Что касается так называемых метаполитических представлений, то в них обнаруживаются три элемента: во-первых, антиимпериалистический национализм, который во многом тяготеет не к Марксу, а к апостолу кубинской свободы — Хосе Марти; во-вторых, столь типичный для Латинской Америки «каудилизм», понятие, которое лишь очень приближённо может быть передано как «принцип вождизма» и о котором Кастро в письме, относящемся к 1954 г., то есть к домарксистскому периоду эволюции его взглядов, писал:

«Обязательными предпосылками любой организации являются идеология, дисциплина и руководство. Все три предпосылки важны, но руководству принадлежит решающая роль».

В 1961 г. Че Гевара причислил как раз личность Фиделя Кастро как вождя революции к особым факторам, которые обеспечили победу кубинской революции. Он писал:

«Первым и, возможно, самым важным и своеобразным фактором является та теллурическая сила, имя которой — Фидель Кастро. Он обладает качествами великого вождя, которые в сочетании с его отвагой, с его энергией и с его редкостной способностью всякий раз вновь и вновь распознавать волю народа подняли его на то почётное место, которое он ныне занимает».³

Каудилизм, который одинаково тесно связан и с требованиями партизанской борьбы, и с латиноамериканской традицией, характеризует также всё развитие Кубы начиная с 1959 г. В течение десяти лет здесь, говоря словами Макса Вебера, велась борьба против профанирования милости богов, борьба, направленная против институирования революции и способствовавшая тому, что до сих пор ещё не проведен учредительный съезд коммунистической партии⁴ и, более того, страна до сегодняшнего дня управляется лично самим Кастро.

К числу факторов, именуемых «метаполитическими», относится, наконец, идеология, которую можно определить как тоталитарный или как героический гуманизм.

В первые месяцы 1959 г. некоторые идеологи организованного Кастро Движения 26 июля предприняли попытку переориентировать революцию на принципы никогда никем чётко не формулировавшегося гуманизма, который призван был отмежевать её в первую очередь по отношению к коммунизму. Сам Фидель заявлял в то время, что революционный гуманизм должен — в отличие от капитализма, который даёт людям свободу без хлеба, и от коммунизма, дающего им хлеб без свободы,— обеспечить кубинцам и свободу и хлеб.

Из демократического гуманизма тех дней, ориентировавшегося на удовлетворение запросов человека, каким он был, с течением времени родился совершенно другой гуманизм — гуманизм, нацеленный на то, чтобы коренным образом изменить — в том числе и с помощью принуждения — человеческую природу, подавить любые проявления индивидуализма, любое стремление к материальным благам и создать нового — коллективного и героического — человека тоталитарной демократии. С особой ясностью эта точка зрения нашла своё выражение в длинном письме, направленном Геварой в начале 1965 г. редактору уругвайского еженедельника «Марча» и появившемся затем в виде брошюры под названием «Человек и социализм на Кубе». Именно из этого письма приведём несколько коротких цитат, чтобы пояснить нашу мысль. Автор пишет:

«Чтобы осуществить коммунизм одновременно с его материальной базой, нужно создать нового человека».

Об этом новом человеке у Гевары сказано:

«Речь идёт не о том, сколько килограммов мяса доступны человеку, не о том, как часто он ходит на пляж купаться, и не о количестве импортированных удобств, которые он в состоянии приобрести за свой заработок. Надлежит создать индивида, который был бы совершеннее, внутренне богаче и намного ответственнее».

Здесь, несомненно, чувствуется и влияние молодого Маркса, который жаждал покончить с отчуждением человека, и идеал партизанского борца, реализовавшийся до сих пор только в героических боевых условиях.

Гевара пишет:

«Речь идёт о том, чтобы найти формулу, которая позволила бы сохранить этот героический настрой в повседневной жизни. Это одна из решающих наших идеологических задач».

Такое перевоспитание человека является задачей и обязанностью авангарда, и оно может быть осуществлено только с помощью постоянного давления на массы. Говоря словами Гевары, «авангард в идеологическом отношении находится впереди масс. Массы знают о новых ценностях, но их знания недостаточны. В то время как в авангарде происходят качественные изменения, делающие его способным при выполнении своих задач брать на себя жертвы, другие менее сознательны и должны подвергаться воздействию стимулами и принуждением, достигающими определённой интенсивности. Это есть диктатура пролетариата, осуществляемая также и над победившими классами».

