Если есть страна, на примере которой яснее всего можно видеть, что капитализм к концу ⅩⅩ века изжил себя, утратил своё единственное право на существование — содействие общественному прогрессу и выращивание своего собственного могильщика, класса пролетариев,— то это Афганистан.

На горной и неплодородной земле, расположенной между Ираном, Средней Азией и полуостровом Индостан, значительно медленнее, чем в соседних районах Азии, развиваются государство, эксплуатация и классы. Первое афганское государство — Империя Дуррани — образуется в 1740‑е годы. Как и все раннефеодальные государства, она скрепляется не единством национального рынка (он просто отсутствует на этой стадии общественного развития) и уж тем более не единством проживающей здесь нации (что вообще не правило, а исключение), а мечом завоевателя, и потому охватывает земли на юге, населённые пуштунами — основной народностью, из которой происходит правящая династия, и земли на севере, где живут таджики, узбеки и хазарейцы (потомки монголов, шииты, по социальному положению — самая низшая нация-каста современного Афганистана.)

По уровню общественного развития Афганское государство было тождественно Королевству Меровингов во Франции Ⅴ—Ⅷ веков или Княжеству Рюриковичей на Руси Ⅹ века. Функции центральной власти сводились к сбору и проживанию дани, а местные племена, управляемые и эксплуатируемые своими вождями, сохраняли обособленность и были готовы сбросить налагающую дань центральную власть при первом удобном случае.

Органическое развитие Афганистана к централизации и единству могло продолжаться столетиями, но вмешался внешний толчок. В ⅩⅨ веке Афганистан два раза пытались захватить англичане как крепость для своей экспансии против экспансии царской России. Они потерпели неудачу, но по установленной в 1893 г. «линии Дюранда» более половины пуштунов оказались вне Афганистана, в вице-королевстве Индия (после раздела Индии в 1947 г.— в Пакистане).

Столкновение с внешним миром и ускорило, и деформировало развитие. Прежде всего, оно вызвало потребность извлечь уроки из иностранного опыта. Когда в России власть взяли большевики, пытавшиеся покончить с Российской Империей, равно как и со всеми прочими империями Земного шара, к власти в Афганистане пришёл Аманулла-хан, увлечённый примером основателя Российской Империи — Петра Первого, и пытавшийся стать просвещённым деспотом, создателем национального государства, способного успешно бороться против Английской Империи.

Большевики поддержали Амануллу-хана, да и что ещё могли они делать, если хотели делать что-либо вообще в стране кочевых и полукочевых племён?

В 1929 г. Аманулла-хан свергнут в результате восстания, поддержанного англичанами. Это — первый провал буржуазной трансформации сверху. После периода междоусобиц в 1933 г. к власти приходит 19‑летний Захир-шах (через 68 лет именно его как «гаранта стабильности и демократии» будут хотеть вновь посадить на трон). При нём модернизация продолжается, однако куда более умеренными темпами и с учётом интересов вождей племён, крупных землевладельцев, мулл, т. е. всего старого правящего класса. Далёкий от «некапиталистического пути развития», шах поддерживает вполне дружеские и взаимовыгодные отношения с северным соседом, который помогает ему строить дороги, мосты, больницы, а главное, современную армию — первый атрибут любого национального государства.

Возникают промышленные предприятия, появляется пролетариат. Слабый и малочисленный (перед 1978 г. в Афганистане от 30 до 50 тысяч рабочих), он не играет самостоятельной роли в разворачивающихся событиях. Куда большую роль предстоит сыграть другому новому для Афганистана классу, государственной мелкой буржуазии.

Вожди племён и их сыновья идут в офицеры и инженеры не с большей охотой, чем сыновья бояр шли в петровскую армию. Но здесь — единственный шанс вывести своих детей в люди для хоть сколько-нибудь зажиточных крестьян, ремесленников, торговцев. Тем более, что условия жизни в кишлаках остаются средневеково-нищенскими, власть ханов — средневеково-неограниченной, а пословица «Афганистан — страна тиранов» сохраняет полную силу.

