Иоахим Шикель. Писатель и редактор, род. в 1924 г. в Гамбурге, изучал философию и математику, синологию и индологию в Гамбургском университете, редактор 3‑й программы Северогерманского радио с 1952 г.

«Наша революция развивается неудержимо, потому что одна революция следует за другой»

У Цзян.¹

Велико искушение перефразировать начальные слова Коммунистического манифеста.

Призрак бродит по земному шару — призрак перманентной революции. Многие силы, и в том числе все силы, противостоящие коммунизму, объединились для бешеной травли этого призрака: Белый дом и Красная площадь, Тито и Вальдек Роше, французские ревизионисты и немецкие полицейские. Где та оппозиционная левая, которую бы её противники, стоящие у власти, не окрестили троцкистской оппозицией? Где та левая, которая в свою очередь не бросала бы своим врагам клеймящего обвинения в троцкизме? Два вывода вытекают из этого факта. Перманентная революция признаётся уже силой всеми коммунистическими кругами. Пора уже сторонникам перманентной революции перед всем миром открыто изложить свои взгляды, свои цели, свои тенденции и сказкам о призраке перманентной революции противопоставить своё разъяснение существа дела.

Они это делают, и делают давно, однако, поскольку они говорят по-китайски, им, по-видимому, нужны переводчики. Наше намерение не столько рассказывать, сколько переводить, не столько излагать, сколько показывать, позволит доказать, что Марксово понятие перманентной революции вошло в теорию и практику Китая, и опровергнуть часто высказываемые подозрения в том, что маоизм — это троцкизм. Итак, мы начнем с Маркса, остановимся на Троцком и, наконец, займёмся Мао Цзэдуном.

Маркс и Энгельс сформулировали идею «перманентной» (для них это означало тогда: переходящей от класса к классу) революции в Манифесте 1848 г., когда они назвали немецкую буржуазную революцию «лишь непосредственным прологом пролетарской революции»². В своих статьях для «Новой Рейнской газеты» за 1850 г., известных под общим названием «Классовая борьба во Франции», Маркс дал более точное определение как терминологии, так и всему вопросу. Для него это вопрос о «революционном социализме», о «классовой диктатуре пролетариата как необходимой переходной ступени к уничтожению классовых различий вообще, к уничтожению всех производственных отношений, на которых покоятся эти различия, к уничтожению всех общественных отношений, соответствующих этим производственным отношениям, к перевороту во всех идеях, вытекающих из этих общественных отношений», а само понятие — это «объявление непрерывной революции»³. В том же, 1850 г., Маркс ещё раз констатировал, что «наши интересы и наши задачи (то есть интересы и задачи коммунистов — И. Ш.) заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной»; и он сопроводил это своё утверждение следующим уточняющим разъяснением относительно того, до каких пор революция должна быть перманентной:

«До тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьётся настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев»⁴.

Нужно внимательно прочитать эти фразы, чтобы сделать правильный вывод относительно расхождений между троцкизмом и маоизмом и между официально-советской и официально-китайской точками зрения. Здесь заявляется, во-первых, что революция должна быть непрерывной; во-вторых, что в ходе её развития нельзя делать перерывы и тем более нельзя её обрывать, пока все мировые державы не станут коммунистическими; в-третьих, что буржуазные (или мелкобуржуазные) революционеры только обеспечивали развязывание революции, и в этом заключалась их задача. В соответствии с этим у Маркса сказано, что «мелкобуржуазная демократия в течение дальнейшего развития революции получит в Германии преобладающее влияние на известное время»⁵. В соответствии с этим же и фазы китайской революции, после того как в 1940 г. Мао Цзэдун выступил со своими тезисами «О новой демократии», были буржуазными — вплоть до культурной революции. Не приходится удивляться, что Китай как раз во времена этой революции, именуемые «пролетарскими», вспоминает Марксово объяснение термина перманентности, дабы за недвусмысленным отречением от буржуазии последовало твёрдое обещание и на практике сделать революцию перманентной, дабы буржуа был лишен своих реакционных прав, а пролетарий обрёл свои революционные обязанности.

«Для нас,— писал Ленин в 1923 г.— достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной…»⁶.

Но что такое вполне социалистическая страна, грозно спросил бы Маркс, если не революционно социалистическая, и что такое революционно социалистическая страна, возразил бы Мао, если не перманентно революционная? Сталин в свою очередь приветствовал бы такую разновидность революции в интересах «развития культурных сил пролетариата»⁷.

