Моей маме Любови Борисовне Гунько.
Видно так заведено в России
от давным-давно минувших дней —
в мире женщин не было красивей,
в мире женщин не было сильней.
Кажется, что где-то рядом, близко,
разом превращая сказку в быль,
через снег и слёзы декабристки
едут в ненавистную Сибирь.
Мир богатства бросив непочатым,
едут, поразив бывалый свет,
точно как советские девчата
в Уренгой, Илим и на Тайшет!
Это было о гневном громе улиц,
в чуткой тишине учёных зал —
в Трепова стрелявшая Засулич,
Софьи Ковалевской интеграл.
Был Ильич… Случайные отрывки
скромность двух великих донесла
о бальзаме сдержанной улыбки
женщины, что рядом с ним была.
Пушкин восторгался Гончаровой.
И ведь, если б не было её,
было б меньше пушкинского слова,
звонких песен, тех, что мы поём.
Женщина… Нежнее малой пташки,
невесомый, алый цвет зари…
Но в беде под пули и под шашки
станут в рост твои богатыри.
И сама вдруг сделавшись сильнее,
за станком заменишь ты троих,
и чужих детей любить сумеешь,
как не могут многие своих.
А когда дела бывали шатки,
гневно вспенив гордый взлёт бровей,
сколько раз ты делалась солдаткой,
заменяя в битвах сыновей!
И тускнели мифы о героях,
в изумленьи старый мир немел…
Умирали и рождались Зои
на врагом истерзанной земле.
Выносили раненых из танков
и дышали смертью каждый день
и седели в двадцать санитарки
у врагу не сданных деревень.
Но всё те же женщины повсюду —
в тыл ли, в бой судьбою занесло —
сохраняли нежность незабудок
и ромашек русское тепло.
Приходил ли горький час печали,
радость ли сменяла грусти час —
русских женщин вечно отличала
красота без деланных прикрас.
Пусть кто хочет и как хочет судит,
пусть вопят рекламные щиты,
кукольные царства голливудов,
перлы парфюмерной красоты.
Только эту прелесть русских линий,
что пошла от лилий и берёз,
только нашу русскую Богиню
не сменять на иноземный лоск.
Это ей рукоплескали сцены
и, не в силах с силой совладать,
применяли газы полисмены,
чтоб людей от кассы отогнать.
Выл Париж, все чудеса познавший,
стыл Нью-Йорк, вкусивший ад и рай,
плакал Рим, когда «Берёзка» наша
захлестнула чувством через край.
Этой силе, этой гордой стати
целый мир в те дни кричал — «Ура!»,
когда вслед за стаей звёздных братьев
взмыла в небо звёздная сестра.
И пускай Монро стоит у «форда»,
и Бордо на рюмку щурит глаз,
красоты и доблести рекорды
наших женщин выше в сотни раз.
И сегодня верую я в душу,
в силу русской женщины простой.
Ещё выйдет на́ берег Катюша,
на высокий на́ берег крутой!
И страна призыв её услышит,
и ворюги стрекача дадут,
как француз от бабки Василисы
в восемьсот двенадцатом году.
И покрепче Девы Орлеанской
тряханёт она лихих гостей,
и, боюсь, надменным самозванцам
не собрать тогда своих костей.
Ибо так заведено в России
от давным-давно минувших дней —
русских женщин не было красивей,
русских женщин не было сильней!