Эта статья посвящена описанию и анализу «декоммунизации» в Украине в 2014—2020 годах. Под «декоммунизацией» имеется в виду комплекс политических действий, направленных на устранение из символического, политического и культурного пространства Украины символов «тоталитарного коммунистического режима», а также на ликвидацию, маргинализацию или общественное осуждение политических и общественных групп, являющихся или представляющихся наследием этого режима либо проявляющих реальную или воображаемую симпатию к нему. Термин «декоммунизация» взят в кавычки по нескольким причинам.

Первая — это устоявшийся публицистический и журналистский стереотип, который приходится использовать в силу его распространённости и популярности, хотя на самом деле он в значительной мере не соответствует сути описываемых им процессов. Более того, во многих отношениях «декоммунизация» — это имитация и мистификация, прежде всего в главном смысловом значении этого термина. Подавляющее большинство топонимов и мест памяти давно уже «декоммунизировались» сами собой, то есть утратили идентичность, не несли своей первоначальной идеологической нагрузки¹.

Вторая — этот термин не имеет прямого отношения к научной терминологии, это скорее политически отягощённая метафора, и кавычки передают эту условность и метафоричность.

Третья: слово «декоммунизация» стало прикрытием, идеологической ширмой для других целей и целеполаганий, которые совсем не вписываются в задачу преодоления наследия «коммунистического тоталитарного режима», в частности — для интенсивного продвижения и легитимации в исторической памяти, символическом пространстве и политике националистического нарратива прошлого, связанного с превращением Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии в общенациональные, системообразующие символы. Более того, «декоммунизация» во многих своих проявлениях выглядит как действия, направленные против русскоязычной и советско-ностальгической части украинского общества, совсем не являющейся сторонницей коммунистической идеологии.

Наконец, четвёртая — «декоммунизация» — это и часть постколониальной повестки², стремление к эмансипации от «имперского наследия» (в данном случае — исключительно российского, поскольку наследие Габсбургов «декоммунизаторами» охотно признаётся частью своего прошлого).

«Декоммунизация» с самого начала стала предметом острых дебатов, как политических, так и условно академических (условно, поскольку чисто академические дискуссии в данном случае были политизированы независимо от намерений их участников). О политических дискуссиях речь пойдёт несколько позже, в данном случае мы сосредоточимся на попытках аналитического осмысления.

Начало осмысления «декоммунизации» было положено анализом и критикой четырёх так называемых «декоммунизационных» законов, принятых Верховной Радой по ускоренной процедуре 9 апреля 2015 года. Исторически первой формой экспертного анализа законов стали опубликованные выводы и рекомендации Главного научно-экспертного управления аппарата Верховной Рады, предназначенные для депутатов и успешно проигнорированные последними³. Все законы были рекомендованы к доработке, некоторые были признаны противоречащими другим законам и Конституции Украины. Анализ и критика других инстанций, в частности, со стороны экспертов общественных организаций⁴ или представителей политологии⁵ сводились к тому, что два из этих законов могут угрожать некоторым конституционным свободам (свободе слова, свободе собраний и митингов, например) и что неряшливые и юридически мутные формулировки создают перспективы произвольного использования положений этих законов.

Уже в период активного развёртывания политики «декоммунизации» появляются первые академические попытки осмыслить как её ход, так и общественные дискуссии вокруг неё⁶. Самым скрупулёзным академическим отчётом о «декоммунизации» можно считать монографию культуролога Александра Гриценко (1957—2020) — несмотря на избыток менторских и местами явно персонализированных замечаний в адрес коллег, этот текст предоставил наиболее исчерпывающий на данный момент обзор и анализ практик и мнений, касающихся предмета нашего рассмотрения⁷.

В целом большинство авторов академических трудов и критических экспертных обзоров рассматривают «декоммунизацию» как необходимый и неизбежный этап в преодолении рудиментов советского наследия (понимаемого, впрочем, по-разному). Предметом обсуждения являются в основном политические цели и краткосрочные результаты «декоммунизации», международный контекст, проблема копирования и заимствований, интересы и акторы. В целом можно сказать, что параллельно с самой «декоммунизацией» уже сложилась и вполне укомплектованная разными мнениями «историография вопроса».

Воспользуемся классификацией американских политологов Бернхарда и Кубика для определения политического характера главных акторов «декоммунизации»⁸. Инициаторы и промоутеры «декоммунизации» в Украине вполне адекватно вписываются в категорию mnemonic warriors (мнемонические воители). Не знаю, осведомлены ли американские коллеги о том, что в советское время был популярен лозунг «историки — бойцы идеологического фронта», но аллюзия здесь весьма красноречива и показательна.

Владимир Вятрович	Алина Шпак	Андрей Когут	Игорь Кулик

Анализ биографий четырёх наиболее активных промоутеров «декоммунизации» и наиболее известных публичных персон — Владимира Вятровича (директора Украинского института национальной памяти в 2014—2019 годах, ныне депутата Верховной Рады от партии Петра Порошенко «Европейская солидарность»), Алины Шпак (первого заместителя УИНП в те же годы, ныне руководительницы секретариата Уполномоченного по защите украинского языка), Андрея Когута (с 2016 года — директора архива СБУ) и Игоря Кулика (в 2016—2019 начальника управления в УИНП, а с 2019 — директора Архива национальной памяти) указывает на целый ряд сходных черт. Во-первых, все они с Западной Украины. Во-вторых, у всех у них период социализации совпал с «лихими 1990‑ми». В-третьих, все они были активными организаторами и участниками радикального крыла молодёжной организации «Пора!» (так называемая «чёрная Пора»), принимавшей активное участие в организации электоральных протестов 2004 года, названных «Оранжевой революцией»: их политический опыт формировался в условиях вольного обращения с законом и в практиках политической и любой другой целесообразности, когда лозунг «цель оправдывает средства» практически стал основой того, что можно назвать правосознанием. В-четвёртых, для них всех деятельность в сфере исторической политики стала главным социальным лифтом и путём в новую государственную номенклатуру. И наконец, в-пятых, все они были создателями и членами негосударственной организации «Центр исследований освободительного движения», созданной с целью продвижения националистического нарратива памяти под лозунгами «возвращения к исторической правде» и «восстановления исторической справедливости».

