Одиннадцатого сентября 1969 г. в Пекинском аэропорту состоялись переговоры между премьер-министрами Советского Союза и Китая — А. Н. Косыгиным и Чжоу Эньлаем. Мировая пресса немедленно оценила эти переговоры как событие колоссального значения прежде всего потому, что они предоставляли шанс на деэскалацию советско-китайского военного противостояния, которое к тому моменту, казалось, вело к опасной грани, чреватой необратимым сползанием к полномасштабному столкновению с поистине катастрофическими последствиями. Кроме того, как стало ясно позднее, переговоры заложили основу повестки дня советско-китайских пограничных консультаций, которые на протяжении почти всех 70‑х годов служили одним из важнейших каналов общения между Москвой и Пекином, оказали большое влияние на расстановку сил в мировой политике, стали заметным фактором во внутриполитической борьбе в китайском и советском руководстве.

Даже этот далеко не полный перечень различных сторон влияния переговоров между Косыгиным и Чжоу Эньлаем показывает, что это было событие, имевшее действительно переломное значение не только для двусторонних отношений, но и для международной политики в целом. Несмотря на это, до последнего времени содержание переговоров в советской и китайской литературе освещалось весьма скудно, односторонне и было жёстко подчинено обоснованию верности собственной позиции на последующих переговорах делегаций двух государств по пограничным вопросам. Другие аспекты переговоров, кроме пограничного, практически не освещались, и сколько-нибудь подробное изложение их содержания (не говоря уже о стенограммах) не публиковалось¹.

Ситуация стала меняться со второй половины 80‑х годов, когда в КНР был опубликован ряд материалов, гораздо более подробно, чем прежде, излагающих содержание переговоров и трактующих их значение². Несмотря на важность этих материалов, картина оставалась неясной из-за отсутствия полной стенограммы переговоров, а также сколько-нибудь полных материалов с советской стороны. Сейчас появилась возможность восполнить эти пробелы, введя в научный оборот подробную запись беседы между Косыгиным и Чжоу Эньлаем, которая была сделана непосредственным участником этого события — Алексеем Ивановичем Елизаветиным.

С октября 1968 г. А. И. Елизаветин в ранге чрезвычайного и полномочного посланника Ⅰ класса занимал должность советника-посланника посольства СССР в КНР. В то время он являлся высшим официальным представителем Советского Союза в Китае, ибо с середины 1968 г. Москва и Пекин фактически поддерживали контакты на уровне временных поверенных в делах³. В силу своего положения А. И. Елизаветин принимал непосредственное участие в организации встречи между Косыгиным и Чжоу, а также в самих переговорах.

А. И. Елизаветин вёл подробную запись содержания беседы, которая предназначалась прежде всего для собственного пользования. Официальная версия записи беседы, представленная советскому руководству, была сделана членами делегации, прибывшими вместе с Косыгиным. Через некоторое время после переговоров этот текст был прислан в посольство СССР в КНР. Ознакомившись с ним, А. И.Елизаветин обратил внимание на то, что в официальной версии записи беседы были опущены некоторые весьма существенные моменты, которые он зафиксировал в своей записи⁴.

В предисловии к статье А. И. Елизаветина дан краткий очерк предыстории эскалации советско-китайского военного противостояния, сопоставляются советская и китайская версии беседы, а также прослеживается воздействие переговоров на дальнейшее развитие ситуации.

Переломным периодом в постепенной эскалации напряжённости вдоль советско-китайской границы стал 1964 г., когда фактически провалом завершились переговоры по пограничной проблеме, проходившие в Пекине с февраля по август. Десятого июля того года Мао Цзэдун в беседе с делегацией Социалистической партии Японии сделал заявление, которое можно было интерпретировать как претензию Китая на 1,5 млн кв. км территории СССР⁵. Советское руководство восприняло это заявление крайне негативно, и 16 сентября 1964 г. правительство СССР направило правительству КНР специальную ноту протеста. Дело усугублялось тем, что пограничные переговоры, завершившиеся 15 августа без достижения каких-либо соглашений, более так и не возобновлялись. 15 августа на последнем заседании глава китайской делегации Цзэнь Юнцюань заявил, что если советская сторона не пойдёт на уступки, китайская сторона «могла бы подумать о других путях разрешения вопроса». В Москве это было воспринято как недвусмысленная угроза применения силы.

В октябре 1964 г. был смещён Н. С. Хрущёв. В связи с этим резко возросло влияние высшего военного руководства на формирование внешней политики страны. Военные, крайне недовольные масштабными сокращениями сухопутных сил, проведёнными Хрущёвым⁶, не преминули воспользоваться вызывающими китайскими заявлениями и реальным возрастанием напряжённости, чтобы провести решение о наращивании военной мощи на китайском направлении. Параллельно аналогичные шаги стала предпринимать и китайская сторона.

Уже в 1966 г. посольство СССР в Пекине сообщало в Центр, что граница, особенно акватории рек Амур и Уссури, способна стать весьма вероятным местом военных столкновений в недалёком будущем. В 1967 г. сообщения на эту тему приобрели более тревожный характер. Советские представители хотя и отмечали, что китайцы не готовы к большой войне, одновременно подчёркивали, что, по их мнению, стала выявляться определённая тактика китайской стороны во время пограничных стычек. Как заключали советские дипломаты, после провала пограничных переговоров 1964 г. китайцы взяли курс на вытеснение советской стороны с ряда речных островов, которые они считали своими. В этой связи советским погранвойскам было рекомендовано, сохраняя выдержку, давать отпор выходам китайцев на острова. Считалось, что эта линия поведения докажет китайской стороне возможность решения проблемы только дипломатическим путём и таким образом обеспечит скорейшее возвращение представителей КНР за стол переговоров. Естественно, что подобный курс сопровождался существенным укреплением советских вооружённых сил вдоль китайской границы.

Одновременно происходило и наращивание китайской военной мощи вдоль советских рубежей. По данным советской военной разведки, численность войск КНР, дислоцированных вдоль рек Ялу, Уссури и Амур, достигла к 1967 г. 400 тыс. человек, в этих регионах также восстанавливались старые, возведённые ещё японцами, укреплённые районы.

Советское вторжение в Чехословакию в августе 1968 г. резко ускорило раскручивание спирали советско-китайской конфронтации и фактически обратило её в новое качество. Для Китая эта акция Советского Союза стала серьёзным вызовом сразу по нескольким причинам⁷. Во-первых, в Пекине были крайне обеспокоены тем, что в соответствии с доктриной «ограниченного суверенитета» Москва теперь во имя «спасения дела социализма» может вмешаться и в дела Китая, раздираемого «культурной революцией». Во-вторых, то что США и Запад смирились с оккупацией Чехословакии, доказывало, что они признают «раздел сфер влияния», осуществлённый ими совместно с участием СССР и, возможно, будут столь же индифферентными в случае советских действий против Китая. Наконец, в-третьих, китайцев крайне обеспокоил тот факт, что столь стратегически важные для них страны, как ДРВ и КНДР, озабоченные «противостоянием американскому империализму», явно поддержали советские действия против Чехословакии.

В этой обстановке Пекин взял курс на то, чтобы, с одной стороны, быть готовым к борьбе с Москвой «остриём против острия», а с другой — привлечь внимание всего мира к остроте советско-китайской конфронтации, чтобы затем склонить на свою сторону противостоящие Москве ведущие государства Запада.

По свидетельству китайских данных, уже начиная с января-февраля 1969 г. высшее военное и политическое руководство КНР стало разрабатывать планы вооружённых действий в районе о. Даманский на р. Уссури⁸. Согласно этим планам, предписывалось ввести постоянное, а не периодическое, как прежде, патрулирование острова.