И тут мы приходим к Сталину с его знаменитой формулой, что революция в одной стране возможна, и к Троцкому с его столь же знаменитой контрформулой, что революция в одной стране невозможна. На первый взгляд кажется, что Троцкий отстаивает китайскую, а Сталин — советскую точку зрения, хотя и китайцы и русские выступают против Троцкого; на первый взгляд Троцкий, а не Сталин играет роль адвоката Мао Цзэдуна — ведь именно китайских функционеров обвиняли в троцкизме и подвергали за это осуждению. Поэтому некоторые истолкователи пекинской политики⁸ говорят об «известной комичности положения, когда китайские коммунисты… именно сейчас особенно энергично подчеркивают необходимость проповедовать революцию во всём мире»; они видят «противоречие между словами и делами» Китая, точнее между сталинистским языком и китаизированным ленинистским поведением. Ведь Ленин, говорят они, «всю жизнь понимал революцию прежде всего как революцию мировую»; а Сталин, хотя он и «думал… прежде всего о том, чтобы укрепить свою власть в СССР», не упускал ни одного случая, чтобы «использовать любую представившуюся возможность для разжигания революции за пределами своей страны». Увы, при более внимательном рассмотрении «противоречие» оказывается ничего не говорящей конструкцией, а комичность положения — просто шуткой без изюминки. Считать революцию возможной в одной стране — это вовсе не означает считать её невозможной в других и даже во всех странах. Это — аргумент в пользу Сталина. И наоборот, революционизирование всего мира предполагает, что нужно учитывать и понимать различные условия революционизирования в каждой стране. Это — аргумент против Троцкого, страдавшего слепотой по отношению к развивающимся странам, которые лучше было бы называть эксплуатируемыми районами мира или пролетарскими нациями. И слепоту Троцкого нельзя охарактеризовать, добавляя прилагательные «азиатская», «африканская», «латиноамериканская»,— она носила не частичный характер, а почти тотальный.

Вопрос гласит: что же такое, собственно троцкизм?

Пока ответим на него, цитируя главного обвинителя — Сталина. На ⅩⅥ съезде ВКП(б) в 1930 г. он говорил:

«Существо троцкизма состоит, прежде всего, в отрицании возможности построения социализма в СССР силами рабочего класса и крестьянства нашей страны… Существо троцкизма состоит, во-вторых, в отрицании возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело социалистического строительства в деревне… Существо троцкизма состоит, наконец, в отрицании необходимости железной дисциплины в партии… Для троцкизма ВКП(б) должна быть не единой и сплочённой боевой партией, а собранием групп и фракций со своими центрами… со своей печатью и т. д.»⁹.

Так говорил Сталин. (Попутно сделаем актуальное замечание к третьему и последнему пункту. Троцкий, которого официально обвиняли в «левом» уклоне, многие годы спустя обрёл последователей в лице Дубчека и всех чехословацких реформаторов в целом; интересно, однако, то, что Москва обвиняет их в ревизионизме, то есть в «правом» уклоне. Объясняется это, видимо, тем, что Кремль, стремясь смягчить нападки Пекина, упрекающего русских в ревизионизме, в свою очередь размещает чехословацких коммунистов-реформаторов, в какую бы ересь они ни впадали, не слева, а справа от себя.)

Итак, что такое троцкизм? Он в значительной мере определяется чертой, сформулированной Сталиным как «отрицание возможности вовлечения основных масс крестьянства в дело социалистического строительства в деревне». В России это грех ещё сравнительно небольшой, хотя и почти непростительный. В Китае он неизбежно стал смертным грехом. Ленин следовал формуле: «Не говорить о борьбе классов в деревне — есть измена пролетарскому делу»¹⁰. Он хотел вовлечь обнищавших батраков, обедневших мелких крестьян в пролетарский союз в качестве равноправных его участников. Троцкий, которого Ленин подверг критике, отвечал, что его формула о «пролетариате, опирающемся на крестьянство», якобы заменяет ленинскую формулу о «диктатуре рабочего класса и крестьянства». Чересчур односторонне, чересчур преждевременно выдвинул он рабочих на первый план по сравнению с крестьянами. Тем не менее Троцкий знал, что делал.

«Моя полемика с Лениным,— писал он,— в основном касалась вопроса о возможности самостоятельности (и о степени этой самостоятельности) крестьянства в революции, а также о возможности существования самостоятельной крестьянской партии. В этой полемике я обвинял Ленина в переоценке самостоятельной роли крестьянства. Ленин обвинял меня в недооценке революционной роли крестьянства».

К чему в конечном счёте свелась полемика с Лениным, Троцкий сам разъяснил ещё более отчётливо, когда в этой же связи заявил:

«В условиях, существующих ныне в буржуазных странах, даже и в отсталых, если они уже вступили в эпоху капиталистической индустриализации и благодаря железным дорогам и телеграфу связаны в одно целое (это относится не только к России, но и к Китаю и к Индии), крестьянство ещё меньше способно играть ведущую или хотя бы просто самостоятельную политическую роль, нежели в эпоху старой буржуазной революции»¹¹.

Так говорил Троцкий.