Центр позиционирует себя как «независимая научная общественная организация». Тем не менее, его идеологические и организационные основания достаточно чётко идентифицируют его скорее как пропагандистскую структуру, связанную с продвижением идеологических стандартов националистического нарратива, глорификацией Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии. С самого начала центр имел тесные связи с диаспорными организациями, прямо или опосредованно контролируемыми ОУН (бандеровцев), которые, впрочем, сами сотрудники центра не рекламируют. В своего рода «кратком курсе» истории ОУН, изданном бандеровской фракцией, ЦДВР упоминается в списке «фасадных» структур ОУН(б), созданных в Украине, поскольку сама организация «до нынешнего дня остаётся глобальной (мировой) закрытой структурой»⁹. В какой-то мере биография ЦДВР повторяет алгоритм продвижения националистического нарратива в 2000‑е годы из локального явления в общенациональное. История этой организации — это история перехода от региональной группы к группе влияния в национальном масштабе. Во времена президентства Виктора Ющенко один из основателей центра В. Вятрович сначала работал в новосозданном Украинском институте национальной памяти, а потом был назначен директором ведомственного архива СБУ (руководителя СБУ назначает президент). ЦДВР был причастен к разработке тех инициатив президента, которые касались коммемораций деятелей националистического движения и выведения националистического нарратива памяти на общеукраинский уровень. Звёздное время для ЦДВР настало в 2014 году. Его представители возглавили Украинский институт национальной памяти, которому были возвращены функции органа центральной исполнительной власти, и архив СБУ. Центр вошёл в коалицию негосударственных организаций «Реанимационный пакет реформ» (РПР), где монополизировал направление «Политика исторической памяти», представляя свои наработки узкоидеологического характера от имени широкой гражданской коалиции. В 2017 году представительница ЦДВР (которая сейчас стала директором центра) подготовила (разумеется, от имени «гражданского общества») так называемый «теневой доклад», описывавший инициаторов и промоутеров «декоммунизации» исключительно в радужных красках, а сам процесс — как общественную необходимость¹⁰. После 2019 года центр утратил своё былое влияние в государственных структурах (в силу физического ухода с ответственных должностей), но сохранил институционную и личную связь с некоторыми институциями (архив СБУ, архив национальной памяти) — опять-таки за счёт присутствия бывших сотрудников центра в этих учреждениях. ЦДВР сейчас позиционирует себя как часть общедемократического процесса, продвижения к «европейским ценностям», в частности, в сфере открытости архивов, что позволяет ему проводить разнообразные конференции и другие мероприятия, поддерживаемые правительствами и организациями, весьма далёкими от идеалов ОУН(б), и «забыть» свои институциональные корни.

Конечно, при всей выдающейся роли ЦДВР был бы не в состоянии продвигать свою повестку «декоммунизация — продвижение националистического нарратива», даже получив контроль над Украинским институтом национальной памяти. Тут требовалась поддержка более широкого политического спектра, который, впрочем, начинается с тех же националистов. Главным энтузиастом этой политики была ВО «Свобода», а «декоммунизация» стала практическим воплощением большинства главных пунктов программы этой партии, поддержка которой на парламентских и президентских выборах после 2014 года колеблется в рамках социологической погрешности¹¹. Мощную политическую и организационную поддержку «декоммунизация» получила от спикера Верховной Рады Андрея Парубия. Хотя он и прошёл в парламент по списку «Народного фронта» — популистского партийного проекта, возглавляемого Арсением Яценюком, а до этого был членом не менее популистской «Батькивщины», А. Парубий начинал свою политическую карьеру как основатель Социал-национальной партии, которая в 2004 году превратилась в ВО «Свобода». Он сыграл огромную роль в молниеносном продвижении «декомунизационных» законов в парламенте, а потом — в обеспечении стахановских темпов политики переименования населённых пунктов. Список идейных «декоммунизаторов» можно закончить политиками «национал-демократической» ориентации (членов «Руха» и других политических сил, вроде Народной партии, сместившихся на правоконсервативные и консервативные позиции в 1990‑е — начале 2000‑х), обеспечивших себе политическое долголетие путём вхождения в финансируемые олигархами политические партийные проекты, в основном популистские. К этим последним относятся: партия «Батькивщина» (возглавляемая Юлией Тимошенко), уже упомянутый «Народный фронт», Блок Петра Порошенко (оформившийся в 2019 году в партию «Европейская солидарность»), «Самопомощь», и «Радикальная партия» Олега Ляшко (негласно поддерживаемая миллиардером Ринатом Ахметовым). Именно все эти политические силы образовали после новых внеочередных парламентских выборов осени 2014 года парламентскую коалицию. В коалиционное соглашение по настоянию националистов были внесены пункты, составляющие основу политики «декоммунизации» и положенные в основу «декоммунизационных законов»¹², которые также были приняты коалицией в ускоренном режиме. Тема в этот момент была настолько «горячей», что самая популистская из всех популистов Радикальная партия настояла на «авторстве» главного «декомунизационного» закона.