Китайские руководители, судя по всему, не случайно сосредоточили своё внимание именно на районе Даманского. В своих воспоминаниях А. И. Елизаветин пишет, что в соответствии с нормами международного права граница на судоходных реках проводится по середине их главного фарватера. Китайское население издавна осуществляло хозяйственную деятельность исходя именно из такого понимания. Советская сторона обосновывала свои права на остров тем, что на карте границы, приложенной к договору 1861 г., красная пограничная линия проходит по китайскому берегу. Вместе с тем А. И. Елизаветин отмечает, что река на этой карте обозначена тонкой голубой линией, и поэтому сложно было рейсфедером точно провести линию. По этой причине на некоторых участках граница обозначена как проходящая по нашему берегу реки. Из-за этого после событий на Даманском крайне трудно было доказывать иностранным дипломатам обоснованность наших прав на этот остров. В целом, по мнению А. И. Елизаветина, советская сторона «не проявила мудрости», утверждая свой контроль над таким «непривальным и нежилым» островом, как Даманский.

Осуществляя военные приготовления к возможным столкновениям в районе Даманского, китайская сторона преследовала широкие политические цели. Об этом достаточно определённо высказывался Чжоу Эньлай, который как раз в это время подчеркнул, что в борьбе на советской границе «нужно как хорошо овладеть проведением политической борьбы в пограничной политике, так и подготовиться для решающего момента и оказать отпор в целях самозащиты, рассматривая это как поддержку»⁹.

Таким образом, в преддверии кровавых столкновений начала марта китайская сторона достаточно чётко сформулировала свои намерения:

• продемонстрировать правоту своей позиции по пограничной проблеме;
• доказать агрессивный характер политики СССР в отношении Китая;
• на деле доказать, что Китай не боится военного давления со стороны Советского Союза и не позволит поступить с собой, как с Чехословакией;
• посредством своей жёсткой и одновременно сдержанной позиции попытаться пресечь непредсказуемую эскалацию конфликта;
• показать мировому сообществу всю остроту и серьёзность китайско-советских противоречий.

В 1967 г. резко возросла напряжённость в районе р. Уссури: по советским данным, на протяжении этого года число пограничных инцидентов составило более 2 тыс., что вдвое превышало показатели 1966 г. В декабре 1967 и в январе 1968 г. произошли серьёзные столкновения на о. Киркинском на Уссури, а 26 января 1968 г.— на Даманском¹⁰. В связи с этим предпринимались достаточно интенсивные меры по повышению мощи и боеготовности вооружённых сил в данном районе. Тем не менее события показали, что в конечном счёте развитие ситуации застало наших пограничников врасплох.

Первая кровавая стычка на Даманском произошла утром 2 марта 1969 г. Как обычно бывает в таких случаях, версии событий, приводимые противоборствующими сторонами, являются практически противоположными. Но если сопоставить советские сообщения с недавно обнародованными китайскими данными, то можно констатировать, что советский наряд, выдвигавшийся для выполнения задачи по вытеснению китайских военнослужащих с острова, был обстрелян противоположной стороной внезапно и с хорошо подготовленных позиций.

Этот трагический инцидент получил широчайший резонанс и в конфликтующих странах, и во всём мире. Доказывая правоту своих позиций, и советские, и китайские руководители настаивали на том, что именно их сторона одержала победу в столкновении и готова к дальнейшим решительным действиям для закрепления успеха. Такое нагнетание напряжения послужило одной из важных психологических причин второй схватки на Даманском утром 15 марта 1969 г. Этот бой носил качественно более серьёзный характер: с обеих сторон были задействованы регулярные войска, советская сторона осуществила массированное применение современных ракетно-артиллеристских установок.

Существует мнение, что если 2 марта 1969 г. скорее всего китайской стороной была устроена засада, то 15 марта советская сторона организовала в районе Даманского «операцию возмездия», заранее сосредоточив там большие силы артиллерии¹¹. По сути, эту точку зрения можно принять, дополнив её тем, что и на этот раз начало боевых действий оказалось для наших воинов неожиданным¹².

Если говорить о чисто локальных итогах мартовских боев, то китайская сторона могла считать, что она добилась успеха: вскоре после 15 марта китайцы установили фактический контроль над Даманским, и советская сторона отреагировала на это весьма сдержанно — поначалу наши пограничники заявляли китайцам формальные протесты, а затем и вообще перестали это делать.

На самом деле, как мы пытались продемонстрировать, конфликт вокруг Даманского был вызван отнюдь не простым стремлением сторон установить контроль над островом, а более широкими стратегическими расчётами. Сражение 15 марта, вплотную приблизившее Москву и Пекин к масштабному столкновению регулярных сил, не могло не внести серьёзных изменений в военные планы обеих сторон. Хотя мы не располагаем сколько-нибудь исчерпывающими данными относительно намерений СССР и КНР в этой сфере, некоторые сведения, известные нам, позволяют сформулировать определённые суждения на этот счёт.

Об оценках китайской стороны можно судить по выступлению Чжоу Эньлая на закрытом совещании по экономическим вопросам, которое состоялось вскоре после боёв за Даманский. На совещании премьер Госсовета КНР, прежде всего, подчеркнул, что Советский Союз в ближайшее время не способен начать крупномасштабную агрессию против Китая, ибо не сможет полностью переключиться на развитие восточных районов страны с целью создания там надёжной базы для подобного наступления. Чжоу констатировал, что Китай не боится ядерного удара, ибо сам обладает ядерным оружием, кроме того, последствия такого удара будут смазаны из-за огромной территории Китая и колоссальной численности его населения. Он отметил также, что события на Даманском продемонстрировали «неумение» советских солдат сражаться в ближнем и ночном бою, «неэффективность» ударов нашей артиллерии и указал на то, что явное советское превосходство в бронетанковой технике может быть нейтрализовано за счёт усиленного наращивания противотанковых средств.

Сопоставление этих выводов Чжоу с другими китайскими сообщениями на ту же тему показывает, что отнюдь не все тезисы выступления китайского премьер-министра следует принимать за чистую монету. Из бесед с китайскими военными, служившими в то время как в Генштабе НОАК, так и в районе границы с СССР, нам известно, что в то время военнослужащие КНР были крайне обеспокоены явным превосходством Советской Армии в обычных вооружениях, и давали самые пессимистические прогнозы на собственный успех после частых просмотров документальных фильмов об учениях противника. Ещё более серьёзное беспокойство вызывало возможное применение ядерного оружия. Военные руководители Китая отдавали себе отчёт в том, что наличие у КНР ограниченного ядерного потенциала при общей крайней враждебности между странами может побудить советское руководство в конечном счёте принять решение о нанесении превентивного удара по ядерным объектам КНР, дабы пресечь ядерную программу этой страны в зародыше. В связи с этим в Пекине с крайней обеспокоенностью восприняли выход в свет в 1968 г. носившей директивный характер книги под редакцией маршала Соколовского «Военная стратегия». Китайцы особо выделяли те места из этой книги, где подчёркивалось, что ракетно-ядерное оружие неизбежно будет применено в любой войне с участием какой-либо из ядерных держав, причём произойдёт это вскоре после её начала¹³.

Все эти факты, а также многие другие позволяют утверждать, что вышеприведённые тезисы Чжоу Эньлая о том, будто Китаю нет оснований бояться превосходства СССР в обычных и ядерных вооружениях, вряд ли отражали истинные оценки высших руководителей КНР и были, скорее всего, предназначены для того, чтобы успокоить и ободрить слушателей. Иное дело — вывод о том, что в силу объективных причин СССР не способен предпринять масштабное наступление против Китая в ближайшем будущем. Как мы попытаемся показать ниже, этот вывод, судя по всему, лежал в основе многих практических шагов китайской стороны.

Советские военные руководители были в это время хорошо осведомлены о возможностях китайских вооружённых сил, поскольку те создавались при их непосредственном участии. Общая оценка потенциала НОАК была не слишком высокой. Отмечалось, в частности, что со второй половины 50‑х годов китайское руководство, обуреваемое стремлением заполучить ядерное оружие и средства его доставки, резко уменьшило инвестиции в бронетанковые войска, артиллерию, транспорт и связь, что резко снижало способность НОАК к масштабным наступательным операциям¹⁴.

