Я родился в деревне Шаошань[чун] уезда Сянтань провинции Хунань в 1893 году. Моего отца звали Мао Жэньшэн [Мао Шуньшэн, 1870—1920], а мою мать — Вэнь Цимэй [1867—1919].

Мой отец был бедным крестьянином, и в молодости из-за больших долгов ему пришлось служить в армии. Много лет он оставался солдатом. Затем вернулся в деревню, где я родился, и на скопленные за счёт мелкой торговли и иного предпринимательства небольшие средства смог выкупить свою землю.

После этого члены моей семьи, считавшиеся уже середняками, стали владеть пятнадцатью му [1 му равняется шести с половиной соткам] земли. С этого они могли собирать шестьдесят даней [1 дань равняется 50 кг] зерна в год. Пять членов семьи в целом потребляли тридцать пять даней, то есть примерно по семь каждый, что оставляло сверх того ежегодно двадцать пять даней. За счёт этого излишка отец скопил небольшой капитал и как-то купил семь му земли, что дало семье статус «богатых» крестьян. Мы могли теперь собирать в год восемьдесят четыре даня риса.

Когда мне было десять лет, моя семья владела всего пятнадцатью му земли. Семья состояла из моего отца, матери, деда [Мао Эньпу, 1846—1904], младшего брата [Цзэминя, 1896—1943] и меня. Вскоре после того, как мы приобрели дополнительные семь му, мой дед умер, но родился ещё один младший брат [Цзэтань, 1905—1935]. Тем не менее, у нас по-прежнему оставался излишек в сорок девять даней риса каждый год, и на этом мой отец быстро разбогател.

В то время, когда отец был крестьянином-середняком, он начал заниматься транспортировкой и продажей зерна, на чём немного подзаработал. Став «богатым» крестьянином, большую часть времени отдавал этому бизнесу. Он нанял постоянного батрака, а также заставлял работать в поле своих детей и жену. Я начал работать в поле, когда мне было шесть лет. У моего отца не было деловой конторы. Он просто скупал рис у бедных крестьян, а затем доставлял его в город купцам, от которых получал более высокую плату. Зимой, во время посадки риса, он нанимал ещё одного батрака для работы в поле, так что в то время у нас было семь ртов. Моя семья питалась умеренно, но еды всегда хватало.

Я начал учиться в местной начальной школе, когда мне исполнилось восемь лет, и пробыл там до тринадцати. Рано утром и по вечерам я работал в поле. Днём же читал «Лунь юй» Конфуция и другие книги, относящиеся к четырём классическим¹. Мой учитель применял суровые методы воспитания. Он был груб и жесток и часто бил учеников. Поэтому, когда мне было лет десять, я убежал из школы. Я боялся идти домой, опасаясь побоев, а потому отправился по направлению к городу. По моим предположениям, он должен был находиться где-то в долине. Я проблуждал три дня, прежде чем моё семейство наконец нашло меня. Тогда я узнал, что всё время ходил кругами и в результате ушёл от дома всего на восемь ли [1 ли равняется 0,576 км].

Вернувшись домой, я с удивлением обнаружил, что обстановка в какой-то мере изменилась к лучшему. Отец стал немного внимательнее, а учитель — терпеливее. Такой результат моего протеста произвёл на меня сильное впечатление. Это была успешная «забастовка».

Как только я выучил несколько иероглифов, отец захотел, чтобы я начал вести семейные бухгалтерские книги. Он потребовал, чтобы я научился считать на счётах, и так настаивал на этом, что я стал заниматься бухгалтерией по ночам. Он был суровым надзирателем, который не любил видеть меня без дела. Так что если не было никакой бухгалтерской работы, он отправлял меня работать в поле. Отец был вспыльчивым человеком и часто бил меня и братьев. Денег он нам никогда не давал и кормил весьма скудно. В пятнадцатый день каждого месяца он делал послабление своим батракам, угощая их яйцами с рисом, но мясом не кормил никогда. Мне же он не давал ни яиц, ни мяса.