Пришло время привести «китайский» пример; он связан с именем Ли Лисаня. В конце двадцатых годов он был практическим (хотя и не теоретическим) вождем КПК — во всяком случае, виднейшим членом Политбюро и противником Мао Цзэдуна, для которого он «среди китайских коммунистов был… тем, кто ближе всех стоял к Троцкому»¹². В июне 1930 г.— того самого года, когда Сталин предал анафеме троцкизм,— Китай познакомился — нет, не познакомился, заболел лилисанизмом. Город и крепость Чанша в провинции Хунань находился в руках белых. Один раз красные захватили Чанша и держали его десять дней, пока подоспевшие на выручку белых войска Чан Кайши и иностранные военные корабли не вынудили их отступить. Мао считал захват города ненужной операцией, однако, учитывая психологический эффект, согласился на неё. К тому же эта акция, ограниченная во времени, не противоречила его стратегии, ориентирующейся на Ленина: сначала создавать Советы в деревне и оставлять в стороне города. Ли Лисань добился решения, чтобы Чанша был снова взят и на этот раз удержан. Красная армия перешла в наступление, была разбита и отступила. В июле Мао Цзэдун уже начал понимать, что его солдаты напрасно начали осаду и что решение об осаде явилось результатом трагической ошибки некоторых политиков вроде Ли Лисаня, пренебрегших всеми особенностями революции в Китае; они пытались «превратить Чанша в базу, когда советская власть в тылу ещё не была укреплена»¹³. Стратегия Мао завоевывала одну провинцию за другой — Ли терял её плоды в городах. В сентябре 1930 г. его заставили выступить с самокритикой и исключили из Политбюро. После этого он на 15 лет уехал в Москву. Когда в 1945 г. он вместе с Советами вернулся в Маньчжурию, его вскоре сделали членом ЦК. В 1956 г., после того как он сознался в левоуклонизме, его вновь избрали в ЦК. Культурная революция его не коснулась. Тем временем Троцкий, который так и не был помилован, нашёл свою смерть.

Но упоминать имя Троцкого — значит неизбежно вспоминать о перманентной революции и, следовательно, о Китае, поскольку в Китае революцию считают перманентной.

В данной связи следует назвать три важнейших пункта, но это не те пункты, которые перечислял Сталин. Это, во-первых, учение о роли классов в революционном процессе, практическое учение; здесь играют важную роль такие формулировки, как «блок четырёх классов», «диктатура народа», «этапы революции». Во-вторых, учение о соотношении между бытием общества и бытием вообще — теоретическое учение; сюда в конечном счёте относится и вопрос о перманентности революции. В-третьих, учение о том, как теория и практика определяют друг друга — диалектическое учение; оно в свою очередь онтологически обосновывает классовый характер общества (и наоборот, допускает действие общественных противоречий ещё в логике, когда она предательски двусмысленно выступает как «классовая» логика).

Обсуждение этих трёх пунктов следует каждый раз начинать с троцкистской доктрины, чтобы через имманентную критику её перейти к противоположной позиции маоизма. Так мы получаем методическое преимущество, имея возможность более чётко сформулировать на языке понятий то, чем не является маоизм, и «от противного» показать, чем же он является в позитивном смысле.

Прежде всего — практическое учение: союзы классов и этапы революции. Ключевое слово для понимания всякого развития, происходит ли оно в истории, в природе или в политике,— скачок. Это пробный камень, водораздел между эволюционистами и революционерами, но также и между левыми и ультралевыми. То, как человек относится к этому термину, показывает, какой он марксист. На одном полюсе сторонники воззрения, в соответствии с которым развитие происходит по методу исключительно шаг за шагом. «Natura non facit saltus»¹⁴,— говорят они; и они не прочь сказать также «Historia, societas non facit saltus»¹⁵. Если это социалисты, то они апеллируют к именам Бернштейна и Каутского, Шумахера и Эттли, Бухарина и Хрущёва. На другом полюсе — поборники прогресса, исповедующие метод исключительно скачок за скачком. Если это социалисты, то они апеллируют к имени Троцкого. Срединное положение занимают сторонники метода и то, и другое: Маркс и Энгельс, Ленин и Сталин, Мао Цзэдун. Они не отрицают ни количественных изменений, ни качественных скачков, ни эволюции, ни революции: первая, как они полагают, вытекает из различных процессов, вторая кладёт начало прогрессу. Эволюционные стадии, по их мнению, должны иметь революционный конец, а к революционным целям они считают возможным идти эволюционным путём. К тому же скачки должны совершаться последовательно один за другим, и революционеры тоже должны стараться не упускать ни одной возможности совершить скачок, а также совершать все скачки, в которых будет необходимость.

Троцкий, напротив, презирал необходимое последовательное чередование скачков. Он совершенно отчётливо высказывался за перепрыгивание.

«Это ерунда, будто вообще нельзя перепрыгивать через ступеньки,— говорил он.— Живой исторический процесс постоянно делает прыжки через отдельные „ступени“, вытекающие из теоретического членения процесса развития в его максимальной завершённости»¹⁶.

Этими фразами Троцкий поставил себя левее левых.

Ступени, скачки — что тут подразумевается конкретно? В социалистической России этап новой экономической политики, начавшийся в марте 1921 г. (Ленин добился принятия НЭПа на Ⅹ съезде партии), считался необходимой переходной ступенью; правда, диктатура пролетариата уже была установлена, но теперь она была ограничена тем, что наряду с социалистическими факторами допускались и капиталистические (известная свобода в области торговли, стимулирование производства и рынка). Троцкий, конечно, предпочёл бы эту ступень перескочить. Для будущего социалистического Китая Мао Цзэдун развил в 1939—40 гг. свои идеи о китайской революции и о новой демократии, а в 1949 г.— о диктатуре народной демократии. Три произведения на эти темы («Китайская революция и Коммунистическая партия Китая», «О новой демократии» и «О новой демократической диктатуре народа») — как бы ни различались вопросы, которые в них рассматриваются,— имеют одну общую объединяющую их черту: они пропагандируют идею союза классов на какое-то время, и даже на продолжительное время.