Разумеется, главным двигателем «декоммунизации» стал Украинский институт национальной памяти, которому в 2014 году был возвращён статус центрального органа исполнительной власти, отобранный у него во времена Виктора Януковича. Согласно положению про УИНП, ему делегировалось более двух десятков функций, из которых он физически был в состоянии выполнить не более десятка. В 2015—2019 годах бюджет УИНП вырос почти в пятнадцать раз — с 8,7 до 116 млн гривен¹³ несмотря на хронический дефицит кадров (за все время существования институт мог заполнить чуть больше половины вакансий) институту удалось обеспечить плотный мониторинг реализации закона 2015 года и интенсивный пиар своей деятельности. Важным игроком в административной «декоммунизации» была президентская «вертикаль»: областные, городские, районные государственные администрации, главы которых фактически были ответственны за обеспечение переименований местных топонимов. Пример здесь подавал сам президент П. Порошенко, использовавший «декоммунизацию» для выстраивания собственного образа бескомпромиссного борца за национальную идею в условиях внешней угрозы. В мае 2016 года, в разгар процесса, он заявил, что декоммунизация — это вопрос национальной безопасности, напомнил о том, насколько Украина была замусорена «советско-российским идеологическим хламом», и призвал ускорить темпы декоммунизации¹⁴. Спустя пять лет он повторил этот тезис, добавив, что декоммунизационные законы «закрепили и легализовали стремление украинцев освободиться от имперского влияния и вернуться к собственной исторической памяти»¹⁵. Из других государственных институтов, включённых в процесс, следует упомянуть Службу безопасности Украины, открывавшую уголовные дела в случаях нарушения предписаний «декомунизационных» законов, суды разных уровней (вплоть до Конституционного), куда обращались как сторонники, так и противники этой политики, а также полицию, открывавшую уголовные дела против нарушителей.

Как происходила «декоммунизация»? Практически все исследователи указывают на то, что она складывалась из двух этапов.

Снос памятника Ленину в г. Хмельницкий, 21 февраля 2014 г.

Первый обычно характеризуют как стихийный, связанный с массовым сносом памятников Ленину (так называемый «Ленинопад») — он начался в декабре 2013 года разрушением памятника Ленину на бульваре Т. Шевченко в Киеве, и достиг пика зимой 2014 в период массового несанкционированного сноса памятников тому же персонажу в городах и весях Центральной и частично Юго-Восточной Украины.

Второй этап открывается принятием пакета так называемых «декомунизационных законов» в апреле-мае 2015 года¹⁶. Появление этих законов означало, что «декоммунизация» стала официальной государственной политикой, предполагавшей планирование процесса, регламентирование порядка и процедур, установление ответственных за имплементацию и надзор за ней лиц и организаций, равно как и ответственность за её (не)выполнение. Согласно этим законам были внесены изменения в десятки законов и подзаконных актов и кодексов (вплоть до избирательного и уголовного), стратегий (например стратегии национально-патриотического воспитания) и уставов (например, армейских).

Можно с уверенностью сказать, что уже с самого начала «декоммунизация» и формально и содержательно несла в себе элементы мистификации — прежде всего, в её репрезентациях. «Стихийность» первого этапа можно признать, с некоторыми оговорками. Непосредственное наблюдение автора этих строк за разрушением памятника Ленину в Киеве 8 декабря 2013 года и анализ видеоматериалов YouTube из ряда городов в Центральной Украине свидетельствуют о наличии элементов организационного ядра в 5—10 человек в большинстве случаев так называемого «стихийного» сноса. Учитывая предыдущую практику вандализма по отношению к памятникам советских вождей и результаты наблюдения, нетрудно установить, что такое ядро как правило состояло из представителей националистических, праворадикальных организаций и групп: ВО «Свобода», «Тризуб» им. С. Бандеры (трансформировавшийся в «Правый сектор») и др. Стихийность относится уже к действиям толпы, как правило, немногочисленной. Стоит обратить внимание и на то, что основная территория «стихийного ленинопада» зимы 2014 года — Центральная Украина, где до «Революции Достоинства»¹⁷ преобладало амбивалентное или нейтральное отношение к статуям Ленина¹⁸.

Если же говорить о «декоммунизации» как о целенаправленной политике, то бросается в глаза формальное несоответствие главного учредительного документа сопровождающему его лозунгу и понятию. Полное название главного закона о «декоммунизации» звучит так: «Об осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрет пропаганды их символики». Соответственно, закон как бы касается не только «декоммунизации», но и «денацификации». Конечно, и само название, и содержание закона, и последовавшие за ним практики в данном случае указывают на то, что упоминание запрета символов нацизма имело, с одной стороны, орнаментальный, чисто косметический характер. С другой, этот довесок содержал важную идеологическую нагрузку: речь шла о том, чтобы уравнять «коммунизм» и «национал-социализм» (практика, позаимствованная у соседей в Центрально-Восточной Европе) и таким образом усилить морально-политический эффект осуждения «коммунизма». Вся символика нацистского режима, упомянутая в законе, сводилась к партийным атрибутам НСДАП и государственным символам Третьего рейха¹⁹. Зато детальнейшему описанию разнообразных вариантов «коммунистической» (читай: советской) символики посвящена основная описательная часть закона. В общем, если отбросить формальности, данный закон был действительно прежде всего «декомунизационным», а упоминание нацизма служило лишь усилителем этой «декомунизационности». Таковым он является ещё и потому, что фактически открыл юридические возможности для запрета Коммунистической партии Украины, которая потеряла идентичность и возможности для участия в любых выборах под собственным брендом.

Два других закона также содержали реальный «декомунизационный» или десоветизирующий потенциал. Один удалил из официального символического пространства советский термин «Великая Отечественная война», другой формально (и в некоторой степени реально) обеспечил невиданный доселе доступ к архивам советских силовых служб и ведомств, ранее бывших практически непроницаемыми даже для исследователей²⁰.

