Линхарт обучался в Высшей нормальной (педагогической) школе, располагающейся на улице Ульм, и входил в круг ближайших учеников Л. Альтюссера, получивших известность как ульмары. В декабре 1964 года силами ульмаров был начат выпуск «Марксистско-ленинских тетрадей»¹. Этот журнал ставил своей целью укрепление теоретической подготовки молодых марксистов посредством беспощадной борьбы с буржуазными идеологиями, которыми было пропитано получаемое ими университетское образование. В этом же году, став членом Союза коммунистических студентов², молодёжной организации, примыкавшей к Французской коммунистической партии, Линхарт совершил поездку в недавно завоевавший независимость Алжир. Непосредственные наблюдения в сочетании с серьёзной теоретической работой позволили ему написать для второго номера «Марксистско-ленинских тетрадей», вышедших в марте 1965 года, большую статью под названием «О классификации современной фазы развития Алжира».

В своём исследовании молодой марксист хочет избежать ограниченности как чисто объективного подхода, сосредотачивающегося исключительно на анализе экономических структур, так и крайностей, связанных с популярной среди интеллектуалов той эпохи левой ангажированностью, субъективная приверженность которой требовала исповедания смутных по своему содержанию гуманистических идеалов. В противоположность этим абстрактным установкам Линхарт не останавливается на простом описании экономических сложностей, унаследованных от колониального режима, и не тратит время на прославление стойкости и храбрости борцов за независимость или осуждение французской армии и её пособников, а предлагает теоретический проект, основанный на раскрытии алжирского общества как исторически сложившейся системы противоречий. Развитие этой системы определяется борьбой внутри неё двух основных тенденций: революционной, ведущей к освобождению трудящихся Алжира, и реакционной, победа которой означает увековечивание экономической, политической и духовной зависимости молодого государства от мирового империализма. Любое частное противоречие рассматривается Линхартом в перспективе борьбы этих двух определяющих жизнь алжирского общества тенденций: в зависимости от того, в пользу какой из них будет разрешено частное противоречие, оно станет либо ступенью на пути к освобождению, либо очередным звеном в складывающейся цепи неоколониальной зависимости. Именно поэтому период, переживаемый после завоевания независимости от Франции, определяется Линхартом в качестве переходной фазы, характеризующейся, с одной стороны, неизбежным сохранением глубокой интеграции Алжира в мировое капиталистическое пространство, а с другой — проведением официально провозглашенной правительством Бен Беллы политики построения социалистического общества.

Одним из главных препятствий, стоящих на пути построения социалистического общества, являются унаследованные от колониального режима принципы формирования бюрократического аппарата. Ввиду объективного отсутствия в достаточном количестве образованных и подготовленных кадров, революционному правительству не оставалась ничего иного, как рекрутировать в государственный аппарат представителей тех слоев алжирского общества, которые не только меньше всех других социальных групп были вовлечены в борьбу с французским империализмом, но даже больше того — напрямую были заинтересованы в поддержании зависимой связи своей страны с метрополией. И дело здесь не только и не столько в сознательном срыве революционных инициатив, сколько в бессознательной тенденции алжирской бюрократии к определённому стилю управления, при котором социалистические начинания корректируются по направлению к умеренной или незначительной модернизации уже существующих отношений. Кроме того, такой аппарат тяготеет к скрытой монополизации положения единственной инстанции, способной к компетентной экспертной оценке рациональности экономических мероприятий. Такой «аппарат опасен, потому что он придаёт видимость динамизма и эффективности и претендует на то, чтобы ограничиваться ролью инструмента, пригодного для использования даже революционной властью, тогда как он подрывает средства действия революционных слоев, всё более и более ограничивает общественный контроль над организацией населения и становится арбитром целей накопления». «Имея за собой право на ничтожное существование, руководители на самом деле имеют решающее значение во всех областях». «Государственный аппарат по своей организации и по большей части своих членов представляет собой, следовательно, неуправляемую и зачастую контрреволюционную силу»³,— делает вывод Линхарт.

Если реакционная тенденция концентрируется вокруг государственного аппарата, то противостоящие ей революционные массы в организационном отношении представляют собой разрозненные и не имеющего общего штаба для координации своих действий силы. Поэтому, как считал Линхарт, на данном этапе борьбы «суть дела заключается не в немедленном завоевании государственного аппарата ещё дезорганизованными революционными силами, а в структурировании этих революционных сил на классовой основе, то есть в создании партии»⁴. Необходимо создать широкий альянс народных масс, который должен послужить основой для образования революционного субъекта, способного к проведению продолжительной политики, направленной на построение устойчивых элементов социалистического хозяйства. С учетом того факта, что Алжир являлся отсталой аграрной страной, речь шла, прежде всего, о союзе между различными слоями крестьянства. Так, например, остро стоял вопрос о налаживании постоянной экономической и идейной связи между крестьянством равнин, вовлечённым в процесс создания самоуправляемых коллективных хозяйств на землях бежавших или изгнанных колонистов, и жителями гор, сохраняющими традиционные формы ведения мелкого хозяйства, для которых рекомендуется применять методы кооперации. Без достижения прочного союза различных слоёв крестьянства было бы немыслимо выполнение первостепенной задачи алжирской революции в области экономики — повышение производительности в сельском хозяйстве, которое сопровождалось бы отказом от отсталых форм землепользования, наносящим урон будущему страны. Лишь по мере выполнения этой задачи можно будет начинать процесс индустриализации, отвечающей подлинным потребностям трудящихся Алжира. Отсюда и особая роль партии, заключающаяся в поддержании единства масс как важнейшего субъективного фактора, являющегося катализатором материальных изменений, в том числе и роста производительности в условиях ограниченности и прямой нехватки средств. Стоит особо отметить, что для Линхарта немыслимо развитие даже предпосылок социалистического хозяйства вне инициативы самих трудящихся, вне действительного самоуправления, конкретным мерам поддержки которого он уделяет особое внимание. Так, он настаивает на упрощении процедуры бухгалтерского учета и уменьшении размеров коллективных хозяйств, для того, чтобы участие крестьян в управлении стало для них ощутимым. Естественно, что такого рода рекомендации будут вести к децентрализации народного хозяйства, но этот фактор, как считал Линхарт, вместе с необходимостью учитывать структуру внешнего рынка позволит избежать излишнего волюнтаризма в экономической политике и сделает процесс планирования более чутким к реальным запросам алжирского общества.

Исследование изменений, переживаемых Алжиром в середине 1960‑х годов, позволило Линхарту поставить вопрос о разработке общей теории переходных фаз. Стоит отметить, что ранее такая теория не смогла получить своего полноценного развития, поскольку существовала тенденция к универсализации опыта построения социализма в СССР, ведущая к превращению его в абстрактную логическую модель, не учитывающую реальных уникальных исторических обстоятельств, «которые не повторяются для каждой переходной фазы»⁵. Особенности советского опыта предопределили то, что «от некоторых теоретиков и практиков переходного периода (Троцкий, Преображенский, Сталин) ускользнуло понимание органического характера переходного этапа, который не является простой интерлюдией, а определяет своими специфическим характеристиками ту форму, которую примет собственно социалистическая фаза»⁶.

Впечатления от поездки в Алжир и первые сведения о приводящихся в КНР социалистических преобразованиях укрепили у Линхарта и без того сильные симпатии к китайской версии марксизма, перенимаемые им у Альтюссера. Но ученик пошёл дальше учителя и встал на открыто маоистские позиции, что было несовместимо с членством в UEC. Линхарт в числе других поддерживавших маоистскую точку зрения молодых людей был исключен из этой организации в конце 1966 года. Но уже в начале 1967 года маоистские активисты создают Союз марксистско-ленинской коммунистической молодёжи⁷ (СКМ(мл)). В августе 1967 года в составе руководства новой организации Робер Линхарт посещает КНР. Масштабы Культурной революции поразили его, и в результате он призвал начать борьбу с мелкобуржуазной интеллектуальностью. Существенное отличие от Китая заключалось в том, что эта борьба была направлена, по мысли Линхарта, прежде всего против самих себя: членам СКМ(мл), происходившим сплошь из мелкобуржуазной интеллигенции, предстояло пройти через, как это сформулировал позже Бенни Леви, «фазу ненависти к себе, ненависти к интеллекту»⁸.

Одной из ярких форм такой борьбы являлось участие в так называемых «исследованиях». Образцом для подобной практики послужило исследование крестьянского движения в провинции Хунань, произведённое Мао Цзэдуном с 4 января по 5 февраля 1927 года, в ходе которого он взял «за скобки» все существующие теоретические установки относительно аграрной политики и общался с крестьянами напрямую, в результате чего, по его собственному признанию, он «увидел и услышал много удивительного — такого, чего прежде мне не приходилось ни видеть, ни слышать»⁹. В итоговой докладной записке будущий китайский вождь подвёл итоги и изложил собственный подход к крестьянскому вопросу, ставший одной из фундаментальных основ идей Мао Цзэдуна. Но стоит отметить, что французские маоисты не следовали слепо за образцом и отлично понимали, что условия развитого европейского государства потребуют как изменения самой процедуры исследования, так и корректировку конечных задач. Если для Мао Цзэдуна, сына зажиточного крестьянина из Хунани, и язык, и быт крестьян был родным, то для выпускников высших учебных заведений Парижа жизнь французских рабочих и фермеров была не столь знакома. Отсюда и увеличение сроков проведения исследования. Предполагалось, что значительная часть времени будет уходить не только на изучение менталитета трудящихся, но и на выработку привычки к физическому труду. Таким образом, планировалось глубокая коллективная интеграция маоистских активистов в ряды французского рабочего класса. И здесь мы можем видеть второе существенное отличие от опыта Мао Цзэдуна, который имел дело с уже действующим массовым движением, в то время как его французские последователи ставили своей основной целью осуществление помощи в организации политической борьбы рабочего класса.