Новая городская мелкая буржуазия, не мелкая буржуазия ремесла или базара, а мелкая буржуазия госаппарата, и прежде всего — армии, боится, ненавидит и презирает старый феодальный класс, чья плётка ходила по спинам отцов нынешних офицеров, лётчиков и инженеров. Она видит в себе носителя прогресса и национального единства, мечтает уничтожить сотни мелких и крупных царьков и тиранов, заменив их одним-единственным Тираном — Современным Государством, которое уверенно пойдёт по пути прогресса и будет централизованно эксплуатировать своих подданных: во имя социализма — говорят одни, во имя неискажённого ислама — возражают другие.

Возникают партии, течения, направления. В 1965 г. создана Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА), отстаивающая «социалистический путь развития», на самом деле — государственно-капиталистический путь. Вскоре она раскалывается на два крыла — умеренное, склонное к компромиссам с властью и состоящее в основном из национальных меньшинств Севера «Парчам» («Знамя») во главе с Б. Кармалем и более радикальное и включающее преимущественно пуштунов «Хальк» («Народ») во главе с Тараки и Амином. За такой же «социалистический путь», но по китайскому образцу выступает Прогрессивная молодёжная организация, более известная как «Шоалэ-э-Джавид» («Вечное пламя»). За «неискажённый ислам» ратуют ихваны (Ikhwanis), призывами к возврату времён праведных халифов маскирующие борьбу за совершенно новую для Афганистана реальность: один Аллах на небе, одна власть на земле. Дискуссии между всеми этими течениями очень скоро перерастают в вооружённую борьбу, в 1972 г. лидер ихванов Г. Хекматияр собственноручно убивает одного из маоистов. А в кишлаках по-прежнему — вековая тишина.

В 1973 г. Захир-шаха при поддержке парчамистов свергает его двоюродный брат и бывший премьер-министр Дауд. Скоро, из страха перед своими союзниками, он делает попытку переориентироваться с СССР на США и начинает репрессии против НДПА. Но для диктатуры и террора нужна организованная сила, а единственная таковая в Афганистане — армия поддерживает не Дауда, а НДПА.

28 апреля 1978 г.— новый переворот. Дауд убит, к власти приходит НДПА. Неравномерность развития капитализма создала ситуацию, аналогичную взятию власти якобинцами в меровингской Франкии Ⅶ века.

Как при феодализме, так и при капитализме существовали и существуют, переплетаясь и конкурируя друг с другом, две формы эксплуатации: государственная и частная. Доминирование той или другой из них даёт государственную или частную разновидность данной эксплуататорской общественной формации: государственный или частный феодализм (типичный образец первого — Османская Империя, второго — средневековая Франция), государственный или частный капитализм (наиболее яркий представитель первого — Советский Союз, второго — Англия 19 века). В каждом конкретном обществе существовали, как правило, и государственная, и частная эксплуатация (вопрос в том, что доминировало), и отношения между ними были далеки от идиллических: доля прибавочного труда, присвоенная бюрократическим аппаратом, была потеряна для помещика или частного капиталиста.

Неоякобинская диктатура государственной мелкой буржуазии, победившая в 1978 г., хотела превратить Афганистан в современное индустриальное буржуазное государство по образцу СССР, Китая, Кубы и т. п. Для этого требовалось уничтожить старый феодальный класс вождей племён, крупных землевладельцев и мулл, ограничить до минимума частную эксплуатацию, заменив её государственной, и прибавочный продукт, пожиравшийся местными царьками, направить на нужды первоначального накопления капитала. Именно это и вызвало попытку аграрной реформы, провал которой (крестьянам дают землю, а они её не берут!) нужно объяснить не идеалистическими рассуждениями о злобных кознях ЦРУ и вреде крестьянского невежества, а строго с позиций исторического материализма.