Видимо, ясно, почему этот гуманизм характеризуется не только как героический, но и как тоталитарный гуманизм.

Точно так же является неоспоримым, что речь в приведённом пассаже идет об идеологии интеллигентов, которые выдают свою собственную диктатуру за диктатуру пролетариата. Невольно приходит на ум фраза, брошенная однажды Сен-Жюстом: «Людей нужно мучить, чтобы сделать из них богов».

Теперь перейдём к стратегии и тактике кастроизма, которые были названы герилеризмом. Он возник только в годы после победы кубинской революции, и его можно свести к трём тезисам, из которых два первых содержатся уже в опубликованной в 1960 г. небольшой брошюре Гевары:

«Не всегда нужно ждать, пока созреют все условия для революции: повстанческий центр может сам их создать».

При этом следует заметить, что под «повстанческим центром» Гевара понимает небольшую партизанскую группу. Второй тезис формулируется следующим образом:

«В слаборазвитых странах Американского континента вооружённую борьбу нужно вести главным образом в сельской местности».

Здесь деревня со всей очевидностью противопоставляется городу.

Эти два тезиса дополняются третьим со следующей формулировкой:

«Борющаяся в горах и джунглях партизанская группа, а не сидящая в городе партия образует военно-политический авангард потенциально социалистической, антиимпериалистической и антиолигархической революции».

Теперь наступил момент выяснить точный смысл процитированных тезисов для того, чтобы понять, в чём своеобразие кастроизма и в чём его принципиальное расхождение с ортодоксальными ленинскими положениями.

Для ортодоксального коммунизма, включая троцкизм, вооружённая борьба за власть предполагает наличие объективной революционной ситуации. Восстание опирается на массы, являющиеся его носителем, и его место не в начале, а в конце революционного процесса.

Для кастроистов — всё наоборот. В их представлении революция начинается с вооружённой борьбы в виде партизанской войны, которую ведет малочисленная элита и которая лишь в дальнейшем перерастает в массовую борьбу. Она может и должна начаться, даже если с марксистской точки, зрения нет и речи о наличии объективной революционной ситуации. В 1960 г. Гевара, правда, заявил, что партизанская борьба предполагает, что пути мирной борьбы уже заблокированы. Он писал тогда:

«Там, где правительство приходит к власти в результате какого-либо, пусть даже фальсифицированного, референдума и имеется по крайней мере видимость конституционной легальности, нельзя начинать партизанскую борьбу, так как ещё не исчерпаны возможности мирной политической борьбы».

Вскоре, однако, эта точка зрения была пересмотрена. В его появившейся в 1963 г. работе «Партизанская война» подчёркивается, что любая форма буржуазного господства является диктатурой, причем демократия старается обходиться максимумом обмана и минимумом применения насилия. Именно поэтому, указывает Че, необходимо срывать с неё маску, и притом посредством предпринятой против неё вооружённой борьбы. Дословно было заявлено:

«Когда её вынуждают показать себя без маски, то есть в своём истинном виде как насильственную диктатуру реакционных классов, то тем самым оказывается содействие её разоблачению, и это обостряет борьбу до такой крайности, что не может быть больше речи ни о каком возврате назад».

Эта волюнтаристско-субъективистская общая концепция воспринимается и оспаривается ортодоксальными коммунистами, в том числе, между прочим, и коммунистами пропекинской ориентации, как «авантюристический мелкобуржуазный путчизм».

Было бы неправильно предполагать, что деревню кастроисты рассматривают как решающий театр военных действий прежде всего потому, что сами себя считают аграрными революционерами. И Дрейпер правильно пишет:

«Гевара не партизанскую войну выводит из существа аграрной революции, а аграрную революцию из партизанской войны. Центральным понятием является понятие партизанской войны, а роль крестьянства вытекает, так сказать, из технических и прагматических соображений».