Вместе с тем существовала крайняя обеспокоенность в связи с огромным превосходством Китая в людских ресурсах, а также с крайней нестабильностью политической ситуации в Пекине. Из советского посольства регулярно поступали предостережения о том, что в условиях хаоса «культурной революции» руководители Китая могут отдать приказ о начале серьёзных боевых действий на границе во имя укрепления своих позиций в борьбе за власть.

Мимо внимания советских военных, естественно, не прошло то, что 16 октября 1964 г. Китай произвёл взрыв атомной бомбы, а 27 октября того же года испытал ракету, способную нести ядерную боеголовку. Отмечая тот факт, что китайские ядерные силы уже могут выполнять определённые задачи, советские военные аналитики одновременно не переоценивали степень развитости и надёжности атомного оружия КНР. Ввиду того, что некоторые из советских военных специалистов считали, что КНР совершенно не способна к нанесению ответного ядерного удара, а её собственные силы были слишком уязвимы, по крайней мере, до 1967 г. бытовало мнение, что в случае серьёзного столкновения с США или даже Тайванем остаётся полагаться лишь на советский ядерный зонтик.

Тем не менее очевидное превосходство Китая в живой силе, а также перспектива постепенного совершенствования его ядерных сил заставили и советских военных обратиться к ядерным силам как к средству сдерживания на китайском направлении. Именно этот китайский фактор был одной из главных причин того, что вплоть до 1981 г. Советский Союз не принимал на себя обязательства не применять ядерного оружия первым; китайцы же по вполне понятным стратегическим причинам это обязательство приняли сразу после того, как взорвали свою бомбу.

Нам не известно что-либо конкретное о существовании реальных планов превентивного удара по ядерным объектам КНР, однако, принимая во внимание конкретную ситуацию в то время и логику военных планировщиков, обязанных прорабатывать любые варианты действий, чрезвычайно трудно представить, что подобный вариант не рассматривался как один из многих. Здесь, кстати, уместно было бы заметить, что в 70‑х годах, как только китайцы создали межконтинентальные баллистические ракеты, они немедленно занялись их нацеливанием на Москву¹⁵.

В то же время из бесед авторов с компетентными советскими военными специалистами следует, что планы превентивного удара, если они и были (а никто из военных, с которыми мы общались, не признал их существования напрямую), служили в основном средством давления на китайцев. По сведениям, какими мы располагаем, не было ситуаций, в которых реализация подобных планов в отношении Китая рассматривалась бы как вариант практических действий.

Даже приведённый выше достаточно поверхностный анализ ситуации, с военной точки зрения, демонстрирует её глубокую внутреннюю противоречивость. Это вызывало видимую противоречивость и в практических шагах сторон.

В самом деле, весной и летом 1969 г. оценки высшими руководителями США и КНР сложившейся военно-политической ситуации, очевидно, совпадали в том, что в ближайшем будущем потенциальный противник объективно не способен предпринять полномасштабных наступательных действий. Это в определённом смысле давало гарантии того, что локальные стычки вряд ли приведут к быстрой эскалации конфликта. По этой причине стороны позволяли себе и после событий на Даманском допускать вооружённые столкновения практически вдоль всей линии границы, чтобы испытать нервы противной стороны, отстоять свои права в пограничном споре, преследуя более широкие глобальные цели. И всё же руководители обоих государств имели серьёзные основания опасаться непредсказуемости действий партнёра, которая способна была привести к самым тяжёлым результатам. В Москве больше всего опасались внезапных поворотов в борьбе за власть в китайской столице, которые могли подтолкнуть того или иного руководителя КНР к использованию военной силы. В Пекине, в свою очередь, не на шутку были испуганы возможностью советского превентивного ядерного удара. Этот элемент неопределённости создавал ситуацию, когда при всей разнузданности эпитетов, которыми обменивались стороны на фоне демонстраций протеста местного населения у посольств в Пекине и Москве, руководство обоих государств одновременно принимало некоторые меры, направленные на предотвращение дальнейшей эскалации конфликта, стремясь не перекрывать каналы для политического диалога.

Первая из указанных тенденций, создававшая определённые условия для локальных стычек, проявилась в столкновениях на Амуре, у населённого пункта Калиновка (23 апреля 1969 г.), в районе р. Тасты в Семипалатинской области (10 июня), на о. Гольдинский на Амуре (8 июля) и, наконец, в особенно серьёзном бое близ населённого пункта Жаланашколь в Семипалатинской области (13 августа). К сожалению, летом 1969 г. кровавые инциденты распространились на западный участок границы и стали охватывать её на всей протяжённости. Это, несомненно, создавало условия для внезапной вспышки масштабного конфликта, которого обе стороны не хотели и к которому не были готовы.

Одновременно наблюдалась тенденция к ограничению масштабов конфликта и поддержанию своеобразного диалога. Она стала проявляться в марте 1969 г., в самый напряжённый момент в отношениях двух стран.

А. И. Елизаветин отмечает в своих воспоминаниях, что после столкновения на Даманском 15 марта советские дипломаты всерьёз были обеспокоены возможностью начала «нового раунда» массовых демонстраций, переходивших фактически в осаду здания посольства. Этого, однако, не произошло. Ходили слухи, что на границу выезжал министр обороны КНР, первый преемник Мао маршал Линь Бяо. Ознакомившись с обстановкой, он решил, что «не стоит далее испытывать терпение русских», после чего Мао якобы и принял решение о невозобновлении демонстраций.

21 марта 1969 г. в посольство по аппарату ВЧ‑связи позвонил А. Н. Косыгин, который в беседе с А. И. Елизаветиным сказал:

«Я имею поручение Политбюро ЦК КПСС переговорить лично с т. Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем. Мы пытались связаться с ними по аппарату ВЧ‑связи, но на телефонной станции в Пекине сидит какой-то хам, отвечает грубостью и отказывается соединять меня с ними. Чем могло бы помочь мне в этом совпосольство?»

Поскольку беседа велась открыто, она, естественно, была китайцами записана, содержание её было доложено руководству, и ночью того же дня в посольство СССР было сообщено, что в 23:45 А. И. Елизаветин будет принят исполняющим обязанности завотделом СССР и социалистических стран Восточной Европы Ли Лянцином. Китайский дипломат, которому уже, несомненно, было известно о содержании звонка Косыгина, заявил, что о телефонном разговоре не может быть и речи, все сообщения нужно передавать по дипломатическим каналам.

Когда Елизаветин доложил об этом по телефону, зная, что разговор прослушивается китайцами, Косыгин «…подчеркнул, что в КНР безответственно относятся к состоянию советско-китайских отношений. Со всей силой он подчеркнул и просил передать коллективу посольства, что „в Москве внимательно следят за тем, что творится у стен посольства, мы вас в обиду не дадим, у нас есть всё, чтобы вас защитить…“». По мнению А. И. Елизаветина, тот факт, что это заявление, без сомнения, стало известно китайской стороне, сыграл определённую роль в нормализации обстановки у стен посольства.

В начале 20‑х чисел марта из Москвы в посольство поступило указание эвакуировать в Союз всех женщин и детей. Посовещавшись, наши дипломаты пришли к выводу, что следует проявить выдержку и терпение и не торопиться пока с эвакуацией. Одновременно на всякий случай были запрошены выездные визы на женщин и детей в МИД КНР. А. И. Елизаветин обратил внимание на то, что китайцы были явно обеспокоены этим шагом и по понятным причинам размышляли, что может последовать вслед за отъездом из Пекина членов семей советских дипломатов. Через несколько дней из Москвы была получена телеграмма за подписью А. А. Громыко с рекомендацией об эвакуации. Из посольства ответили, что торопиться с этим не следует. В конечном итоге Центр одобрил эту линию, и в мае 1969 г. Громыко прислал телеграмму, где приказом объявлял ряду сотрудников посольства благодарность министра «за образцовое выполнение служебного долга, мужество и выдержку, проявленные в сложных условиях работы в КНР».