Коррективы в подготовку проникновения маоистов на заводы и на поля внесли майские события 1968 года. Первоначально позиция СКМ(мл) по отношению к студенческому движению была скорее отрицательной: бунт молодых интеллектуалов, изолированный от общенационального движения — это как раз то, чего французские маоисты хотели избежать. Но, по мере того, как протест стал охватывать всё большее количество людей из различных слоёв населения, отдельные члены СКМ(мл), в том числе и Линхарт, сочли возможным присоединится к происходящим выступлениям. В разгар событий он посетил китайское посольство, где, не считаясь нормами и ритуалами дипломатии и рассчитывая на поддержку КНР, изложил свой план восстания. Недоверие китайских дипломатов, подкреплённое очевидными признаками нервного истощения, которые легко читались на лице Линхарта, стало последней каплей, приведшей молодого активиста к срыву и госпитализации.

После затухания майских протестов в СКМ(мл) наметился кризис. Образовались две фракции. Первая видела причину неудачи в отсутствии правильной теоретической базы, которой, по их мнению, являлось наследие Ленина. В организационном плане эта группа стояла за реконструкцию партии большевистского типа. Вторая фракция настаивала на продолжении линии на слияние с городскими и сельскими массами с целью подготовки нового революционного взрыва. Разногласия между этими двумя фракциями привели к роспуску СКМ(мл). Сторонники интеграции в рабочий класс образовали Пролетарскую левую¹⁰, которую возглавил Бенни Леви, известный в то время под псевдонимом Пьер Викто́р. К этой группе и примкнул восстановивший своё психическое равновесие Линхарт.

Теперь Линхарт смог наконец приступить к выполнению своего давнего замысла по вхождению в ряды рабочего класса. Скрывая свою истинную биографию и отрицая наличие диплома, он устроился в сентябре 1968 года на автомобильный завод Ситроена в Шуази. Свой опыт он изложил позже в опубликованной в 1978 году книге «Верстак»¹¹, которая представляет собой соединение элементов документальной прозы (автор специально оговаривал, что персонажи, события, объекты и места, освещённые в книге, точны, изменению же подверглись лишь имена нескольких людей) с описанием размышлений и личных впечатлений, возникших у него во время работы и борьбы с неизвестной ему до того системой эксплуатации.

На первых порах неподготовленность к выполнению непривычных операций и общая физическая усталость делали невозможным выполнение Линхартом поставленной им перед собой задачи по организации такого рабочего движения, которое могло бы соответствовать заявленным маоистским принципам. С другой стороны, со всей очевидностью обнаружилась несостоятельность идеи, разделяемой левыми активистами, согласно которой революционность является константным свойством рабочего класса, а сам он выступает готовым прочным монолитом, сплочённым в борьбе с противостоящими ему силами. На деле же оказалось, что рабочие демонстрировали разобщённость, а их коллективность представляла собой единство, навязанное извне в целях эксплуатации.

«Такие слова, как „рабочий класс“,— признавался Линхарт,— больше не имеют в моих глазах того непосредственного значения, которое было в прошлом. Не то чтобы я усомнился в том, что оно перекрывает глубокую реальность, но пестрота и подвижность состава специализированных рабочих, в среду которых я оказался заброшенным, меня сильно ошеломили. Каждый здесь — случай. У каждого своя история. Каждый обдумывает свою тактику и ищет по-своему выход. Как сориентироваться в этой полузабытой, неопределённо временной вселенной: кто может представить, что он сделает „карьеру“ специализированного рабочего? Кто в глубине души не ощущает своё присутствие здесь и ничтожество своих напрасных трудов как результат своего рода провала или несчастного случая?»¹².

Одна из причин разобщённости французского рабочего класса заключалась в том, что к концу 1960‑х годов его ряды в значительной мере пополнялись за счёт иммигрантов: арабов, африканцев, турок, португальцев, испанцев, итальянцев и югославов.

«Истинный вихрь наций, культур и обществ, разрушенных, взорванных, разорённых, нищета и глобальное распространение капитализма открыли многочисленные каналы осушения рабочей силы»¹³,— писал по этому поводу Линхарт.

Это приводило к тому, что иностранцы, продолжительное время работая и проживая во Франции, оставались замкнутыми внутри своих национальных групп и попадали в зависимость от руководителей общин, которые были заинтересованы в сохранении и поддержании архаической системы отношений, основанных на традиционной иерархии и соответствующих ей различных предрассудков. К этому стоит прибавить плохое знание или вовсе незнание французского языка, что, с одной стороны, лишало рабочих в буквальном смысле этого слова общего языка, а с другой — делало иностранцев беззащитными перед лицом французской бюрократии. Стоит ли удивляться тому, что Линхарт без особых усилий смог заметить тот факт, что распределение рабочих по категориям (а от этого напрямую зависела их заработная плата) производилось на основании расистского принципа, по которому в самом неблагоприятном положении оказывались африканцы¹⁴, средний уровень был закреплен за арабами и европейцами, а французские граждане автоматически зачислялись в лучшие категории? Надо ли уточнять, что это распределение не выражало действительной квалификации отдельного работника, а служило инструментом раздробления и сегрегации?

Другой, более глубокой причиной разобщения рабочего класса являлось широкое внедрение системы организации труда, основанной на применении конвейера и научных способов контроля. Работники были полностью поглощены изнурительным как с физической, так и с психологической стороны процессом выполнения простых операций под непрерывным надзором мастеров, начальников бригад и менеджеров. На заводах Ситроена существовала специальная должность агента сектора, наблюдавшего за несколькими мастерскими.

«Официальный полицейский, он возглавляет охрану, следит за соблюдением санкций, и его слово является решающим при увольнении. Одетый в деловой костюм, он ничего общего не имеет ни вблизи, ни издалека с производством: он выполняет чисто репрессивную функцию»¹⁵.

Единственным местом на территории фабрики, на котором работники различных мастерских могли видеть друг друга, была столовая, но время обедов было коротким, и сама обстановка не способствовала налаживанию даже обычных личных отношений. Широко применялась практика переброски работников из одного звена производства в другое. Такие изматывающие условия труда приводили к тому, что состав трудящихся постоянно обновлялся. Даже представители редкой группы высококвалифицированных рабочих с большим стажем не были застрахованы от неприятностей, связанных с проведением в жизнь очередного решения руководства фабрики по рационализации процесса эксплуатации.

Всё вышеназванное приводило к формированию гнетущего психологического климата.

«Страх — существенная часть фабрики, он — жизненно важный для нее механизм»¹⁶,— отмечал Линхарт.

«Если вас вызывают „в контору“, или бригадир делает вам знак, что хочет с вами поговорить, или даже охранник в фуражке вдруг вызывает вас во двор, у вас всегда защемляет сердце. Всем хорошо известно: внутри завода вы находитесь в неприкрытом полицейском обществе, на грани незаконности, если вас найдут в нескольких метрах от вашего поста или в коридоре без должным образом подписанной начальником бумаги, по причине дефекта производства, нерасторопности, наказания за задержку на несколько минут или слова нетерпения к руководителю команды и тысячи других вещей, которые висят над вашей головой и о которых вы даже не думаете, но о которых, конечно, никогда не забывают прорабы, бригадиры, агент сектора и все подобные.

Но тем не менее страх — это нечто большее: вы можете провести целый день, не видя ни одного руководителя (потому что они, запертые в своих кабинетах, дремлют на своих бумажных документах или на импровизированной конференции, чудесным образом избавляющей вас от них на несколько часов), и, несмотря на это, вы чувствуете, что беспокойство всегда присутствует в воздухе, внутри окружающих вас людей и в вас самих. Вероятно, это отчасти потому, что все знают, что официальная дрессировка Ситроена — это только часть системы надзора. Среди нас есть доносчики всех национальностей, и особенно из профсоюза, CGT, подобранные из бастующих и фальсификаторов. Этот жёлтый профсоюз — любимое дитя администрации: вступление в него способствует продвижению по службе руководителей, и зачастую местный агент заставляет иммигрантов вступать в него, угрожая увольнением или выселением из общежитий Ситроена»¹⁷.

Но даже такая отлаженная репрессивная система не могла полностью убить в человеке стремление к защите своего достоинства и давала сбой, и тогда недовольство рассеянной массы могло перерасти в организованное коллективное действие. Ответом работников фабрики Ситроена в Шуази на тяжёлые условия труда стала забастовка, инициированная Линхартом и его товарищами: итальянцем Примо, югославом Джордже, французами Симоном и Кристианом, к которым присоединились многие другие. Поводом для забастовки послужило объявление руководства о возобновлении в середине февраля так называемого «восстановления». Дело в том, что «во время забастовок в мае-июне рабочие получили скромные денежные авансы от испуганного руководства. Все воспринимали это как оплату дней забастовки, навязанных работодателям соотношением сил. Но Ситроен об этом ничего не слышал. Как только заказ был восстановлен, руководство объявило, что возместит свои потери за счёт дополнительной неоплачиваемой работы: график продлевается на сорок пять минут, половина из которых оплачивается по обычной ставке, а другая половина будет просто бесплатной. Этот режим был введен с начала сентября до середины ноября, а затем приостановлен руководством (стало меньше заказов?). Дневное расписание вернулось в прежние границы. Считается, что так называемый долг мая 1968 года (как будто рабочие могут иметь „долги“ по отношению к работодателям!) погашен. Но это было иллюзией»¹⁸.