Есть три причины, по которым кастроисты считают деревню — в противовес городу — решающим фактором. На первом месте стоят геополитические и географические соображения. Геополитически тезис обосновывается тем, что власть противника концентрируется именно в городах, в то время как расположенная вдали от городских центров, большей частью недостаточно освоенная и зачастую трудно доступная сельская местность лишь в недостаточной степени может контролироваться полицией и армией. То, какое значение придается географическим условиям в более узком смысле, быть может, отчётливее всего явствует из высказываний Кастро, сделанных им в беседе с одним дружественно настроенным по отношению к нему уругвайским журналистом. Утвердительно высказавшись о возможности создания партизанских групп во многих странах, в том числе и в Западной Германии, он тут же оговорился, что в Уругвае, напротив, это невозможно, и свою точку зрения мотивировал так:

«Твоя страна не располагает требуемыми для вооружённой борьбы географическими условиями. У вас нет гор, дремучих лесов. Там партизанской группе негде развернуться».

На втором месте находятся, так сказать, «педагогические» причины. Только в суровых условиях длительной борьбы в джунглях и горах, где начисто отсутствует всякий городской комфорт, сможет сформироваться характер революционера. С особой отчётливостью эта мысль прослеживается в появившейся в начале 1967 г. и ставшей между тем знаменитой работе Режи Дебре «Революция в революции», в которой говорится:

«Каждый человек, в том числе и товарищ, который проводит свою жизнь в городе, является, сам того не подозревая, буржуа по сравнению с партизаном… Городской житель живет как потребитель. Горы пролетаризируют горожан и крестьян, в то время как город может обуржуазить даже пролетария».

Это весьма примечательные слова, которые одновременно показывают, как субъективизм и волюнтаризм превращают в моральные категории даже объективные классово-социологические понятия.

На третьем месте всякий раз фигурирует в качестве причины то обстоятельство, что в большинстве стран Латинской Америки сельское население в количественном отношении преобладает и в то же время именно оно прозябает в самой большой нищете, оставаясь поэтому также в особой степени потенциально революционным. И тем не менее для партизан речь идет отнюдь не о том, чтобы бороться за непосредственные требования крестьян, чтобы мобилизовывать их на борьбу за эти требования. Во-первых, крестьяне в своём большинстве апатичны и стремятся к таким несоциалистическим, мелкобуржуазным целям, как личное землевладение. Во-вторых, кастроистская элита испытывает глубокое презрение к так называемым «стихийным» устремлениям масс, которые как таковые никогда не выходят за рамки существующей системы и в целом склонны удовлетворяться реформами. В-третьих, осуществлённая в одной из завоеванных партизанами местностей аграрная революция подверглась бы разгрому армией уже потому, что крестьяне, привязанные к своей земле, не превращаются в бродячих партизан и представляют для репрессивных сил порядка статичную и изолированную цель. Партизаны — это кочующая революционная элита, действующая скрытно, всё время меняющая своё месторасположение, элита, извне привносящая в сельское население революционное сознание и включающая это население в свои ряды лишь постольку, поскольку оно изъявляет готовность к превращению из мелкобуржуазных крестьян в революционных партизан. Вся эта концепция противоречит как марксизму, так и ленинизму Мао Цзэдуна, который утверждает, что революция должна переноситься из деревни в города.

Во-первых, с точки зрения ленинизма городской пролетариат — главный объект внимания и заинтересованности, более того, он вообще представляет собой единственный революционный класс и единственную революционную силу. Во-вторых, революция вырастает из борьбы возглавляемых коммунистами масс за удовлетворение повседневных насущных требований. В-третьих, необходимо предпринять попытку развязать в деревне крестьянскую войну. Где не имеется для этого общенациональных условий, крестьяне районов, где налицо революционные настроения, должны создавать «организации самозащиты», ведущие оборонительную борьбу и превращающиеся в партизанские подразделения лишь тогда, когда эти районы самозащиты, подвергающиеся атакам со стороны армии, не могут дольше продолжать оборонительную борьбу. Но и в этом случае партизанская война не обязательно должна становиться основной формой борьбы в масштабах всей страны, а может быть увязана с другими формами борьбы, в том числе и мирными, например профсоюзными или политическими. Это была и есть политическая линия, которой придерживаются, например, коммунисты Колумбии, где возникли крестьянские коммунистические партизанские группы.