Четвёртый из «декоммунизационных» законов открывает нам обратную сторону Луны: устранение советских символов должно было сопровождаться продвижением и распространением национального и националистического символов и нарративов. При этом совершенно явно видно, что весь этот закон прописывался ради нескольких националистических организаций, юридическая легитимация которых была проблематичной. Речь идёт об Организации украинских националистов, Украинской повстанческой армии и их лидерах и некоторых других, менее «раскрученных» националистических формированиях. Основой стали проект закона 2008 года (когда-то так и не попавшего в сессионный зал Верховной Рады) и воспроизводивший его текст соответствующего указа В. Ющенко (так и не выполненного) 2010 года. Закон создал юридические основания не только для окончательной легитимации этих организаций, обязав украинских граждан чествовать «борцов за независимость» и запретив публичные проявления «неуважительного отношения» к ним, но и открыл дорогу политическому продвижению националистического нарратива памяти, благословленного государством. На основании этого закона в декабре 2018 года был принят другой, предоставивший ветеранам ОУН, УПА и других националистических организаций статус ветеранов войны и участников боевых действий — так завершилась почти тридцатилетняя интрига уравнивания в правах ветеранов националистического движения и тех, против кого они воевали (ветеранов Великой Отечественной войны). Для инициаторов данного процесса это была важная морально-политическая победа. Дело было, конечно, не в предоставлении особых социальных льгот этим людям, ветеранам-националистам, которых на это время насчитывалось чуть более одной тысячи. Дело было в признании государством Украина той части общества, которая в советском нарративе присутствовала только в статусе гитлеровских коллаборантов и врагов Украины. Это тоже был акт денонсации советского наследия. Впрочем, и в этом акте наблюдалось внутреннее противоречие: инициаторы ликвидации советского наследия требовали равного статуса ветеранам-националистам как раз в рамках законов и процедур, являющихся частью этого наследия.

Сам процесс «декоммунизации» разворачивался по сценарию, напоминавшему советские практики: сверху вниз, путём административного, бюрократического давления. Процедуры переименования топонимов и устранения памятников были прописаны таким образом, чтобы исключить нежелательный для центральной власти результат (именно для этого в законе тщательнейшим образом был выписан список символов и субъектов «тоталитарного коммунистического режима»). Появления такого результата или саботаж тоже были предусмотрены: во-первых, закон предусматривал, что окончательное решение о смене названий населённых пунктов и областей принимает Верховная Рада; во-вторых, если новое название не устраивало «декоммунизаторов», предусматривалось, что новое имя будет присвоено опять-таки парламентом, согласно вкусам и желаниям законодателей.

Использования такого механизма можно проиллюстрировать примерами переименования Кировограда в Кропивницкий, Днепропетровска в Днепр и Комсомольска в Горишни Плавни. Многочисленные обсуждения переименования Кировограда (заметного сопротивления самому переименованию не наблюдалось) на местном уровне не привели к консенсусу. Социологический опрос группы «Рейтинг» показал, что 57 % местных респондентов хотели оставить советское название, а в случае невозможности такого варианта 55 % предлагали вернуть историческое название²¹. Местный опрос, который провели во время местных выборов осени 2014 года, показал, что около 76 % респондентов хотели бы называть свой город Елисаветград. Такой вариант категорически не устраивал центральную власть, и он же не набрал необходимого количества голосов депутатов городского совета (не хватило 3 до 48), поэтому они решили делегировать окончательное решение вопроса Верховной Раде, отправив туда семь вариантов названия (включая самый популярный). Парламентский комитет сначала предложил назвать город Ингульском (по названию реки), что вызвало протесты в месте объекта переименования, после чего специальным постановлением Верховной Рады город получил название Кропивницкий — в честь местного уроженца, украинского драматурга 19 столетия²².

В Днепропетровске большинство заинтересованных лиц, как из местной власти, так и горожан, поначалу выступали за сохранение советского названия города. Как обоснование выдвигалась идея о том, что будет подразумеваться, что город носит имя не большевистского и советского деятеля Григория Петровского, а святого Петра. Этот трюк не удался, и первой под натиском центра дрогнула местная власть, а затем и активные горожане, которые и так неформально называли свой город «Днепр» (как, например, петербуржцы называют свой город Питер). В мае 2016 Верховная Рада переименовала город в Днепр (на украинском — Дніпро).

Впрочем, история на этом не закончилась. Переименование областных центров не повлекло за собой переименования областей. Процедура тут достаточно сложная. В результате борьбы мнений и интересов в самой Верховной Раде «победил» законопроект о переименовании Днепропетровской области в Сичеславскую (отсылающий к казацкому прошлому и периоду Украинской революции 1917—1921 годов). Этот проект был утверждён Конституционным судом в апреле 2019 года (необходимая часть процедуры), и дальше ему не повезло: «электоральная революция» 2019 года убрала из центральной власти наиболее рьяных «декоммунизаторов». Перспектива набрать конституционное большинство в триста голосов, необходимое для переименования, в нынешнем парламенте весьма туманна. Как выразился недовольный этой ситуацией публицист, в решении этого вопроса поставлена запятая, но не желанная точка²³. По такому же сценарию временная неудача постигла и промоутеров переименования Кировоградской области²⁴.

История с переименованием Комсомольска Полтавской области может претендовать на статус анекдота. Главная проблема заключалась в том, что название появилось одновременно с городом, основанным в 1960 году возле градообразующего (и доныне успешно работающего) предприятия, и по сути было историческим. И местная власть, и жители категорически протестовали против переименования (98 % участников общественных слушаний высказывались за старое название), и даже предлагали сохранить имя города как аббревиатуру «КОлектив Молодих СОціально МОтивованих Людей Справжніх Козаків». Когда речь заходила об альтернативных названиях, их предлагались десятки. «Декоммунизаторы» в Киеве решили не возиться с «мелочью» (городом с пятидесятитысячным населением) и быстро переименовали город в Горишни Плавни, по названию хутора, на месте которого возник город. Не исключено, что горожане пострадали из-за упорного сопротивления местной власти переименованиям как таковым, кроме того, город был известен своими электоральными симпатиями к Партии регионов.

