Сегодня, когда силы, ранее скучно именовавшиеся «внешним и внутренним классовым врагом», сумели-таки учинить на нашей земле невиданный в истории погром и продолжают целенаправленно уничтожать народившуюся новую цивилизацию — чаще всего коммунисты слышат от других и сами задают гамлетовский вопрос: как же всё это могло произойти?

События, разыгравшиеся в СССР после смерти И. В. Сталина и оказавшиеся дальним, от того не менее угрожающим прологом горбачёвской «катастройки», объективно поставили коммунистов всего мира перед необходимостью серьёзнейшего самоопределения по отношению к ним. Однако немногие смогли разглядеть и правильно оценить зловещий вызов, скрытый под кривляющейся маской хрущёвщины… И среди этих немногих одним из первых, наряду с другим замечательным марксистом — лидером Албанской партии труда Энвером Ходжей, должен быть назван Мао Цзэдун.

Выводы, к которым Мао Цзэдун пришёл на основе анализа трагического фарса, вершившегося в Советском Союзе, состояли в следующем.

Социалистическая, пролетарская революция не заканчивается с установлением диктатуры пролетариата, но лишь принимает новые формы, а классовая борьба продолжает оставаться движущей силой развития социалистического общества. Такое заключение полностью соответствует неискажённым взглядам на данный предмет В. И. Ленина, писавшего в 1919 г. (обращение «Привет венгерским рабочим»):

«Уничтожение классов — дело долгой, трудной, упорной классовой борьбы, которая после свержения власти капитала, после разрушения буржуазного государства, после установления диктатуры пролетариата не исчезает (как воображают пошляки старого социализма и старой социал-демократии), а только меняет свои формы, становясь во многих отношениях ещё ожесточённее».

Совпадает это и с точкой зрения И. В. Сталина, указывавшего на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. на неизбежность обострения классовой борьбы в условиях победившего социализма, после ликвидации прежних эксплуататорских классов.¹

Сущностью же классовой борьбы является вопрос о политической власти, поэтому проблему «кто кого» нельзя считать до конца разрешённой ни в СССР, ни в других социалистических странах. Что ж, в этом все мы убедились на собственном горьком опыте…

С кем ведётся борьба за власть при социализме? С «новой буржуазией», к которой принадлежит переродившаяся часть партгосаппарата и хозяйственной администрации, элитарная интеллигенция, а также,— как прозорливо указывал Мао ещё в работе «К вопросу о правильном разрешении противоречий внутри народа»,— криминально-мафиозный элемент.

Противоречие между этой прослойкой и советским народом является в настоящее время главным противоречием внутри Советского Союза. Это непримиримое, антагонистическое противоречие,— говорил Мао в 1964 г.— отношения между этой категорией людей к рабочим стали отношениями между эксплуататорами и эксплуатируемыми, угнетающими и угнетаемыми. Совершенно очевидно, что все эти люди принадлежат к враждебному пролетариату классу — буржуазии, и их антисоциалистическая деятельность как раз и представляет собой классовую борьбу — наступление буржуазии на пролетариат.

Что ж, с учётом приобретённого опыта, спорить опять-таки не приходится. Достаточно взглянуть, из кого рекрутированы у нас кадры бесчисленных паразитических (сиречь, «коммерческих») структур и прихватизаторов самого разного ранга.

Подлинной вершиной революционной диалектики Мао стало учение о перемещении эпицентра классовой борьбы в рабоче-крестьянском государстве внутрь правящей коммунистической партии.

— Вести социалистическую революцию и не знать, где буржуазия? — спрашивал Мао.— Она как раз внутри самой коммунистической партии, это лица в партии, облечённые властью и идущие по капиталистическому пути.

«Буржуазия в партии» — каппутисты, как их окрестили,— появляются лишь именно в правящей партии, утвердившейся у власти в результате победоносной пролетарской революции. И тут также полное созвучие с ленинскими предостережениями относительно наплыва в партию победившего пролетариата «примазавшихся», внутренне чужеродного коммунизму, частнособственнического по своей сути контингента. Ведь власть, которая теперь в руках у партии,— это последнее, что можно ещё попытаться присвоить в государстве, где отменена частная собственность на средства производства. До завоевания власти этот элемент отнюдь в неё не стремится — он в немалой своей части бьётся по другую сторону баррикад, да и вообще при эксплуататорском строе ему без компартии есть куда податься…

В условиях же послереволюционного соотношения классовых сил, когда власть непосредственно делается единственным возможным объектом недобросовестной, эксплуататорской по своей природе монополизации, штаб-квартира буржуазии внедряется в партию, и более того — эта внутрипартийная буржуазия становится ударным отрядом, ядром всей прочей буржуазии и главной опасностью для диктатуры пролетариата.