Таких классов, которые Мао в конце тридцатых годов считал способными вступить в союз и нужными для этого союза, было четыре. Крестьян он называет «стойкими», городских мелких буржуа (мелких торговцев, ремесленников, интеллигенцию и свободные профессии) — «надёжными» союзниками рабочих, в то время как на национальную буржуазию (стоящую примерно посередине между мелкой буржуазией и связанной с международными кругами крупной буржуазией) он готов был положиться лишь «в известной степени и в известные периоды»¹⁷. Ещё в конце сороковых годов, незадолго до провозглашения Китайской Народной Республики, Мао отвечает на вопрос, кто же составляет народ, примечательной фразой:

«На нынешнем этапе народом в Китае являются рабочий класс, крестьянство, городская мелкая буржуазия и национальная буржуазия». Он добавляет: «Под руководством рабочего класса и коммунистической партии эти классы сплотились, чтобы организовать своё государство, избрать своё правительство и установить единовластие»¹⁸.

Ещё и в конце шестидесятых годов на государственном флаге Китая оставались, не снятые даже во время культурной революции, четыре маленькие звезды, олицетворяющие союзоспособные классы страны — по-прежнему четыре! — и сгруппированные вокруг большой звезды, символизирующей партию. Троцкий, если судить по всем его основополагающим высказываниям, предпочёл бы перепрыгнуть и через эту ступень. Как в самом начале своей деятельности, так и позже он отрёкся бы по меньшей мере от национальной буржуазии, а также, конечно, и от мелких буржуа и крестьян. Он отклонил бы диктатуру народной демократии, или демократическую диктатуру народа.

Бесполезно спорить о том, противоречит ли маоистская формула диктатуры народа марксистской диктатуре пролетариата; несомненно, что Китай, учитывая свои особые условия, модифицирует ортодоксальную формулировку, не пытаясь тем самым перечеркнуть её совсем.

Напротив, в 1959 г. в официозной статье, посвящённой 10‑летию работы «О демократической диктатуре народа»¹⁹, было сказано: «Диктатура народа по своей сути идентична диктатуре пролетариата». Не без оснований западные комментаторы могли добавить:

«Точно так же можно сказать, что китайская теория близка к учению о народной демократии, разработанному в СССР и в Восточной Европе сразу же после Второй мировой войны, или к идее, высказанной Сталиным в 1927 г., когда он подчеркнул, что блок четырёх классов образует лишь переходный этап»²⁰.

Лозунг Мао Цзэдуна следует, по-видимому, понимать так, что он относится к учению Маркса как почка к цветку; этому лозунгу соответствует актуальная фаза общественной реальности, которая, однако, неизбежно переходит к развёртыванию своих скрытых возможностей. После многочисленных шагов она совершит — или уже совершила — скачок.

Брехт однажды показал с помощью этого же образа трудности мышления о процессах роста (то есть о диалектических процессах): как это трудно, писал он, «например, запечатлеть понятие о почке, поскольку обозначаемая им вещь находится в таком неукротимом движении, проявляет такое ускользающее от мысли стремление стать не почкой, а цветком». Таким образом, продолжает он, «для мыслящего понятие о почке — это уже понятие о чём-то стремящемся стать не тем, чем оно является»²¹. Действительно, маоцзэдуновская диктатура народа проявляет такое «ускользающее от мысли стремление» стать диктатурой пролетариата. И иначе вряд ли можно истолковать провозглашенное в 1949 г. требование руководящей роли рабочего класса и рабочей партии, то есть пролетариата, организованного для осуществления власти.

Ступени, скачки… Относить их только к прошлому и даже к настоящему — это было бы просто антимаоизмом. Их происхождение, их функции, их принципы точно определены также и для будущего — социалистического или коммунистического. Речь идёт не просто об этапах революции, а о революционных (или революционизированных) этапах самой революции: революция, этот скачок как таковой, подчиняется тому же закону — в ходе своего развития от ступени к ступени она постоянно качественно изменяется. Революция тоже находится в состоянии революции. Доказательств этому — притом доказательств любой желаемой достоверности — можно привести сколько угодно. Например, У Цзян, который, конечно, излагал мысли Мао достаточно точно, писал в 1958 г.:

«…То, о чём до сих пор дискутировали, было лишь этапом, и в нашей стране этот этап уже пройден… Сейчас мы переживаем новый, совершенно иной этап… когда социалистическая революция в основном уже завершена,— этап социализма и подготовки условий для перерастания социализма в коммунизм. Нужна ли нам вообще при нынешнем положении… „перманентная революция“ как оружие? Товарищ Мао Цзэдун говорит, что у нас революции сменяют одна другую. Так было в прошлом, и потому так будет и в будущем. Следовательно, так будет вечно. Даже и коммунистическое общество не составляет исключения. Лишь разновидности и формы революций в эту эпоху будут не те, что были в классовом обществе… Социалистическое общество имеет свои собственные противоречия, и ему нужна поэтому собственная революция»²².

