…Колосс — Мао Цзэдун. Возвышающийся над всеми, подавляющий всех своим влиянием, жестокий и безучастный, поэт и воин, пророк и каратель, он объединил Китай и отправил его в новый путь, чуть не уничтоживший всё его гражданское общество.
Мао однажды заметил, что управление Китаем требовало сочетания методов Маркса и Цинь Шихуана. Вот как превознёс он императора в своей поэме:
Пожалуйста, не клевещите на императора Цинь Шихуана.
Подумайте ещё и ещё раз над вопросом о сжигании книг.
Наш предок дракон, хотя и умер, но живёт в душах наших,
Конфуций же, хотя и знаменит, фактически был пустышкой.
А государственная система Цинь века пережила1.
Мао развил широко распространившееся наступление на традиционную китайскую политическую мысль как часть этого процесса: если конфуцианские традиции восхваляли всеобщую гармонию, то Мао идеализировал бунты и столкновения с силами противника. ‹…› Мао… стремился к радикальным и моментальным переменам и полному разрыву с прошлым. ‹…›
По многим параметрам, однако, Мао олицетворял диалектические противоречия, которыми он, по его утверждениям, мог манипулировать. Являясь яростным и открытым противником конфуцианства, он тем не менее много читал из китайской классики и имел привычку цитировать старинные тексты. Мао сформулировал доктрину «перманентной революции»2, но когда этого требовали китайские национальные интересы, он мог быть терпеливым и смотреть далеко в перспективу. Манипуляции с «противоречиями» были его объявленной стратегией, и всё же они служили конечной цели, вытекавшей из конфуцианской идеи «датун» — «Великой гармонии».
В интерпретации истории, которую творил Мао,.. …прогресс приходит только после серии тяжёлых испытаний, когда противоположные силы вступают в борьбу друг против друга как внутри страны, так и на международной арене. И если эти противоречия не проявляются сами по себе, обязанностью коммунистической партии и её руководства является поддержание ситуации постоянной встряски, даже, если понадобится, против самих себя.
Коммунистическая страна, по Мао, не должна превращаться в бюрократическое общество; мотивационной силой должна стать идеология, а не иерархия.
Ким отправился следом с секретным визитом в Пекин на встречу с Мао, состоявшуюся с 13 по 16 мая 1950 года…
Переводчик Мао Цзэдуна Ши Чжэ в беседе с историком Чэнь Цзянем обобщил сведения о том, каким образом мелкий союзник обоих коммунистических гигантов развязал войну с крупными глобальными последствиями. Последний так пересказал содержание беседы между Мао и Ким Ир Сеном:
«[Ким] сказал Мао, что Сталин одобрил его план нападения на Южную Корею. Мао выяснял мнение Кима относительно возможной американской реакции, если Северная Корея нападёт на Южную, подчеркнув, что поскольку Ли Сын Ман поставлен Соединёнными Штатами и что поскольку Корея расположена близко к Японии, возможность американского вмешательства не может быть полностью исключена. Ким, однако, казался уверенным в том, что Соединённые Штаты не втянут свои войска или по крайней мере у них не будет времени отправить их, так как Северная Корея будет в состоянии завершить сражение в течение 2—3 недель. Мао спросил Кима, нужна ли Северной Корее военная поддержка Китая, и предложил разместить три китайские армии вдоль китайско-корейской границы. Ким отреагировал „
заносчиво“ (судя по словам Ши Чжэ, так охарактеризовал его реакцию сам Мао), заявив, что собственных сил Северной Кореи при сотрудничестве с коммунистическими повстанцами в Южной Корее хватит, чтобы решить проблему собственными силами, поэтому нет необходимости в подключении китайской армии»3.
Признак внутренних разногласий в Китае — это таинственное дело отправленной Мао Цзэдуном 2 октября телеграммы Сталину, два противоречащих друг другу экземпляра которой находятся в архивах Пекина и Москвы.