Все эти переговоры и действия сторон по сути представляли собой опосредованные каналы для информирования партнёра о своём нежелании доводить конфликт до масштабного военного столкновения. Они дополнялись прямыми инициативами по урегулированию ситуации, которые шли по дипломатическим каналам.

Так, после неудачной попытки телефонных переговоров 21 марта, советское правительство 29 марта 1969 г. выступило с официальным заявлением в связи с событиями на Даманском¹⁶. В этом документе, выдержанном в жёстком тоне, подробно излагалась советская позиция по погранично-территориальной проблеме и предлагалось «в ближайшее время» возобновить пограничные переговоры, прерванные в августе 1964 г. Весьма многозначительно выглядела фраза о том, что СССР «…решительно отвергает посягательства кого бы то ни было на советские земли. И попытки говорить с Советским Союзом, с советским народом языком оружия встретят твёрдый отпор».

Доклад Линь Бяо на Ⅸ съезде КПК (1 апреля 1969 г.) изобиловал призывами «бороться с советским социал-империализмом» и самой жестокой критикой в адрес Москвы. Тем не менее и здесь китайские руководители сочли нужным отметить, что они «готовят ответ» на советское заявление от 29 марта. В свою очередь, 11 апреля МИД СССР направил своим китайским коллегам ноту, предлагая возобновить переговоры в Москве 15 апреля «или в другое самое ближайшее время, удобное для китайской стороны». На следующий день китайское правительство заявило советскому: «Мы дадим вам ответ, просим вас успокоиться и не торопиться».

Ответ последовал в форме заявления китайского правительства от 24 мая 1969 г.¹⁷, весьма жёсткого по сути. Принципиально важным моментом было то, что китайцы предлагали обеим сторонам достигнуть договорённости о сохранении существующего положения на границе, о том, что они не будут продвигать линию фактического контроля над ней (за таковую предлагалось принять середину главного фарватера на судоходных реках и середину течения на несудоходных), а также о том, что пограничники ни в коем случае не будут открывать огонь по другой стороне. Китайская сторона в общей форме предлагала условиться о времени и месте будущих переговоров, подчёркивая одновременно, что народ Китая не может быть запуган «политикой ядерного шантажа». Несмотря на конфронтационность риторики обеих сторон, данное заявление представляло собой новый шаг на пути к политическому диалогу. Как верно указывает китайский автор книги о встрече Косыгина и Чжоу Эньлая в аэропорту, советское заявление от 29 марта и китайское от 24 мая продемонстрировали, что обе стороны стремятся не допустить эскалации конфликта; заявления послужили основой для некоторых из договорённостей на переговорах между двух премьер-министров¹⁸.

Первой официальной реакцией на китайское заявление стало выступление Брежнева 7 июля 1969 г. на международном совещании коммунистических и рабочих партий в Москве. Он резко критиковал «раскольнический курс» Пекина в международном коммунистическом движении, обвинял китайских руководителей в проведении курса, направленного на подготовку к войне. Он сообщил, что в СССР получили китайское заявление от 24 мая и советское руководство позитивно относится к выдвинутым в нём предложениям прекратить огонь на границе, избегать конфликтов и вести переговоры. Одновременно он отметил, что в общем этот китайский документ нельзя назвать конструктивным, ибо он полон «исторических фальсификаций» и территориальных претензий к СССР. 13 июня правительство СССР дало официальный ответ на китайское заявление от 24 мая, предложив «через два-три месяца» возобновить в Москве прерванные переговоры 1964 г.¹⁹

Китайская сторона не дала немедленно позитивный ответ на данное советское предложение, поскольку это, очевидно, могло бы выглядеть как уступка с её стороны превосходящему в военной мощи партнёру. Тем не менее китайцы ещё в мае месяце дали согласие на проведение ⅩⅤ совещания смешанной советско-китайской комиссии по судоходству в Хабаровске (оно проходило с 18 июня по 8 августа), предложение о проведении которого было сделано советской стороной 3 мая. Такое согласие выглядело особенно примечательным, если учесть, что аналогичное совещание 1967 г. было сорвано, а от участия в совещании в 1968 г. китайская сторона уклонилась. Как и можно было ожидать, во время совещания китайская сторона потребовала признания за ней права на беспрепятственное плавание по Амуру и Амурской протоке от населённых пунктов Верхне-Спасское и Казакевичево до Хабаровска, а также признания суверенитета Китая над островами Большой Уссурийский и Тарабаров у г. Хабаровска. Невзирая на крайне острые споры по этой, а также по другим проблемам, 8 августа стороны смогли всё же прийти к соглашению о порядке судоходства.

Все эти контакты, несмотря на свою важность, не могли кардинально решить проблему устранения военных столкновений, которые продолжали происходить на протяжении июня — августа. Расширение масштабов стычек, возрастание их числа грозили в конечном счёте перевести конфликт в качественно иную стадию. В этих условиях советская сторона сделала новые шаги, направленные на начало политического диалога, стремясь одновременно взять в свои руки дипломатическую инициативу.

В докладе на сессии Верховного Совета СССР 10 июля 1969 г. А. А. Громыко подтвердил предложение о возобновлении пограничных переговоров в Москве и заявил о готовности обсуждать с Китаем проблемы межгосударственных связей, а 26 июля Совет Министров СССР в закрытом порядке обратился к Государственному Совету КНР с посланием, в котором предлагал вернуться к выдвигавшемуся советской стороной в 1964, 1965 и 1966 гг. предложению об организации двусторонней встречи на высоком уровне, в ходе которой можно было бы, оставив в стороне идеологические разногласия, обсудить проблемы нормализации межгосударственных связей.

Позднее, во время беседы с Косыгиным, Чжоу Эньлай отметил:

«Советская сторона… направила 26 июля нам письмо с предложением о встрече на высоком уровне. Предложение это было сделано в самый напряжённый момент в наших отношениях, и мы не могли Вас принять…».

Эта фраза свидетельствует о том, что советское послание не прошло незамеченным. Китайская сторона, будучи в принципе заинтересованной во встрече на высоком уровне, посчитала, что в конце июля настоятельная необходимость в ней ещё не созрела и немедленное согласие на советское предложение поставит её в положение слабого партнёра по переговорам. Положение существенно изменилось в конце лета — начале осени 1969 г.

Продолжение сравнительно ограниченных по масштабам кровопролитных стычек вдоль всей линии границы в чисто военном плане было, очевидно, более выгодным китайской стороне. В ходе подобных боев советское превосходство в обычных вооружениях не играло определяющей роли, зато китайская сторона могла использовать свои преимущества в живой силе. Кроме того, пограничные стычки, не причиняя существенного материального ущерба, могли быть весьма эффективно использованы для мобилизации и сплочения населения, что было крайне важно в хаотических условиях «культурной революции»²⁰. Эти столкновения было легко организовывать, регулируя их уровень, время начала и место, что делало их удобным инструментом как во внутренней борьбе, так и во внешнеполитическом маневрировании.

Для советской стороны подобная ситуация была совершенно невыгодной. Для её прекращения был использован главный козырь — угроза того, что дальнейшее продолжение стычек приведёт к полномасштабному столкновению с применением ядерного оружия. Вскоре после столкновения у Жаланашколя советская сторона по многим каналам развернула пропаганду этого тезиса, причём интенсивность её возрастала по мере приближения 13 сентября — даты, когда истекал предложенный 13 июня максимальный трёхмесячный срок для начала переговоров с китайцами.