Моя мать была доброй женщиной, щедрой и полной сочувствия [к людям]. Она всегда была готова поделиться всем, что имела. Она жалела бедных и часто давала им рис, когда те приходили просить милостыню во время голода. Но она не могла этого делать, если в доме находился отец. Он не одобрял благотворительности. У нас в доме по этому вопросу было много споров.

В семье было две «партии». Одну представлял отец, «Правящая сила». Оппозиция состояла из меня, моей матери, брата [имеется в виду средний брат Цзэминь; в то время, о котором вспоминает Мао Цзэдун, младший брат Цзэтань ещё не родился] и иногда даже наёмного работника. В «Объединённой оппозиции», однако, существовали разногласия. Мать рекомендовала политику непрямой атаки. Она была против любого неприкрытого выражения чувств и попыток открытого восстания против «Правящей силы». Она говорила, что это не китайский путь.

Но когда мне исполнилось тринадцать лет, я нашёл мощный аргумент в моих спорах с отцом: я стал действовать по его правилам, цитируя классиков. Больше всего отец любил обвинять меня в том, что я непочтителен и ленив. В ответ я приводил цитаты из классических книг, где говорилось, что старшие должны быть добры и любвеобильны. Опровергая обвинения в лености, я утверждал, что взрослые люди должны работать больше, чем дети, и раз отец более чем в три раза старше меня, то и трудиться он обязан соответственно. Я также добавлял, что, когда буду в его возрасте, стану гораздо деятельнее его.

Старик продолжал «копить богатство» и в нашей маленькой деревне считался очень удачливым. Он уже не покупал землю для себя, а скупал закладные других крестьян. Его состояние выросло до 2—3 тысяч [китайских серебряных] долларов.

Моё недовольство возрастало. Диалектическая борьба в нашей семье развивалась непрерывно². Один случай я запомнил особенно хорошо. Мне было около тринадцати, когда отец пригласил в дом много гостей, и в их присутствии у нас с ним возник спор. Отец обесчестил меня перед всеми, назвав никчёмным лентяем. Это взбесило меня. Я обругал его и ушёл из дома. Мать бросилась за мной, стараясь уговорить вернуться. Отец тоже преследовал меня и, проклиная, требовал, чтобы я возвратился. Я подошёл к берегу пруда и пригрозил, что прыгну в воду, если он приблизится ко мне. В этой ситуации были предъявлены доводы и контрдоводы для прекращения гражданской войны. Отец настаивал на том, чтобы я извинился и совершил обряд коутоу [т. е. три раза встал на колени и девять раз простёрся перед ним ниц] в знак покорности. Я согласился встать на одно колено, если он даст обещание не бить меня. На этом война окончилась, и я сделал вывод, что, когда я защищал свои права открытым восстанием, отец уступал, но когда я выказывал послушание и покорность, он только ругал и бил меня ещё больше.

Вспоминая об этом, я думаю, что в конце концов строгость отца обернулась против него. Я научился его ненавидеть, и мы организовали настоящий единый фронт борьбы с ним. В то же время его строгость пошла мне на пользу. Я стал очень прилежен в работе и аккуратно вёл бухгалтерские книги. И всё это для того, чтобы у него не возникало повода ругать меня.

