Т. Игнатович считает, что выбор космологии в пользу ограниченной Вселенной связан, во-первых, с существованием фотометрического парадокса Ольберса. Как мне представляется, формулировка этого парадокса — важного для принятия космологией теории конечной вселенной — поразительно напоминает известную апорию Зенона «о быстроногом Ахиллесе и черепахе» — разгадка последнего была дана математикой ⅩⅦ века: бесконечная сумма членов ряда не обязательно должна сходиться к бесконечности. Именно по этой причине для математика, представляет соблазн практически составить тот арифметический (и бесконечный) ряд светимостей, сумма которого, согласно парадоксу, должна свестись к бесконечности. Два первых члена ряда известны: это светимости Солнца и ближайшей к нам звезды Проксима Центавра (это — 1 и 10⁻⁹).⁵ Предположим, что устранение парадокса Ольберса кроется в неверности исходного его предположения, а именно — предположения о равномерности распределения звёзд в мировом пространстве. Действительно тот факт, что звёзды не распространены равномерно в пространстве, а сгруппированы в большие системы, слабо взаимодействующие друг с другом, хорошо известен. Точно таким же фактом является распределение звёзд в одной, отдельно взятой галактике. Наша Галактика, в частности, имеет форму сильно сжатого эллипсоида вращения, Солнце находится в одном из рукавов спирали эллипсоида, достаточно далеко от центра Галактики. Движение планет в Солнечной системе — и это подтверждено опытом — не испытывает никакого влияния других тел, кроме тех, которые находятся внутри Солнечной системы. Т. е., на первый взгляд, исходное предположение о причине неверности парадокса Ольберса кажется правдоподобным предположением.

Попробуем также составить мысленное представление того, с чем мы имеем дело в представлении суммы ряда светимостей. Выберем масштаб расстояний, которые разделяют астрономические объекты друг от друга, в единицах времени прохождения луча света до них. В этой единице масштаба наше расстояние от Солнца равно 8 минутам, размер Солнечной системы равен 800 минутам, ближайшая к нам звезда Проксима Центавра отстоит от нас на четыре световых года. Напомним, что светимость этой, ближайшей к нам, звезды, в сопоставлении с солнечной светимостью, меньше последней в миллиард раз. Если представить, что ближайшая к Проксиме Центавре звезда находится от неё в тех же четырёх световых годах, что разделяет Землю и Проксиму Центавра (вполне логичное предположение, исходящее из широко используемой гипотезы о равномерном распределении звёзд в отдельно взятой Галактике), то даже если эта звезда будет находиться на перпендикуляре к прямой, соединяющей Землю и Проксиму, всё же можно будет надеяться на то, что вклад её светимости в третий член ряда будет не превосходить вклад светимости Проксимы, а, вероятнее всего, будет меньше этой светимости в два раза (как квадрат гипотенузы). Повторяя все эти шаги, мы могли бы надеяться также на то, что та самая равномерность, которая используется в парадоксе Ольберса исчезнет, как предвзятая иллюзия. А тогда, возможно, мы и получим конечную, суммарную видимую светимость, полностью совпадающую с реально наблюдаемой.⁶

На мой взгляд, в суммировании может оказаться достаточным одной тысячи членов ряда, чтобы понять, в чём состоит ущербность фотометрического парадокса. Однако современная астрономия, не располагает достаточно большим каталогом звёзд, с указанием их точных координат в декартовой (или в сферической) системе (координат) с центром, находящимся в Солнечной системе. К тому же, как пишет Шкловский, «ещё в ⅩⅨ веке делались попытки устранить фотометрический парадокс при помощи тех или иных гипотез о характере распределения излучающих объектов во Вселенной, но… они носили весьма искусственный характер и оказались неудачными»⁷. Я не делаю никаких гипотез о характере распределения звёзд, а только предлагаю астрономам выполнить технически несложную вычислительную задачу. После выполнения которой, возможно, авторам, мечтающим устранить указанный парадокс — без обращения к методам релятивистской космологии, и не придётся хоронить свою надежду сделать это. Попытка же его устранения с помощью «качания» степени при радиусе в законе Кулона (а в гравитационном парадоксе — в степени радиуса в законе всемирного тяготения Ньютона),— как это делает т. Игнатович — на мой взгляд, является излишним и некорректным делом.