Инициативная группа, образовавшая штаб забастовки, решила обратиться ко всем работникам фабрики с призывом останавливать свою работу как обычно — в пять часов, и тем самым игнорировать навязанное время. Главная сложность заключалась в том, что успех мероприятия зависел от того, удастся ли забастовщикам остановить производство. Без этого терялся всякий смысл намеченного действия. Дело в том, что руководство, столкнувшись с нежеланием даже значительной группы работников продолжать трудиться, могло оперативно перебросить работников из других звеньев и мастерских и подключить дополнительный персонал. Таким образом производство быстро восстанавливалось, а смутьяны, обнаружив себя, подвергались взысканиям или увольнялись. Требовалось не только достаточное количество участников забастовки, но и блокировка ключевых звеньев процесса производства, которая, по сути, превращала в забастовщиков весь коллектив фабрики.

Несмотря на давление руководства и противодействие официального профсоюза, забастовка, в организации которой Линхарт принял участие, смогла продлиться неделю. В ней принимало участие до четверти работников фабрики. После того, как руководству удалось стабилизировать ситуацию и восстановить работу после пяти часов дня, наиболее активные и непримиримые участники забастовки, прежде всего — из числа иностранцев, были уволены, а сам Линхарт был перемещён на четыре месяца в отделённый от общего производства склад, где подвергался издевательствам со стороны мастеров. После этого он был отправлен в сварочный цех, где стал свидетелем сцен унижения работников, возникающих в ходе попыток менеджеров ввести новую систему работы. Человек терял последние остатки своей воли и вовлекался в опыт по применению нового оборудования под надзором специалистов по рационализации труда и мастеров. Отвратительность ситуации усиливалась тем фактом, что эксперимент проводился над старым уважаемым квалифицированным работником. Когда же попытка введения нового верстака была признана неудачной, ему не только не сообщили об этом, но даже не принесли извинений за пережитые неудобства. В конце концов Линхарт был уволен с формулировкой «в связи с сокращением персонала».

Если подходить с формальной стороны, то замысел Линхарта не увенчался успехом и может служить примером провала. Однако сам он так не считал, и определённые основания для этого у него имелись. Во-первых, маоистский активист отмечал вдохновляющее действие забастовки не только на непосредственных участников, но и на рабочий класс Франции в целом. Слухи о забастовке очень скоро стали известны за пределами Шуази и разошлись по всей стране. Кроме того, об участии в ней не жалел ни один работник, даже из числа тех, кто был после её подавления уволен. Напротив, работники чувствовали гордость за то, что они смогли преодолеть свой страх, сплотиться и оказывать сопротивление такой системе эксплуатации, которая, казалось бы, исключала вероятность всякого противодействия ей со стороны рабочих. Во-вторых, вторжение практики, личное участие в судьбе рабочего класса помогло Линхарту обратить внимание на ранее периферийную для него теоретическую область — проблему организации труда. Французский маоист со всей ясностью ощутил, что ни теоретическое изучение истории борьбы рабочего класса, ни программа действий, направленных на социалистическое преобразование государственного аппарата, не будут полными, а значит, окажутся ложными и ведущими в тупик, если замыкаться и оставаться только на политическом уровне обсуждения вопросов. Конкретная постановка проблемы требовала обращения к существующей связи между политической надстройкой и системой организации труда. Иными словами, успех социалистических политических преобразований, по мысли Линхарта, находится в прямой зависимости от того, насколько рабочий класс сможет продвинуться вперёд в открытии и распространении такой системы организации труда, которая бы отвечала его фундаментальному интересу в ликвидации всякой формы эксплуатации. Невозможно утверждать социализм в области политического строительства и сохранять унаследованную от капитализма репрессивную систему труда. Настоящая революция происходит не на политической поверхности, а в глубине производственных отношений.

Придерживаясь понимания этого основополагающего пункта, Линхарт не мог не обратиться к исследованию самого масштабного по своим последствиям и продолжительного в историческом отношении опыта социалистических преобразований в истории человечества. Как мы помним, для теоретика французского маоизма со времен статьи об Алжире советская форма социалистического строительства, принятая в качестве абстрактной модели, не является универсальным образцом. Нетрудно заметить, что Линхарт критиковал не содержание опыта, а ложный подход к этому содержанию, следствием которого стала его мумификация, наиболее ярко проявляющаяся в превращении его действительного развития в механическую последовательность преемственных этапов. Поэтому первостепенной задачей для французского исследователя была реконструкция процесса генезиса советского общества и раскрытие его структур как продукта исторического развития. Без этого любая оценка успешности советского опыта будет произвольным суждением, попыткой учредить трансцендентный по отношению к истории трибунал.

Именно поэтому Линхарт, прежде чем приступить к изложению результатов своего исследования, считал необходимым прояснить исторические предпосылки собственной теоретической позиции. Он выделил четыре обстоятельства, первое из которых заключалось в политической победе ревизионизма и тенденции к реставрации капитализма в СССР. В связи с этим под сомнением оказалась официальная интерпретация истории советского общества, которая поддерживалась советской стороной как внутри своих границ, так и транслировалась вовне через аппарат дружественных партий и их попутчиков. Поиск корней ревизионизма неминуемо приводил к разбору субъективных пределов большевизма и ленинского мышления.

Вторым значимым обстоятельством являлись «Культурная революция в Китае и появившейся ещё до 1965 года новый способ, посредством которого мышление Мао Цзэдуна и развитие революционной борьбы китайского народа позволили поставить ряд ключевых вопросов революции и социалистического преобразования общества: массовая линия, метод диалектического разрешения основных противоречий (город — деревня, сельское хозяйство — промышленность, физический труд — умственный труд), теория и практика непрерывной революции и её этапов, революционные изменения в сфере идеологии, теория и практика революции при диктатуре пролетариата, массовая критика ревизионизма и т. д.»¹⁹. То есть, по мысли Линхарта, опыт китайской революции создал в практическом отношении комплекс действенных мер по преодолению возникающих в ходе развития социалистического строительства сложностей, элементы которого были неизвестны, оставались в зачаточном состоянии или вовсе отвергались большевиками. В теоретической области Мао Цзэдун поднял диалектический метод на новый уровень, сосредоточив своё внимание на понятии противоречия, детализация структуры которого позволила китайским коммунистам получить более тонкий теоретический инструмент для постановки проблем в области социально-политических отношений и выборе механизмов их разрешения.

Третья предпосылка теоретической позиции Линхарта заключалась в том, что «разложение гошизма во Франции породило после 1968 года целый ряд идеологических наступательных действий против Ленина, против марксизма-ленинизма и основополагающих принципов пролетарской диктатуры»²⁰. Среди левой общественности Франции получил распространение ряд идеологий, отличающихся в оттенках, но единых в том, что они отвергали наследие Ленина на том основании, что его практическим следствием является подавление общественных свобод. Призыв к роспуску любой устойчивой общественной структуры, анархизм желания и борьба с властью, где бы она ни давала о себе знать, у левых теоретиков и их сторонников дополнялось повторением старых обвинений Ленина в тоталитаризме, излишней буржуазности и предательстве революции.

Внутри маоистского движения появилась тенденция не только рассматривать идеи Мао Цзэдуна в качестве отдельной фазы развития марксизма, но и противопоставлять её ленинскому этапу, который оценивался однозначно как срыв революционной инициативы масс. Поддержка метафизической по своему характеру интерпретации существующих между теорией Мао Цзэдуна и ленинским наследием отношений вела к тому, что её сторонники, сохраняя за собой наименование маоистов и пользуясь марксистским языком, в практическом отношении превращались в настоящих анархистов, возводящих спонтанность действий без учёта объективных условий в культ. Таким образом, «через Ленина и исторический опыт Октября они стремятся ударить по самому принципу революции и диктатуры пролетариата. Под знаменем „права на бунт“ они отрицают право угнетённых масс на бунт и установление собственной диктатуры над эксплуататорами. Необходимо отвергнуть эти клеветнические кампании против Ленина и Октябрьской революции, чтобы иметь возможность провести подлинно критический анализ ленинизма и советского опыта в свете фактов и точки зрения исторического материализма»²¹.

Процесс деколонизации, борьба с империалистическим господством и стремление стран третьего мира к независимому экономическому строительству являются, по оценке Линхарта, четвёртым элементом, делающим критическое обращение к наследию Ленина в новых условиях актуальным. Та или иная оценка советского опыта является аргументом в спорах, касающихся выбора как общей модели экономического строительства, так и конкретных методов индустриализации и трансформации сельского хозяйства в недавно завоевавших независимость государствах. Отсюда важность научной критики советского опыта, которая должна помочь молодым странам избежать ошибок в борьбе за социализм, допущенных в СССР.

Будучи мотивированным обозначенными выше историческими тенденциями, Линхарт приступил к изучению двух проблем: отношения советской власти к крестьянству и ленинского проекта адаптации системы Тейлора к перспективам строительства социализма. Оба вопроса брались французским исследователем в очень ограниченных хронологических рамках, и, если не считать небольших отступлений, то в основном речь шла о самых первых годах становления советского общества. Это позволило Линхарту сосредоточить своё внимание на важнейших событиях и решениях, предопределивших облик советской системы в будущем. Кроме строгости к существенным моментам, которые могли бы затеряться в том случае, если бы хронологические границы были раздвинуты, этот подход вдобавок позволял избежать опасности искусственных обобщений и подтягивания фактов под заранее принятую априорную оценку советского опыта строительства социализма. Линхарт не предлагал никакой готовой концепции советского общества. Суть его метода была как раз в обратном и заключалась в том, чтобы взглянуть в лицо исторической действительности, в которой рождался советский проект социализма.