В одном из вариантов телеграммы — её текст написан рукой Мао, она хранится в архивах в Пекине и опубликована нэйбу («только для служебного пользования») в китайском сборнике рукописей Мао, но которую, по-видимому, никогда не отправляли в Москву,— Мао Цзэдун писал, что Пекин «принял решение направить некоторые из наших войск в Корею под именем добровольцев [китайского народа] для борьбы с Соединёнными Штатами и их приспешником Ли Сын Маном и помочь корейским товарищам
»4. Мао писал об опасности того, что без китайского вмешательства «корейские революционные силы потерпят сокрушительное поражение, а американские агрессоры будут бесконтрольно неистовствовать, как только оккупируют всю Корею. Это будет не на благо всего Востока
»5. Мао отмечал, что «мы должны быть готовыми к объявлению войны Соединёнными Штатами и к последующему использованию ими своих военно-воздушных сил для бомбёжки китайских крупных городов и промышленных центров, а также нападению военно-морского флота США на наши береговые районы
». В соответствии с китайским планом 15 октября из Маньчжурии будет направлено 12 дивизий. На «начальной стадии
», как писал Мао, они будут размещены к северу от 38‑й параллели и «будут задействованы только в оборонительных военных действиях
» против войск противника, которые пересекут параллель. Одновременно «они будут ждать поставок советских вооружений. После того как они будут [хорошо] вооружены, они во взаимодействии с корейскими товарищами будут проводить контратаки, чтобы ликвидировать войска американского агрессора
»6.
В отличающейся от выше изложенной версии телеграмме от 2 октября — направлена через советского посла в Пекине, получена в Москве и хранится в президентском архиве — Мао Цзэдун информировал Сталина о том, что Пекин не готов направить войска. Он предположил возможность того, что после дальнейших консультаций с Москвой (и, как он давал понять, обязательств относительно дополнительной советской военной помощи) Пекин захочет вмешаться в конфликт.
Годами учёные анализировали первый вариант телеграммы, как если бы это был единственно подлинный вариант; когда всплыл второй вариант, некоторые задавались вопросом, не является ли один из вариантов фальшивкой. Наиболее правдоподобным является объяснение, выдвинутое китайским учёным Шэнь Чжихуа: Мао написал проект первой телеграммы, намереваясь отправить его, но раскол в китайском руководстве заставил его отправить телеграмму с более уклончивым содержанием.
Мао Цзэдун, сознавая, что у Китая нет возможности захватить Цзиньмэнь и Мацзу перед лицом объединённых противников, позже объяснял свою стратегию как гораздо более сложную. Не имея возможности захватить прибрежные острова, он говорил Хрущёву, будто использовал угрозу против них, чтобы Тайвань не разрывал свои связи с материком:
«Всё, что мы хотели сделать, так это продемонстрировать наши возможности. Мы не хотим, чтобы Чан Кайши откололся далеко от нас. Мы хотим держать его на коротком поводке. Если он будет оставаться [на Цзиньмэне и Мацзу], это будет означать, что мы сможем его доставать при помощи береговых батарей, а также нашими военно-воздушными силами. Если бы мы заняли эти острова, мы потеряли бы способность доставлять ему неудобства в любое удобное для нас время»7.
Находясь в Пекине [в 1958 году], Хрущёв, однако, сделал ещё одно даже менее привлекательное предложение из той же серии: он предложил особый доступ Китая на советские базы подлодок в Ледовитом океане в обмен на советское использование незамерзающих портов Китая на Тихом океане. Мао Цзэдун ответил:
«Нет, мы и на это тоже не можем согласиться. Каждая страна должна держать свои вооружённые силы на собственной территории, а не на чьей-то чужой»8.
Как вспоминал Председатель, «у нас были англичане и другие иностранцы на нашей территории, теперь уже давным-давно, поэтому мы больше не собираемся никогда и никому разрешать использовать нашу землю в их собственных интересах
»9.
Мао Цзэдун задал тон встрече [1 августа 1958 г.], приняв Хрущёва не в комнате официальных приёмов, а в своём плавательном бассейне. Хрущёву, не умевшему плавать, пришлось плавать со спасательным кругом. Два деятеля разговаривали плавая, а переводчики следовали за ними взад и вперёд по бортику бассейна. Хрущёв позднее жаловался:
«Мао всегда старался занять более выгодную позицию. Ну, я устал от этого… Я вылез из бассейна и сел на его краю, болтая ногами в воде. Теперь я был сверху, а он плавал внизу»10.
Отношения даже ещё больше ухудшились год спустя, когда 3 октября 1959 года Хрущёв остановился в Пекине на обратном пути из США, желая проинформировать капризного союзника о своей встрече в верхах с Эйзенхауэром.11 Китайские руководители, уже довольно подозрительно относившиеся к сосуществованию Хрущёва с Америкой, ещё больше возмутились, когда Хрущёв встал на сторону Индии во время первого пограничного столкновения в Гималаях между индийскими и китайскими войсками, произошедшего накануне.