С термодинамическим парадоксом дело обстоит несколько сложнее. Второе начало термодинамики — закон возрастания энтропии — доказан для изолированных систем. Вопрос о том является ли Вселенная такой системой, вполне возможно, является вообще неправомерным. Во всяком случае, здесь требуются серьёзные исследования, выясняющие смысл термина «изолированность» в применении, в том числе, и к эволюционирующей (а не только к стационарной) Вселенной. С другой стороны, непрерывный процесс усложнения структуры вселенной (образование звёзд, нейтронных звёзд, «чёрных дыр», галактик, туманностей и пр.) прямо второму началу термодинамики не противоречат.

Это действительное положение, вытекающее из одной из моделей ОТО. «Ненужность» этого положения ОТО для космологии доказывается т. Игнатовичем «перекрёстным опросом» академиков, что в науке не имеет никакой доказательной силы. Напротив, следует доказывать именно необходимость отказа от ОТО по этому основанию. И доказывать серьёзно, поскольку доказательство ложности всего логического и математического аппарата ОТО вынудит науку предпринять поиск другого способа ответа на вопрос о смысле инерциальных систем отсчёта. Этот поиск уже предпринимался (не раз), но результатов не дал. Отсутствие же ответа на этот вопрос (если мы последуем рецепту т. Игнатовича) поставит под сомнение и специальную теорию относительности и, без достаточных оснований, ввергнет физику в кризис: ОТО имеет массу подтверждений, а фактов, опровергающих ОТО, не найдено («три факта» же продолжают существовать).

Стационарное решение было найдено только в модели вселенной Эйнштейна — Минковского, но эта модель, как утверждается, даёт результаты, противоречащие астрономическим наблюдениям. Тем не менее, поиск стационарного решения продолжается. В наиболее известной модели такой вселенной — в пространственной модели Хойла — стационарность сохраняется в предположении постоянного рождения звёздной материи «из ничего». По этой причине немного найдётся в мире физиков, которые согласились бы с хойловской моделью стационарной вселенной.

Факт установлен для всех известных и достаточно удалённых от нашей галактики галактик. Установлен рост скорости убегания с расстоянием (так называемый закон Хаббла). Закон Хаббла качественно соответствует модели вселенной Эйнштейна — де Ситтера (модель пространства — времени с постоянной кривизной). Метод определения относительной скорости убегания галактик основан на эффекте Доплера, [который] широко применяется в современной технике, в частности, постовая служба ГАИ использует именно его для выявления нарушителей скоростного режима на дорогах. Для поиска объяснения закона Хаббла т. Игнатович подробно описывает все возникавшие в науке сомнения в правильности принятой в науке интерпретации «красного смещения». Да, действительно наука проверяла возможности «старения кванта света», рассеяние фотонов на межгалактических скоплениях материи и др. Но… отвергла эти возможности. Однако, т. Игнатович, основываясь только на этих сомнениях, сделал вывод о том, что «…сегодня уже можно утверждать определённо, что красное смещение не связано с расширением вселенной». Демонстрируя тем самым другую особенность своего метода доказательства истины — использование сомнения в качестве орудия «по зачистке» научных пространств, и для провозглашения «самоочевидных» и «философски верных» истин. Нужно сказать, что подобный метод, со времён Рене Декарта, его провозгласившего, в современной науке признанием больше не пользуется.