Примером подобного давления может послужить редакционная статья в «Правде» от 28 августа 1969 г., посвящённая критике позиции КНР в отношении СССР, где, в частности, говорилось: «…война, если бы она вспыхнула в нынешних условиях, при существующей технике, смертоносном оружии и современных средствах его доставки, не оставила бы в стороне ни один континент». Через несколько дней в «Известиях» была опубликована статья маршала Захарова, который во время войны с Японией командовал Забайкальским фронтом. Эта статья, где подробно анализировался успешный опыт боевых действий Красной Армии в Маньчжурии, заканчивалась следующей фразой:

«Исторический опыт разгрома Квантунской армии убедительно и наглядно свидетельствует, что любые попытки посягнуть на дальневосточные границы Советского Союза, на целостность и неприкосновенность его союзника — Монгольской Народной Республики, с чьей бы стороны они не происходили, неизбежно обречены на скандальный провал…»²¹.

Дополнить наше представление о советских акциях в этой сфере во второй половине августа — начале сентября 1969 г. позволяют воспоминания Генри Киссинджера²². Вот лишь некоторые из приводимых им фактов:

• 18 августа представитель советского посольства в Вашингтоне спросил своего американского коллегу, каково могло быть отношение США к советскому удару по китайским ядерным объектам;
• в конце августа американская разведка донесла, что советская военная авиация на Дальнем Востоке приведена в состояние максимальной боевой готовности, которое продолжалось до конца сентября;
• 27 августа группе журналистов было конфиденциально сообщено, что советские представители проинформировали своих восточно-европейских союзников о возможности превентивного удара по китайским ядерным объектам;
• 10 сентября сотрудник советской миссии при ООН в беседе со своим американским коллегой заметил, что СССР обладает колоссальным военным превосходством над КНР и если нынешняя враждебная китайская линия будет сохраняться, столкновение может стать неизбежным.

Конечно, отнюдь не вся информация доходила до китайцев, однако у них, очевидно, накопилось достаточно весьма угрожающих данных для того, чтобы резко изменить свою позицию в отношении встречи на высоком уровне и пойти на её проведение за три дня до истечения крайнего срока, который был назначен Москвой. Характерно, что, по замечаниям китайских авторов, в Пекине пошли на организацию встречи премьеров двух стран, прежде всего рассчитывая снизить опасную степень военной напряжённости вдоль границы²³.

Важным фактором, предопределившим положительный ответ китайцев на предложение о переговорах двух премьер-министров, была форма, в которой оно было сделано, и то, как были организованы переговоры. С 6 по 10 сентября 1969 г. советская делегация во главе с А. Н. Косыгиным находилась с визитом в ДРВ, принимая участие в церемонии похорон президента страны Хо Ши Мина. Во время визита члены делегации имели контакты с членами китайской делегации, возглавляемой Чжоу Эньлаем, в ходе которых был поставлен вопрос о возможности организации встречи премьеров двух держав. Китайская сторона не успела дать ответ на это предложение во время пребывания делегаций во Вьетнаме, и 10 сентября Косыгин вылетел из Ханоя в Москву. В ночь с 10 на 11 сентября А. И. Елизаветин был вызван в МИД КНР, где ему сообщили, что Чжоу Эньлай согласен встретиться с Косыгиным в пекинском аэропорту. Советский представитель в это время уже долетел до Ташкента. Получив «добро» из Москвы на проведение встречи, Косыгин изменил свой маршрут и через Иркутск полетел в Пекин, куда и прибыл в первой половине дня 11 сентября.

Несмотря на самую жёсткую критику позиций друг друга по отношению к вьетнамской войне, СССР и КНР сохраняли определённый параллелизм действии по этому вопросу. Хотя и не без проблем, но действовало секретное соглашение о перевозке на поездах советских военных грузов во Вьетнам через китайскую территорию. Советская сторона старалась использовать поездки в ДРВ для контактов с китайскими руководителями. Так было в феврале 1965 г., когда Косыгин дважды останавливался в Пекине по пути в Ханой и обратно для переговоров с Мао и Чжоу. В январе 1966 г. о подобных переговорах безрезультатно ставила вопрос делегация во главе с А. Н. Шелепиным, также следовавшая во Вьетнам. Согласие на подобные переговоры руководителей КНР в сентябре 1969 г. свидетельствовало о их серьёзной обеспокоенности развитием обшей военно-политической ситуации.

Китайской стороне было выгодно, что инициатива явно выдвинута Москвой, и в ходе переговоров Пекин не оказывался в положении слабейшей стороны. Предложение провести переговоры в аэропорту подчёркивало холодность отношений между сторонами, «неполноценный» характер визита и, по всей видимости, призвано было обезопасить Чжоу Эньлая от нападок со стороны «радикалов» в китайском руководстве, которые могли усмотреть в самом факте переговоров «капитуляцию перед советскими ревизионистами». В личных беседах китайские специалисты сообщили, что Чжоу предложил переговоры в аэропорту, ибо при появлении Косыгина в центре Пекина не исключены были проблемы с бесчинствовавшими там хунвэйбинами²⁴. Согласие Москвы на подобный, не самый почётный, с точки зрения протокола, вариант переговоров свидетельствует о том, сколь серьёзной была обеспокоенность советской стороны состоянием советско-китайских отношений.

В ходе переговоров, продолжавшихся 3 часа 40 мин., оба руководителя прежде всего затронули проблему военно-политической ситуации, именно сквозь её призму выдвинули на первое место вопрос о границе. Этот факт подтверждает высказанный нами тезис, что переговоры должны были прежде всего внести определённую ясность в ситуацию военного противостояния между двумя государствами, которая начала развиваться с середины 60‑х годов и достигла своей кульминации к данному моменту. Сейчас мы имеем возможность реконструировать содержание беседы, сопоставив советскую и китайскую версии. Прежде всего отметим моменты, которые совпадают в обоих вариантах:

• Чжоу Эньлай с самого начала поставил вопрос о «слухах» о советском превентивном ядерном ударе по китайским ядерным базам. Это показывает, что китайское руководство было крайне напугано подобной возможностью и хотело услышать информацию о советской позиции из уст Косыгина;
• Чжоу всячески пытался убедить советского руководителя в отсутствии у Китая каких-либо намерений и объективных возможностей развязать агрессивную войну против СССР. Тем самым он стремился подвести Косыгина к мысли о том, что в подобном превентивном ударе нет никакой надобности;
• китайский премьер стремился обосновать подобный тезис прежде всего тем, что Китай не обладает для этого военным потенциалом. Он особенно упирал на то, что ядерная программа Китая не носит угрожающего для СССР характера;
• кроме того, Чжоу достаточно ясно давал понять, что Китай не способен предпринять никаких действий подобного рода, ибо охвачен «культурной революцией», «не может управиться со своими делами».

Таким образом, и советская, и китайская версии беседы ясно демонстрируют, сколь ключевое значение придавало пекинское руководство созданию хотя бы минимальных гарантий предотвращения масштабного столкновения.

Выявление тех частей беседы, которые разнятся в её советской и китайской версиях, позволяет дополнить картину. В советской версии присутствуют следующие моменты, отсутствующие в китайской:

• Косыгин заверил Чжоу в том, что в СССР не существует никаких планов войны против Китая, не предпринимается никаких мер для её подготовки;
• по мнению Косыгина, китайцы действительно не готовятся к войне, ибо попросту не способны её вести из-за «многих дел» внутри страны;
• Чжоу Эньлай дважды в ходе беседы подчёркивал советское превосходство в области ВВС;
• Косыгин отметил, что «империализм США» стремится столкнуть СССР и КНР, дабы «покончить с социализмом и коммунизмом». Чжоу согласился с тем, что «нельзя радовать империализм», и подчеркнул, что «США бросили всю свою пропагандистскую машину на то, чтобы столкнуть наши страны». Фактически здесь проявилось то, что контакты между Москвой и Пекином уже стали элементом «большого треугольника».