Вполне логично, что в этой связи У Цзян предостерегает буржуазных и мелкобуржуазных революционеров от мысли, будто интермедия той или другой революции будет конечной целью революции вообще; в неменьшей степени это предостережение относится также к некоторым социалистическим революционерам. Они хотели бы обрести покой в условиях кажущегося покоя, утешить себя «этапным» утешением, начать праздновать после праздника революции; но в этом случае им угрожает опасность превратиться в пособников реставрации, а то и вообще стать реакционерами. Традиции, в том числе и революционные, ничего не стоят, если их не осваивают революционным путём, ориентируясь на work in progress²³.

Во-вторых, теоретическое учение — противоречия в бытии и перманентность революции. Троцкий точно ограничил свою перманентную революцию во времени. Идею китайцев о том, что она должна длиться вечно, он бы отверг. И вообще он не был склонен сводить историю (и тем более политику) к перечню понятий; он был практиком сегодняшнего дня и данных условий, неспособным ни руководствоваться в своей практике теорией, ни внести теорию (да и была ли она у него вообще?) в практическое учение. Термин и тезис перманентной революции он присвоил в ходе диалога с русским немцем Парвусом, признавшим в 1905 г. роль пролетариата как авангарда революции. С этой посылкой, с этим ограничением Троцкий, по-видимому, не смог расстаться и позже, и уж, конечно, не сделал этого в своём анализе русского революционного 1905 г. да и во время Октябрьской революции 1917 г., когда он риторически провозгласил «перманентную резню» и даже задавал себе вопрос, почему все молча терпят его еретический лозунг, почему Ленин спокойно взирает на его еретическую пропаганду (именно Ленин, удивляется Троцкий. Ведь «в вопросах теории он не знал пощады»²⁴). Ответ найти не так уже трудно: Ленин, по-видимому, не заметил, что Троцкий был оригинален в теоретическом отношении: ведь он ни в том, ни в другом случае да и вообще ни разу не привёл ни одного высказывания Маркса и не сказал о нём ни слова! Но, отметая истинного отца идеи, отвергают в принципе и саму идею; во всяком случае, она воспринимается некритично, без критики и самокритики.

В то же время революция и критика плюс самокритика — если оставаться на марксистских позициях — неотделимы друг от друга. Прилагательное «перманентная» подходит к ним обеим. Уже в работе «Восемнадцатое брюмера» говорится о пролетарских революциях, что они (в противоположность буржуазным) «постоянно критикуют сами себя»²⁵. Ещё отчетливее выразил это У Цзян — и притом в полном согласии с Марксом.

«В нашу эпоху,— пишет он,— имеются две социальные (или политические) революции различного типа; их различия объясняются неодинаковостью общественных противоречий. Противоречия, которые должна разрешить революция в рамках капиталистического строя… находят своё выражение в антагонизмах и резких конфликтах между классами, в острой классовой борьбе. Эти противоречия не могут быть разрешены самой капиталистической системой, потому что капиталистическая система не может критиковать себя сама».

«Другая разновидность общественного переворота,— продолжает У Цзян,— это революция, происходящая в социалистическом икоммунистическом обществе; противоречия, которые должна разрешить революция такого рода… выступают как противоречия в народе, а именно: принимают форму борьбы между прогрессивными и отсталыми группами народа. Поэтому данный род противоречий и борьбы не носит антагонистического характера и может найти своё разрешение в недрах самой социалистической и коммунистической систем. Социалистическая и коммунистическая системы развиваются путём перманентной самокритики и перманентного самоизменения»²⁶.

Статья У Цзяна ясно показывает, что революция может протекать перманентно лишь в том случае, если так же перманентно будет вестись критика; они связаны, как лицевая и оборотная стороны монеты, и только вместе имеют ценность. Но остается сделать ещё один чрезвычайно важный вывод, каким бы неприметным ни казалось словечко само-, играющее здесь важную роль. Провозглашение революции как перманентного процесса, если оно связано с провозглашением перманентности критики как достаточного и необходимого её условия, объединяет в одно целое самокритику и самореволюцию. Не нужны больше чуждые, внешние, а именно классово чуждые, далекие от народа стимулы, чтобы разрешить противоречия между классами и внутри народа. Пролетарская критика, пролетарская революция постоянно и всегда имеют дело лишь сами с собой; в этом отражается самопротиворечивая суть бытия как самобытия.

Ещё одно ключевое слово — отражение противоречия. Общественное бытие отражает бытие как таковое, наше бытие копирует бытие само по себе; следовательно, это последнее является бытием для нас. Выступление по вопросу о противоречии требует разъяснений, имеющих теоретическое значение для китайской онтологии и применимых практически к китайскому обществу.