Со времён своего становления диалектический материализм строился как научная дисциплина, занимающаяся проблемами структуры, форм и методов человеческого познания, его отношения к движущейся материи, вопросами познаваемости мира и его перестройки (исторический материализм). Двумя источниками диалектического материализма были материализм в непосредственно предшествующей марксизму форме и диалектический метод Гегеля. Новая философская система строилась в условиях, когда вся наука была охвачена, с одной стороны, крепнущей уверенностью, что существующую реальность можно понять с позиций материалистической философии, а с другой стороны — что это понимание будет всеобщим и адекватным природе вещей, если, одновременно, будет произведён отказ от идей вечности и неизменности всего существующего. Оба эти положения стали основой научной парадигмы науки ⅩⅨ века. В ней наука отказалась от субстанциональных представлений (типичных для средних веков) и приняла идею эволюции, как общий принцип понимания сути вещей. Эволюционная идея в математике проявилась в создании исчисления бесконечно малых, в дифференциальных и в интегральных уравнениях, в теории вероятностей. В геологию идея эволюции пришла из наблюдения естественных разрезов земной коры, показавших, что ландшафт Земли непрерывно менялся на протяжении всей геологической истории. В биологию идея эволюции вошла сначала в теории катастроф Кювье, а затем в заменившей её теории естественного отбора Чарльза Дарвина. В космогонии идея эволюции отразилась в теориях Канта и Лапласа. В общественные науки идею эволюции (в революционном обличье) принесли французские санкюлоты, которые в рассыпном строю в битве при Вальми опрокинули «стационарную» теорию о «божественном праве королей» управлять народами.

В философии движение от исходных, примитивных форм мышления к Абсолютной Идее — по сути, ту же эволюционную точку зрения — внёс Гегель. Ему удалось показать, что всё человеческое познание является однонаправленным и единым (правда, не осознаваемым каждым отдельно взятым философом и теоретиком) всемирно-историческим процессом движения — в терминологии Гегеля — абсолютной идеи. Величественный характер гегелевской философии заключался в том, что ею, тотально, с единой точки зрения описывалось (по крайней мере, сам Гегель претендовал на это) всё, что до того считалось раздельными сферами человеческой (и божественной) деятельности. Немудрено, что в первой половине ⅩⅨ века гегельянцами стали все. Гегель показал далее, что для понимания представленной им картины мира недостаточно традиционно используемой в быту и в науке Аристотелевой логики, и что требуется введение особой — диалектической логики, присущей не отдельно взятой личности, а самодвижущейся Абсолютной идее, оторванной от человека. Им же были описаны и законы этой новой научной, логической системы. Как типичный представитель науки ⅩⅨ века, Гегель должен был, конечно, показать и практические следствия, вытекающие из своей тотально объясняющей теории мира.

Именно за проверкой таких следствий теории объективного идеалиста мы и застаём двух младогегельянцев (создателей диалектического материализма) в 40‑х годах ⅩⅨ века. Независимо друг от друга они (Маркс и Энгельс) пришли к одному и тому же выводу: теория Гегеля и в области философии права и в области, юридически не регламентированных отношений труда и капитала описывает действительность вывернутой наизнанку. Дальнейшее изучение действительности показало, что всё может быть понято в том случае, если идеалистическую систему Гегеля перевернуть таким образом, чтобы всю диалектику, все её открытые законы из энтелехии Абсолютной идеи «пересадить» в мир самодвижущейся материи. Естественно, что в этом случае, они же — диалектика и её законы — должны были стать и законами движения человеческого познания. Так был создан диалектический материализм. Как одна из наук, специальная науки, развиваемая по правилам науки. Но это означает, что диалектический материализм, с самого начала, был подчинён общим требованиям науки. Таким как: требование о минимизации исходных (не доказываемых) аксиом. О принципе достаточного основания. О критерии истины (практика). О логической связности. Об отсутствии внутренних противоречий. О постоянном уточнении используемых понятий и категорий (в соответствии с общим развитием человеческого познания в естественных и в общественных науках). О подчинении содержания предмета логике движения человеческого знания (диалектике знания). Именно в таком соответствии классики видели научный характер созданного ими направления в философии. Исходя из него, они потому-то и считали, что большая часть из того, что охватывал своим содержанием диалектический материализм, перейдёт позднее в специальные науки.