Хрущёв, для которого дипломатия не была сильным коньком, умудрился поднять чувствительный вопрос о Далай-ламе — не так много тем могло вызвать такую острую китайскую реакцию. Он критиковал Мао Цзэдуна за то, что тот не был достаточно твёрд во время восстания в Тибете в начале того года, завершившегося бегством Далай-ламы в северную Индию.
Мао Цзэдун объяснял своим коллегам во время выездной встречи высших руководителей, состоявшейся в начале кризиса, что бомбардировка Цзиньмэня и Мацзу является реакцией Китая на американское вмешательство в Ливане, где американские и британские войска высадились тем летом [1958 года]:
«Бомбардировка Цзиньмэня, честно говоря, явилась нашей очередью целенаправленно вызвать напряжённость международной обстановки. Мы намеревались преподать американцам урок. Америка задирала нас много лет, поэтому, когда у нас сейчас есть шанс, почему бы не доставить ей хлопот?… Американцы начали военные действия на Ближнем Востоке, а мы начали свои действия на Дальнем Востоке. Посмотрим, что они будут с этим делать»12.
«Мы провели эту кампанию, чтобы заставить Соединённые Штаты возобновить переговоры. Соединённые Штаты открыли дверь. Для них ситуация, кажется, не очень хорошая, и они будут нервничать изо дня в день, если они не начнут переговоры с нами сейчас. Хорошо, давайте начнём переговоры. Для обстановки в целом лучше решать споры с Соединёнными Штатами путём переговоров, или мирными средствами, ведь мы все миролюбивые люди»13.
[В 1961 году] Мао сразу же отменил приказ об отступлении, по-прежнему проявляя осторожность, о чём сказал на заседании Центрального военного совета в Пекине:
«Недостаточная сдержанность в мелких делах может помешать крупным планам. Нам следует обратить внимание на данную ситуацию»14.
Это ещё не стало приказом к военному столкновению, больше походя на некое подобие сигнала тревоги и выработки стратегического плана. Тут на ум приходит знакомый для китайцев образ действий при принятии стратегических решений: тщательный анализ, хорошая подготовка, внимание к психологическим и политическим факторам, стремление к внезапности и быстрое принятие решения.
На заседаниях Центрального военного совета и встречах с высшими руководителями Мао прокомментировал проводимую Неру «политику продвижения вперёд» в одном из своих остроумных изречений:
«Спящего в удобной постели человека не так легко разбудить храпом кого-то по соседству»15.
Другими словами, китайские войска в Гималаях вели себя слишком пассивно в ответ на индийскую «политику продвижения вперёд», проводившуюся в китайском понимании на китайской территории. (В этом, конечно, и состояла суть спора: каждая сторона заявляла, что противник осмелился действовать на её земле.)
Центральный военный совет отдал приказ прекратить отход китайских войск, объявив, что в ответ на любой новый индийский погранпост вокруг него будут построены китайские блокпосты. Мао так подвёл итог:
«Вы махнёте ружьём, и я махну ружьём. Мы будем стоять лицом к лицу, и каждый будет демонстрировать свою смелость».
Мао определил данную политику как «вооружённое сосуществование
»16.
…Мао в начале октября 1962 года собрал китайских руководителей для объявления окончательного решения, которым стала война:
«Мы воевали со стариной Чаном [Кайши]. Мы воевали с Японией и с Америкой. И никого из них мы не испугались. И в каждом случае мы победили. А сейчас индийцы хотят войны с нами. Мы, естественно, их не боимся. Мы не можем отдать нашу землю. Если мы отдадим однажды наши земли, это будет равнозначно тому, что мы позволим им захватить территорию, аналогичную по площади провинции Фуцзянь… Так как Неру высовывает голову и хочет, чтобы мы с ним воевали, с нашей стороны будет недружелюбно, если мы не вступим с ним в войну. На вежливость надо отвечать вежливостью»17.
[В 1962? году] Мао Цзэдун не хотел ничего слышать об этом, заявляя:
«В нашей партии есть некоторые, кто выступает за „три умеренности и одно сокращение“. Они говорят, что нам следует быть более умеренными по отношению к империалистам, более умеренными по отношению к реакционерам и более умеренными по отношению к ревизионистам, при этом нам следует сократить поддержку борьбе народов Азии, Африки и Латинской Америки. Это ревизионистский подход»18.