Сценарий разворачивания «декоммунизации» на местах и её сроки были определены законом. Планировалось, что к маю 2016 года процесс должен быть завершён. При органах местного самоуправления создавались комиссии по переименованиям (куда приглашали историков и краеведов). Комиссии составляли список топонимических объектов для переименования и вносили предложения, более или менее формально эти предложения становились предметом обсуждения на общественных слушаниях (если таковые имели место) и в местной прессе. Решения о переименованиях объектов топонимики (улиц, площадей и т. п.) принимали главы органов местного самоуправления и утверждались они местной исполнительной властью. Переименования населённых пунктов предлагались местными советами или администрациями и утверждались Верховной Радой. Решения о сносе памятников и памятных знаков «деятелям коммунистического режима» принимались местной властью. Когда решения местной власти противоречили «декомунизационным» законам, или она затягивала процесс, в дело вступала центральная исполнительная (Украинский институт национальной памяти — УИНП) и законодательная власть (Верховная Рада). УИНП опротестовывал неправильные решения и добивался правильных (вплоть до обращения в прокуратуру, Службу безопасности и суды), в случае отклонений от «линии партии» парламент принимал решения о переименованиях населённых пунктов, примеры приведены выше. Разумеется, «декоммунизация» на местах выглядела не только как столкновение интересов центра и периферии, но и как результат взаимодействия и столкновения интересов местных правящих групп. Им приходилось действовать в условиях давления центра («закон есть, выполняйте») и необходимости учитывать умонастроения активной части общества в регионе. Само собой, продвижение (или саботаж) политики «декоммунизации» на местах были делом идеологически и политически мотивированных групп. Как правило, это были националисты (прежде всего, ВО «Свобода», обломки «Руха», «Просвита» и др.) и популисты с одной стороны, и советско-ностальгическая часть общества, настроения которой использовались бывшими «регионалами»²⁵, переоформившимися в два конкурирующих политических формирования²⁶.

Конечно, мобилизационный потенциал «декоммунизации» был усилен войной на востоке страны. Законы принимались вскоре после оставления Донецкого аэропорта (январь 2015), тяжёлого поражения украинской армии в районе Дебальцево (январь-февраль 2015), а их имплементация — в условиях трёх завершающих волн военной мобилизации (военнослужащих запаса) в январе 2015 — сентябре 2016. С самого начала «декоммунизации» советское наследие в официальных репрезентациях представлялось как идеологическое основание действий страны-агрессора и оккупантов. «Декоммунизация» становилась частью войны с агрессором.

«Непреодолённое тоталитарное прошлое,— писал в 2015 году глава УИНП Владимир Вятрович,— и далее препятствует развитию Украины как европейского демократического государства, ведь именно на островках „советскости“, которых в силу исторических причин осталось больше всего на Донбассе и в Крыму, зиждется агрессия Путина против Украины. ‹…› Поэтому вопрос декоммунизации для Украины сегодня касается не только гуманитарной политики, но и политики безопасности»²⁷.

Ему вторила депутат Ганна Гопко, одна из авторов «декомунизационного» закона:

«То, что мы не осудили и не ликвидировали наследие тоталитаризма, является одной из причин утраты нами Крыма и войны на Донбассе. Россия напала именно на те регионы, где наибольшая часть населения продолжала жить в плену тоталитарных мифов»²⁸.

Пик «декоммунизации» приходится на ноябрь 2015 — весну 2016 года — тогда было переименовано 51 493 топонимических объекта, 32 города, 955 сёл и поселков, 25 районов, демонтировано 2389 памятников и памятных знаков «тоталитарным вождям», из них 1320 — памятники Ленину²⁹. В последующие пять лет к этому списку добавились ещё 36 населённых пунктов, 1 район, 20 памятников. Поскольку поле уже было вспахано, переключились на другие объекты: к списку добавились 75 учебных заведений, 33 железнодорожных объекта и 2 морских порта [Пустовгар, 2021].

Любопытно, что та часть стратегии, которая предполагала замену одних идеологических стандартов на другие, не оправдала ожиданий. Согласно анализу «декоммунизации», в шести крупных и малых городах Украины из разных регионов новые названия были менее идеологизированы, наблюдалась тенденция к возвращению старых (досоветских) названий, к переименованию, связанному с местными деятелями или событиями, наконец, новым веянием стали переименования, связанные с «Революцией Достоинства» и погибшими на войне на востоке³⁰ Некой тихой формой проявления аллергии к идеологическим названиям стала «гербаризация», особенно в областных и районных центрах — вызывавшая немалое раздражение политически активных граждан, обвинивших сторонников «Абрикосовых и Виноградных» в потакании «домохозяйкам»³¹.

В целом благоприятные политические предпосылки (поддержка Верховой Рады, лично президента Петра Порошенко, наличие мотивированного «актива» на местах и тревожная атмосфера внешней угрозы) позволили достаточно быстро добиться устранения символов и названий «тоталитарного коммунистического режима». «Очаги сопротивления» удалось быстро погасить на местах совместными действиями активистов, СБУ, полиции, прокуратуры и судов. Подавляющее большинство исков (16 из 76 по состоянию на 2017 год), опротестовывавших переименования, были отклонены или проиграны³². Попытки общественности и местной власти девятнадцати городов и населённых пунктов, направленные на сохранение старых названий под новым соусом (кроме упомянутых — Ильичевск — как бы в честь святого Ильи, Димитров — якобы в честь св. Дмитрия Ростовского и т. п.) или вернуть неподходящие старые названия были легко пресечены³³. Те представители местной власти и мезоэлит, которые поначалу открыто критиковали переименования и сносы (например, накануне местных выборов), достаточно быстро поняли, что «декоммунизация» не мешает им в решении куда более насущных проблем, связанных с контролем финансовых потоков и удержанием влияния и власти, и оставили «идеологию» заинтересованным лицам. Более того, как показывает информация «из полей», на местном уровне нередко возникали ситуативные альянсы, когда власть пользовалась вопросами переименований в обмен на голоса в решении вопросов распределения собственности и финансов.

К 2018 году «декоммунизация», как её понимали её творцы, в основном завершилась. Деятельность УИНП свелась к обслуживанию уже существующих памятных дат, продвижению националистического нарратива памяти и попыткам продвинуть новые проекты, связанные с Евромайданом и созданием Архива национальной памяти. После смены власти в 2019 году вопросы исторической политики вообще маргинализировались, а с приходом пандемии 2020 года были урезаны бюджеты всех институтов, связанных с «декоммунизацией» и сопутствующими проектами. В некоторых местах начался откат и возвращение «коммунистических» названий, но он не имел массового характера. «Среднего украинца» занимали совсем другие проблемы.