Энгельс в «Диалектике природы» явно исходил из мысли о том, что всё развитие современной ему науки реально доказывает правильность основных положений как материализма в целом, так и диалектики, в частности. Именно поэтому он не строил никаких особенных гипотез о специфике той или иной формы движения материи. Он все их описывал такими, какими находил в той или иной специальной отрасли человеческого знания.⁸

Тот же подход в отношениях естествознания и философии мы находим и у Ленина, в его «Материализме и эмпириокритицизме». Ленин не воюет с современными ему отраслями знания, он воюет с их идеалистической интерпретацией отдельными учёными, пытающимися найти философское (неверное) их обоснование. Одновременно, в своей критике идеалистических интерпретаций современной физики, Ленин так переформулирует основные положения диалектического материализма (о материи), что новая формулировка явно исключает сведение материи к какой-либо конкретной её форме. Это означает, что описание и исследование различных форм существования материи Лениным из философии передаётся в специальные науки. Иными словами, он, в определении места философии в системе наук, следует линии, определённой создателями диалектического материализма.

Т. Игнатович, напротив, как мне кажется, следует по линии, определённой ещё Гегелем и утвердившейся в Советском Союзе: философия в системе наук занимает верхнюю ступеньку, которая позволяет (и предписывает) ей осуществлять «суд» над отдельными науками. В результате так определённой иерархии в системе наук, оказывалось возможным «закрывать» отдельные науки и «делать открытия», «подтверждающие выводы диалектического материализма». Однако растущее неудовлетворение результатами использования такого (господствующего) определения в Советском Союзе, и вне его привело к (не афишируемому) изменению официальной позиции. Что отразилось, в частности, на «признании» Ильенкова Э. В.⁹, а последнее время — во внимании к трудам Босенко В. А. Последний автор явно выразил своё «осуждение» официальных курсов диалектического материализма, и в частности, свою иронию в отношении «подтверждений диалектического материализма со всех сторон». Заметим, что рефрен «подтверждений» был одной из традиций деборинской школы диалектического материализма.

Джордано Бруно усомнился в существовании хрустальной сферы неподвижных звёзд, ограничивающей абсолютно неподвижную и закреплённую в центре мира Землю. Его сомнение заключалось в том, что данная и освящённая Церковью картина мира не отвечала на вопрос: «Что находится выше хрустальной сферы?». Он говорил: «Поставьте границы Вселенной где угодно, всё равно я спрошу — что находится дальше?». Он же утверждал, что в бесконечной и в вечной Вселенной существует бесконечное множество населённых миров. За все эти вопросы, подрывающие господство средневековой картины мира, Бруно был сожжён на площади Цветов в Венеции в самом начале 1600 года.

Смерть этого смелого человека ознаменовала победу, в головах его современников, картины вечного и открытого (неограниченного со всех сторон), бесконечного пространства, в котором Земля, Солнце и все мириады звёзд несутся неведомо куда и без всякой божественной или иной цели. Эта пространственная и временная концепция стала фундаментом понятий абсолютных пространства и времени в физической теории Ньютона. В философии — знаменем нового, после греков — материализма. Однако после кардинальной перестройки научного знания в начале ⅩⅩ века на основе новой научной парадигмы данная картина мира, что вполне естественно, пришла в противоречие с постоянно накапливающимися фактами, и её пришлось оставить.