Что отличало буржуазных революционеров Афганистана от их собратьев в Китае, Вьетнаме, на Кубе — это отсутствие связи с крестьянством, что сделало бы возможной крестьянско-плебейскую революцию снизу, а от их собратьев в Египте, Сирии и т. п.— отсутствие в Афганистане развитого и контролирующего общество государственного аппарата, что привело бы к успеху буржуазную модернизацию сверху. Против взбунтовавшегося крестьянского моря они не нашли иной опоры, кроме внешней. А поскольку слабевшая советская госбуржуазия не имела ни сил, ни желания взять модернизацию Афганистана в свои руки (что сделала она в республиках Средней Азии в 20—30‑е годы), то буржуазная модернизация в Афганистане была обречена на катастрофу.

Повстанческое движение моджахедов явилось аналогом Вандеи или крестьянской войны на юге Италии в 1799—1800 гг., с дружеской помощью русских и австрийских интервентов свергнувшей Партинопейскую республику городских либералов Неаполя и восстановившей династию Бурбонов. Во всех этих движениях, за их объективной и субъективной реакционностью, скрывалась огромная классовая ненависть крестьян к эксплуатирующему их городу. Но реакционная и контррреволюционная политическая линия означала, что победа крестьян будет иметь для них ещё более катастрофические последствия, чем поражение.

Как и вандейцы с их лозунгом «Смерть буржуа из Конвента» или крестьяне итальянского юга, поддержавшие наследственных баронов против городских выскочек, афганские крестьяне и кочевники предпочли старых, жестоких и алчных, но привычных и понятных, тиранов своего кишлака или племени новым, пришедшим из города, не менее жестоким, но не вмещавшимся в рамки крестьянского горизонта. Не привыкший ждать от центральной власти ничего, кроме налогов и поборов (именно увеличение налогов ради модернизации привело в своё время к крестьянскому восстанию, свергнувшему Амануллу-хана), афганский крестьянин предпочёл старые, известные формы эксплуатации новым, тем более ужасным, что неизведанным.

Объективной причиной такого выбора стал и тот факт, что рента помещикам была установлена в 20‑е годы при Аманулле-хане и её реальные размеры стали минимальны благодаря инфляции, а основными видами эксплуатации, от которых страдало крестьянство, были налоговая и ростовщическая, причём ростовщики были очень тесно связаны с государственным аппаратом. Эксплуатация со стороны государства и ростовщического капитала была больше и мучительнее для крестьянства, чем со стороны мулл и ханов.

Ответом на реформы сверху стали восстания снизу, нараставшие как снежный ком. Очень скоро, почти сразу, их крестьянско-плебейский бунтовской дух будет выхолощен старым правящим классом и его американскими, пакистанскими и пр. союзниками.

Чувствуя, что земля уходит из-под ног, неоякобинский режим НДПА не мог придумать ничего лучшего, кроме усиления террора. Террор бил и по невинному, и по виновному, и по феодалу, и по крестьянину, и по врагам справа, и по врагам слева. К последним (а ими были маоисты) он был ещё более беспощаден, чем к первым. Если исламистов-ихванов иногда миловали, снисходя к темноте и неграмотности, то маоистов, городских интеллигентов, не имеющих таких смягчающих обстоятельств, уничтожали без всякой пощады.

Очень скоро террор стал и средством внутрипартийной борьбы. Несмотря на объединение «Парчам» и «Хальк» в 1977 г., прежние расхождения не исчезли, и сперва халькисты стали истреблять парчамистов, затем халькисты друг друга (за организованным Тараки неудачным покушением на Амина последовал арест и убийство Тараки Амином), за советским вторжением, сопровождавшимся свержением и убийством Амина, последовало массовое истребление халькистов. Советская интервенция знаменовала неизбежность гибели революции, лишённой внутренней опоры.

Советская госбуржуазия не имела реалистических ни военных, ни политических целей в Афганистане. Её цель была чисто охранительная — помешать победе враждебных сил в Афганистане и тем самым сохранить статус-кво в Средней Азии, тогда как даже из чисто военных соображений (невозможность блокировать афгано-пакистанскую границу и отрезать моджахедов от иностранной помощи) победа была возможна лишь при взрыве всего статус-кво в Азии, при разжигании революции в Пакистане, а затем — во всей Центральной Азии. Но после Первого Конгресса Трудящихся Востока (Баку, 1920 г.) прошло 60 заполненных «мирным сосуществованием» лет, и ожидать от советской госбуржуазии этой единственно реалистической политики было всё равно, что ждать, чтобы Наполеон повёл в 1812 г. с царской Россией войну на уничтожение и начал с отмены крепостного права. Да и что брежневы, рашидовы и кунаевы могли предложить обездоленным пакистанским массам?