Отец ходил в школу два года и умел неплохо читать для того, чтобы вести бухгалтерские книги. Мать была совершенно неграмотна. И он, и она происходили из крестьянских семей. Я был в нашей семье «учёным». Я знал классику, но не любил её. Что мне нравилось, так это старинные китайские романы, в особенности рассказы о восстаниях. Ещё в ранней молодости я прочёл «Юэ Фэй чжуань» («Цзинчжун [баого Юэ Фэй] чжуань») [«Биографию исключительно преданного Родине Юэ Фэя»], «Шуйху чжуань» [«Речные заводи»], «Суй Тан [яньи]» [«Романтическую историю династий Суй и Тан»], «Саньго [яньи]» [«Троецарствие»] и «Си ю цзи» [«Путешествие на Запад»]³. Обычно я читал их в школе, закрывая какой-нибудь классической книгой, когда мимо проходил учитель. Я делал это, несмотря на бдительность моего старого учителя, который ненавидел эти запрещённые книги, называя их «безнравственными». То же делало и большинство моих одноклассников. Многие рассказы мы заучивали почти наизусть и пересказывали без конца. Мы знали больше историй, чем старики в нашей деревне, которые тоже их любили и, бывало, обменивались ими с нами. Я думаю, что именно эти книги, прочитанные мной в том возрасте, когда мы особенно впечатлительны, сильно повлияли на меня.

В тринадцать лет я, наконец, ушёл из школы и начал с утра до вечера работать в поле, днём помогая батраку и полностью выполняя работу взрослого человека, а ночью ведя бухгалтерские книги для отца. Тем не менее, читать я продолжал, жадно проглатывая всё, что попадалось под руку, за исключением классических трактатов. Это раздражало отца, который хотел, чтобы я в совершенстве знал классику, особенно после того, как он проиграл в суде тяжбу из-за того только, что его противник [вовремя] ввернул подходящую классическую цитату. По ночам я занавешивал окно своей комнаты, чтобы отец не мог видеть света. Так я прочёл книгу «Предупреждение об опасностях, [угрожающих в цветущее время]» («Шэн ши вэй янь»), которая мне очень понравилась. Авторы — группа старых учёных-реформаторов⁴ — думали, что слабость Китая проистекает из-за недостатка западной техники — железных дорог, телефонов, телеграфов и пароходов — и хотели, чтобы всё это было введено в Китае. Отец считал чтение таких книг пустой тратой времени. Он хотел, чтобы я читал что-нибудь имеющее такую же практическую ценность, как классические каноны, которые могли помочь выиграть тяжбу.

Я продолжал читать старые китайские романы и рассказы. И однажды мне пришло в голову, что во всех этих книгах была одна странность: в них совершенно не говорилось о крестьянах, обрабатывающих землю. Все герои были военными, чиновниками или учёными и никогда крестьянами. Я удивлялся этому два года, а затем проанализировал содержание рассказов и обнаружил, что во всех них прославлялись воины, правители народа, которым не надо было работать на земле потому, что они владели и управляли ею и, очевидно, заставляли крестьян работать на себя.

Мой отец, Мао Шуньшэн, в молодости и в зрелые годы был скептиком, но моя мать ревностно молилась Будде. Она привила своим детям религиозное чувство, и все мы скорбели о том, что наш отец неверующий. В девятилетнем возрасте я всерьёз обсуждал с матерью вопрос о недостатке благочестия у отца. Много раз мы старались обратить его в веру, но безуспешно. Он только ругал нас, и под его натиском мы отступали — для того только, чтобы вынашивать новые планы. Но ему боги были ни к чему.

Между тем моё чтение постепенно начало оказывать на меня влияние; я и сам становился всё более и более скептиком. Мать начала волноваться обо мне и то и дело бранила за моё безразличие к требованиям веры, однако отец не делал мне замечаний. Но вот однажды, отправившись в путь, чтобы заработать немного денег, он на дороге встретил тигра. Тигр удивился незнакомцу и сразу же убежал, но отец поразился ещё более и впоследствии часто вспоминал о чудесном спасении. Он стал задумываться, не обидел ли он богов, и с тех пор выказывал больше уважения к буддизму, то и дело куря фимиам. И всё же, когда моё вероотступничество стало совсем явным, старик не стал вмешиваться. Он молился богам только тогда, когда ему бывало трудно.