В знаменитых текстах, специально посвящённых вопросу о противоречии, Мао Цзэдун установил его онтическую и общественную универсальность: нет вещи, не содержащей противоречия; тот, кто отрицает противоречие явлений, отвергает всё и вся; закон противоречия — всеобщий закон, действительный для всех без исключения времён и стран; это основной закон природы и общества, следовательно, также и основной закон мышления; противоречия возникают непрерывно, они непрерывно разрешаются — в бытии, в обществе в целом, точно так же и в социалистическом обществе, даже в коммунистической партии. Затем идут фразы, напоминающие изречения из «Книги о Дао и Дэ» Лао Цзы или из «Книги перемен»:

«Если отсутствует одна из двух противостоящих, противоречивых сторон, то исчезают условия существования и для другой стороны… Без жизни нет смерти; без смерти нет жизни. Без верха нет низа; без низа нет верха. Без беды нет счастья; без счастья нет беды. Без лёгкого нет трудного; без трудного нет лёгкого. Без помещика нет арендатора; без арендатора нет помещика. Без буржуазии нет пролетариата; без пролетариата нет буржуазии»²⁷.

Этими фразами, к которым можно было бы добавить немало других такого же рода, Мао Цзэдун, так сказать, «китаизировал» материалистическую диалектику. Рассматривая единство противоположностей (так выглядит другая формула закона противоречия) как объективную истину объективной реальности, он возражает тем, кто признаёт его лишь субъективной истиной познания. Усматривая противоречие во всех вещах, он выступает против тех, кто не признаёт этого противоречия — по крайней мере там, где дело касается Советов и, следовательно, советского общества.

Ещё важнее словечко внутри. Со времён Гегеля, Маркса и Энгельса, пишет один истолкователь трудов Мао Цзэдуна²⁸ никто «не подчёркивал так решительно внутренние противоречия в вещах». Все русские марксисты искали противоречия между вещами, а не внутри их. Мао окрестил бы их «идеологами метафизики», или «вульгарными эволюционистами». А здесь всё зависит от слова непрерывный. Перманентность революции, каково бы ни было бытие («наше», «в себе», «для нас»), длится столько, сколько длится бытие. По-китайски это называется будуань гэмин²⁹: революция (гэмин), которую нельзя оборвать (будуань), нельзя ни начать, ни кончить. Она, будучи перманентной, является бесконечной, её продолжительность никогда и нигде не кончается.

В-третьих, диалектическое учение — теория и практика как единое целое, в котором практика превалирует. Строго говоря, диалектика теории и практики опять-таки восходит к Карлу Марксу, поскольку он пытался отменить философию (то есть именно теорию) путем её осуществления на деле, поскольку он якобы знал, как заменить оружие критики критикой оружия, а теорию сделать «материальной силой», если она «овладеет массами». И здесь голова и знания Гегеля должны были быть поставлены на марксистские ноги действия. В устах Сталина, высказавшего в 1924 г. эту мысль применительно к конкретному времени и к конкретной обстановке, это звучало так:

«Теория есть опыт рабочего движения всех стран, взятый в его общем виде. Конечно, теория становится беспредметной, если она не связывается с революционной практикой, точно так же, как и практика становится слепой, если она не освещает себе дорогу революционной теорией. Но теория может превратиться в величайшую силу рабочего движения, если она складывается в неразрывной связи с революционной практикой, ибо она, и только она, может дать движению уверенность, силу ориентировки и понимание внутренней связи окружающих событий, ибо она, и только она, может помочь практике понять не только то, как и куда двигаются классы в настоящем, но и то, как и куда должны двинуться они в ближайшем будущем»³⁰.

Сталин проявлял большое уважение к теории, признавая её значение и полагая, что нужно отдавать ей должное.

Точно так же мыслил и Ленин, который ещё в 1902 г. писал:

«Без революционной теории не может быть и революционного движения»³¹.

И как было Ленину не подчеркнуть эту мысль (теория, ещё раз теория, а затем уже практика) «в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности»³²?

При всём том ни Маркс, ни Ленин, ни Сталин никогда не отвергали требования о единстве теории и практики.

Троцкий же — и в этом сходятся все комментаторы даже на Западе — отделял теорию от практики³³. В речи о русском химике-теоретике Менделееве, произнесённой в 1925 г., он заявил:

«Вполне возможно, что каждый отдельный учёный вовсе не думает о практических результатах своих исследований. Чем свободнее, чем смелее, чем независимее от практических требований дня работает его ум, тем лучше».

Но стал бы Троцкий так говорить всего четверть века спустя о Хаане, Мейтнере, Оппенгеймере, Теллере? Возможно, невзирая ни на что, он продолжил бы свою речь так, как он её начал:

«Именно в том и состоит суть марксизма, что он в конечном счёте подходит к истории как к объективному предмету исследования и рассматривает историю человечества как гигантский дневник лаборатории… Именно такая объективная позиция дает марксизму непреодолимую силу исторического предвидения»³⁴.