В китайской версии приводятся следующие моменты, отсутствующие в советской:

• Чжоу заявил о том, что межпартийная идеологическая полемика может продолжаться «хоть десять тысяч лет», но это не должно наносить ущерба межгосударственным отношениям;
• он подчеркнул, что Китай не заинтересован в войне для приобретения дополнительного жизненного пространства, ибо обладает достаточными собственными ресурсами и территорией;
• китайский руководитель указал, что Китай не способен вести ядерную войну из-за низкой степени развитости его ядерного потенциала;
• Чжоу отметил переброску СССР «огромных войск на Дальний Восток»;
• премьер Госсовета КНР особо отметил, что в случае уничтожения китайских ядерных баз его страна будет считать себя в состоянии войны с СССР и будет бороться до конца. Тем самым он постарался доказать, что даже успешно реализовав превентивный удар технически, СССР создаст колоссальные политические проблемы на многие десятилетия вперёд.

Как видим, расхождения между двумя версиями беседы являются достаточно серьёзными. Они, естественно, были вызваны как особенностями субъективного восприятия тех, кто их готовил, так и очевидными политическими соображениями.

Если суммировать все упомянутые выше моменты, то можно сделать безусловный вывод о том, что самостоятельной задачей встречи двух премьер-министров было выяснение позиций противоположной стороны о возможности вспышки масштабного военного конфликта и получение определённых гарантий его недопущения. Китайская сторона, будучи более слабой в военном отношении, была реально напугана перспективой превентивного удара по её ядерным объектам и приложила максимум усилий, чтобы подобную возможность устранить.

Сами по себе переговоры, конечно, не могли дать полных гарантий, что конфликт удастся исключить, хотя и создали для этого предварительные условия. Теперь всё зависело от более конкретных договорённостей.

Советская сторона после переговоров между Чжоу и Косыгиным, очевидно, получила достаточно чёткое представление о том, насколько Пекин опасается превентивного советского ядерного удара, и не преминула использовать это как рычаг для давления. Через пять дней после переговоров, 16 сентября, в лондонской газете «Saturday Evening Post» появилась статья журналиста Виктора Луиса, которого на Западе считали человеком, уполномоченным в неофициальном порядке выражать мнение Москвы по наиболее щекотливым вопросам. В статье отмечалось, что в Кремле обсуждаются возможности бомбардировки ядерного полигона Лобнор, а также готовятся планы по созданию «альтернативного руководства» КПК, способного призвать Москву «спасать дело социализма» в Китае. Недавняя агрессия в Чехословакии делала такие угрозы пугающе реальными.

Политический смысл подобных «утечек информации», очевидно, состоял в том, чтобы, надавив на самое больное для китайцев место, вынудить их проявить инициативу в практической реализации достигнутых между Косыгиным и Чжоу договорённостей. Если дело обстояло именно так, то цель была достигнута 18 сентября, т. е. уже через два дня после появления статьи Луиса; Чжоу Эньлай в закрытом порядке отправил на имя Косыгина послание, в котором обеим сторонам предлагалось принять обязательство не нападать друг на друга с применением вооружённых сил, включая ядерные.

Косыгин ответил Чжоу 26 сентября также конфиденциальным посланием. Он, в частности, предлагал «осуществлять строгий контроль над тем, чтобы неукоснительно соблюдалась воздушная граница между СССР и КНР». Кроме того, советский премьер предлагал заключить специальный межгосударственный акт о ненападении, неприменении военной силы. Это было первым формальным заверением, полученным китайцами от нас на сей счёт в этот напряжённый момент. 20 октября 1969 г. в Пекине после начала переговоров по пограничной проблеме советская сторона ещё несколько раз и носила различные варианты договорённостей о ненападении и неприменении силы.

Китайцы пошли на организацию встречи между Косыгиным и Чжоу Эньлаем в значительной степени под советским давлением, опасаясь возможности превентивного ядерного удара. По этой причине на протяжении 70‑х годов они продолжали подчёркивать советскую военную угрозу своей стране, говорили о том, что «атомная бомба висит над столом переговоров». Тем не менее беседа между премьерами, последующие договорённости и главное — резкое снижение напряжённости на границе, позволили Пекину сделать вывод о том, что уже достигнуты определённые политические гарантии по предотвращению масштабного конфликта. Такой вывод позволил Пекину несколько снизить военные расходы, осуществить в 1974 г. довольно существенные сокращения вооружённых сил.

Советские аналитики также изменили свои оценки степени серьёзности китайской угрозы. Теперь о ней стали писать не как о непосредственной, но, скорее, как о носящей долгосрочный характер и связанной с грядущим неизбежным научно-техническим и экономическим усилением этой страны. Темпы наращивания советской военной мощи на китайском направлении несколько снизились, хотя и продолжали оставаться значительными. В общем же стоимость создания структуры военного противостояния с китайцами обошлась нам по различным оценкам в сумму от 200 до 300 млрд рублей.

Можно без преувеличения сказать, что основное значение переговоров состояло в том, что они отодвинули обе стороны от грани полномасштабного конфликта, перевели советско-китайские отношения с пути, ведущего к катастрофическому столкновению в русло политического соперничества на международной арене.

Обсуждение пограничной проблемы заложило основу повестки дня двусторонних переговоров по пограничным вопросам, которые с перерывами продолжались вплоть до конца 80‑х годов.

Не вдаваясь в изложение деталей переговоров, отметим следующее. Во время беседы оба руководителя приложили определённые усилия для нормализации обстановки в районах вдоль советско-китайской границы. Совершенно естественно, что для достижения данной цели премьер-министры двух стран сконцентрировались на двух конкретных вопросах — о необходимости начать переговоры для уточнения линии границы и достижении договорённости о немедленном прекращении вооружённых столкновений. Исходным пунктом для решения и той и другой задачи было достижение взаимопонимания в вопросах о сохранении статус-кво на границе и о ликвидации вероятности возникновения новых вооружённых конфликтов.

Во время беседы Чжоу Эньлай отметил, что ещё до подписания договора о границе, подготовка которого могла занять продолжительное время, необходимо принять «временные меры» для нормализации обстановки. Он подчеркнул, что к числу таковых относится признание сторонами наличия «спорных районов» на границе и выведения оттуда всех противостоящих друг другу войск.

Во время беседы Косыгин хотя достаточно детально интересовался, что Чжоу имеет в виду под «спорными районами» и как реализовать данную идею, от серьёзного обсуждения данного сюжета тем не менее уклонился и даже выразил определённый скептицизм в отношении попыток Чжоу изобразить «спорные районы» на бумаге.

Уже и ходе обмена письмами между правительствами двух стран, который имел место в период с 11 сентября (когда состоялась беседа премьеров) по 20 октября 1969 г. (когда в Пекине начались пограничные переговоры), выяснилось, что именно тезис о «спорных районах» является главным камнем преткновения, препятствующим реальному прогрессу в решении пограничной проблемы. Дело в том, что ещё в 1964 г., во время переговоров по данной проблеме, выяснилось, что, по мнению китайской стороны, все «спорные районы» расположены по советскую сторону границы. Отвод войск из «спорных районов» фактически означал односторонний отвод советских войск от границы (на некоторых участках на расстояние до 100 км). Кроме того, принятие китайского условия означало, но мнению советских дипломатов, фактический подрыв существовавшей договорной базы разграничения между двумя государствами, появлении в ней своего рода «прорех».

Советская сторона отказывалась признать концепцию «спорных районов» и настаивала на том, чтобы приступить к обсуждению конкретной линии прохождения границы. Она готова была обсуждать возможность реализации «временных мер» сохранения статус-кво на границе, но только параллельно с определением и утверждением пограничной линии и без вывода войск с тех территорий, которые китайская сторона относила к спорным.

И свою очередь, китайская сторона упорно настаивала на том, чтобы в контексте принятия «временных мер» добиться разъединения вооружённых сил в «спорных районах», что на практике означало прежде всего вывод оттуда советских войск. При том китайцы периодически подчёркивали, что, по их мнению, во время встречи между А. Н. Косыгиным и Чжоу Эньлаем советский премьер якобы уже выразил согласие на признание концепции «спорных районов» и в дальнейшем советская сторона нарушила договорённость о выводе войск из этих районов.