«Предупреждение об опасностях» вызвало во мне желание возобновить занятия. К тому же мне начало надоедать работать в поле. Отец, понятно, выступил против этого. Мы разругались, и в конце концов я убежал из дома. Я отправился к одному безработному студенту-юристу и полгода занимался у него. После этого я снова, на этот раз более углубленно, изучал классические каноны под руководством старого китайского учёного, а также прочёл много современных статей и несколько книг.

В это время в Хунани произошёл инцидент, который оказал влияние на всю мою жизнь. Рядом с небольшой китайской школой, в которой я учился, мы, студенты, увидели много торговцев бобами, которые шли из Чанши. Мы спросили их, почему они покинули [столицу]. Они рассказали нам о большом восстании в городе.

В тот год был жестокий голод, и тысячи людей в Чанше не имели еды. Голодающие послали делегацию к городскому губернатору, умоляя его о помощи, но он высокомерно ответил: «Почему у вас нет еды? В городе сколько угодно еды. У меня её всегда достаточно». Услышав его ответ, народ страшно возмутился. Были созваны массовые митинги и организована демонстрация. Народ атаковал маньчжурский ямэнь [присутственное место], сломал флагшток, символ власти, и изгнал губернатора. Вслед за этим уполномоченный министерства внутренних дел по имени Чжан выехал на лошади и объявил народу, что правительство примет меры, чтобы помочь им. Чжан был явно искренен в своём обещании, но императору он не понравился. Тот обвинил его в тайных связях с «чернью» и сместил. Прибыл новый губернатор, который немедленно издал приказ об аресте главарей восстания. Многие из них были обезглавлены, и их головы выставлены на шестах в назидание будущим «бунтарям».

В моей школе этот инцидент обсуждали много дней. На меня он произвёл глубокое впечатление. Большинство других учащихся [тоже] симпатизировали «восставшим», но как-то отстранённо. Они не понимали, что это событие имело какое-либо отношение к ним самим. Оно интересовало их только как захватывающий инцидент. Я же никак не мог забыть о нём. Я чувствовал, что наряду с бунтарями в восстании принимали участие простые люди, такие же, как члены моей семьи, и я глубоко негодовал, что с ними поступили несправедливо.

Вскоре после этого в Шаошани произошел конфликт между членами Гэлаохуэй, тайного [мафиозного] общества [старших братьев], и местным землевладельцем [дичжу⁵]. Последний подал на них в суд, а так как он был влиятельным человеком, легко купил благоприятное для себя решение. Члены Гэлаохуэй проиграли. Но вместо того, чтобы покориться, восстали против землевладельца и правительства и, уйдя на гору Люшань, закрепились на ней. Против них были брошены войска, а землевладелец распространил слух, что, подняв знамя восстания, они принесли в жертву младенца. Вождём восставших был человек по имени Пан-каменщик. В конце концов их разбили, и Пану пришлось бежать. Впоследствии его поймали и обезглавили. Однако в глазах студентов он оставался героем, так как все [мы] сочувствовали восстанию.

В следующем году, когда новый урожай риса ещё не был собран, а зимний рис уже весь вышел, в нашем районе оказался недостаток зерна. Бедняки потребовали помощи у богатых крестьян и начали движение под лозунгом «ешьте рис бесплатно». Мой отец был торговцем рисом и, несмотря на его недостаток в нашем районе, вывозил в город много зерна. Однажды отправленный им рис был захвачен бедными крестьянами, и гнев его не имел границ. Я не сочувствовал ему. Но в то же время считал, что действия крестьян также были неправильными.

Ещё одним фактором, оказавшим на меня в то время влияние, было присутствие в местной начальной школе учителя-«радикала». Он был «радикалом» потому, что выступал против буддизма и хотел выкинуть на свалку всех богов. Он убеждал народ превратить храмы в школы. О нём много говорили, и я восхищался им и разделял его взгляды.