В целом можно сказать, что «декоммунизация», осуществлённая бюрократически-административными методами «сверху вниз» с формальным соблюдением демократических норм (в виде «общественных слушаний») была достаточно эффективным мероприятием, если речь идёт о переименованиях и устранении символов «коммунистического тоталитарного режима», то есть если оценивать его в логике самих «декоммунизаторов». Это был самый масштабный проект переформатирования символического пространства за весь период независимости.

Благодаря «декоммунизации» удалось устранить из активной политической жизни Коммунистическую партию Украины, которая, впрочем, несмотря на запрет, живёт и здравствует, проводит мероприятия, издаёт партийную прессу, но не может участвовать в выборах³⁴.

Безусловным политическим успехом стало решение Конституционного суда Украины, признавшего соответствие главного «декомунизационного» акта Основному закону страны³⁵. Будет ли успех долгосрочным, в данный момент сказать сложно. По крайней мере масштабной «рекоммунизации» не происходит и не предвидится, несмотря на примеры обратных переименований на востоке и юго-востоке, начавшихся ещё в 2017 году (Харьков, Одесса).

Впрочем, успех принёс побочные эффекты. Если наложить электоральную карту президентских и парламентских выборов 2019 года на карту социологических опросов (о них речь пойдёт ниже), посвящённых отношению к различным аспектам «декоммунизации», легко прослеживается тенденция к территориальному совпадению отрицательного отношения к этой политике и к лицам и партиям, её осуществлявшим. Впрочем, это утверждение имеет скорее характер гипотезы, нуждающейся в более основательной проверке.

Другим, вполне явным дефектом можно считать применение репрессивной части «декомунизационного» законодательства. В 2015—2019 годах зафиксировано 119 случаев открытия уголовных производств, связанных с использованием «символики тоталитарных режимов»³⁶, разумеется, подавляющее большинство касается именно «коммунистической символики». Несоразмерность суровости наказания, предусмотренного специальной статьёй Уголовного кодекса³⁷ (оказавшейся в разделе «Уголовные правонарушения против мира, безопасности человечества и международного правопорядка»), деяниям была предметом критики как украинских правозащитников, так и Венецианской комиссии. В 2016 году депутаты от правящей коалиции даже внесли законопроект о декриминализации некоторых деяний, связанных с пропагандой, изготовлением и распространением символики «тоталитарных режимов». Законопроект в течение трёх лет так и не попал в сессионный зал Верховной Рады и ушёл в небытие с её роспуском весной 2019 года.

Приведём наиболее одиозные примеры репрессивной части «декоммунизации». В 2017 году львовский студент, публиковавший на своей странице в Facebook цитаты Ленина, был приговорён к двум годам ограничения свободы (с заменой на один год испытательного срока). Суд постановил уничтожить вещественные доказательства, среди них: «учебник К. Маркса „Капитал“» и жёлто-синюю ленточку³⁸. В 2019 году криворожский безработный, подрядившийся мыть окна в местном торговом центре, делал свою работу, облачившись в красную футболку с гербом СССР. Это было истолковано как публичная демонстрация символики коммунистического режима, несознательный гражданин получил один год лишения свободы, заменённый на испытательный срок. Суд, вынесший приговор, называется так: Дзержинский районный суд города Кривой Рог³⁹. В сентябре 2020 года Ленинский (!) районный суд Кировоградской (!) области осудил супружескую пару⁴⁰ на два года лишения свободы за создание в сети YouTube канала «Станция Коммунизм», где поместили ролики «Великой Октябрьской социалистической революции — 100 лет!» и «С Новым годом! Поздравление от Красной школы», которые, по мнению судебных экспертов, содержали «призывы к построению коммунистического и национал-социалистического общественного строя»⁴¹. Суд отметил особую роль в раскрытии преступления местного подразделения СБУ и заменил лишение свободы на год испытательного срока. В ноябре 2020 года, Новотроицкий суд Херсонской области чуть было не осудил пенсионерку на пять лет лишения свободы за публикации в сети «Одноклассники» (запрещённой в Украине) открыток и изображений советского периода (Ленина, Брежнева, герба СССР и т. п.) Учитывая чистосердечное раскаяние женщины, суд заменил суровый приговор годичным испытательным сроком⁴².

Успехи в остальных сферах «декоммунизации» достаточно скромны. «Архивный» закон, открывающий «неограниченный» доступ к документам «репрессивных органов тоталитарного коммунистического режима», действительно обеспечил беспрецедентный для постсоветского пространства доступ — но лишь к одному архиву из десяти, перечисленных в законе — архиву СБУ, который возглавили сами инициаторы «декоммунизации». Остальные девять ведомств явно не спешат расставаться со своими документами и предоставлять к ним доступ. Да и передавать эти документы некуда. Другая часть «архивного» компонента — создание архива национальной памяти — зависла во времени и пространстве. С огромным трудом «декоммунизаторам» в 2019 году удалось добиться получения помещения под этот архив (бесхозное здание, принадлежавшее Национальному Банку на далёкой окраине Киева). На этом продвижение проекта замерло из-за отсутствия государственного финансирования.

Смена названия всё ещё весьма популярного праздника (9 мая) в соответствии с ещё одним из «декомунизационных» законов прошла достаточно бесконфликтно. Впрочем, если судить по социологическим опросам, удельный вес сторонников старого названия ещё довольно высок, как и следовало ожидать — в регионах с большим удельным весом сторонников советско-ностальгического нарратива памяти (Юго-Восток). 8 мая как День памяти и примирения пока ещё не прижился в коллективном сознании, и является скорее официальным символом.

Практически незамеченной прошла отмена указом П. Порошенко в ноябре 2015 года всех «советских» символов в названиях военных подразделений украинской армии⁴³, хотя «личный состав» и отнёсся к этому действию в основном без одобрения⁴⁴. К тому же, президент не задержался с компенсацией и стал присваивать новые почётные звания, связанные с историей князей-воителей или времён Украинской революции 1917—1921 годов.

