Январь 1918 года. Сумерки. Смольный в огнях светится. И за окнами жизнь шумит и кипит по-обычному. На лестнице встречаю матросов с наганами, красногвардейцев, которые взволнованно что-то обсуждают и спешат. На широкой лестнице Смольного, как всегда, накурено и спёртый, тяжёлый воздух. Пулемёты и ящики с военным снаряжением.

На вечер назначено совещание Совнаркома. Но я нарочно пришла пораньше, чтобы застать Якова Михайловича Свердлова. Пришла я настолько рано, что иду прямо в кабинет Ленина и, уверенная, что там никого нет, не постучавшись, отворяю дверь.

В комнате темно, но я могу различить у окна стоящего человека и по силуэту, вырисовывающемуся на фоне ясного зимнего неба, узнаю, что это Владимир Ильич. Я замираю от неожиданности и неловкости, что ворвалась, не постучав.

Владимир Ильич стоит неподвижно, спиной к двери. Он смотрит в окно, высоко подняв голову, очевидно глядит на небо. А небо зимнее, светлое и очень звёздное. Я боюсь пошевелиться. В комнате тихо-тихо.

Неожиданно голос Владимира Ильича прерывает тишину.

— Звезды,— говорит он.— Какие звезды сегодня! Очевидно, мороз покрепчал.

И вдруг, повернувшись в мою сторону, спрашивает:

— А вы когда-нибудь смотрите на звёздное небо?

Мой ответ:

— Когда бываю на океане или в деревне.

— На океане? Ах да, ведь вы были в Америке! А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать. Некогда… Вы, собственно, к кому, ко мне?

Я ответила, что к Якову Михайловичу.

— Да, он обещал прийти пораньше.

Я выхожу из кабинета и сталкиваюсь с комиссаром флота Измайловым. По выражению его лица сразу понимаю, что случилось что-то очень серьёзное. От товарищей, столпившихся в соседней комнате, узнаю о том, что матросы устроили самосуд над двумя эсерами¹.

Я поспешила обратно в кабинет Ленина. Никогда я ещё не видела Владимира Ильича таким возбуждённым и рассерженным. Всегда бледное его лицо побагровело, и в голосе звучали непривычно грозные ноты. Высокий, плечистый матрос, комиссар Балтфлота Измайлов, показался мне вдруг маленьким, растерянным и напуганным.

— Самосуд! — говорил Владимир Ильич.— Мы не потерпим этого. И виновных предадим законному народному суду. Скажите вашему Балтфлоту: то, что вынужден был терпеть Керенский, того не потерпит власть рабочих и крестьян. Наше государство народное, а народ требует законности и справедливости. Можете идти.

И затем, повернувшись ко мне, Владимир Ильич уже другим тоном, но очень внушительно и серьёзно добавил:

— Советую вам, товарищ Коллонтай, сейчас же поехать к вашим друзьям — балтфлотовцам² и разъяснить им, что Советская власть не терпит анархии. И пусть они бросят свои самостийные штучки. Мы их за это по головке не погладим. Нет. Анархии мы не потерпим!

Можно себе представить, с каким чувством я поехала в Наркомат флота.

Когда я вернулась в Смольный, Владимир Ильич был совершенно спокоен и выдержан, как всегда. Лицо его было бледно, а глаза даже улыбались, когда он, повернувшись ко мне, сказал:

— Вот вам и гляди на звёзды!

1. Группа анархически настроенных матросов учинила расправу над двумя бывшими членами Государственной думы. Ред. (Тут ошибка. Убиты, в ночь на 7 января, были не эсеры, а кадеты А. И. Шингарёв и Ф. Ф. Кокошкин, после перевода в Мариинскую тюремную больницу. По результатам разбирательства были произведены аресты, но наказан в итоге так никто и не был.— Маоизм.ру.)↩
2. Вероятно, намёк на Павла Дыбенко, который, кстати, участвовал в последующем разбирательстве.— Маоизм.ру.↩