Всё это — и инциденты, и знакомство с учителем — почти совпало по времени, оказав на моё юное сознание, уже бунтарское, долговременное воздействие. В тот период я начал проявлять и определённую долю политической сознательности, особенно после того, как прочёл брошюру о расчленении Китая. Я помню даже сейчас, что эта брошюра начиналась словами: «Увы! Китай будет покорён!». Речь в ней шла о японской оккупации Кореи и Формозы [Тайваня], потери контроля над Индокитаем, Бирмой и другими странами⁶. После того как я прочитал это, я почувствовал волнение за будущее моей страны и начал осознавать, что долг всего народа помочь спасти страну.

Отец решил отдать меня подмастерьем в лавку, торговавшую рисом в уездном городе Сянтани. С её владельцем у него имелись тесные отношения. Вначале я не противился, думая, что это может быть интересно. Но примерно в то же время я услышал о необычной новой школе и решил поступить туда, несмотря на возражения отца. Эта школа находилась в уезде Сянсян, где жили родные моей матери. Мой двоюродный брат [Вэнь Юньчан, 1884—1961] уже учился в ней и рассказал мне о новой школе и об изменениях в «современном образовании». В этой школе меньше внимания уделяли классическим канонам, делая упор на преподавание «новых наук», пришедших с Запада. Методы обучения тоже были «радикальными».

Я отправился в эту школу с двоюродным братом и зарегистрировался, назвавшись выходцем из уезда Сянсян. Ведь я считал, что в школу принимали только уроженцев Сянсяна. Позже, узнав, что это место открыто для всех, я признался, что родился в Сянтани. Я заплатил 1400 медных монет за пять месяцев обучения, питание и общежитие. Отец в конце концов согласился с моим зачислением, после того как друзья убедили его, что «передовое» образование даст мне возможность больше зарабатывать. В первый раз я оказался вдали от дома за более чем 50 ли. Мне было тогда шестнадцать лет.

В новой школе я имел возможность изучать естественные науки и новые предметы, которые учили на Западе. Ещё одной достопримечательностью было то, что одним из учителей оказался студент, учившийся в Японии и носивший поддельную косу⁷. Все смеялись над ним, называя его «Фальшивый заморский дьявол».

Никогда прежде я не видел так много детей вместе. Большинство из них являлись сынками дичжу, носившими дорогие одежды; лишь очень немногие крестьяне могли позволить себе послать сыновей в такую школу. Я был одет беднее других. У меня был только один приличный костюм: куртка и штаны. Халатов студенты не носили, их надевали только преподаватели. И никто, кроме «заморских дьяволов», не носил западную одежду. Многие богатые учащиеся презирали меня за то, что я обычно ходил в рваных штанах и куртке. Однако среди них у меня нашлись и друзья, а двое стали особенно хорошими товарищами; один из них теперь писатель, живёт в Советской России⁸.

Меня особенно не любили за то, что я не являлся уроженцем уезда Сянсян. Быть выходцем из Сянсяна было очень важно. Более того, требовалось родиться в определённом районе Сянсяна. В уезде имелись верхний, нижний и средний районы, и нижний и верхний всё время враждовали на чисто земляческой почве. Они не могли терпеть друг друга. Я занимал нейтральную позицию в этой войне, поскольку вообще был не из этого уезда. В результате члены всех трёх фракций презирали меня. Морально я чувствовал себя очень подавленным.

Я хорошо учился в этой школе. Педагоги, особенно те, кто преподавал классику, любили меня, так как я писал хорошие сочинения в классической манере. Но моя голова была забита не классическими канонами. Я читал два издания о реформаторском движении Кан Ювэя, с которыми познакомил меня двоюродный брат. Одним из них был номер журнала «Синьминь цунбао» («Обновление народа»), редактировавшийся Лян Цичао⁹. Я читал и перечитывал их до тех пор, пока не выучил наизусть. Я молился на Кан Ювэя и Лян Цичао и был очень благодарен двоюродному брату, о котором с тех пор стал думать как о большом прогрессисте и который позднее стал контрреволюционером, сельским интеллигентом, поддержавшим реакционеров в период великой революции 1925—1927 годов¹⁰.