Было бы интересно ознакомиться с официальным китайским текстом записи беседы между двумя премьерами, сопоставить его с версией А. И. Елизаветина и с официальным советским текстом. На данном этапе мы можем, основываясь на версии А. И. Елизаветина, утверждать, что А. Н. Косыгин не изъявлял своего согласия с концепцией «спорных районов». Он действительно интересовался тем, как Чжоу Эньлай понимал данную концепцию, согласился с необходимостью не допускать конфронтации вдоль границы и обеспечить условия жителям СССР и КНР для нормальной хозяйственной деятельности на островах. Вместе с тем он отклонил попытки Чжоу Эньлая как-то географически определить пределы спорных территорий и фактически предложил перенести обсуждение всех вопросов, связанных с прохождением границы, на усмотрение соответствующих правительственных делегаций двух стран.

На протяжении 70‑х годов так и не удалось перейти к конкретному рассмотрению прохождения линии границы, позиции сторон по наиболее принципиальным вопросам так и не претерпели серьёзных подвижек. И всё же переговоры продолжились, хотя подчас перерывы между их очередными раундами были весьма значительны. Представляется, что главные причины неуступчивости сторон, равно как и их желания продолжать обсуждение, несмотря на отсутствие какого бы то ни было прогресса, не имели ничего общего с нюансами трактовки ими содержания беседы между Косыгиным и Чжоу: эти причины лежали в сфере «большой политики» и в значительной степени объяснялись особенностями глобальной международной ситуации.

Почему же обе стороны сохраняли заинтересованность в продолжении переговоров, несмотря на отсутствие сколько-нибудь существенного прогресса на них?

И для Советского Союза, и для Китая сам факт переговоров служил минимальной политической гарантией того, что противная сторона не собирается идти на резкое обострение военно-политической обстановки. Кроме того, переговоры позволяли сохранять важный резервный канал общения, значение которого возрастало особенно в периоды обострения обстановки. Кроме двух, общих для Москвы и Пекина, факторов, побуждавших поддерживать ход переговоров в течение многих лет, существовал ещё целый ряд причин, разнившихся для СССР и КНР.

Что касается Советского Союза, то благодаря продолжению переговоров он получал возможность периодически выдвигать различные инициативы, направленные на решение пограничной проблемы и снижение уровня военного противостояния. Многие из подобных предложений обнародовались на высшем уровне, вокруг них развёртывались пропагандистские кампании в прессе, а также интенсивная дипломатическая деятельность. Любопытно, что в целом ряде случаев советское руководство заранее было уверено в том, что очередные предложения наверняка будут отвергнуты китайской стороной.

Подобные инициативы и несогласие с ними со стороны китайцев позволяли СССР последовательно возлагать на КНР ответственность за обострение двусторонних отношений, подчёркивать «опасный, безответственный и агрессивный» характер китайской внешней политики, необходимость для мирового сообщества обуздывать международную активность Пекина, а также противодействовать ей. Именно на такой посылке основывались попытки сначала прозондировать позицию США и стран Запада относительно возможности неформального согласования действий по «сдерживанию» КНР, а затем, когда эти попытки оказались бесплодными, воспрепятствовать нормализации отношений между Пекином и Западом.

На этом фоне проводилась линия на создание своеобразного «кольца стратегического окружения Китая», делались попытки достижения соответствующих договорённостей с Монголией, Северной Кореей, Вьетнамом, Индией, Афганистаном. Пограничные переговоры с КНР имели в этом смысле особое значение, ибо Москва подчёркивала, что в ходе их Пекин демонстрирует наличие территориальных претензий к Советскому Союзу так же, впрочем, как и к другим сопредельным государствам.

Достаточно парадоксальную роль играли пограничные переговоры в политике разрядки 70‑х годов. Для западных партнёров Москвы ситуация «контролируемой конфронтации» в отношениях между двумя коммунистическими гигантами была достаточно выгодной. С одной стороны, наличие серьёзной угрозы на восточном фланге советских рубежей отлично объясняло попытки СССР снизить напряжённость на западном фланге, причём в значительно большей степени, чем любые заверения кремлёвских руководителей о стремлении добиться реального прогресса в снижении напряжённости в Европе. С другой же стороны, сам по себе факт переговоров показывал, что два государства отнюдь не находятся на грани полномасштабного столкновения, которое могло бы перерасти в глобальную катастрофу.

Само по себе развитие ситуации вокруг пограничных переговоров, являвшихся своеобразной стержневой несущей конструкцией на протяжении 70‑х годов, оказало противоречивое и неоднозначное влияние на мышление советской политической элиты. Упорство и неуступчивость китайцев сыграли отрезвляющую роль для Москвы, вынужденной постепенно и неохотно признать свою готовность строить связи с КНР не на основе «принципов социалистического интернационализма», а на основе универсальных международных принципов мирного сосуществования.

Кроме того, противостояние с Китаем чем дальше, тем больше приобретало не идеологический, а геополитический характер, что способствовало проникновению в анализ международных проблем таких, например, категорий, как «центры силы в международной политике», а также к появлению рассуждений о всевозможных конфигурациях и взаимодействиях подобных «центров».

Нельзя игнорировать и влияния хода пограничных переговоров на такие, например, внутриполитические решения, как строительство БАМа, определение характера освоения Восточной Сибири и Дальнего Востока.

Для Китая 70‑е годы были периодом реализации одного из этапов стратегической схемы, воплощавшейся Мао Цзэдуном с начала 50‑х годов. В течение 50‑х, опираясь на союз с СССР, КНР освободилась от зависимости западных держав в своей внутренней и внешней политике. Шестидесятые стали переходным периодом, когда во время «культурной революции» Китай порвал с зависимостью от Советского Союза. Наконец, на протяжении следующего десятилетия Пекин, опираясь на постепенное восстановление отношений с западными державами, стал утверждать свою независимость на международной арене.

Противостояние Москве резко повышало стратегическую ценность Пекина в глазах западных партнёров, и потому руководители КНР были отнюдь не заинтересованы в достижении реального прогресса на пограничных переговорах. Одновременно китайская сторона использовала их для обеспечения гарантий собственной безопасности, доказательства того, что основное направление «советской экспансии» лежит в Европе, а не в Азии, с целью подчеркнуть глобальную стратегическую значимость КНР в глазах новых западных партнёров.

В то же время в Пекине отлично сознавали, что противоречия с Западом сохраняются и нельзя попадать в полную зависимость от него. В этом плане переговоры также были весьма полезны для Китая, ибо позволяли создавать впечатление, что в случае неуступчивости США в любой момент может быть достигнут прорыв в отношениях с Советским Союзом. Советские дипломаты подметили, что в случаях, когда затягивались перерывы между раундами переговоров, китайцы начинали проявлять беспокойство, предпринимали шаги по возобновлению контактов.

В те годы китайская внешняя политика во всё большей степени как бы «освобождалась» от классового подхода, который играл в основном лишь пропагандистскую роль. Одновременно усилилась критика советской внешнеполитической деятельности, проводилась линия на то, чтобы доказать её родство с «политикой русских царей»²⁵. Всё это послужило своеобразной прелюдией к утверждению прагматизма и «учёта китайской специфики» во внутренней политике, к переосмыслению «советской» модели социализма.

Таким образом, именно широкий политический контекст того периода предопределил невозможность достижения урегулирования основных проблем советско-китайских отношений в результате переговоров двух премьеров. Вместе с тем нельзя не признать, что эти переговоры сыграли позитивную роль в снижении напряжённости в районе границы, создании более нормальных условий для деятельности посольств, определённом увеличении объёма двусторонней торговли. Из записи беседы следует, что и Косыгин, и Чжоу действительно стремились отвести советско-китайские связи от грани прямой конфронтации. Помимо названных международных факторов, свобода их действий в этой области существенно ограничивалась внутриполитической ситуацией в двух странах.