Реальность революционных переломов характеризуется высокой степенью субъективного вмешательства. Теория и практика охватывается напряжённой диалектикой, приводящей их к взаимной конкретизации и глубокой трансформации. Именно поэтому в центре внимания французского исследователя оказывается мышление Ленина как высшее конкретное теоретическое выражение практики наиболее последовательной в практическом отношении революционной партии России. Таким образом, мировоззрение вождя большевиков, подвергнутое после его смерти операции по искусственной логической систематизации, расплавлялось и из изолированной тотальности становилось тем, чем оно было изначально — моментом осознания противоречий революционной практики. Соответственно, главный вопрос, возникающий в связи с этим, заключается в том, насколько глубока была степень осознания этих противоречий Лениным. Благодаря ответу на этот вопрос можно было бы понять критерий отбора путей разрешения сложностей, возникавших перед молодой советской властью, и сделать вывод о том, почему революционный процесс в России развивался так, а не как-то иначе.

Прежде чем приступить к реконструкции взгляда Ленина на систему организации труда, предлагаемую Тейлором, Линхарт считает нужным определить её историческое значение с точки зрения классовой борьбы. В этом фундаментальном отношении введение данной системы является величайшей победой буржуазии и означает завершение процесса экспроприации знаний работников.

«Система Тейлора,— пишет Линхарт,— призвана дать капиталистическому руководству рабочего процесса средства для овладения всеми практическими знаниями, до сих пор монополизированными рабочими»²².

Отныне рабочий теряет последнюю возможность контролировать вверенное ему звено производства и сводится до положения простого исполнителя небольшого набора жёстко запротоколированных действий. Порядок и скорость операций определяются внешним для трудящихся образом и не подлежат пересмотру с их стороны. Когда мы говорим о тейлоризме, мы должны чётко осознавать, что имеем дело отнюдь не с нейтральным в отношении классового интереса методом повышения производительности труда. Рациональность этой системы носит репрессивный характер, а предлагаемые ей меры направлены именно против тех моментов процесса производства, которые могут послужить основой для самоорганизации рабочего класса.

«Социальная организация труда, отныне наделённая алиби и технической функцией, разделена и поделена, как бесконечные нити сети гигантского паука, где каждый жест заперт в узких пределах, где каждая возможность инициативы и автономия работника была сведена к минимуму»²³,— отмечает французский исследователь.

Таким образом, техническая эффективность вводимых мер является не решающим мотивом для интереса буржуазии, а скорее сопутствующим моментом процесса разрушения потенциально опасных для её классового господства форм коллективной практической солидарности трудящихся. Если же речь идёт о том, чтобы представить технологический интерес в качестве первичного и нейтрального по отношению к интересу господства, то это идеологическая конструкция, призванная санкционировать подавление рабочего класса.

Другим побочным продуктом и одновременно необходимым элементом функционирования репрессивной системы организации труда является расширение управленческого аппарата, который включает в себя не только инженеров, но и специалистов по рационализации производства, менеджеров разного уровня и мастеров, осуществляющих непосредственный надзор за рабочими. В итоге на одном полюсе производства сосредотачиваются знание и власть, а на долю другого остаются только бездумное подчинение и исполнение заданных извне императивов и алгоритмов действий. Фабрика становится чем дальше, тем больше похожа на комбинацию тюрьмы и казармы.

Следующим шагом в развитии этой репрессивной системы организации труда является подчинение её логике жизни всего общества, что означает на уровне политической системы начало осуществления программы открытой террористической диктатуры буржуазии. Уже в период Первой мировой войны, как отмечал Линхарт, воюющие империалистические государства испытали модель, которая сочетала в себе централизацию управления, репрессивную рационализацию и тотальную милитаризацию экономики с приостановкой свобод и применением методов террористического воздействия на собственных граждан. Фашизм только довел до логического завершения потенциал империалистического наследия Первой мировой войны.

Конечно, Ленин в 1913 году, когда он узнал о первых удачных примерах внедрения системы Тейлора, не мог иметь такой завершенной исторической картины. Но уже в опубликованной в марте следующего года статье «Система Тейлора — порабощение человека машиной» вождь большевиков отмечает репрессивный подтекст данной системы организации труда. Он описывает ряд новейших, напоминающих цирковую дрессуру, методов обучения рабочих, призванных увеличить интенсивность труда, и соглашается с тем, что они дают поразительные результаты. Но «все эти громадные усовершенствования делаются против рабочего, ведя к ещё большему подавлению и угнетению его и притом ограничивая рациональным, разумным, распределением труда внутри фабрики»²⁴.

«Капитал,— продолжает Ленин,nbsp;— организует и упорядочивает труд внутри фабрики для дальнейшего угнетения рабочего, для увеличения своей прибыли. А во всём общественном производстве остаётся и растёт хаос, приводящий к кризисам, когда накопленные богатства не находят покупателей, а миллионы рабочих гибнут и голодают, не находя работы»²⁵.

На языке раннего Лукача это означает, что мы имеем дело с неразрешимой для буржуазного общества объективной антиномией между тенденцией к рационализации отдельных элементов и противоположного ей процесса возрастания иррациональности всей системы. Для Ленина было очевидно, что данная антиномия может быть окончательно упразднена только через последовательное революционное отрицание капитализма. Но какова будет судьба тейлоризма в свете продолжающейся освободительной борьбы рабочего класса?

Отвечая на этот вопрос, Ленин напрямую связывает победу в борьбе за социалистическую организацию общества с реализацией проекта по рационализации труда внутри всего общества. Система Тейлора, по его мнению, должна выйти за узкие границы рационализации отдельного звена экономики и стать методом организации всей экономики. По замечанию Линхарта, «цель, которую перед собой поставил в этом анализе Ленин, состоит в том, чтобы отделить тейлоризм от его функции капиталистической эксплуатации и распространить его принципы на всю экономику»²⁶. Таким образом, тейлоризм — это средство, которое может быть перехвачено из рук буржуазии и доведено до совершенства освободившимся от эксплуатации рабочим классом. Именно в неспособности провести последовательную рационализацию всей экономической системы наиболее ярко проявляется утрата буржуазией положения исторически прогрессивного класса. Буржуазия кладёт искусственные препятствия на пути развития объективной тенденции к распространению разумной организации труда, но удерживать её в таком положении в долгосрочной исторической перспективе она не сможет. Именно поэтому то, что́ служило ранее угнетению, с ещё большим успехом будет служить его упразднению.

«Система Тейлора,— как писал сам Ленин,— без ведома и против воли её авторов — подготовляет то время, когда пролетариат возьмёт в свои руки все общественное производство и назначит свои, рабочие, комиссии для правильного распределения и упорядочения всего общественного труда. Крупное производство, машины, железные дороги, телефон — всё это даёт тысячи возможностей сократить вчетверо рабочее время организованных рабочих, обеспечивая им вчетверо больше благосостояния, чем теперь. И рабочие комиссии при помощи рабочих союзов сумеют применить эти принципы разумного распределения общественной работы, когда она избавлена будет от порабощения её капиталом»²⁷.

К тому времени, когда рабочий класс сможет взять власть в свои руки, все предпосылки к рационализации всей экономики будут уже готовы. В этой перспективе даже используемый в репрессивных целях тейлоризм является необходимым моментом, могучим орудием, со следствиями применения которого в конечном итоге её инициаторам не совладать.

После 1914 года и вплоть до 1917 года, как отмечает французский исследователь, Ленин не выступал в печати с отдельными специально посвящёнными системе Тейлора работами. Но это не значит, что этот вопрос его не беспокоил. Линхарт с целью реконструкции отношения лидера большевиков к этой проблеме в обозначенный период обращается к его записным книжкам и подготовительным материалам, прежде всего к «Империализму, как высшей стадии развития капитализма», где он обнаруживает несколько тематических узлов, вокруг которых ведётся обсуждение новых тенденций, порождаемых применением тейлоризма. Таким узлом была, например, тема увеличения разделения между физическим трудом и умственным трудом и складывание слоя рабочей аристократии. Ленин и здесь остаётся верен своему оптимистическому взгляду на то, что в формах буржуазной рационализации может скрываться социалистическое по своему потенциалу содержание. Так, он приветствует процесс стандартизации физического труда на том основании, что он создаёт предпосылку к распространению физического труда на всё общество. С одной стороны, упрощение производственных операций в конце концов приведёт к упразднению необходимости в особых навыках, на выработку которых могут тратиться годы, с другой — сращивание производства с наукой вызовет потребность в увеличении уровня и доступности массового образования. Распределение трудящихся на работников, занятых физическим трудом, и инженерно-технические кадры по мере продвижения к социализму утратит последние следы репрессивности и будет обуславливаться только производственными интересами. Однако «последующий опыт показал, что такая точка зрения недооценивает интеллектуальное обнищание рабочего процесса и бюрократическую сложность этого процесса, вызванную применением системы Тейлора»²⁸. И «в тот же период в глазах Ленина появляется вторая положительная функция системы Тейлора: повышение производительности труда. И это увеличение производительности, надо сказать, в ленинских теоретико-политических построениях 1917 года занимает центральное место, прежде всего, потому, что обстоятельства делают его вопросом жизни или смерти в краткосрочной перспективе»²⁹.