Многие ученики не любили «Фальшивого заморского дьявола» за его поддельную косу, но мне нравилось слушать его рассказы о Японии. Он преподавал музыку и английский язык. Одна из его песен была японской и называлась «Бой в Жёлтом море». Я до сих пор помню некоторые чудесные слова из неё:

Чирикает воробышек,
Танцует соловей.
Весна. Поля зелёные так радуют нам глаз.
Цветы граната — красные,
А листья ивы зелены.
Картину эту новую природа создала.¹¹

В то время я осознавал и ощущал красоту Японии и в какой-то мере её гордость и могущество, воспеваемые в этой песне, посвященной её победе над Россией [в 1905 году]. И Япония, как мне кажется, не была тогда ещё варварской — такой, какой мы знаем её сегодня.

Всё это я узнал от «Фальшивого заморского дьявола».

Я помню, что именно в то время я впервые услышал о смерти императора и Цыси, вдовствующей императрицы, хотя новый император Сюаньтун (сейчас его зовут Пу И) уже правил два года¹². Я пока не был антимонархистом. Наоборот, считал императора и большинство чиновников честными, хорошими и умными людьми, которым реформы Кан Ювэя должны были только помочь. Я восхищался рассказами о правителях Древнего Китая: Яо, Шуне¹³, Цинь Шихуанди¹⁴ и ханьском Уди¹⁵, о которых прочел много книг. Тогда же я узнал кое-что и из истории других стран, а также познакомился с географией. Об Америке я впервые прочитал в статье, рассказывавшей об американской революции. В ней были такие строки: «После восьми лет тяжёлой войны Вашингтон одержал победу и основал своё государство». В книге под названием «Великие герои мира» я прочитал также о Наполеоне¹⁶, русской Екатерине¹⁷, Петре Великом¹⁸, Веллингтоне¹⁹, Гладстоне²⁰, Руссо²¹, Монтескьё²² и Линкольне²³.

Я стал чувствовать большое желание отправиться в Чаншу, великий город, столицу провинции, находившуюся в 120 ли от моего дома. Я слышал, что этот город очень большой с множеством людей, бесчисленными школами и ямэнем губернатора. Это было невероятно величественное место! В то время я очень хотел попасть туда, чтобы поступить в среднюю школу, открытую для выходцев из уезда Сянсян. В ту зиму я попросил одного из учителей в начальной школе высшей ступени дать мне рекомендательное письмо в эту школу. Он согласился, и я пешком отправился в Чаншу, чрезвычайно возбуждённый и немного обеспокоенный тем, что мне откажут в приёме. Я боялся надеяться, что смогу стать учащимся этой великой школы. К моему удивлению, меня зачислили без затруднений. Но политические события развивались с такой быстротой, что мне суждено было проучиться там лишь полгода. В Чанше я прочел первую в жизни газету «Народная сила» [«Независимость народа»] («Миньли бао»), национал-революционное издание²⁴, в котором рассказывалось о Кантонском восстании против Маньчжурской династии и о гибели 72 героев, предводительствуемых хунаньцем по имени Ван [Хуан] Син²⁵. Я был просто потрясён этим рассказом. Нашёл я в «Миньли бао» и множество других статей, оказавших на меня сильное впечатление. Эту газету редактировал Юй Южэнь, который позднее стал известным вождём Гоминьдана. В то время я узнал и о Сунь Ятсене, и о программе «Тунмэнхуэй» [«Объединённого союза»]²⁶. Страна находилась накануне первой революции. Я был так взволнован, что написал статью, которую вывесил на одной из стен в школе. Впервые я выразил политическое мнение, и оно было довольно путаным. Я ещё не преодолел восхищения Кан Ювэем и Лян Цичао. Неясно представлял я и различия между ними. Поэтому в своей статье настаивал на необходимости вызвать Сунь Ятсена из Японии для того, чтобы он стал президентом нового правительства, в котором бы Кан Ювэй получил пост премьера, а Лян Цичао — министра иностранных дел!