Уго Бланко (2019)

Нельзя не отметить, однако, что сформулированные здесь основные тезисы кастроизма, и особенно последний, приводят данную концепцию в противоречие со всеми разновидностями ленинизма, поскольку предполагают подмену партии партизанским подразделением.

Ульянов В. И. (1900)

Аида Сантамария

«Партизанский отряд — это авангард, даже если он состоит из людей с различными идеологиями».

Само собой разумеется, что партизанский отряд в силу самой своей сущности должен строиться на принципе вождизма. И его нельзя считать военным филиалом засевшей в городе партии — даже тогда, когда городской терроризм является частью революционной борьбы и временами может играть большую роль по сравнению с деятельностью партизан в сельской местности. Со всей необходимой ясностью Кастро заявил 10 августа 1967 г.:

«Опыт партизанской борьбы на континенте многому нас научил; он показал нам, насколько ужасно заблуждение и насколько абсурдно мнение, будто партизанским движением можно руководить из города».

Прежде чем говорить о корнях кастроизма, позволим себе очень сжато и сильно упрощенно противопоставить его стратегическую концепцию той концепции, которой придерживаются ортодоксальные коммунисты и прежде всего те из них, которые следуют линии Москвы.

Никита Хрущёв и Мао Цзэдун (1959)

По убеждению коммунистов, которых принято именовать ортодоксальными, Латинская Америка представляет собой лишь второстепенный театр военных действий мировой пролетарской революции, судьба которой решается в индустриально высокоразвитых странах и остается в руках Советского Союза. Революции в Латинской Америке первоначально будут носить демократический, антифеодальный и антиимпериалистический характер и лишь в дальнейшем будут перерастать — с помощью мировой социалистической системы — в социалистические революции. Для осуществления такой демократической, антифеодальной и антиимпериалистической революции в каждой латиноамериканской стране должен сложиться широкий фронт из представителей рабочих, крестьян, мелкой буржуазии, интеллигенции, а также так называемой «национальной буржуазии». Чтобы не отпугнуть эвентуальных союзников, крайне необходимых для успеха движения, на первый план выдвигаются требования демократических реформ и акцентируется возможность мирного пути к социализму в тех странах, в которых нет диктатур. Центр революции находится в городах. Её важнейшим социальным носителем и её социальным авангардом является пролетариат. Революция может победить только под руководством опытной, состоящей в первую очередь из пролетариев, марксистски образованной, построенной на принципах демократического централизма коммунистической партии. Победоносная революция, которая может принять также насильственные формы, предполагает наличие объективной революционной ситуации, которой в настоящее время не имеется ни в одной из стран Латинской Америки. Ввязываться в вооружённую борьбу за власть, прежде чем созреют условия,— значит становиться на путь авантюризма.

С точки зрения кастроистов, позиция которых в этом отношении совпадает с позицией маоистов, «третий мир», напротив, являет собой основной театр военных действий мировой революции. Эта революция ни в коем случае не должна быть подчинена интересам Советского Союза, тем более что оная великая держава явно стремится подчинить интересы освободительного движения угнетённых народов своей направленной на сосуществование с Соединёнными Штатами политике, а развитие революционной борьбы в «третьем мире» — потребительским требованиям своего собственного населения. Латиноамериканская революция с самого начала несёт на себе националистические и одновременно социалистические, выходящие за рамки капитализма черты. «Национальная буржуазия» как класс является контрреволюционной силой и поэтому не может быть союзником. Революция почти во всех странах будет свершаться насильственным путём. Её важнейшей ареной борьбы является деревня, а важнейшим социальным базисом — сельское население, мобилизуемое революционными меньшинствами, состоящими прежде всего из интеллигентов и организационно объединёнными в партизанские отряды. Почти во всех странах субконтинента уже существует объективная революционная ситуация. Ждать, пока эта ситуация созреет сама по себе, независимо от активности партизанских очагов,— значит содействовать превращению процесса её созревания в процесс разложения и гниения и тем самым предавать революцию. Поначалу небольшие, конспиративно действующие, оторванные от масс партизанские очаги составляют военно-политический авангард революции, принадлежность к которому предопределяется не теоретическими познаниями, а участием в вооружённой борьбе.

