Из нищей, голодной, холодной России,
где дай Бог порою пригоршню лапши,
швырнула судьба меня к «жизни красивой»,
где от изобилия пузо трещит,
где носят такие улыбки на лицах,
что ты за улыбкой не видишь лица,
где море соблазнов, как перья Жар-Птицы,
сверкает и дразнит тебя без конца.

Америка!.. Злиться? Молчать? Восторгаться?
Заплакать вдали от родных берегов?
Богатство, богатство, ещё раз богатство,
но кроме богатства, увы… ничего!

Я пил кока-колу, катался на «фордах».
Лос-Анжелес, Хьюстон… Какие слова!
Давила Америка сытостью гордой,
да так, что кружилась порой голова!

Я даже боялся — а вдруг спотыкнуся
и где-то во мне обнаружится брак,
и, как у буржуйчика, всей моей сутью
вдруг станет кишечно-желудочный тракт.

Но, право, чем больше я ел шоколада,
скользил по бредово-роскошным коврам,
тем было яснее, что нет, мне не надо
всей этой малины, что я не отдам
за эти витрины, за эти улыбки,
за весь этот сыто ликующий быт
ни самых трагических наших ошибок,
ни самых пронзительных наших обид.

Что было — то было. Я знаю, я верю,
что нету ненужных в Истории глав,
и только затем торжествует Сальери,
чтоб стало яснее, что Моцарт был прав!

Я знаю, Америка, как ты жирела.
Я знаю, откуда богатство твоё.
В нём слезы Гренады, в нем муки Кореи,
в нём горе Вьетнама к отмщенью зовёт,
в нём пепел Багдада, в нём ад Хиросимы,
в нём смерть миллионов голодных детей,
в нём ныне и горькая участь России,
попавшей в объятья паучьих сетей.

И так мне хотелось от этих комфортов,
от этих постыдных, бездушных богатств,
побив все рекорды, свободным и гордым,
летящим как пуля оленем бежать.

В Россию! Скорее в родную Россию,
где дай Бог порою пригоршню лапши,
но столько для русского разума силы,
и столько работы для русской души!

Лос-Анжелес.