Поэтому проводимый властью в 1980‑е гг. в Афганистане по приказу советских оккупантов курс был направлен не на привлечение крестьян к революции, а на вовлечение ханов и мулл в процесс плавной реставрации, на компромисс новых и старых эксплуататоров. Но ханы, муллы, а равным образом возникшая за период войны новая группа эксплуататоров, становившаяся самой могущественной — моджахедские командиры, хотели не части власти, а всей власти, поэтому компромисс был невозможен.

Кроме врагов справа, сохранились и враги слева. Маоистская «Шоалэ-э-Джавид» распалась на несколько групп, самыми сильными из которых были Организация освобождения Афганистана (ООА) и Организация освобождения народов Афганистана (ООНА). Если первая пыталась работать внутри моджахедских отрядов, то ООНА имела свои собственные отряды и свои подконтрольные районы. Какова была её реальная сила, был ли возможен в Афганистане китайский путь, можно ли было осуществить синтез крестьянского движения и программы буржуазной революции, что дало бы крестьянскую буржуазную революцию — все это вопросы, требующие дальнейшего изучения. Неблагоприятная внутренняя и внешняя обстановка, беспощадный террор со стороны как моджахедских вождей (ими замучен лидер ООА Фаиз Ахмет, расстрелян лидер ООНА Кайым Рахбар, не говоря о множестве рядовых маоистов), так и кабульских спецслужб перекрыли все возможности движения по этому пути.

Вывод советских войск из Афганистана означал признание государственной буржуазией СССР своего проигрыша в соревновании с частной буржуазией Запада. За этим последовало три года отчаянной борьбы режима городской государственной мелкой буржуазии (поддержанной на этот раз немалой частью всего городского населения) за своё самосохранение, а заодно за перспективу развития капитализма в Афганистане против наступающего досредневекового варварства.

В 1992 г. все было кончено. Предательство генерала Дустума (ныне — одного из лидеров Северного Альянса и оплота цивилизации в Афганистане. В войнах шаек разбойников, составляющих историю Афганистана после 1992 г., ему доведётся предавать союзников не раз) отдало моджахедам Кабул. Директорию сверг не Бонапарт, но Вандея.

После своей победы борцы за веру, свободу, цивилизацию и Аллаха сцепились друг с другом, как вульгарные псы из-за груды костей. Война продолжалась — уже не за широкие исторические перспективы, а из-за дележа добычи между атаманами разбойников.

Так продолжалось несколько лет. Хаос в Афганистане стал надоедать как крупным империалистическим державам, которые, вопреки мнению русских национал-патриотов, желают отнюдь не неуправляемого хаоса в отсталых странах, а управляемой стабильности в них, так и Пакистану, имевшему на Афганистан свои виды. С помощью пакистанской и американской спецслужб возникло движение «Талибан», возобновившее старые мечты ихванов о централизованном исламском государстве. Довольно быстро ему удалось одержать верх над своими разнообразными конкурентами и оттеснить их.

А дальше произошло вот что. Любовь великих держав к стабильности в Афганистане отнюдь не была бескорыстной. Территория Афганистана является самым удобным местом для нефте- и газопроводов из Каспийского моря в Пакистан и Индию. Возник проект газопровода Туркменистан — Пакистан. Первоначально «Газпрому» в нём планировалось 45 % акций, американской компании «Юконал» — всего 4 %. Однако после взятия талибами Кабула «Газпром» был отстранён от участия в проекте, а его доля досталась «Юконалу»¹.

Но победа американских буржуев над их русскими конкурентами оказалась мнимой. «Не нам, так никому»,— решил русский империализм, и стал активно поддерживать противника талибов, «Объединённый национальный исламский фронт спасения Афганистана», более известный как Северный Альянс, возглавляемый такими известными «борцами за свободу», как старый исламист Масуд и перемётная сума Дустум.