Но Линхарт не останавливается на простом описании оптимистической позиции Ленина относительно нерепрессивного использования тейлоризма — исследователь стремится ещё и обнаружить её объективные истоки в российской действительности. Здесь можно отметить наличие некоторых особенностей, которые позволяли рассматривать введение этой системы организации труда не только в перспективе общей мировой борьбы за социалистическое устройство общества, но и в контексте цивилизующего воздействия капитализма на отсталую страну, которой в начале ⅩⅩ века являлась Россия. Если в Европе и США тейлоризм атаковал, прежде всего, квалифицированные слои рабочего класса, наследников вековых профессий и ремесленных корпораций, то в России подобные социальные группы имели очень ограниченное влияние. Дело в том, что «зарождающийся российский промышленный пролетариат не успел накопить капитала знаний и технических приёмов»³⁰. Одной из причин тому послужило положение России в системе мирового разделения труда: ей было отведено место поставщика сырья и производства полуфабрикатов, что не способствовало развитию высокого уровня квалификации среди русских рабочих. И в этом смысле введение системы Тейлора для Ленина имело двойное прогрессивное значение: оно запускало процесс ликвидации наиболее архаических форм производства, составлявших экономическую основу российской мелкой буржуазии, и одновременно создавало фундамент для количественного расширения и качественного роста молодого дисциплинированного российского пролетариата, способного обратить первоначально направленную против него систему организации труда в орудие собственного социально-экономического освобождения.

Другим отмеченным Линхартом важнейшим аспектом становления мышления Ленина, как и мировоззрения всего слоя профессиональных революционеров, представителем которого он являлся, были объективные условия политической борьбы, характерные для России эпохи кризиса самодержавия. Царизм отчаянно сопротивлялся, загоняя даже умеренную и реформаторскую по духу оппозицию в подполье, не говоря уже о постоянных преследованиях сторонников социалистических течений. Конспирация для предотвращения угрозы ареста, опыт многолетних ссылок и эмиграции вкупе с привилегированным (дворянским и разночинным) происхождением — всё это создавало изоляцию между политическими активистами и миром обыденной жизни рабочих масс. Выходило так, что «большевистские кадры редко имели возможность в полной мере исследовать производительную практику масс: условия их интеллектуальной работы, следовательно, были больше ориентированы на экономический синтез, чем на размышления о повседневных действиях прямого производителя»³¹. И Ленин как теоретик революции, сформировавшийся под воздействием определённых форм и методов политической борьбы, которым он был вынужден подчиняться, не был здесь исключением: ни повседневные условия жизни трудящихся, ни существующая система организации труда так и не стали для него самостоятельными объектами анализа. Результатом этого было то, что структура производственных отношений, которые несли трудящимся ежедневный репрессивный опыт, рассматривалась вождем большевиков прежде всего с точки зрения общей логики политической борьбы. Процесс освобождения рабочего класса от эксплуатации и угнетения мыслился большевиками в первую очередь как насильственный политический акт пересмотра отношений собственности на средства производства. Утверждение диктатуры пролетариата как новой формы политического господства не может не привести к приостановке репрессивного использования созданной и применяемой при капитализме организации труда. Но принципиального пересмотра структуры уже существующей системы организации труда не предполагалось. Таким образом, с точки зрения большевиков, «для рабочего класса всё существенное решалось не на фабриках, а на политической территории. Как бы то ни было, но они [большевики] не несли новой концепции рабочего процесса. Их присоединение к массовому движению рабочих в 1917 году не изменит этого положения дел»³².

Поэтому нет ничего удивительного в том, что «читая сочинения Ленина о первых месяцах советской власти и сопоставляя их с трудами Тейлора, нельзя не заметить общий резонанс. Существует определенная гомология между принципом инвентаризации Тейлора и классификацией рабочих движений руководителями производственного процесса и лозунгом „учёта и контроля“, с которым Ленин выступал в течение этого периода»³³. Напомним, что ещё до Октябрьской революции руководитель большевистской партии упрекал Временное правительство за неспособность наладить действенную систему учёта и контроля за производством и распределением ключевых продуктов и предотвратить тем самым грядущую экономическую катастрофу, ведущую к голоду в городах и военному поражению. Меры, предложенные Лениным в качестве позитивной программы, были направлены на форсирование процесса превращения монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм. Замечательно, что образцом наиболее полной реализации государственно-монополистической системы служила милитаризированная экономика кайзеровской Германии. Однако сходство мер не должно вводить в заблуждение. Существенное различие заключалось в механизме контроля за производством и распределением, который необходимо было положить в основу государственно-монополистической системы России, пережившей недавно свержение царизма и продолжающей испытывать общий революционный подъём. Реакционно-бюрократический контроль должен был быть заменён революционно-демократическими методами учёта и контроля. Став объективной потребностью, такая замена могла стать реальностью только при условии свержения поддерживавшего экономически неэффективную политику и одновременно неуклонно скатывавшегося в сторону контрреволюции Временного правительства. Только с учётом этого контекста можно понять ленинское определение социализма как государственно-капиталистической монополии, обращённой на пользу всего народа. Таким образом, как отмечает Линхарт, «существует определенная гомология между экономическими и техническими мерами (классификация, инвентаризация, контроль, расчёт, рационализация являются необходимыми инструментами как одной, так и другой стороны), но также и полный разрыв в методах: в первом случае — массовая демократия и контроль снизу; во втором — строгая концентрация власти и нисходящий контроль»³⁴.

После перехода власти в руки большевиков Ленин, говоря о новой исторической полосе, отводит теме учета и контроля ещё большее место.

«Решающим,— пишет он,— является организация строжайшего и всенародного учёта и контроля за производством и распределением продуктов. Между тем, в тех предприятиях, в тех отраслях и сторонах хозяйства, которые мы отняли у буржуазии, учёт и контроль нами ещё не достигнут, а без этого не может быть и речи о втором, столь же существенном, материальном условии введения социализма, именно: о повышении, в общенациональном масштабе, производительности труда»³⁵.

Ситуация складывалась таким образом, что без широкого привлечения буржуазных специалистов нельзя было бы говорить о налаживании элементарного порядка в производстве. Ленин выступал однозначно в поддержку такого шага, но вместе с тем сознавал опасность возрождения бюрократических методов управления. Рабочий контроль, обретший силу юридического закона, по его мысли, должен стать фактом общественной жизни, и чем быстрее это произойдёт, тем быстрее потребность в услугах буржуазных специалистов отпадёт. Что касается задачи по увеличению производительности труда, то здесь руководитель молодого советского государства недвусмысленно выступал за ускоренное и широкомасштабное внедрение системы Тейлора.

«Учиться работать — эту задачу Советская власть,— заявляет Ленин,— должна поставить перед народом во всём её объеме. Последнее слово капитализма в этом отношении, система Тейлора,— как и все прогрессы капитализма,— соединяет в себе утончённое зверство буржуазной эксплуатации и ряд богатейших научных завоеваний в деле анализа механических движений при труде, изгнания лишних и неловких движений, выработки правильнейших приемов работы, введения наилучших систем учета и контроля и т. д. Советская республика во что бы то ни стало должна перенять всё ценное из завоеваний науки и техники в этой области»³⁶.

У Ленина складывалась особая концепция советского тейлоризма, являвшаяся, в свою очередь, составной частью более широкой теории переходного от капитализма к социализму периода, переживаемого в условиях отсталой страны, в рамках которых значение процесса повышения производительности труда раскрывалось с нескольких сторон. Во-первых, этот процесс являлся наиболее важным элементом борьбы за повышение общей культуры рабочего класса или, как любил лаконично выражаться Ленин, его дисциплины. Сопротивление, оказываемое мерам по введению системы Тейлора, исходило, по его мнению, от наименее сознательных слоёв трудящихся, склонных к влиянию мелкобуржуазной стихии, которая в этот период начинает рассматриваться руководителем большевистской партии в качестве главного противника советской власти. Во-вторых, рост производительности труда позволял постепенно уменьшать отдаваемое работе время, а освободившиеся часы могли быть отданы участию в управлении, что должно было на деле запустить процесс отмирания государства. Социализм становится реальностью только на базе современной высокопроизводительной промышленности — это утверждение было для Ленина несомненной истиной. Но так как исторический шанс выпал на долю рабочего класса отсталой страны, то первостепенной задачей диктатуры пролетариата являлась модернизация унаследованной от прошлого экономической структуры. Особенностью этой модернизации стало то, что её главным условием и одновременно целью выступило всестороннее развитие демократии угнетенных классов.

«Ленинская навязчивая идея навсегда остается неизменной: позволить рабочим конкретно участвовать в управлении государственными делами. Это останется до конца принципом его борьбы с бюрократией, угрозу которой он видит»³⁷.

Но, как отмечает Линхарт, «введение тейлоризма совпало с принятием принципа индивидуального управления и авторитарных мер в области трудовой дисциплины, что в итоге затмило специфически „советские“ характеристики тейлоризма, как их отстаивал Ленин»³⁸.

Уже в «Очередных задачах советской власти» Ленин указывает на то, что управление крупной индустрией требует беспрекословного подчинения «воли тысяч воле одногоq>»³⁹.

«Это подчинение может, при идеальной сознательности и дисциплинированности участников общей работы, напоминать больше мягкое руководство дирижёра. Оно может принимать резкие формы диктаторства,— если нет идеальной дисциплинированности и сознательности. Но, так или иначе, беспрекословное подчинение единой воле для успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно необходимо»⁴⁰.