Такова позиция Троцкого: простодушно-наивная, но достаточно коварная. Не заботиться о результатах исследований, сравнивать столетия в судьбе людей с минутным существованием минералов, игнорировать объективный фактор в субъективном в большей мере, чем субъективный фактор в объективном,— эта позиция с давних пор была в представлении большевиков характерной чертой так называемого меньшевиствующего идеализма. И коммунистическую честь Троцкого не спасало даже то, что временами он всё-таки становился материалистом; он мыслил механистически (взаимосвязи в химии и даже социологии и психологии были, на его взгляд, механически обусловленными), он едва ли был способен мыслить диалектически.

А что значит мыслить диалектически с точки зрения теории и практики? Мао Цзэдун разъяснил это в 1937 г. в своём труде «Относительно практики» (пандан к вышедшей в том же году теоретической работе «Относительно противоречия»). В названной работе говорится:

«Познание начинается с практики; обретя через практику теоретические знания, нужно вновь вернуться к практике».

Этот абстрактный абзац Мао сопроводил конкретной иллюстрацией: на примере людей, которые приезжали (в конце тридцатых годов) в Яньань «извне», чтобы посмотреть, что делается там, на революционной базе, он пояснил ступени познания: практика — теория — практика. Приехавшие видели местность, дороги, дома, слышали людей (приёмы, массовые демонстрации), словом, воспринимали внешнюю сторону ситуации — это первая ступень. Затем они начали понимать ситуацию, понимать людей, формировать понятия, чтобы «выносить суждения и делать умозаключения»,— это вторая, внутренняя, ступень. Наконец, они подумали, составили своё суждение и теперь хотят действовать — это третья ступень.

«Подлинная задача познания,— говорит Мао Цзэдун,— заключается в том, чтобы от ощущения подняться до мышления, подняться до постепенного уяснения внутренних противоречий объективно существующих вещей, явлений, до уяснения их закономерностей, уяснения внутренней связи между различными процессами, то есть достигнуть логического познания».

Тогда подлинная задача практики, по мысли Мао, потребовала бы возвращения к действию и тем самым к тому, чтобы шаг за шагом (если не скачок за скачком) овладевать противоречиями внутри вещей.

«Марксистская философия считает,— цитируем опять Мао,— что главное заключается не в том, чтобы, поняв закономерности объективного мира, быть в состоянии объяснить мир, а в том, чтобы использовать знание объективных закономерностей для активного преобразования мира… Марксизм придаёт серьёзное значение теории именно потому, и только потому, что она может направлять практическую деятельность»³⁵.

Практически, однако, Мао Цзэдун тут же смягчает свою формулировку — ведь в том же контексте говорится:

«Познание, овладевшее закономерностями мира, должно быть вновь направлено на практику преобразования мира, применено в практике производства, в практике революционной классовой борьбы… а также в практике научных экспериментов»³⁶.

Комментаторы единодушно указывают на то, сколь характерен здесь — с грамматической и семантической точек зрения — усиленно подчёркиваемый вспомогательный глагол долженствовать. Если «практика» (по-китайски «шицзянь») предписывает «действительно вступить на путь», то это не рекомендация, а приказ совершить скачок — от непосредственной практики к теории, от диалектического мышления к опосредствованному действию.

«Активная роль познания,— читаем мы далее в той же работе,— выражается не только в активном скачке от чувственного познания к рациональному познанию [то есть от необдуманной практики к практически обдуманной теории — И. Ш.], но, что ещё важнее, в скачке от рационального познания к революционной практике»³⁷.

Таким образом, практика переживает двойной переворот: сначала она изменяет, потом изменяется сама; дорога, по которой надлежит идти или маршировать, изменяется по мере того, как я её обдумываю; обдуманная дорога становится другой, когда я по ней иду или марширую. Общественное бытие, когда я о нём размышляю, изменяет и моё мышление; это последнее, когда я его применяю на практике, изменяет также бытие. Теория, однако, должна осуществляться на практике точно так же, как до этого практика должна была теоретизироваться, иначе обе они не обретут реальной конкретизации; и в том, и в другом случае они, будучи революционными, я бы сказал, обречены на скачки. Но теория и практика, хотя часто кажется, что они пришли к своей цели, ведут дальше; у них нет конца, как и у революции, которая длится вечно.

Итак, резюмируем. Призрак перманентной революции имеет отношение только к Троцкому, реальность же её — это Маркс и Энгельс (на русской почве — Ленин и Сталин, на китайской — Мао Цзэдун). Следовательно, равняйтесь на отца Гамлета, а не на его призрак. Маоизм — не троцкизм, ибо он правильно оценивает роль рабочих и крестьян, роль партии. Маоизм — не троцкизм, ибо он признаёт общественное бытие (как бытие одного из нас), бытие вообще (как бытие само по себе) и опосредствованное бытие (как бытие для нас) в их взаимозависимости. Маоизм — не троцкизм, ибо он приближается к революции ступень за ступенью, чтобы в конце концов совершить её одним скачком. Маоизм — не троцкизм, ибо он теоретически обдумывает то, что нужно делать практически, и он делает практически то, что нужно обдумать теоретически. Если определить его одним словом, то он есть диалектика. Однако эта диалектика нуждается в исторической, политической и идеологической конкретизации, и мы смогли здесь наметить лишь некоторые отправные пункты для этого.