Мао Цзэдун настаивал на проведении политики вызова всем потенциальным противникам одновременно. Он считал, что «Китаю необходимо бороться против империалистов, ревизионистов и реакционеров всех стран
» и что «больше помощи должно быть оказано антиимпериалистическим, революционным и марксистско-ленинским политическим партиям и фракциям
»19.
Его врач сообщил о состоявшейся в 1969 году беседе20:
«Мао задал мне загадку. Однажды он сказал мне: “
Подумай над этим. На севере у нас Советский Союз, на западе — Индия, на востоке — Япония. Если все наши враги смогли бы объединиться, напав на нас с севера, запада и востока, как ты думаешь, что нам следовало бы делать?“»
Когда собеседник Мао Цзэдуна в недоумении пытался ответить, Председатель продолжил:
«Думай ещё… За Японией стоят Соединённые Штаты. Разве наши предки не советовали вести переговоры с дальними странами, ведя борьбу с теми, кто расположен близко?»21.
«Он сказал, что он был всего лишь одиноким монахом, бредущим по свету с дырявым зонтиком»22.
‹…› Как позднее отмечалось несколькими китайскими комментаторами, цитата из английского текста Сноу являлась первой строчкой китайского рифмованного двустишия23. Когда оно больше напоминает угрозу, а не насмешку. За скобками или по крайней мере непереведённой осталась вторая строфа двустишия: «у фа у тянь». Китайские иероглифы по созвучию здесь означают «без волос, без неба», то есть монах лыс, а поскольку у него в руках зонт, он и не видит неба над ним. Но другие иероглифы с таким же звучанием могут означать совсем другое. Игра слов соответственно даст совсем другое значение: «без закона, без неба» — или несколько вариантов с разной степенью точности перевода: «отвергая законы как людские, так и небесные»; «не боящийся ни Бога, ни законов»; «попирать закон не моргнув и глазом»24.
Когда полковник Александр Хэйг, возглавлявший американскую передовую группу по подготовке визита Никсона, встретился с Чжоу Эньлаем в январе 1972 года, он использовал стандартную для фразеологии НАТО формулировку, сказав, что администрация Никсона будет противодействовать советским усилиям по окружению Китая. Мао Цзэдун реагировал весьма эмоционально:
«Окружению Китая? Мне они нужны, чтобы спасти меня, как же такое может случиться?.. Они заботятся обо мне? Это очень похоже на „кошку, плачущую над дохлой мышью“!»25
«Кое-кто хочет предложить нам зонтик. Нам не нужен защитный ядерный зонтик»26
…В декабре 1973 года… Мао Цзэдун заставил Чжоу Эньлая пройти через специально посвящённое вопросам «борьбы» заседание политбюро, где тому предстояло отчитаться о внешней политике, охарактеризованной Нэнси Тан и Ван Хайжун, сторонницами Мао Цзэдуна в окружении Чжоу Эньлая, как излишне приспособленческой. ‹…›
Когда заседание закончилось, политбюро подвергло Чжоу Эньлая открытой критике:
«Говоря в целом, [Чжоу] забыл о принципе недопущения „правого уклона“, идя на союз с Соединёнными Штатами. Это случилось главным образом потому, что он забыл об указаниях Председателя. Он переоценил силу врага и недооценил мощь народа. Он не смог также правильно определить соотношение между дипломатией и поддержкой революции»27.
Перед лицом конкретной угрозы Дэн Сяопин покончил с двойственностью, с которой Мао Цзэдун в прошлом году подходил к отношениям с Америкой. В Китае уже больше не испытывали никакой ностальгии по мировой революции.