В связи с постройкой Сычуань-Ханькоуской железной дороги началось движение против иностранного капитала. В народе также широко распространилось требование учредить парламент. В ответ на это император издал указ о создании Совещательного комитета. Только и всего. В моей школе ученики испытывали всё большее возбуждение. Антиманьчжурские чувства они проявили в восстании против кос. Мой друг и я отрезали свои косы, однако другие, обещавшие сделать то же самое, слова не сдержали. Поэтому мы с другом потихоньку напали на них и насильно отрезали им косы. Более десятка кос пали жертвами наших ножниц. Таким образом, в короткий срок я проделал путь в своём прогрессивном развитии — от насмешек над поддельной косой «Фальшивого заморского дьявола» до требования всеобщего упразднения кос. Вот как политическая идея может изменить мировоззрение!

Я спорил с приятелем из юридической школы по поводу эпизода с косами, и каждый из нас выдвигал диаметрально противоположные точки зрения. Студент-юрист полагал, что тело, кожа, волосы и ногти даны человеку в наследство от родителей и их нельзя портить. В подтверждение он цитировал классиков. Но я и другие противники кос отстаивали контртеорию, выражая антиманьчжурские политические взгляды. В конце концов мы заставили его замолчать.

После Уханьского восстания, возглавлявшегося Ли Юаньхуном²⁷, в Хунани было объявлено военное положение. Политическая ситуация быстро изменилась. Однажды в средней школе появился революционер, который с разрешения директора выступил с зажигательной речью. На собрании семь или восемь учащихся поддержали его, горячо осудив маньчжуров и призвав к установлению республики. Все слушали с огромным вниманием. В зале стояла мёртвая тишина, когда революционный оратор, представитель Ли Юаньхуна, произносил речь перед взволнованными учащимися.

Через четыре-пять дней после этой речи я и несколько моих друзей решили бежать в Ханькоу с тем, чтобы присоединиться к революционной армии Ли Юаньхуна. Мы заняли деньги у одноклассников. Услышав о том, что улицы в Ханькоу всегда очень мокрые и что нам потребуются сапоги, я отправился к одному приятелю, который служил в войсках, расквартированных за городом, чтобы попросить его одолжить их мне. Но меня остановил патруль. В округе стало очень неспокойно, солдатам впервые раздали патроны и вывели их на улицы.

Восставшие приближались к городу вдоль Кантон-Ханькоуской железной дороги, начались столкновения. Крупное сражение произошло под стенами Чанши. Одновременно внутри города вспыхнул мятеж, китайские рабочие атаковали и захватили городские ворота. Через них я вернулся в город. Затем я взобрался на одно из высоких мест в городе и наблюдал за сражением до тех пор, пока не увидел ханьский²⁸ флаг, взвившийся над ямэнем. Он был белого цвета с иероглифом «хань» [«китайцы»], нарисованном на нём. Я вернулся в школу и обнаружил, что в ней разместилась воинская часть.

На следующий день было организовано правительство во главе с дуду²⁹. Два известных члена Гэлаохуэй стали дуду и вице-дуду. Звали их Чжао Дафэн [Цзяо Дафэн]³⁰ и Чэнь Цзосин[ь]³¹ соответственно. Новое правительство разместилось в бывших зданиях провинциального Совещательного комитета, главу которого, Тань Янькая³², сместили. Да и сам комитет распустили. Среди маньчжурских документов, обнаруженных революционерами, оказалось несколько копий петиции, содержавшей мольбу учредить парламент. Её оригинал был написан кровью человеком по имени Сюй Тэли, являющимся ныне комиссаром просвещения в советском правительстве³³. Сюй отрубил себе кончик пальца в знак искренности и решимости и начал свою петицию следующими словами: «Умоляя учредить парламент, я провожаю [делегатов провинции в Пекин], отрубив себе палец».