Т. Игнатович остался в мире, определённом Бруно и Ньютоном. Его ссылки на доказательство «бесконечной во времени и в пространстве» вселенной явно используют доводы Бруно, Ньютона и не знавшего теории относительности Энгельса. Между тем, современный физический мир, на мой взгляд, гораздо лучше совмещается с диалектическим материализмом. Тем, во-первых, что последний может использовать ныне научное описание того, как атрибуты (движения) материи — пространство и время — оказываются связанными с самой материей и с её движением. Тем, во-вторых, что уже после создания СГО говорить о свойствах конечности и бесконечности в применении к пространству и времени отдельно, утратило свой смысл. Тот же факт, что т. Игнатович, доказывая свой тезис о «вечной и бесконечной вселенной», говорит в терминах утратившей свой смысл теории, ещё раз подтверждает, что он (неявно) отрицает и специальную теорию относительности. Что же касается самого тезиса о бесконечной вселенной, то здесь надо прежде договориться о самом определении этого понятия. Бесконечная вселенная, по Бруно,— это не имеющая границ, во все стороны беспредельность, вне которой больше ничего нет. Примерно такой же точки зрения на бесконечность мира придерживался и Энгельс, однако он, впервые в философской практике, переносит акцент с бесконечности мира во времени и в пространстве (это свойства, формы движения материи) на бесконечность её атрибута — движения. Его рассуждения о «бесконечности» окружности, в данном случае, имеют именно этот смысл — вечный круговорот материи, со сменой форм и качеств. Дальнейший шаг в развитии того же понятия сделал Ленин. В «Материализме и эмпириокритицизме» он предпочёл говорить о «неисчерпаемости электрона», явно вкладывая в этот термин ту же идею бесконечности материи, но взятую со стороны теории познания («вглубь»). В «Философских тетрадях» идея бесконечности в её хроно-геометрическом представлении отразилась в гораздо меньшей степени, смею думать,— оттого, что свойства геометрии, в отрыве от движущейся материи, Ленина интересовали опять-таки только в гносеологическом смысле. По-видимому, в самом диалектическом материализме есть смысл в дальнейшем уточнении этого понятия. Однако, в таких работах, какой представляет собой статья т. Игнатовича, такого уточнения не последовало.

Примечание: бесконечное в математике. В математике существуют два вида бесконечности¹⁰ — бесконечность, взаимно однозначно сопоставленная ряду натуральных чисел (так называемая, счётная бесконечность), и бесконечность континуума — бесконечность, взаимно однозначно сопоставляемая континууму вещественных чисел. Эти фундаментальные результаты в исследовании структуры бесконечности являются достаточным основанием для пересмотра философских понятий бесконечности, но, насколько я знаю, в диалектическом материализме УМЛ‑ов и ВПШ в рассуждениях о бесконечном мире всё так же, авторитетно и, не в упрёк классику, цитировался Ф. Энгельс (который не знал о континууме¹¹). А ведь и та и другая бесконечности реально присутствуют во вселенной, описываемой современной космологией: континуум — в пространстве и во времени, счётная бесконечность (в виде, так называемой, потенциальной бесконечности) — во множестве звёзд. Если, однако, окажется, что мощность множества звёзд и галактик менее чем счётно (ограничено сверху каким-либо числом) — строгого доказательства этого ещё не получено — и этот вывод не будет противоречить утверждению диалектического материализма о «неисчерпаемости материи» в ленинской формулировке бесконечности бытия (материи).

Тот же вопрос о бесконечности пространства, но уже в смысле его безграничности, решается релятивистской космологией полностью в духе геометрии Римана. А именно, таким образом, что — в одной из её концепций — эта бесконечность удовлетворяется также: нет границы, мы живём в хроно-геометрическом многообразии, где в любом направлении мы никогда не встретим никакой границы. С другой стороны, указание т. Игнатовича на необходимость бесконечного объёма вселенной, как необходимого условия для признания её (философской) бесконечности, на мой взгляд, не является диалектичным: ведь, независимо от величины объёма вселенной, мощность множества точек пространства внутри этого объёма остаётся континуальной. Существуют и другие математические утверждения (а ведь должны же они соответствовать какой-то реальности?), которые могут — по известной аналогии — описать бесконечное пространство и в замкнутой модели, и как-то иначе. Вообще же, как совершенно справедливо пишет т. Турсунов:

«Куда более сильное удивление вызывает, однако, другой факт: уже в наше время, почти сто лет после смерти Энгельса, указанное определение¹² принималось вне связи с достижениями математики и космологии в качестве последнего слова философского материализма, как окончательное и радикальное решение этой древней проблемы [бесконечности]»¹³.

Полностью соглашаясь с этими словами т. Турсунова, я, вместе с тем, позволю себе заметить, что уже спор Канта и Гегеля по поводу диалектики «конечное — бесконечное» неявно содержал в себе философское доказательство эволюционирующей и развивающейся вселенной. Почему, однако, Ф. Энгельс этого утверждения не сделал, для меня остаётся загадкой.