Примечания- О высказываниях Мао относительно Цинь Шихуана см., например, «Talks at the Beidaihe Conference: August 19,1958», in Roderick MacFarquhar, Timothy Cheek, and Eugene Wu, eds., The Secret Speeches of Chairman Mao: From the Hundred Flowers to the Great Leap Forward (Cambridge: Harvard University Press, 1989), 405; «Talks at the First Zhengzhou Conference: November 10, 1958», in MacFarquhar, Cheek, and Wu, eds., The Secret Speeches of Chairman Mao, 476; Tim Adams, «Behold the Mighty Qin», The Observer (August 19, 2007); and Li Zhisui, The Private Life of Chairman Mao, trans. Tai Hung-chao (New York: Random House, 1994), 122. (Некоторые источники утверждают, что это поэма 1973 года, другие ставят этот текст в качестве заключительной строфы стихотворения 1936 года «Снег». Правильность приписывания его Мао не может считаться точно установленной.— Маоизм.ру.)↩
- См. «Идеи Мао Цзэдуна» Иоахима Шикеля.— Маоизм.ру.↩
- Chen, China’s Road to the Korean War, 112.↩
- Goncharov, Lewis, and Xue, Uncertain Partners, 111.↩
- Там же.↩
- Там же.↩
- Strobe Talbott, перевод и изд., Khrushchev Remembers: The Last Testament (Boston: Little, Brown, 1974), 263. (Автор ошибся. Разговор Хрущёва, который он пересказывает, был не с Мао Цзэдуном, а с Чжоу Эньлаем. См.: Н. С. Хрущёв. Воспоминания. Время. Люди. Власть. Книга 2.— ООО «Издательство „Вече“», 2016.— Маоизм.ру.)↩
- Talbott, перевод и изд., Khrushchev Remembers, 260.↩
- «Playing for High Stakes: Khrushchev speaks out on Mao, Kennedy, Nixon and the Cuban Missile Crisis», LIFE 69, no. 25 (December 18, 1970), 25.↩
- William Taubman, Khrushchev: The Man and His Era (New York: WW Norton, 2003), 392.↩
- Видимо, автор ошибся в датировке и эта беседа прошла 3 октября 1959 г.— Маоизм.ру.)↩
- Wu, «Inside Story of the Decision Making During the Shelling of Jinmen», 208. (Это не прямая цитата, а пересказ беседы 23 августа 1958 г. по воспоминаниям У Лэнси.— Маоизм.ру.)↩
- Xia, Negotiating with the Enemy, 98–99.↩
- John W. Garver, «China’s Decision for War with India in 1962», в: Alastair Iain Johnston and Robert S. Ross, eds., New Directions in the Study of China’s Foreign Policy (Stanford: Stanford University Press, 2006), 107.↩
- Там же.↩
- Там же, 108.↩
- Там же, 115.↩
- Li Jie, «Changes in China’s Domestic Situation in the 1960s and Sino-U. S. Relations», в: Robert S. Ross and Jiang Changbin, eds., Re-examining the Cold War: US-China Diplomacy, 1954–1973 (Cambridge: Harvard University Press, 2001), 304.↩
- Там же. С. 185, 305.↩
- Так называемые записки личного врача Мао Ли Чжисуя, вероятно, являются фейковыми.— Маоизм.ру.↩
- Li Zhisui, The Private Life of Chairman Mao, trans. Tai Hung-chao (New York: Random House, 1994), 514.↩
- Edgar Snow, «A Conversation with Mao Tse-Tung», LIFE 70, no. 16 (April 30, 1971), 48. (См. «Беседа с журналистом Эдгаром Сноу» 18 декабря 1971 г.— Маоизм.ру.)↩
- См. Zhengyuan Fu, Autocratic Tradition and Chinese Politics (New York: Cambridge University Press, 1993), 188; Li, The Private Life of Chairman Mao, 120. Врач Мао высказал предположение о том, что переводчик Мао, у которого был слабый литературный китайский язык, не понял скрытого смысла и перевёл фразу буквально. Но также возможно и то, что переводчик очень хорошо понял смысл выражения, но был так напуган, что не решился перевести эту игру слов и неясных намёков Мао и что — если сделать вольный перевод на английский — это было бы страшно неуважительно. Жена Мао Цзян Цин выкрикивала эту же фразу в свою защиту на последнем судебном заседании в 1980 году. Ross Terrill, Madame Мао: The White-Boned Demon (Stanford: Stanford University Press, 1999), 344.↩
- Oxford Concise English-Chinese/Chinese-English Dictionary, 2nd ed. (Hong Kong: Oxford University Press, 1999), 474. Я в большом долгу перед моим помощником по научной работе Шуйлером Шутеном за этот лингвистический анализ.↩
- Yang and Xia, «Vacillating Between Revolution and Detente», 413.↩
- Там же. С. 414.↩
- Kuisong Yang and Yafeng Xia, «Vacillating Between Revolution and Detente: Mao’s Changing Psyche and Policy Toward the United States, 1969–1976», Diplomatic History 34, no. 2 (April 2010): 414. Отчёты об этих встречах не были опубликованы. Выдержка взята из неопубликованных мемуаров старшего китайского дипломата Ван Юпина, который готовил отчёт для министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа о заседании Политбюро.↩