Картина Ли Синтао «Мао Цзэдун и Анна Луиза Стронг» (1973). Отражает эпизод в 1946 году, когда Мао пошутил насчёт «бумажного тигра».

Высоко в горных пещерах, над знойными долинами, зеленеющими благодаря бесконечному человеческому труду, живёт один из самых передовых мыслителей нашего времени, вождь китайской компартии Мао Цзе-дун¹. Отрезанный от мира фронтами гражданской и антияпонской войны, он двадцать лет прожил в кольце блокады. Но и тогда не был он оторван от своего народа. Мысль Мао Цзе-дуна проходит через кольцо блокады и вдохновляет китайскую революцию.

Талант Мао проявляется разносторонне и ярко. Именно он разработал стратегию, благодаря которой смогла возникнуть и развиваться армия, окружённая технически более сильным противником.

Лю Шао-Цзе², считающийся виднейшим знатоком марксистской теории в Китае, сказал мне:

— Мао Цзе-дун разработал теорию применения марксизма в условиях Китая, превратив марксизм в оружие четырехсотпятидесятимиллионного народа.

Тезисы Мао Цзе-дуна о «затяжной войне» точно наметили пути сопротивления китайского народа японским агрессорам, а тезисы о «новой демократии», опубликованные в 1940 году, содержали в себе чёткий анализ путей развития демократической революции в современных условиях. Эти тезисы определили формы государственного устройства в демократических районах Китая. Данный Мао Цзе-дуном анализ пути китайского народа к достижению независимости, демократии и процветания изучают коммунисты Индии, Японии и всей Юго-Восточной Азии.

Впервые я встретилась с Мао Цзе-дуном в августе 1946 года.³

Наш грузовик прогромыхал по каменистому руслу реки Янь, круто пополз вверх по опасному уклону и, наконец, проскочил в узкое ущелье. Каменные ворота расщелины замыкали вход в долину, где в то время жили члены Центрального комитета. Изрезанные террасами склоны лёссовых холмов веками давали приют китайцам, населяющим земли северо-запада.

Четыре пещеры с выходом на одну из террас и были жилищем вождя коммунистической партии Китая Мао Цзе-дуна.

Мао Цзе-дун — рослый человек с медлительными, по-крестьянски ловкими движениями. Круглое лицо его, с высоким лбом под густой шапкой тёмных волос и с пытливыми чёрными глазами, как бы отражает сдержанность и спокойствие, а когда он улыбается, светится живым юмором.

Он был в костюме из темносиней бумажной материи, какие носят три миллиона бойцов народной армии и государственные служащие. Его движения размеренны, лишены всякой спешки и дышат спокойным дружелюбием.

В то время, как мы сидели на плоской глиняной террасе под яблоней, красивая, темноволосая жена Мао готовила для нас угощение. Дочурка Мао⁴ в ярком хлопчатобумажном платье, играя у ног отца, иногда забиралась к нему на колени и, добившись ласки, снова спускалась на землю.

Ещё в начале нашей беседы я заметила, что со склона холма, футах в пятидесяти над пещерой Мао, кто-то смотрит на нас. «Кто там?» — спросила я, подумав, как легко было бы сверху сбросить бомбу на нашу террасу; неужели жилище Мао Цзе-дуна не охраняется часовыми?

— Это дети соседней семьи,— отвечал Мао.— Они интересуются, что это у меня за иностранная гостья…

Дети заглядывали сверху, но не шумели.

Мао отвечал на мои вопросы искренно, с большой прямотой.

— Китайские коммунисты борются, потому что солдаты Чан Кай-ши приходят, чтобы убивать мирных жителей. А эти жители защищаются, потому что хотят жить,— ответил он.

— Долго ли смогут коммунисты сражаться?

— Будь на то наша воля, мы бы не сражались ни одного дня. Но если нам придется бороться, мы будем бороться до тех пор, пока это будет необходимо. Мы сражаемся уже двадцать лет; если понадобится, мы будем сражаться ещё двадцать лет — до полной победы.

Полная ярких образов и сопоставлений, речь Мао была удивительно точной и в то же время очень живой и поэтичной.

Например, упомянув об американском оружии, захваченном коммунистами, он назвал его «переливанием крови от американцев к Чан Кай-ши и от Чан Кай-ши к нам». А реакционных правителей обозвал «бумажными тиграми» (такие фигуры из папье-маше изготовляются для китайских праздников).

— У них очень страшный вид,— сказал он,— но стоит пойти дождю, и они расплываются в кисель.

Мао сказал мне, что считает разговоры о войне между Америкой и СССР дымовой завесой, пущенной реакционерами, чтобы скрыть их истинные намерения — подчинить капиталистические страны контролю Америки.

Мао получил широкое и разностороннее образование. Он учился в Пекинском университете в те богатые событиями 1919 и 1920 годы, когда студенты, объединённые знаменитым движением «4 мая», активно боролись за национальные интересы Китая.

Мао — знаток классической китайской литературы, тонкий ценитель китайского оперного искусства. Чтобы проиллюстрировать какое-нибудь положение, он легко и много цитирует на память. Он недюжинный поэт, но для поэзии у него остается очень немного времени.