Существуют свидетельства того, что А. Н. Косыгин искренне верил в возможность восстановления союза с Китаем и предпринимал активные действия в данном направлении. Этим, очевидно, объяснялась его убеждённость в возможности «развязать все узлы» во время беседы с Чжоу. Известно также, что между Косыгиным и Брежневым существовали серьёзные противоречия по поводу экономической политики. Определённым переломным моментом стал декабрьский (1969) Пленум ЦК КПСС, посвящённый вопросам экономики, во время которого линия Косыгина подверглась, хотя и косвенной, но чрезвычайно резкой критике, после чего влияние советского премьера заметно снизилось.

Хотя у нас и нет прямых данных на сей счёт, но более чем реальным представляется предположение о том, что провал расчётов Косыгина на возможность прорыва в отношениях с Китаем в результате встречи с Чжоу в сентябре 1969 г. и утверждения китайской стороны о том, что во время переговоров он согласился на концепцию «спорных районов», послужили дополнительными факторами, подорвавшими его позиции и приведшими к полному свёртыванию отстаиваемого им варианта экономических реформ.

Жесточайшая политическая борьба происходила в это время и в Китае. Министр обороны Линь Бяо пришёл в панику, узнав о переговорах двух премьеров и, опасаясь, что это резко усилит позиции Чжоу, предпринял целый ряд мер по нагнетанию в стране военной истерии в преддверии якобы неминуемого ядерного удара со стороны СССР.

В общем можно констатировать, что главным уроком, вытекающим из переговоров между премьер-министрами Советского Союза и Китая, было осознание того, сколь трудно урегулировать конфронтацию между двумя этими гигантскими государствами. Раз начавшись, подобное противостояние приобретало свою собственную динамику, захватывая самые различные сферы как внутренней, так и внешней политики. На новом этапе российско-китайских отношений главное — не допустить подобного развития событий.

Примечания

1. Официальная советская трактовка беседы между премьерами, а также последующих пограничных переговоров содержалась в редакционной статье: Реальности и вымыслы: К вопросу о советско-китайском пограничном урегулировании // Правда. 1978. 1 апр. Официальную китайскую трактовку см. в ноте МИД КНР от 26 марта 1978 г., а также в статьях, опубликованных в газете «Жэньминь жибао» от 13 и 26 марта 1978 г. Более детальное освещение содержания переговоров приводится в книгах: Капица М. С. КНР: три десятилетия — три политики. М., 1979. С. 393; Борисов О. Б., Колосков Б. Т. Советско-китайские отношения: 1945—1977. М., 1977. С. 447.↩
2. См.: Дипломатия современного Китая. Пекин, 1987. С. 124—127; Лун Хуэйпин. Встреча Косыгина с Чжоу Эньлаем в аэропорту и её значение // Изучение [наследия] Чжоу Эньлая: Дипломатическая теория и практика. Пекин, 1989. С. 170—178; Чай Чэнвэнь. Проведение нами пограничных переговоров с СССР под руководством Чжоу Эньлая //Даиды вэньсянь. 1991. № 3. С. 45—50.↩
3. Китайская сторона официально не отзывала своего посла из СССР. Посольство КНР в СССР до декабря 1968 г. при представлении списка дипсотрудников в Протокольный отдел МИД СССР сохраняло в нём фамилию посла Пань Цзыли и перестало её указывать лишь после декабря. 13 апреля 1968 г. газета «Правда» опубликовала сообщение об освобождении С. Г. Лапина от обязанностей посла СССР в КНР в связи с переводом на другую работу; новый посол тогда назначен не был.↩
4. Из беседы А. И. Елизаветина с авторами предисловия 28 декабря 1991 г.↩
5. См.: Да здравствуют идеи Мао Цзэдуна! Токио, 1974. С. 540—541.↩
6. Вскоре после принятия в январе 1960 г. сессией Верховного Совета СССР по докладу Хрущёва закона «О новом значительном сокращении Вооружённых Сил СССР» группа высших военачальников обратилась в ЦК КПСС с письмом, где утверждалось, что при столь значительных сокращениях безопасность СССР не может быть гарантирована. См.: Медведев Р. Н. С. Хрущёв: Политическая биография // Знамя. 1989. № 8. С. 186.↩
7. См.: Wich R. Sino-Soviet Crisis Politics. Cambridge, 1980.↩
8. См.: Ли Кэ, Хао Шэнчжан. Народно-освободительная армия в «великой культурной революции». Пекин, 1989. С. 317—321.↩
9. Там же. С. 318.↩
10. Согласно китайским данным, с 15 октября 1964 г. по 15 марта 1969 г. число пограничных конфликтов достигло 4189. См.: Ли Кэ, Хао Шэнчжан. Народно-освободительная армия… С. 317.↩
11. См.: Robinson T. W. The Sino-Soviet Border Dispute: Background, Development and March 1969 Clashes. Santa-Monica, 1970.↩
12. В марте 1971 г. В. Усову, одному из авторов предисловия к данной статье, довелось побывать в Иманском пограничном округе, пролететь на пограничном вертолёте над о. Даманским, побывать на погранзаставе Нижне-Михайловка и побеседовать с участником этих событии подполковником Александром Дмитриевичем Константиновым, заменившим в бою 15 марта погибшего командира погранотряда полковника Д. В. Леонова. Александр Дмитриевич рассказал, что в тот день Д. В. Леонов, учитывая обстановку, требовал от командования предоставить подкрепления в виде танков и артиллерии Советской Армии. Принять такое решение оказалось некому, ибо Брежнев в эти часы ехал на поезде в Венгрию, а министр обороны Гречко находился в Индии с визитом. Только к обеду, когда, по слухам, удалось наконец-то связаться с Брежневым, была оказана поддержка пограничникам со стороны армии.↩
13. См.: Хроника советской дипломатии за 65 лет: Период Брежнева, 1964—1982. Пекин, 1987. С. 181—182.↩
14. Интересно, что эти известные нам советские военные оценки конца 60‑х годов в общем совладают с оценкой ситуации, которая была дана А. Д. Сахаровым весной 1974 г.: «Большинство экспертов по Китаю, как мне кажется, разделяют ту оценку, что ещё сравнительно долгое время Китай не будет иметь военных возможностей для большой агрессивной войны против СССР».— Сахаров А. Д. О письме Александра Солженицына, или «Вождям Советского Союза» // Знамя. 1990. № 2 (февраль). С. 17.↩
15. Одному из авторов предисловия, С. Н. Гончарову, довелось беседовать с китайским специалистом (кстати, выпускником московского вуза), который непосредственно занимался в 70‑х годах наведением баллистических ракет на Москву. Он жаловался на то, что высшие китайские руководители, мало что понимавшие в технике наведения на цель, требовали, чтобы ракеты непременно были способны поразить центр города, желательно Кремль или Большой театр.↩
16. Заявление Правительства СССР в связи с вооружёнными пограничными инцидентами в районе о. Даманский, спровоцированными КНР // Правда. 1969. 30 марта.↩
17. Жэньминь жибао. 1969. 25 мая.↩
18. Лун Хуэйпин. Встреча Косыгина с Чжоу Эньлаем… С. 170—171.↩
19. Правда. 1969. 14 июля.↩
20. В действительности, Культурная революция уже завершилась к Ⅸ съезду КПК в апреле 1969 г.— Маоизм.ру.↩
21. Известия. 1969. 1 сент.↩
22. Kissindger H. White House Years. Boston; Toronto, 1979. P. 183–184.↩
23. Чай Чэнвэнь. Проведение нами пограничных переговоров… С. 45—46; Лун Хуэйпин. Встреча Косыгина с Чжоу Эньлаем… С. 171—172.↩
24. Это какая-то фантазия. Организации хунвэйбинов к тому времени были два года как распущены.— Маоизм.ру.↩
25. См., напр., статью корреспондента агентства Синьхуа «Две династии, одна чёрная нить. О том, как новые цари оправдывают агрессию и экспансию старых царей».— Маоизм.ру.↩