Кастроизм вырос на почве, во-первых, латиноамериканской традиции, во-вторых, обобщения опыта кубинской революции и, в-третьих, анализа развития Латинской Америки начиная с 1960 г.

О корнях кастроизма в испанских и латиноамериканский традициях говорить больше не стоит — в конце концов слово «герилья» испанского происхождения и выражаемая им практика известна в Латинской Америке с давних времен. Слово «революция» на этом континенте всё ещё пишется с большой буквы. Волюнтаризм и каудилизм также относятся к существенным факторам психосоциальной действительности той части света, которой как раз не присущи коллективная дисциплина, объективность и безличная лояльность. Наконец, националистический антиимпериализм стал своего рода эрзац-религией латиноамериканской интеллигенции.

Кубинская революция, казалось, подтвердила, что не требуется активной и интенсивной массовой борьбы, чтобы сбросить неугодный режим и осуществить глубокие социальные преобразования. В годы, когда Кастро с горсткой своих друзей вёл борьбу в горах Сьерра-Маэстра, кубинские массы — как городские рабочие, так и крестьяне — оставались в основном пассивными, хотя постоянно возраставшая часть народа, прежде всего высшие и средние слои, симпатизировала бунтарям и помогала им в тем большей степени, что бунтари из Движения 26 июля вели борьбу не под знаменем социалистической революции, а под знаменем восстановления представительной демократии. Официальные коммунисты страны, которые уже в 1953 г. обвиняли Кастро, предпринявшего своё наступление на казармы Монкада в Сантьяго-де-Куба, в авантюризме, вплоть до 1958 г. считали победу партизан невозможной и лишь за немногие месяцы до падения Батисты установили контакты с Движением 26 июля. Хотя борьбу против диктатуры вела лишь небольшая группа партизан, нежизнеспособный, непопулярный и разъедаемый коррупцией государственный аппарат диктатуры, которому к тому же и североамериканское правительство отказало в какой-либо помощи, быстро развалился. Кастро стал фактическим, бурно приветствуемым массами самодержцем на острове. Под его поистине дарованным богом руководством демократическая революция исключительно, быстрыми темпами и без какого-либо серьёзного сопротивления стала затем перерастать в социалистическую. При этом массы играли лишь роль аплодирующего хора, хотя, впрочем, уже вскоре образовалась — прежде всего в рядах городского рабочего класса — оппозиция.

Как писал летом 1961 г. один симпатизирующий Кастро североамериканский автор, это объявленное пролетарским государство было создано интеллектуалами вопреки сопротивлению привилегированной части рабочего класса, тех рабочих, которые не желали отказываться от своего права на союзы и забастовки, а также от многочисленных привилегий, которыми они пользовались. Рабочим-энергетикам, открыто демонстрировавшим в 1960 г. против революционного правительства, Кастро бросил упрёк, что они за чечевичную похлебку материальных подачек продали право первородства рабочего класса — право на управление страной.

Хотя кубинская революция носила печать исключительности, её мифически искаженный опыт был всё же обобщён. Она должна была служить моделью для латиноамериканских революций, причём кубинские горы Сьерра-Маэстра с лёгкой руки самого Кастро были поставлены на одну доску с Андами.

Концепция герилеризма формировалась также под влиянием событий, последовавших за победой Кастро, и, в частности, на неё оказали воздействие четыре пережитых сторонниками Кастро разочарования. Это были: разочарование теми социальными слоями, которые, как казалось, были призваны осуществить революцию на континенте; разочарование действиями Советского Союза, который отказался всерьёз поддержать континентальную революцию; разочарование в коммунистических партиях континента, которые не справились со своей так называемой авангардной ролью; наконец, разочарование методами борьбы, которые применялись истинными и мнимыми революционерами.

Латиноамериканская революция, которая в 1960 г. казалась Кастро и его друзьям до осязаемости близкой, топталась на месте: прошло десять лет, а революционеры так и не смогли ни в одной стране южнее Рио-Гранде взять власть в свои руки. На деле положение можно было скорее интерпретировать так, что в некоторых странах как раз контрреволюционные силы укрепили свои позиции, в то время как в других наступил хаос.