Он же переформатировал советский «мужской праздник» 23 февраля. Новое название — День защитника Украины получило и новую дату: 14 октября, и было символически связано с Днём украинского казачества (учреждённого ещё Леонидом Кучмой), Днём Покровы Святой Богородицы и символической датой основания Украинской повстанческой армии.

При Порошенко неофициально маршем украинской армии стал гимн Организации украинских националистов, написанный в 1932 году⁴⁵.

Связанная с этими изменениями ещё одна очевидная, но не явная цель «декоммунизации» — попытка заместить советский и советско-ностальгический нарративы памяти националистическим, была достигнута лишь частично. Безудержная пропаганда светлого образа ОУН и УПА как едва ли не главных борцов за свободу Украины в 20 столетии, рыцарей без страха и упрёка, дала физически скромные результаты, несмотря на мощное информационное сопровождение и пиар (к которым были привлечены и деятели искусства, поп-звезды, популярные писатели и сообщество, именующее себя интеллектуалами). Улицы, названные в честь деятелей ОУН и УПА, появились в паре десятков городов Центральной Украины (наиболее известный и скандальный пример: киевская эпопея с переименованием Московского проспекта в проспект Бандеры и проспекта имени генерала Ватутина — в проспект Романа Шухевича, растянувшаяся на несколько лет из-за судебных исков).

В этом же ряду стоит упомянуть решения нескольких городских и районных советов Центральной Украины (Житомир, Хмельницкий, Полтава) о вывешивании в памятные дни (список таких дат варьировался) чёрного-красного флага (партийное знамя ОУН) — правда, при этом идентичность данного символа была отредактирована: он назывался «Знамя достоинства и свободы»⁴⁶.

Такая подмена символического кода была очевидной и в других случаях: например, из оборота ушёл маркер «националистическое движение», на замену пришло название «национально-освободительная борьба», где центральная роль отводилась ОУН-УПА. Подобным образом из собственного названия Дивизия СС «Галиция», публичный культ которой, вслед за культом ОУН и УПА стали продвигать из трёх западных областей на всю Украину, исчезли «неудобные» буквы — СС.