В предисловии ко второму изданию цитатника Мао Цзэдуна Линь Бяо писал, что произведения Мао Цзэдуна нужно «изучать в поисках ключа к решению того или иного вопроса», «изучать и применять в тесной связи с жизнью, сочетать их изучение с применением… и прилагать максимум усилий к применению»³⁸. Следовательно, наш краткий очерк о теории и практике маоизма вряд ли способен что-либо дать, кроме как натолкнуть на вывод: послать практику в теоретическую школу, а потом теорию — на выучку в жизнь.

Tua res agitur; ergo³⁹: действуй!

Примечания

1. У Цзян. Поборник теории перманентной революции обязательно должен быть диалектическим материалистом, «Чжэсюэ яньцзю» («Вопросы философии»), 1958, № 8.↩
2. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 459.↩
3. Там же, т. 7, стр. 91.↩
4. Там же, т. 7. стр. 261. (Это Обращение Центрального Комитета Союза Коммунистов в марте 1850 г.— Маоизм.ру.)↩
5. Там же.↩
6. В. И. Ленин. ПСС, т. 45, стр. 377. («О кооперации» (6 января 1923 г.).— Маоизм.ру.)↩
7. И. В. Сталин. Соч., т. 11, стр. 38. (О работах апрельского объединённого пленума ЦК и ЦКК: Доклад на собрании актива московской организации ВКП(б) 13 апреля 1928 г.— Маоизм.ру.)↩
8. Напр., китаевед Стюарт Р. Шрам (St. R. Schram. Die permanente Revolution in China, Frankfurt/Main, 1966, S. 43 f.).↩
9. И. В. Сталин. Соч., т. 12, сс. 354—356.↩
10. В. И. Ленин, ПСС, т. 31, стр. 241. (Доклад о текущем моменте и об отношении к временному правительству 14 (27) апреля на Петроградской общегородской конференции РСДРП(б) 14—22 апреля (27 апреля — 5 мая) 1917 г.— Маоизм.ру.)↩
11. L. Trotzki. Die permanentnente Revolution, Berlin, 1930, S. 76 und 83.↩
12. E. Snow, Red Star over China, London, 1963, р. 174.↩
13. Мао Цзэдун в своей беседе с Эдгаром Сноу (ibidem).↩
14. «Природа не делает скачков» (лат.).↩
15. «История, общество не делают скачков» (лат.).↩
16. L. Trozki. Op. cit., S. 122.↩
17. Мао Цзэдун. О новой демократии. М, 1960, с. 25.↩
18. Там же, стр. 101.↩
19. В журнале «Чжэнфа яньцзю» («Журнал уголовного права»), 1959, № 3.↩
20. St.R. Schram. Op. cit., S. 46. Там же подтверждено мнение Сталина о блоке четырёх классов.↩
21. B. Brecht, Me-ti — Buch der Wendungen, Frankfurt/Main, 1965, S. 92. (Цитируется «Ме-ти. Книга перемен» Бертольда Брехта.— Маоизм.ру.)↩
22. У Цзян. Цит. статья.↩
23. Работа во имя прогресса (англ.).↩
24. См.: L. Trotzki. Mein Leben, Berlin, 1930. S. 319.↩
25. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, стр. 123.↩
26. У Цзян. Цит. статья.↩
27. Приведённые цитаты взяты из работ Мао Цзэдуна: «Относительно противоречия» (1937) и «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа» (1957).↩
28. Всеволод Голубничий в статье «Диалектический материализм Мао Цзэдуна» (в ежеквартальном бюллетене «Восточный блок и развивающиеся страны», издаваемом Фондом Фридриха Эберта, сентябрь 1962 г.).↩
29. Кит. 不断革命. Эту фразу можно видеть в начале надписи на иллюстрации к статье.— Маоизм.ру.↩
30. И. В. Сталин. Соч., т. 6, сс. 88—89. (Это «Об основах ленинизма» — Маоизм.ру.)↩
31. В. И. Ленин, ПСС, т. 6, с. 24. (Это «Что делать?» — Маоизм.ру.)↩
32. Там же.↩
33. Напр., Густав Веттер пишет: «Отрицание партийности философии неизбежно ведёт к отделению теории от практики» (G. Wetter, Der dialektische Materialismus, Freiburg, 1953, S. 199).↩
34. Цит. по G. Wetter, op. cit. (речь Троцкого «Менделеев и марксизм»).↩
35. Все цитаты, приведённые в данном абзаце (для удобства чтения абзац из оригинальной публикации разбит на части — Маоизм.ру), взяты из работы Мао Цзэдуна «Относительно практики» (Мао Цзэдун, Избр. произв., т. 1, с. 503 и далее).↩
36. Там же, с. 521.↩
37. Там же.↩
38. Мао Цзэдун. Выдержки из произведений, Пекин, 1967, стр. 11 и далее.↩
39. «Это касается и тебя; следовательно» (лат.).↩