ей писала, что тоже с голоду умирает. Две недели тому назад она пошла «на улицу» и сразу ей повезло, завела «хорошие знакомства» и теперь вот она одета, сыта и матери высылает… Рассказывает, а сама руки ломает…

— Ведь я с аттестатом… Хорошо училась… И я ещё очень молодая, мне всего девятнадцать лет. Неужели так и пойти на дно?..

Вы не поверите, слушала я её, а у самой все внутри от жалости перевернулось. И вдруг я поняла: не будь у меня мужа, и я была бы в таком же положении, как она, безработная, без крова… Ночью, когда я на кровати своей лежала и мучилась, у меня против неё злоба так и кипела. А теперь вдруг вся злоба у меня на мужа повернулась. Как он смел пользоваться таким безвыходным положением женщины? Он же сознательный, ответственный работник!.. Вместо того чтобы помочь безработному товарищу, он его покупает! Покупает его тело для своего удовлетворения!.. Это показалось мне так отвратительно, так гадко, что я тут же сказала себе: с таким человеком я жить не останусь!

Она ещё много мне рассказывала. Мы вместе растопили плиту, заварили кофе… Муж всё спал. Потом она вдруг заторопилась уходить.

Я её спросила: «А он с вами расплатился?».

Она покраснела. Стала уверять меня, что теперь она ни за что не возьмёт денег после всего, что мы с ней говорили… Что она не может этого…

Я видела, что она хочет уйти, пока муж не проснулся. Я её не удерживала. Вам это покажется странным, но мне было так тяжело с ней расстаться! Точно она мне родная стала… Такая она была молоденькая, несчастная и одинокая. Я оделась и пошла её проводить. Мы долго шли пешком, потом посидели ещё в сквере, всё говорили. Я ей тоже рассказала про своё горе… У меня было ещё в запасе моё последнее жалование, расчётное… Я уговорила её взять его. Она долго отказывалась, но потом приняла с тем, чтобы я обещала обратиться к ней в случае, если у меня будет нужда… Так мы и распрощались, будто сёстры…

А к мужу у меня тогда же всё отмерло. Как-то вдруг. Ни обиды, ни боли. Будто его похоронила… Он попробовал объясняться, когда я домой вернулась. Но я даже не возражала, не плакала и не упрекала. А на другой день переехала к подруге. И начала искать работу. Вот уже три недели ищу — ничего не предвидится. Несколько дней тому назад, когда увидала, что дольше у подруги ночевать неудобно, пошла к той девице, которую муж тогда привёл. Но оказалось, что она накануне выбыла в больницу… Так и скитаюсь без работы, без денег, без крова… Неужели же и меня ждёт то же, что её?..

Глаза моей собеседницы вопрошают жизнь с отчаянием, с тоскою. Вся скорбь, весь ужас, вся мука сотен тысяч женщин перед лицом ещё не побеждённого врага — безработицы — слилась в этом взоре, взоре одиноко стоящей женщины, бросающей вызов отжившему укладу жизни…

Она ушла. Но её взор преследует меня. Он требует ответа, он зовёт к активности, к строительству.