1. Гриценко О. Декомунізація в Україні як державна політика і як соціокультурне явище. Київ: Інститут політичних іетнонаціональних досліджень ім. І. Ф. Кураса НАН України; Інститут культурології НАМ України, 2019. 320 с. Гайдай О. Кам’яний гість: Ленін у Центральній Україні. Kиїв: К.І.С., 2018. 280 с.↩
2. Грабовський С. Україна і Росія. Декомунізація є водночас і деколонізацією, 31 серпня, 2016.↩
3. Верховна Рада України. Офіційний веб-портал.↩
4. Дронова К., Стадний Є. Декомунізаційні закони. Пропозиція правок, 21 травня, 2015. Яворський B. Аналіз закону про заборону комуністичних символів, 1 травня, 2015.↩
5. Майбутнє нашого минулого. Форум. Критика 2015.↩
6. Рябчук М. Ю. Декомунізація чи деколонізація? Що показали політичнідискусії з приводу «декомунізаційних» законів? // Наукові записки ІПІЕНД ім. І. Ф. Кураса НАН України. 2016. Випуск 2 (82), С. 104—117. Касьянов Г. В. Историческая политика и «мемориальные» законы в Украине: начало ⅩⅩⅠ в. // Историческая экспертиза. 2016. № 2. С. 28—57. Касьянов Г. Украина и соседи. Историческая политика 1987—2018. Москва: Новое литературное обозрение, 2019, 632 с. Кулик В. Державна політика та громадська думка щодо пам’яті й мови в Україні після Євромайдану // Наук. записки ІПіЕНД ім. І. Ф. Кураса НАН України. 2017. Випуск 5—6 (91—92), С. 200—212. Olszański, Tadeusz A. Wielka dekomunizacja. Ukraińska polityka historycznaczasu wojny. // Punkt Widzenia, Numer 65. Warszawa: Centre For Eastern Studies, 2017, 52 s.. Marples D. R. Decommunization, Memory Laws, and “Builders of Ukraine in the 20th Century” // Acta Slavica Iaponica, 2018, Tomus 39, pp. 1–22. Koposov N. Memory Laws, Memory Wars. The Politics of the Past in Europe and Russia, Cambridge: Cambridge University Press, 2018, 321 p.↩
7. Гриценко О. Декомунізація в Україні як державна політика і як соціокультурне явище. Київ: Інститут політичних іетнонаціональних досліджень ім. І. Ф. Кураса НАН України; Інститут культурології НАМ України, 2019. 320 с.↩
8. Bernhard M., Kubik J. (eds.). Twenty Years After Communism: The Politics of Memory and Commemoration. OxfordUniversity Press, 2014, 384 p.↩
9. Липовецький С. Організація Українських Націоналістів (бандерівці). Фрагменти діяльності та боротьби. Київ: Українська Видавнича Спілка, 2010, 96 с.↩
10. Олійник А. Аналітична доповідь від громадськості у форматі ShadowReport. Реформа у сфері політики пам’яті: проміжні підсумки виконання «декомунізаційних законів», Київ, 2017, 26 с.↩
11. Програма ВО «Свобода» — Програма захисту українців, 2012.↩
12. Угода про коаліцію депутатських фракцій «Європейська Україна», 27 листопада 2014.↩
13. Закон України «Про Державний бюджет України на 2015 рік». Український інститут національної пам’яті. Звіт за 2019 рік.↩
14. Укрінформ. Порошенко про декомунізацію: перейменуватися мають усі — крапка!↩
15. Європейська солідарність, Петро Порошенко в річницю декомунізації: це питання національної безпеки, 9 квітня, 2021 року.↩
16. Законы были приняты 9 апреля и подписаны президентом П. Порошенко 15 мая.↩
17. На авторство этого названия также претендуют представители ВО «Свобода» [Руденко, Сарахман, 2020].↩
18. Гайдай О. Кам’яний гість: Ленін у Центральній Україні. Kиїв: К.І.С., 2018. 280 с.↩
19. Закон України «Про засудження комуністичного та націонал-соціалістичного (нацистського) тоталітарних режимів в Україні та заборону пропаганди їхньої символіки», 9 квітня 2015 року.↩
20. Более детально см. Касьянов Г. В. Историческая политика и «мемориальные» законы в Украине: начало ⅩⅩⅠ в. // Историческая экспертиза. 2016. № 2. С. 28—57.↩
21. Судин М. Чорно-білі рішення «декомунізації», 17 травня, 2015.↩
22. Чорний О. Декомунізація, Єлісаветград та загроза національній безпеці // Місто: історія, культура, суспільство. 2017. № 1. С. 207—225.↩
23. Руденко І. Шість років декомунізації. Чому Дніпропетровщина і досі не Січеславщина, 19 травня, 2021 року.↩
24. Досі недекомунізована. Коли перейменують Кіровоградську область, 4 травня, 2020.↩
25. Речь идёт о Партии регионов.↩
26. Т. е. «Оппозиционная платформа — За жизнь» и «Оппозиционный блок».— Маоизм.ру.↩
27. В’ятрович В. Декомунізація і академічна дискусія, квітень 2015.↩
28. Остапа С., Ганна Гопко: «Чого ні в кого не виникає питання, чому в нас не може діяти нацистська партія?», 19 квітня 2015.↩
29. Декомунізація: підсумки 2016 року.↩
30. Кучабський О., Копець К. Останняя хвиля декомунізації урбаноніміки в Україні та Польщі: порівняльний аналіз // Грані.— 2020.— Т. 23, № 8.— С. 37—48.↩
31. Пустовгар О. Про «гербарій» й так звані «нейтральні» назви вулиць та інші «напрацювання» піар-групи Матковського, 20 квітня 2016.↩
32. Олійник А. Аналітична доповідь від громадськості у форматі ShadowReport. Реформа у сфері політики пам’яті: проміжні підсумки виконання «декомунізаційних законів», Київ, 2017, 26 с..— с. 24.↩
33. Короленко Б., Каретников І., Майоров М. Декомунізація назв населених пунктів та районів України: підстави, процес, підсумки // City History, Culture, Society, 2017, № 2, С. 134—141.↩
34. Кравець Р., Руденко Є., Сарахман Е. Привид комунізму, або Чому заборонена КПУ продовжує свою діяльність, 30 серпня 2018.↩
35. Іменем України. Рішення Конституційного суду України у справі за конституційним поданням 46 народних депутатів України щодо відповідності Конституції України (конституційності) Закону України «Про засудження комуністичного та націонал-соціалістичного (нацистського) тоталітарних режимів в Україні та заборону пропаганди їхньої символіки», м. Київ, 16 липня 2019 року.↩
36. Гуржий В. В Україні за п’ять років обліковано майже 120 проваджень через тоталітарну символіку, 4 лютого 2020.↩
37. Злая ирония истории заключается в том, что Ст. 436-1, предусматривающая наказание вплоть до 5 лет лишения свободы с конфискацией имущества, была изваяна представителями Партии регионов и коммунистами в январе 2014 года в общем пакете законов, названых оппозицией «диктаторскими», правда тогда она касалась исключительно нацистской символики. «Декоммунизаторы» подхватили эстафету, изъяли из статьи неудобные им упоминания о нацистских формированиях (вроде дивизии СС «Галиция») и упаковали её референциями о символике «коммунистического режима».↩
38. Реальний термін за Леніна в соцмережі і «Капітал» Маркса: подробиці справи, 12 травня 2017, Громадське радіо.↩
39. Вирок іменем України, 11 жовтня 2019 року, Дзержинський районний суд м. Кривого Рогу.↩
40. Речь, вероятно, о Богдане Крышкине.— Маоизм.ру.↩
41. Кіровоградська обласна прокуратура. Вирок винесено: подружжя засуджено до 2 років позбавлення волі за розповсюдження у мережі Інтернет комуністичної символіки, 25.09.2020.↩
42. Вирок іменем України, 11 листопада 2020 року, Новотроїцький районний суд Херсонської області.↩
43. Указ Президента України № 646/2015 «Про внесення змін до Указу Президента України від 30 жовтня 2000 року № 1173», 18 листопада 2015.↩
44. Ржеутська Л. Декомунізація в українській армії: повторне вивчення історії України, 22 листопада, 2018.↩
45. Марш нової української армії, 2018.↩
46. Касьянов Г. Украина и соседи. Историческая политика 1987—2018. Москва: Новое литературное обозрение, 2019, 632 с.— с. 171—172.↩
47. Центр Розумкова. Основні засади та шляхиформування спільної ідентичності громадян України. Інформаційно-аналітичні матеріали до Круглого столу 12 квітня 2017 р., Київ, 2017, 93 с.— с. 69.↩
48. В’ятрович В. Володимир В’ятрович: декомунізаційні закони були відображенням настроїв суспільства, 25 травня 2017.↩
49. Ідентичність громадян України в нових умовах: стан, тенденції, регіональні особливості // Національна безпека і оборона, 2016, № 3—4 (161—162), С. 3—22.— сс. 14—15.↩
50. Соціологічна група «Рейтинг». Oтношение к отдельным историческим личностям и процессу декоммунизации в Украине, 17 листопада 2016.— с. 20.↩
51. Кулик В. Державна політика та громадська думка щодо пам’яті й мови в Україні після Євромайдану // Наук. записки ІПіЕНД ім. І. Ф. Кураса НАН України. 2017. Випуск 5—6 (91—92), С. 200—212.— с. 208.↩
52. Фонд «Демократичні ініціативи» ім. Ілька Кучеріва Щостий рік декомунізації: підсумки та прогнози.↩
53. Відкритий лист науковців та експертів-українознавців щодо так званого «Антикомуністичного закону»: Президентові України Петру Олексійовичу Порошенку та Голові Верховної Ради України Володимиру Борисовичу Гройсману, квітень 2015.↩
54. В’ятрович В. Декомунізація і академічна дискусія, квітень 2015.↩