Марксистом Мао стал в 1920 году, когда революция в России пробудила передовую китайскую мысль. В следующем году Мао участвовал на первом съезде китайской компартии; на тот съезд собрались лишь двенадцать делегатов. В годы, когда компартия и гоминдан действовали единым фронтом, Мао Цзе-дун занимал ответственные посты в обеих партиях. Но после контрреволюционного переворота, организованного Чан Кай-ши, гоминдан назначил награду в четверть миллиона долларов за голову Мао.

18 лет назад, когда запрещённую китайскую коммунистическую партию раскалывала дискуссия, когда пораженцы считали, что революция подавлена навсегда, а авантюристы настаивали на немедленном захвате больших городов, Мао пришёл к выводу о возможности создать в Китае демократический район. Он считал, что такой район можно создать в горах, на стыке границ нескольких провинций. А затем этот район должен был уже служить базой для распространения освободительного движения на всю страну. Несколько таких районов, созданных двадцать лет назад, слились в огромные освобождённые районы наших дней.

Мао Цзе-дун ни разу не выезжал из Китая. Двадцать лет он провел в глубинных провинциях страны, большую часть этого времени не имея даже почтовой связи с остальным миром. И всё же Мао обладает мировым кругозором. В конце августа 1946 года в беседе со мной он приводил цитаты из выступления А. А. Жданова по вопросам литературы. В пещерах, занимаемых партийной газетой и радиостанцией, люди двадцать четыре часа в сутки записывают всё, что происходит в мире.

Расширяя свои познания в самых разнообразных областях, Мао часто беседует с крестьянами на сельскохозяйственные темы; из этих бесед родилась «кампания за увеличение производства», которая спасла Яньаньский пограничный район от голода во время блокады. В разговоре со мной Мао живо интересовался всем, что я рассказывала ему об Америке: её политической и экономической жизнью, повседневным бытом. Если к нему приезжает иностранный корреспондент, Мао подробно расспрашивает его обо всех виденных странах.

Последний раз я беседовала с Мао в феврале 1947 года, накануне моего выезда из Яньани.

В то время угроза бомбежки и вторжения заставила уже эвакуировать женщин, детей и гражданские учреждения, а Мао Цзе-дун и секретари Центрального комитета перебрались в малозаметные пещеры, расположенные в десяти милях от города. Однако в этот вечер они прибыли в город, чтобы увидеть премьеру новой пьесы, посвящённой земельной реформе.

После представления Мао пригласил меня в одну из полузаброшенных пещер. Ординарцы принесли туда жаровни — для тепла; свечи — для освещения; и для прощального ужина — чай, тыквенные семечки, печенье и засахаренные земляные орехи.

Мао Цзе-дун предупредил меня, что с последним американским самолётом я должна буду вылетать.

— Иначе,— сказал он,— может пройти год или больше, прежде чем нам удастся отправить вас отсюда.

Несмотря на тяжёлое положение, Мао и его соратники были полны спокойной уверенности в своей окончательной победе; в беседе со мной они рассказали о «генеральном контрнаступлении», которое решили начать осенью 1947 года.

Предыдущий самолёт привез мне письмо от одного из моих нью-йоркских друзей. Оно было полно тревоги. «Нас ожидает тяжёлое, горькое время. Нашим прогрессивным деятелям пока не удается оказать влияние на американскую внешнюю политику. Я надеюсь, что у китайских коммунистов нет никаких иллюзий о том, что будет делать американское правительство». Я показала письмо Мао. Он улыбнулся. Действительно, у него не было никаких иллюзий. Но он считал, что американские прогрессивные элементы слишком напуганы американскими реакционерами. «Американский империализм силен,— сказал Мао,— но он в то же время слаб, нужно понимать характер его силы и характер его слабости. Американскому реакционеру приходится нести тяжёлую ношу,— продолжал он, улыбаясь,— ему приходится поддерживать реакционеров всего мира. Если же он не сможет поддержать их, то здание, покоящееся на одном шатком столбе, рухнет».

Когда я упомянула об атомной бомбе, Мао ответил:

— Рождение атомной бомбы было началом смерти американских империалистов, ибо они стали полагаться только на бомбу. В конце концов не бомба уничтожит народ, а народ уничтожит бомбу.

Было уже за полночь, когда наша беседа кончилась.

На следующее утро я вылетела в Бейпин⁵, а Мао переехал в пещеру, расположенную ещё глубже в горах.

В деревнях Северного Китая и Маньчжурии царит спокойная уверенность в том, что народ выстоит, что их дело, дело свободной и демократической нации, будет расти и шириться.

1. Устаревшая орфография. Сейчас принято написание «Мао Цзэдун».↩
2. Лю Шаоци, позже оказавшийся виднейшим ревизионистом.↩
3. Текст интервью от 6 августа 1946 г. опубликован в 4-м томе китайского собрания сочинений Мао.↩
4. Вероятно, младшая, Ли На.↩
5. С 1949 года — Бэйцзин (Пекин).↩