Это обстоятельство изначально накладывало на механизм контроля снизу заметные ограничения. Возникала ситуация, при которой на трудящихся возлагался контроль за выполнением спущенных сверху норм производства, но не закреплялось право обсуждения и формулирования самостоятельных решений относительно организации труда на предприятии. Учитывая тот факт, что, по признанию самого Ленина, система контроля снизу не успела развиться в устойчивую традицию и стать частью повседневной жизни, привычные бюрократические меры быстро заполняли собой существующие пустоты, постепенно и неуклонно сводя инициативу рабочих до положения декоративного элемента или вовсе отвергающих её как нарушение норм трудовой дисциплины.

Последующие события лишь усугубили наметившуюся тенденцию к бюрократизации системы организации труда. Страна полным ходом двигалась к предсказанной вождём большевиков экономической катастрофе, бедствия которой усугублялись началом полномасштабной гражданской войны. Перед советской властью во весь рост встал вопрос без всякого преувеличения о выживании. Потребности ведения войны, обеспечения сырьём промышленности и продовольствием населения городов потребовали неимоверных усилий по поддержанию транспортных коммуникаций. Именно битва за поддержание функционирования железных дорог, по замечанию Линхарта, стала проверкой на состоятельность для концепции советского тейлоризма.

Здесь французский исследователь считает уместным обратиться к наследию Троцкого, который в силу свой деятельности на постах наркома по военным и морским делам и наркома путей сообщения наиболее чётко выразил характер изменений в области организации труда, давших о себе знать с началом гражданской войны. Более того, к 1920 году он произвёл теоретическое обобщение опыта руководства армией и непосредственно связанных с ней хозяйственных отраслей, итогом чего стала программа тотальной милитаризации труда. Если Ленин говорил о необходимости введения трудовой повинности, то Троцкий на практике приступил к созданию трудовых армий.

«Именно в транспортном секторе и по инициативе Троцкого в 1920 году появляются „ударники“, „штурмовые рабочие“ (термин, взятый из военной терминологии: „штурмовые отряды“), команды рабочих, которые выполнили особо срочные и сложные задачи»⁴¹.

Красноречив список работ, на которые направлялись военизированные отряды рабочих и привлечённые к труду воинские части: очистка путей от снега, ремонт железнодорожного полотна, рубка леса, заготовка и подвоз дров, простейшие строительные работы, добыча сланца и торфа. То есть речь шла о мероприятиях, призванных обеспечить, прежде всего, поддержание системы транспортных коммуникаций в самой краткосрочной перспективе. Но как только победа Красной армии над противостоящими ей силами сделалась лишь вопросом времени, Троцкий стал сразу же задумываться о применении налаженных механизмов организации труда в более широких целях восстановления мирной экономической жизни.

«Единственное и принципиально, и практически правильное разрешение хозяйственных трудностей,— утверждал он,— состоит в том, чтобы рассматривать население всей страны как резервуар необходимой рабочей силы — источник почти неисчерпаемый,— и внести строгий порядок в деле её учёта, мобилизации и использования»⁴².

Второй по значимости вождь Октября отождествлял процесс милитаризации труда с движением к социализму, но оговаривался, что военная организация производства должна, в отличие от крайних форм политического господства буржуазии, наблюдаемых во время империалистической войны, идти от самих рабочих. Аргументы Троцкого в пользу того, что именно так и происходит в Советской России, можно разделить на два типа: негативные и позитивные. Суть негативных аргументов сводилась к тому, что рабочий класс не оказывал заметного сопротивления методам милитаризации труда, позитивное же утверждение иллюстрировалось примерами энтузиазма, высшим сознательным выражением которого являлись субботники.

Общеизвестно, что и Ленин определял историческое значение этой инициативы трудящихся в том, что она являла собой «сознательный и добровольный почин рабочих в развитии производительности труда, в переходе к новой трудовой дисциплине, в творчестве социалистических условий хозяйства и жизни»⁴³. В этой краткой формуле присутствуют все моменты, значимые для мышления руководителя советского государства по поводу организации труда. Комментируя её, Линхарт старается показать, каким образом они взаимосвязаны между собой. И только после того как определено содержание взаимосвязи между этими элементами (добровольность, дисциплина, творчество), можно выявить тот смысл, который вкладывался в них лидером большевиков.

В первую очередь французский исследователь отмечает, что для Ленина тот факт, что субботник проводится по традиционной схеме организации труда, характеризуемой поддержанием иерархии функций, основанной на разделении между определением задач и управлением с одной стороны и исполнением с другой стороны, является показателем дисциплинированности. Важность добровольности субботника, по Ленину, заключается в том, что трудящиеся руководствуются мотивацией к социальному творчеству, а не прямой материальной заинтересованностью, которую к тому же полноценно поддерживать в условиях войны и голода невозможно. Успешность мероприятия выявляется посредством оценки производительности труда, которая оказывается выше, чем в обычные дни. Таким образом, руководитель большевиков пытается совместить жёсткую по своим требованиям модель организации труда, предложенную Тейлором, с энтузиазмом рабочих, нашедшим своё воплощение в движении субботников.

В ходе проведения субботников выяснилось, что «идеология работает здесь как производительная сила. Но лишь при условии заливки в форму традиционного устройства производительного аппарата»⁴⁴. Такой подход имеет своим пределом отсутствие перехода к техническому творчеству трудящейся массы. Используемая модель организации приводит к увековечиванию разрыва между умственным и физическим трудом, чему способствовало принятие в качестве главного критерия оценки успешности мероприятия показателей производительности труда. Сознательность, которая является действительным мотивом, отвечающим социалистической организации труда, без которого субботник теряет всякий смысл, поверяется внешним ей показателем. Получалось, что энтузиазм масс направлялся не на изменение существующих отношений в организации производства, а на их воспроизводство. Субботник так и не стал лабораторией по трансформации организации труда, но идейность рабочего класса впервые со всей отчётливостью признаётся Лениным в качестве фундаментального фактора движения к социалистическому устройству общества.

Однако, по мнению Линхарта, приоритетным направлением приложения сознательности рабочего класса для Ленина являлось не производство, а государственное строительство. Именно из рядов в первую очередь сознательного пролетариата, который представлял собой меньшинство в меньшинстве, рекрутировались кадры для нового государственного советского аппарата.

«Запускается процесс, который приведёт в конце гражданской войны к тому, что „истинный пролетариат“ будет оторван от производства из-за надвигающихся задач вооружённой борьбы и политики, а активисты, всё ещё работающие на производстве, которые, казалось бы, в прямом смысле слова являются пролетариатом, на деле являться им уже не будут. И, что ещё более серьёзно, стали сказываться ужасные жертвы пролетариата, участвующего в боевых действиях, что порой порождало идеологические установки презрения к задачам тыла, закреплённым для политически отсталых, находящихся в безопасности элементов, среди которых есть представители старых буржуазных классов, насильственно принуждённые к „принудительному труду“»⁴⁵.

Ушедшие с головой в государственное строительство сознательные пролетарии образовывали своеобразную аристократию, управленческую элиту и основу репрессивного аппарата, в то время как пополняемые из крестьян и остатков бывших угнетённых классов и занятые в промышленном производстве работники не имели глубокой революционной традиции и должного уровня пролетарской сознательности.

Все эти обстоятельства заставили Ленина высказать свою шокирующую для многих формулу: «поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез»⁴⁶. Именно «истощение» рабочего класса было одним из самых веских аргументов в пользу НЭП. Теперь необходимо было сосредоточить основные усилия, прежде всего, на реконструкции разрушенной в ходе гражданской войны экономики. Никаких иных действенных, кроме как проверенных буржуазией, методов организации труда, обеспечивающих рост экономики, Ленин не видел. Однако компромисс между государством диктатуры пролетариата и буржуазией в области экономики не предполагал политического компромисса, за счёт уступок в области государственного строительства. Смысл НЭП, по Ленину, заключался в том, чтобы посредством накопления пролетарских сил и опыта в управлении улучшить механизмы советской системы и тем самым нанести сокрушительный удар по всё больше дающим о себе знать бюрократическим деформациям. Но был ли такой план вождя большевиков верным?

Линхарт отвечает на этот вопрос отрицательно. Последующее историческое развитие показало, что бюрократические искажения не только не исчезали, а, напротив, становились нормой и подчиняли себе государство диктатуры пролетариата. Причем нельзя сказать, что наблюдаемое разбухание роли государственного аппарата произошло из-за полного отказа от наследия Ленина. Напротив, этот процесс имеет свои истоки и легитимацию в тенденциях, уже существовавших в ленинском мышлении. Дело в том, что «Ленин,— как отмечал французский исследователь,— боролся с бюрократизацией „надстроек“, и в то же время, благодаря самой логике этой борьбы, он внёс семена бюрократии в самый центр производственных отношений, то есть в процесс организации труда»⁴⁷. Результатом такой расстановки акцентов было то, что вместо начала процесса отмирания государства запускался механизм его поддержания и воспроизводства. Альтернативный, по мнению Линхарта, советской модели путь развития предлагает китайская Культурная революция. Она производит «накопление пролетарских сил у основания, концентрацию опыта и преобразование элементарных производственных задач, что подготавливает трансформацию аппарата государства посредством последовательных скачков, согласно методу массовых революционных движений»⁴⁸. Начавшись как кампания по борьбе с буржуазной идеологией, Культурная революция на ней не остановилась и перекинулась на область организации труда, где был предпринят целый ряд мер, направленных на поддержку инициативы рабочих, разрушение иерархических отношений и преодоление разрыва между интеллектуальным и физическим трудом.