Утверждение т. Игнатовича о том, что будто бы современная космология утверждает «существование за пределами нашей (наблюдаемой) вселенной иных вселенных (ненаблюдаемых в принципе)», не является корректным. В той же мере оно могло бы быть отнесено и к теории стационарной, бесконечной, эвклидовой вселенной — если бы современный Джордано Бруно задал бы свой знаменитый вопрос, а ведь теперь он имеет столь же достаточные основания задать его, поскольку его трёхмерное, эвклидово пространство оказалось только плоскостью четырёхмерного, физического пространства. Однако релятивистам задавать такой вопрос не имеет смысла. Впрочем, выяснение вида той пространственно-временной модели, которая более или менее адекватно может описать конкретную «космологическую» форму бытия материи, не является задачей диалектического материализма и безразлично ему. Что является точно доказанным, так это то, что эвклидова геометрия, являясь моделью мира Ньютона, по достаточным основаниям заменена сегодня более сложной, но и более подходящей для описания объективной реальности моделью.

В интерпретации т. Игнатовича теория «Большого взрыва» есть не что иное, как капитуляция материализма перед теологией и релятивисты сегодня являются, якобы, главными проповедниками религиозного мракобесия. Я полагаю, однако, что указание «0‑пункта», как момента начала развёртывания нашей Метагалактики, не является тождественным признанию конечности (во времени) этого мира. Во-первых, астрофизикой ещё не выяснена судьба этого мира. Логически мыслимы следующие возможности эволюционирующей вселенной:

1. начало, «0‑пункт» образования → бесконечное развёртывание,
2. начало, «0‑пункт» образования → развёртывание → «схлопывание» в «0‑пункт» (теория цикличной вселенной),
3. начало — не определено, «0‑пункт» — только фаза бесконечного существования.

Для материалиста «конец» — в любом из вариантов — только фаза бесконечного существования (материи). Такое философское утверждение может быть оправдано тем, что, во всех теориях, исследующих все из приведённых вариантов эволюции вселенной, сохраняются все законы сохранения. Игнатович пишет, что современная космология утверждает факт «рождения вселенной из ничего». Однако подобное утверждение, как мы уже говорили выше, справедливо только в отношении одной их многих групп исследователей, связанной с известным астрофизиком Хойлом. И мы вновь напоминаем, что концепция Хойла «рождения из ничего» отвергается большинством физиков на том основании, что противоречит законам сохранения. Других вариантов спасения модели стационарной вселенной, в арсенале современной космологии, не существует. Нам, по крайней мере, они не известны. Не означает ли это обстоятельство того, что альтернативы эволюционирующей вселенной не существует и — не только в головах исследователей, но и в самой материи (как объективной реальности)? Современный мир — есть результат, как утверждает современная космология, «Большого взрыва», возникшего не из ничего, а из сверхплотного сгустка материи, раскалённого до температуры свыше миллиарда градусов. Представить такое состояние материи практически невозможно. Но в лабораториях самой вселенной существуют объекты (так называемые нейтронные звезды), в которых близкая к приведённой (в сноске¹⁴) плотность вещества достигается. Если говорить о «предпочтениях» диалектического материализма на приведённые выше варианты эволюции вселенной, то, на мой взгляд, ближе всего подходящим к диалектике является вариант γ, вариант β — вряд ли может быть приемлем, поскольку утверждает дурную бесконечность. Вариант α также не может безоговорочно отвергаться материализмом, таким он может стать только в случае нашего признания невозможности познать сущность «0‑пункта».

Во-вторых, в утверждениях о «начале мира» и о смыкании космологии с теологией, присутствует скрытое предположение о «равномерном ходе времени». Но в самом простом варианте ответа отрицание равномерности хода времени уже присутствует в специальной теории относительности, в более сложном — в незнании того, что собой представляет время (и пространство) внутри «0‑пункта». Не является ли бесконечность времени «свёрнутой» внутри того состояния материи, которую собой представляет «0‑пункт»? Или существуют ещё другие возможности? Над всеми этими вопросами придётся хорошо подумать как физикам, так и философам (философия тоже ведь должна развиваться).