Иранский империализм также был враждебен газопроводу, идущему через Афганистан и Пакистан из Туркменистана в Индию, ибо туркменский газ составил бы в Индии конкуренцию иранской нефти. Поэтому иранский империализм тоже поддержал Северный Альянс².

Попытка якобы всемогущего американского империализма с помощью талибов обеспечить «мир и стабильность в Афганистане», а равным образом… прибыли «Юконала», провалилась. Эти святые цели ему приходится теперь обеспечивать против талибов, с помощью частично арендованного, а частично перекупленного у русского, иранского и индийского империализмов Северного Альянса (очень вовремя, за два дня до взрывов в США, произошедшее убийство тесно связанного с русским империализмом лидера Северного Альянса Масуда наводит на размышления). Причём борьба за «мир и стабильность», в полном соответствии со старой советской пословицей, ведётся так, что скоро камня на камне не останется.

Удастся ли обеспечить в Афганистане кладбищенскую стабильность, или несчастным людям несчастной страны предстоит ещё жить, мучиться и даже бороться, пока вопрос. Что однозначно, так это то, что «прогресс», «демократия» и «цивилизация» не будут достигнуты ни «гуманитарными» бомбами, ни североальянсистскими царьками. Капитализм сбросил народы Афганистана в пропасть, и не он вытащит их оттуда.

В числе «умеренно-прогрессивных и в рамках шариата» преобразований, провозглашённых новым кабульским правительством, числятся следующие: публичная смертная казнь сохраняется, однако трупы могут висеть не более 15 минут; сохраняется и побиение камнями за супружескую неверность, однако камни заменяются на более мелкие. Символы прогрессивных реформ: висящие не более 15 минут трупы и побиение мелкими камнями — более жуткой иронии над тем, что стало с некогда великой идеей буржуазного прогресса, не выдумаешь.

Три миллиона беженцев в Пакистане, три миллиона беженцев в Иране, миллион погибших (население Афганистана в 1977 г.— 18,5 млн), исчезнувшая промышленность, разорённое сельское хозяйство, эпидемии и невежество, варварство с калашниковыми и стингерами — вот чем кончилась попытка буржуазного прогресса в Афганистане. Где ещё более яркое доказательство, что капитализм к концу ⅩⅩ века изжил себя?

Попытка национальной буржуазной революции в Афганистане кончилась срывом в досредневековое варварство, вместо оплаченного страшной ценой прогресса получился купленный страшной ценой регресс. Буржуазный прогресс (а именно он представляет реальное содержание всех словес о «демократии», «цивилизации» и т. п.), трагически провалившийся при диктатуре опиравшихся на СССРовские оккупационные войска выродившихся потомков якобинцев из НДПА, тем более не может быть осуществлён руками североальянсистов — раскаявшихся НДПАшников и нераскаявшихся душманов, опекаемых и управляемых православно-фундаменталистской Россией, исламо-фундаменталистским Ираном и рыночно-фундаменталистскими США. Ужас без конца — для тех, кого ещё не настиг ужасный конец — вот что дал капитализм трудящимся Афганистана³ (и разве только им?), и пока не восстанет пролетариат — не пролетариат Афганистана — слабый и малочисленный и перед 1978 г., он исчез как класс в результате 23‑летней войны — но пролетариат всего мира — не восстанет и не свергнет капитализм, до тех пор альтернативе — ужасный конец или ужас без конца — будет подчинено властью капитала подавляющее большинство населения Земли.

1. См. «Стрингер» № 9 (16), сентябрь 2001.↩
2. См. там же.↩
3. Странный вывод, при том, что вся статья живописует, как страдает Афганистан из-за недостатка развития капитализма и неудачи буржуазной революции. Уж скорее она показывает пример неудачи реформаторства извне. Но очевидно, что статья писалась под вывод в заключении, и ему мы обязаны этим интересным и добротным исследованием.— Маоизм.ру.↩