Агентура буржуазии засылается в партию непрестанно, идёт непрекращающийся, внешне не всегда заметный перехват властных полномочий, и поэтому рабочий класс, трудящиеся то и дело оказываются перед проблемой, как удержать власть, а подчас — и как её вернуть.

«Основное противоречие, которое пытается разрешить великая пролетарская культурная революция,— писал Мао Цзэдун,— это противоречие между пролетариатом и буржуазией, между пролетарскими и буржуазными путями. Основной момент движения — бороться против лиц, стоящих у власти в партии и идущих по капиталистическому пути» (Цит. по кн.: А. П. Булкин. Ядро маоистской «социологии».— «Наука», М., 1980.— стр. 98. Подчёркнуто мной.— Т. Х.).

«Они ведут с нами борьбу не на жизнь, а на смерть, и здесь абсолютно не может быть речи о каком-то равенстве. Поэтому и наша борьба против них может быть только борьбой не на жизнь, а на смерть. Наши отношения с ними не могут быть отношениями какого-то равенства, это — такие отношения, когда одни класс подавляет другой, то есть когда пролетариат осуществляет диктаторство, диктатуру в отношении буржуазии» (там же, стр. 93).

К моменту начала Культурной революции (60-е гг.) КПК практически находилась под контролем правооппортунистических, перерожденческих сил. Бороться с ними внутри партии и собственно партийными методами никакой возможности уже не было. Далее на очереди стоял контрреволюционный обвал того типа, который спустя двадцать лет у нас в стране получил название «ускорения» и затем «перестройки». Поэтому Мао избрал единственный ещё оставшийся вариант — «обложил» партию извне, противопоставив внутрипартийным перерожденцам, во-первых, свой огромный личный авторитета, во-вторых, энтузиазм молодёжи, которую ему удалось воспламенить и подвигнуть на защиту революционных завоеваний народа. Важнейшим фактором успеха стало и то, что Мао не потерял опоры в армии.

Спора нет, далеко не всё из того, что проделывали в то время юные китайские «красногвардейцы» (хунвэйбины), заслуживает заимствования и подражания. Европейцы, побывавшие в Китае в разгар Культурной революции, в ужасе описывали различные красногвардейские процедуры, вроде вождения выловленных «врагов народа» — тухао и лешэней — по улицам в дурацких колпаках. Да, наверное, это было негуманно. Но сегодня, когда те же самые, в сущности, «лешэни» — только что с русскими фамилиями — водят в дурацком колпаке бывшую великую державу, и в ней ежечасно и на каждом шагу творятся славный город Глупов,— мы на живописания тогдашних хунвэйбиновских «ужасов» можем ответить разве лишь горькой усмешкой. И ведь вот что знаменательно: не ужасаются почему-то путешественники из «цивилизованных» краев. Лешэня в колпаке увидели — вопли и плач на весь мир. А три дня чадит горелой человечиной разгромленное из тяжёлых орудий здание парламента посреди «демократической» столицы — не заплакал ни один «гуманист».

Как бы то ни было, «перестройка» в Китайской Народной Республике в 60—70-х гг. не состоялась, хотя после смерти Мао Цзэдуна попытки право-ренегатского реванша всё же предпринимались. Но они отнюдь не достигли тех коллаборационистских высот, как в Советском Союзе, и не представили серьёзной угрозы экономической и политической независимости страны.² Теоретическое и организационно-практическое наследие той Великой обороны социализма, которую китайский народ сумел выстроить под предводительством своего замечательного «кормчего», безусловно, заслуживает всестороннего изучения, а определённая его часть — и самого решительно принятия на вооружение.

На родине Мао Цзэдуна нынче его имя, к счастью, в защите не нуждается. Но нам — советским коммунистам — для себя необходимо вырвать его, как и имя И. В. Сталина, из потоков небылиц и клеветы, в которых десятилетиями топили его будущие «прорабы» национального предательства,— прекрасно понимавшие, какой силы антиреставраторский заряд в нём заключён.

Примечания

1. На самом деле, утверждение об обострении классовой борьбы относится к концу 1920-х — началу 1930-х годов, когда разворачивалось наступление на кулачество. К 1939-му году Сталин, по-видимому, уже совсем отошёл от него.— Маоизм.Ру.↩
2. Недооценка контрреволюционного переворота дэнистов в 1976—1978 годах — на совести автора.— Маоизм.Ру.↩