Вопреки утверждениям кастроистов, что нищета масс достигла невыносимых размеров и в результате весь субконтинент созрел для революции, крестьяне оставались почти повсеместно пассивными, а городские рабочие хотя и выступали под революционными лозунгами и проводили забастовку за забастовкой, но тем не менее производили впечатление, что они значительно больше заботятся о непосредственном улучшении своего материального положения, чем о решающей схватке с империализмом и капитализмом — «национальная буржуазия», к которой Кастро вначале относился с симпатией, а затем стал относиться со всё возрастающим скептицизмом, выглядела неспособной и даже не желающей выступать против империалистов и олигархии, особенно с тех пор, как кубинский опыт показал ей, к чему она пришла бы, если вновь отнеслась с доверием к уверениям ниспосланного небом вождя в приверженности демократии.

Да и отверженное население, тот наносный человеческий песок, который накапливается в постоянно растущих кварталах нищеты латиноамериканских городов, разочаровало тех, кто видел в нём резервную армию революции. Ему недоставало социальной и политической спаянности, оно представляло собой сборище более или менее деклассированных, покинувших деревню индивидов, которым нищенское существование в городах в сравнении с их деревенским прошлым кажется восхождением на более высокую социальную ступень и которые делают ставку не на собственную акцию, а на помощь со стороны патерналистских политиков. Только молодые интеллигенты, число которых увеличивалось, а профессиональные перспективы становились всё более мрачными, оказывались бунтарями, симпатизирующими кастроизму.

Эвакуация советских ракет с Кубы привела в конце 1962 г. к первому серьёзному осложнению в русско-кубинских отношениях и стала источником постоянной разочарованности кастроистов в революционной роли Советского Союза, хотя в течение 1963—1964 гг. расхождения были временно сглажены. Довольно-таки скоро выяснилось, что советские взгляды в отношении Латинской Америки не совпадали с кубинскими. Руководство советского коммунизма проявляло больше заинтересованности в мирном сосуществовании с Соединёнными Штатами и в улучшении отношений с правительствами латиноамериканских стран, чем в форсировании социалистической революции южнее Рио-Гранде.

Ещё хуже складывались отношения Кастро с официальными коммунистическими партиями Латинской Америки, ориентировавшимися на Москву. Вскоре после ракетного кризиса Кастро уже совершенно открыто жаловался на отсутствие активной солидарности со стороны всех этих партий, за исключением только венесуэльской, ибо последняя в то время принимала активное участие в вооружённой борьбе против своего правительства, тогда как другие партии продолжали демонстрировать приверженность так называемому мирному пути завоевания власти.

Последняя попытка достичь компромисса в масштабе континента была предпринята в конце 1964 г., когда в Гаване собрались представители всех коммунистических партий Латинской Америки, за исключением прокитайских и троцкистских групп, игравших тогда совершенно незначительную роль. Но попытка окончилась неудачей. Разногласия между кастроистами и официальными коммунистами нарастали и в конечном счёте приняли в высшей степени резкую форму, когда венесуэльская, а несколько позднее и гватемальская партии отошли от партизанской борьбы в своих странах. Кастро назвал официальных коммунистов псевдореволюционерами и в своей речи от 26 июля 1966 г. зашёл настолько далеко, что заявил: «Если вы меня спросите, кто является главной опорой империализма в Латинской Америке, то я отвечу вам: не олигархия, не армия и не североамериканские кожаные куртки, а псевдореволюционеры!».