Но могла ли подобная политика быть сформулированной и, что более важно, реализованной в конкретных условиях России в 1922 году? Вся работа Линхарта указывает на то, что подобное развитие событий представляется маловероятным. И дело здесь не только в ошибках или недостатках мышления большевистского руководства, хотя бы потому, что эти ошибки и недостатки имеют объективное измерение и являются субъективным продолжением объективных тенденций.

«Каждая мысль имеет свои пределы. Никто не может воплотить абсолютную истину вне времени и исторической реальности. И Ленин в этом не исключение. Каждое общественное образование также имеет свои пределы, которые зависят от конкретных условий, в которых оно было реализовано, от его отношений с другими общественными образованиями, от уровня, достигнутого производительными силами времени и т. д.»⁴⁹.

То, что само мышление Ленина было сформировано определёнными условиями политической борьбы, которые способствовали некритическому принятию тейлоризма в качестве подходящей и для переходного периода от капитализма к социализму системы организации труда, не удивляет. Но что действительно поражает, так это то, как вождь большевиков на каждом новом этапе по-новому ставит фундаментальный вопрос об организации труда и ищет новые ответы в новых условиях, раскрывая тем самым новые, ранее неизвестные стороны вопроса. Он как теоретик проявляет редкую чувствительность к изменению обстановки и выявляет новые наметившиеся тенденции в классовой борьбе. Именно этот метод диалектизации мышления посредством его сочленения с подвижной общественной революционной практикой является действительным уроком и вкладом Ленина. Можно сказать, что в мышлении руководителя советского государства был заложен внутренний механизм самокритики, которым впоследствии пренебрегли продолжатели его дела, усугубив регрессивные тенденции как в области теории, так и в сфере практики строительства первого в мире социалистического общества.

«Говорят, что первые годы развития личности имеют решающее значение: приобретение рефлекса, психомоторное развитие, пространственная локализация. Ряд вещей определяется у ребёнка с двухлетнего возраста. Аналогичным образом, двойная хватка войны и голода с первых лет сформировала и в то же время деформировала Советскую Республику»⁵⁰.

После смерти первого руководителя советского государства бюрократические деформации не только становились хроническими и превращались в практическую норму жизни, но оставались недосягаемыми для теоретического мышления, которое формировалось по модели мёртвой антидиалектической системы, у которой от Ленина было только имя. Получалось, что советское общество не могло само поставить себе диагноз и наметить пути к оздоровлению и чем дальше, тем больше погружалось в идеологический сон. Культурная революция в этом смысле являлась, по оценке Линхарта, восстановлением связи с подлинным мышлением Ленина и проектом практического разрешения проблем, с которыми столкнулось советское государство. Именно в классовой борьбе, происходящей в КНР, оживала истинная универсальность советского опыта построения социализма.

Одним из заметных недостатков критического исследования концепции советского тейлоризма, проведённого Линхартом, является тот факт, что позитивный вклад опыта Культурной революции в разрешение проблемы организации труда не получил в нём достаточного раскрытия. Это обстоятельство объясняется тем, что данному вопросу была посвящена отдельная работа выдающегося экономиста-марксиста Шарля Беттельхейма, которая стала для французских маоистов настольной книгой. Речь идет о «Культурной революции и промышленной организации труда», вышедшей в 1973 году. Данная работа, несмотря на то, что большая часть сведений и материалов, послуживших её основой, касалась промышленного производства Пекина и Шанхая, считалась в то время наиболее содержательным изложением предложенной китайскими коммунистами концепции организации труда. Стоит отметить, что авторитет Беттельхейма среди французской маоистской молодёжи был обусловлен не только его теоретическим влиянием, но и его непосредственной личной поддержкой, оказываемой СКМ(мл). Достаточно сказать, что он был президентом Ассоциации франко-китайской дружбы и в этом качестве неоднократно посещал КНР с исследовательскими поездками.

Здесь не место для полноценного анализа того глубокого воздействия, которое оказал Беттельхейм на Линхарта, но отдельные моменты требуют внимания к себе ввиду того, что они помогают нам лучше понять позицию автора «Ленина и тейлоризма». Прежде всего, уже у Беттельхейма присутствует мысль о том, что критика советской организации труда потребует обращения к наследию первого руководителя советского государства, в котором и стоит искать её исток. Французский экономист указывает на то, что принятие основанной на иерархическом принципе системы управления производством было временной мерой и продиктовано нарастанием экономической катастрофы.

«Взгляды Ленина, возможно, соответствовали требованиям определённого этапа русской революции, но, однажды принятые (между 1918 и 1922) и реализованные, они никогда не были оставлены. Напротив, вес и авторитет директора фабрики и партийного секретаря фабрики — полномочия, которые не подлежат проверке рабочими — с годами стали более сильными. Фактически укрепление на фабрике властных и командных отношений между администрацией, кадрами, специалистами и техниками, с одной стороны, и прямыми производителями — с другой, создало благоприятную почву для роста советского ревизионизма»⁵¹.

Советская модель организации производственных отношений в качестве образца была воспринята с первых лет образования КНР и вплоть до Культурной революции.

«До Культурной революции фабрики в государственном секторе управлялись партийным комитетом, а в своей повседневной работе — директором, который, кажется, довольно часто выполнял обе функции. В те дни директор не избирался рабочими, а назначался административным отделом, который контролировал завод. Состав партийного комитета в принципе должен был определяться членами партии на самой фабрике, но на самом деле партийный комитет очень часто назначался высокопоставленными партийными чиновниками»⁵².

Но советская модель, проводимая группой, возглавляемой Лю Шаоци, не пользовалась единогласной поддержкой, и на протяжении этих лет она постоянно наталкивалась на сопротивление самих рабочих и подвергалась критике со стороны сил внутри партии, которые сплачивались вокруг Мао Цзэдуна. В период с 1960 по 1966 гг., по оценке Беттельхейма, происходит окончательная кристаллизация и размежевание этих двух линий. Начало открытой борьбы между ними и составляет историческое содержание Культурной революции.

Что же нового принесла Культурная революция в области организации труда? Прежде всего, она началась с уничтожения бюрократических структур экономического, технического и политического управления на фабриках и заводах. Так, на текстильной фабрике в Пекине, которую изучал Беттельхейм, «между 1966 и 1969 гг. не было фабричного партийного комитета. В этот период основное внимание уделялось избавлению партии от кадров, идущих по капиталистическому пути, и созданию условий, способствующих самопреобразованию старых членов комитета. Массы были схвачены огромным движением, очищающим партийные ряды. Этот проект сопровождался „революционной кампанией по содействию творческому изучению произведений председателя Мао“, что, в свою очередь, привело к появлению революционных кадров»⁵³. Одновременно с началом процесса очищения партийных рядов и инженерно-технических кадров были созданы такие новые органы управления производством, как революционный комитет и рабочий комитет, призванные проводить в жизнь социалистические принципы организации труда. Должность директора упразднялась, а её функции переходили к председателю и заместителю председателя революционного комитета. Теперь на них возлагались задачи по поддержанию связи с другими предприятиями, выполнению плана и отчётности. Кроме того, на предприятиях возникали отряды активистов, получивших известность как Красная Гвардия⁵⁴, целями которой были пропаганда и популяризация идей Мао Цзэдуна, контроль за исполнением программы социалистических преобразований и критика отступлений от нее. Но дело было не только в создании новых институтов, а в изменении механизмов их формирования и, что самое главное, в практическом изменении отношений в области производства.

Во-первых, в основу организации производства был положен принцип рабочего самоуправления. Это означало, что как новые органы, так и восстанавливаемые партийные комитеты должны были формироваться не решением, принятым сверху, а самими работниками, непосредственно занятыми на производстве, с соблюдением формулы «три в одном». Эта формула предполагала, что в руководстве производством, помимо работников, занятых до того преимущественно только ручным трудом, должны быть представлены опытные партийные работники и технические специалисты, прошедшие через критику и осознавшие свои прежние ошибки. Но данная комбинация не являлась общеобязательной и могла изменяться в зависимости от конкретных потребностей борьбы за социалистические преобразования производства. Так, часто в «революционное ядро» входили солдаты, привлекаемые к выполнению производственных задач. Другая интерпретация формулы «три в одном» заключалась в требовании, согласно которому в руководстве должны были быть представлены все три основные возрастные группы. В любом случае её смысл был в том, чтобы основные категории трудящихся смогли получить свой голос в деле управления своим предприятием. Решения, принимаемые комитетами, должны были не просто доводиться до работников, но и подлежали согласованию со стороны трудового коллектива. Больше того, работники могли требовать пересмотра производственных норм и правил, которые, по их мнению, были неразумными и избыточными или несли опасность для трудящихся. По замыслу сторонников Мао Цзэдуна, механизмы контроля снизу должны были стать обычным элементом производственного процесса. Именно поэтому поддерживалось не только право рабочих критиковать напрямую распоряжения и стиль руководства, но и вменялось технических специалистам и политическим работникам проводить в ответ на требования трудящихся самокритику.

Во-вторых, меры, предпринимаемые КПК в период Культурной революции, были направлены на то, чтобы максимально сократить разрыв между физическим и интеллектуальным трудом, что называется, «здесь и сейчас», в существующих условиях. Рабочие получили «многочисленные возможности для обучения новым навыкам не только в инженерных школах, но и в результате реорганизации производственных процессов и различных способов, которыми фабрика предоставляет возможности профессионального обучения. Усилия, направленные на то, чтобы сделать работу менее фрагментарной, изменив её условия и позволив тем самым каждому работнику освоить часть производственного процесса, также были очень важны. Сборочная линия не должна доминировать над рабочим; всё чаще именно рабочий задаёт свой темп⁵⁵. Таким образом, техника подчинялась напрямую движению по углублению классовой борьбы рабочего класса, а, следовательно, технические проблемы и вопросы организации труда становились политическими вопросами.

«Технология,— пишет Беттельхейм,— никогда не бывает нейтральной, она никогда не выше или не в стороне от классовой борьбы»⁵⁶.

Понимание этого факта, достигнутое в ходе Культурной революции, привело к отказу от практики модернизации экономики, осуществляемой сверху, посредством реализации созданных в изоляции от деятельности масс планов и опоры исключительно на технологический расчёт и крупные государственные накопления. Ставка была сделана на активность трудящихся масс.

«Культурная революция в Китае показала, как тысячи инноваций ранее были заблокированы техническими специалистами, которые считали их несовместимыми с научными и техническими концепциями, которым их учили. Таким образом, понятие первенства теории, которое отражает буржуазные концепции и капиталистическое разделение труда, делает „неприемлемым“ любой производственный метод или технические изменения, которые считаются „технически несостоятельными“, что способствует теоретическому консерватизму»⁵⁷.

Преобразование как теории, так и производственной практики на основе классовой борьбы рабочего класса и выстраивания новой, отвечающей развитию социалистических общественных отношений взаимосвязи между ними должно уничтожить этот консерватизм. В этом смысле фабрика является не только экономической единицей, призванной обеспечивать возрастание производительности труда, но и зоной политической революционной борьбы, прежде всего, в идеологической её форме. От победы в области организации труда зависит положительный исход всего комплекса социалистических начинаний. Успех здесь невозможен без качественного роста самосознания трудящихся, высшим воплощением которого является решимость и последовательность в борьбе с буржуазными идейными тенденциями.

Опыт Культурной революции, ещё незавершённой на тот момент, был для французского экономиста самой радикальной формой перехода к социалистическому хозяйству, а разработка теории такого перехода как исторической эпохи, имеющей свои специфические закономерности, являлась, без всякого сомнения, главным достижением Беттельхейма. Именно на исследования Беттельхейма по этому вопросу и ссылался Линхарт в своей статье, посвящённой алжирской революции, когда утверждал, что одним из главных теоретических недостатков советского марксизма являлось отсутствие понимания автономного характера и самостоятельной исторической логики переходных от капитализма к социализму фаз. Вместе с тем Линхарт в своем очерке об отношении Ленина к тейлоризму показывал, что в работах вождя Октябрьской революции уже присутствуют в виде отдельных фрагментов, допущений и рабочих гипотез важные элементы теории переходного периода. Однако главное в наследии Ленина заключается в его методе, дальнейшее развитие которого и предполагает постановку проблемы переходных периодов во всей полноте. Верность методу Ленина как в теоретическом, так и в практическом отношении позволила китайским коммунистам приступить к революционному разрешению этой проблемы. Поддержка и пристальное внимание к опыту Культурной революции как продолжению начатого Лениным дела объединяла Линхарта и Беттельхейма таким образом, что их исследования могут быть взятыми в качестве дополнения друг к другу.

Самой замечательной чертой Линхарта, присущей ему как исследователю, является сохранение того, что Бадью назвал «верностью Событию». После роспуска «Пролетарской левой» в 1973 году, в противоположность многим своим бывшим соратникам, он не пошёл по пути полного пересмотра своих идей по направлению к радикальному антикоммунизму. Вопреки своему еврейскому происхождению, не ударился он и в религиозные искания и не стал частью движения «от Мао к Моисею». Продолжая придерживаться коммунистических взглядов, Линхарт стремился поддержать международную антикапиталистическую борьбу. Одной из ярких примеров тому служит сопровождение Линхартом в 1979 году свергнутого во время военного переворота левого губернатора бразильского штата Пернамбуку Мигеля Арраса, который благодаря амнистии смог возвратиться на родину. Изгнанный бразильский политик проживал в Алжире, где, помимо того, что участвовал в координации действий бразильской оппозиции и деятельности по привлечению внимания международной общественности к положению на своей родине, он ещё и поддерживал освободительную борьбу народов, находящихся в колониальной зависимости от Португалии. По доброй традиции Линхарт воспользовался своим посещением Бразилии для сбора материалов к исследованию, посвящённому условиям труда и жизни работников сахарных плантаций. Однако после 1981 года, после того как у него возникли новые серьёзные проблемы с душевным здоровьем, он устранился от общественной жизни. Продолжая преподавать социологию в Университете Париж-Ⅷ-Сен-Дени, Линхарт лишь изредка позволял себе высказаться по поводу современного положения дел.

Уход из общественной жизни Линхарта совпадает утратой марксизмом в глазах французской интеллигенции статуса универсальной критической теории. Наступает эпоха локальных критических проектов (феминизм, борьба за права сексуальных меньшинств и культурное разнообразие, антипсихиатрия, движение за реформы пенитенциарной системы, экологический активизм). Не выглядят ли исследования Линхарта в свете этих тенденций как архаическое явление, относящееся к иному, оставшемуся в прошлом пласту интеллектуальной истории? Не была ли вся работа французского теоретика маоизма изначально бесплодной попыткой оживить реликтовое учение, которое по недоразумению или недобросовестности смогло продлить своё существование за счёт займов у внешних себе критических проектов?

На наш взгляд, факт доминирования локальных критических проектов — это временное явление, расцвет которого является результатом паразитирования на универсальной по своей природе потребности в освобождении, которое нашло своё высшее воплощение в методе революционного марксизма. Универсальность процесса борьбы за всеобщее освобождение не является константным свойством, не подверженным распаду и не нуждающемся в обновлении. Именно в конце 1960‑х — начале 1970‑х годов становится во весь рост проблема воспроизводства всеобщего характера борьбы за освобождение в новых исторических условиях.

Стоит признать, что этот процесс не был доведён до успешного завершения. Но даже тогда, когда эта фундаментальная объективная общественная потребность находит своё выражение в неадекватных себе формах, её универсальность даёт о себе знать косвенным образом. Так, становится очевидной принципиальная невозможность удовлетворения интереса каждой объявившей о себе социальной группы и приведения его в согласованное бесконфликтное состояние с интересом других таких же частых социальных общностей. Искусственность границ, положенных потребности в освобождении, становится всё заметнее. Общество, несмотря на все усилия по его гармонизации, остаётся противоречивым целым. Диалектика общественных противоречий может быть временно смягчена, но не может быть пресечена вовсе произвольной конвенцией, заключённой между сообществами, которые имеют неустойчивый состав и несопоставимы по общественной значимости, тем более если соглашения заключаются по поводу второстепенных, если не третьестепенных вопросов. Крушение таких конвенций перед лицом объективного кризиса и составляет сущность современной идеологической ситуации.

Глубокий кризис мировой капиталистической системы не может не вызвать попытки преодолеть его последствия в границах отдельных стран. Социалистические инициативы будут возникать во всём мире, но это не значит, что этим начинаниям обеспечена победа. Напротив, они будут сталкиваться с серьёзными препятствиями, которые будут усугубляться субъективными пределами мышления проводящих социалистические преобразования общественных и политических сил. Недостатки теорий, которыми будут руководствоваться в борьбе за социализм, наложат отпечаток на политическую практику и нанесут тем самым непоправимый ущерб. В этой связи крайне важна критическая оценка исторического опыта социалистических проектов, осуществляемых в странах так называемого третьего мира в период их освобождения от прямой колониальной зависимости. Линхарт внес заметный вклад в теорию режима переходного периода, протекающего в слаборазвитых странах, как посредством анализа тенденций алжирской революции, так и своим исследованием самых первых лет Советской России.

Кроме того, борьба за социалистические преобразования не может не проходить без перечитывания наследия главных теоретиков прошлого. Но такого рода новое прочтение не является нейтральным актом, основанным на реализации идеала теоретической чистоты. Обращение к основополагающим текстам прошлого может и должно быть практически мотивированным и отдающим себе отчёт о своих собственных предпосылках. Линхарт как раз показал нам пример того, как, исходя из тенденций освободительной борьбы своей эпохи, можно читать Ленина. Одной из главных исторических предпосылок для Линхарта был процесс Культурной революции, охвативший КНР. В нём он видел позитивное практическое продолжение Октябрьской революции как в целом, так и в вопросе об организации труда.

Мы живем в эпоху, отделённую от событий 1966—1976 гг. значительным промежутком времени, но ещё в большей степени идеологическими наслоениями, через призму которых опыт китайских коммунистов периода Культурной революции предстаёт в поверхностном и карикатурном виде. Однако без глубокого исследования этого опыта мы не сможем сформулировать исторический смысл нашего времени. Изучение работы Линхарта в этом отношении является предварительным чтением, наброском или фрагментом, который станет составляющей более обширного взгляда, частью универсальной критической теории на новом уровне её развития.

Другим уроком Линхарта, на который стоит обратить внимание, является его стремление установить взаимосвязь между критической теорией и обыденной, повседневной жизнью трудящихся. Та экстремальная форма, в которой она реализовывалась самим Линхартом, была обусловлена внутренними условиями французской жизни, прежде всего, той степенью разделения труда, которая превращала миры рабочих и мелкой буржуазии в не сообщающиеся вселенные. Однако в иных исторических условиях поиск взаимосвязи между теорией и повседневной практикой может привести к открытию иных форм, которые вполне могут стать более удачной отправной точкой для диалектизации критического мышления и борьбы трудящихся за свои права.