Возрастающее отчуждение между Москвой и идущими в её фарватере партиями, с одной стороны, и Кастро — с другой, не столкнуло, однако, кубинцев в китайский лагерь. Во-первых, хотя бы уже потому, что возникшие до 1967 г. небольшие прокитайские партии не играли сколько-нибудь заметной роли, практически нигде не прибегали к оружию и, несмотря на всю революционную фразеологию, вряд ли отличались в своей политике от промосковских партий. Во-вторых, на Кубе не имел успеха невиданный по масштабам культ личности Мао Цзэдуна, ибо Кастро и его друзья считали его смешным. В-третьих, переход в китайский лагерь привёл бы к окончательному разрыву с Москвой и тем самым к смертельному кризису кубинской экономики. И, наконец, в-четвёртых, Кастро хотел образовать новый — свой собственный — центр мировой революции, который должен был по возможности оставаться независимым от двух других. Ставить эту последнюю цель у Кастро тем больше оснований, что пока что правота на его стороне, поскольку революционные альтернативы, конкурирующие с герилеризмом, оказались неэффективными. Курс на создание народного фронта, на так называемую массовую борьбу, на мирный путь завоевания власти почти повсюду потерпел неудачу. Коммунистическая партия Аргентины — старейшая и по численному составу крупнейшая Компартия Америки (она появилась на свет уже в январе 1918 г. под названием «Интернациональная социалистическая партия» и поныне причисляет себя к основателям Коммунистического Интернационала) — получила в 1957 г. на последних свободных выборах, в которых она смогла принять участие, едва ли больше 2,5 % голосов⁷. В последующее десятилетие её влияние стало скорее меньшим, чем большим. Последние из контролируемых ею профсоюзных объединений вышли из-под её руководства, и она оказалась совершенно не в силах противостоять перевороту, осуществленному военными в 1966 г. В Мексике, где уже в сентябре 1919 г. была основана партия, принявшая название коммунистической, положение было таково, что эта партия вплоть до 1967 г. оставалась лишь сектой, которая только в течение непродолжительного времени — что было более чем два десятилетия назад — имела некоторый приток членов. Небольшой по численности и маловлиятельной осталась также Коммунистическая партия Колумбии, хотя она в годы, получившие характерное название «периода виоленцы» (то есть «периода насилия»)⁸ и ознаменованные перманентной гражданской войной, стала крупной партией, подчинила своему влиянию партизанские группы, но тем не менее всё же высказалась в пользу массовой политической борьбы. Наконец, когда-то сильная Бразильская коммунистическая партия потерпела в 1964 г. почти катастрофическое поражение, когда военные положили конец администрации президента Гуларта, с которой коммунисты тесно взаимодействовали. Только в Чили перспективы для коммунистов выглядели благоприятнее, но и в этой стране, где к власти пришли христианские демократы, не было оснований рассчитывать на скорую победу коммунистических сил. В том, что революционеры не могли возлагать надежд на военные путчи, равно как и в том, что ограниченные городами террористические акции недостаточны как средства завоевания власти, убеждал опыт изолированных выступлений двух гарнизонов, имевших место в 1962 г. в Венесуэле. Наконец, крестьянские «организации самозащиты» в Колумбии и крестьянские синдикаты в Перу тоже показали, что в них не заложено никаких практических предпосылок для революции.

Следовательно, нет ничего удивительного в том, что герилеризм стал популярным и что как раз молодые интеллигенты увидели в нём единственное пригодное средство для осуществления признаваемой ими неизбежною и необходимою насильственной трансформации латиноамериканской действительности. Разумеется, большие надежды, возлагавшиеся на этот метод, тоже оказались пока что обманутыми. Ни в одной стране, в которой он был применён, кастроисты не смогли записать в свой актив каких-либо серьёзных успехов; напротив, всякий раз итогом их усилий было одно — ухудшение положения в этих странах в экономическом, социальном и политическом отношениях. В Гватемале, Колумбии и Венесуэле партизаны сегодня гораздо более далеки от завоевания власти, чем ещё несколько лет назад. В Перу они были в 1965 г. основательно потрепаны, и такая же судьба была уготована в 1967 г. Геваре в Боливии, когда он за попытку создать новый Вьетнам заплатил собственной жизнью.

Ныне сторонники герилеризма заявляют, что было ошибкой надеяться на быстрые успехи, и говорят уже о победе революции в более отдалённом будущем, исчисляемом рядом лет, если не десятилетий. Реальность подобных прогнозов не поддаётся никакой эмпирической критике. Но даже если предсказания относительно революции окажутся опровергнутыми, то это всё равно не будет ещё означать, что перед Латинской Америкой открыта перспектива мирного развития по пути реформ.