Новые дуду и вице-дуду долго не продержались. Они не были плохими людьми и преследовали определённые революционные цели, но являлись бедняками и представляли интересы угнетённых. Землевладельцы и купцы не любили их. Через пару дней, когда я пошёл навестить друга, я увидел их тела на улице. Восстание против них организовал Тань Янькай, представитель хунаньских землевладельцев и милитаристов.

Многие студенты теперь вступали в армию. Была организована студенческая армия, и среди этих студентов был Тан Шэнчжи³⁴. Мне не нравилась студенческая армия; я считал её аморфной. Вместо неё я решил записаться в регулярную армию, чтобы помочь завершению революции. Император [маньчжурской] династии Цин не отрекался, борьба продолжалась.

Моё жалованье составляло семь долларов в месяц — это, кстати, больше, чем я получаю сейчас в Красной армии. Из них два доллара я тратил на еду. Кроме того, мне надо было покупать воду. Солдаты должны были носить воду из-за города, но я, будучи [по социальному статусу] студентом, не мог опускаться до этого и покупал её у разносчиков воды. Остаток денег я тратил на газеты, страстным читателем которых стал. Среди изданий, благожелательно писавших о революции, была «Сянцзянская ежедневная газета» («Сянцзян жибао»). В ней рассказывалось о социализме, в её статьях я впервые увидел этот термин. Я тоже говорил о социализме, по существу о социал-реформизме, со студентами и солдатами. Я прочёл несколько брошюр Цзян Канху³⁵ о социализме и его принципах и с энтузиазмом написал на эту тему нескольким одноклассникам, но только один из них согласился со мной.

В моём отделении служили хунаньский горняк и кузнец, которые мне очень нравились. Остальные [солдаты] ничего из себя не представляли, а один был жулик. Я уговорил двух студентов вступить в армию и подружился с командиром взвода и многими бойцами. Я был грамотным, знал кое-что о книгах, и они уважали мою «большую образованность». Я мог помочь им: писать за них письма или делать ещё что-нибудь в этом духе.

Исход революции не был ещё решён. Цины не вполне отказались от власти, а в Гоминьдане шла борьба за руководство. В Хунани говорили, что новая война неизбежна. Против маньчжуров и Юань Шикая³⁶ были организованы несколько армий. Среди них и Хунаньская. Но как раз в то время, когда хунаньцы готовились приступить к действиям, Сунь Ятсен и Юань Шикай пришли к соглашению, и запланированная война оказалась предотвращена, Север и Юг «объединились», а нанкинское правительство³⁷ распустили. Полагая, что революция окончена, я ушёл в отставку, решив вернуться к своим книгам. Я был солдатом в течение полугода.

Я начал читать печатавшиеся в газетах рекламные объявления. Тогда открывалось много школ, и они помещали рекламу, чтобы привлечь новых студентов. Никаких особых критериев при отборе школы у меня не было; я точно не знал, что хотел делать. Моё внимание привлекло объявление о наборе в полицейскую школу, и я зарегистрировался для поступления в неё. Но ещё до сдачи экзаменов прочёл объявление школы мыловаров, где платы за обучение не требовалось, питание предоставлялось, да ещё и обещалась небольшая стипендия. Такое объявление привлекало внимание и воодушевляло. В нём говорилось об огромной общественной пользе, которую приносит мыловарение, насколько оно обогатит страну и народ. Я передумал поступать в полицейскую школу и решил стать мыловаром. Здесь я тоже заплатил доллар за регистрацию.

Между тем мой приятель стал студентом-юристом и сагитировал меня поступать в его школу. К тому же я прочёл завлекательную рекламу этой школы, обещавшую множество прекрасных вещей. За три года школа бралась научить студентов всему, что касалось права, и гарантировала, что к концу этого периода обучающиеся немедленно станут мандаринами. Мой приятель вовсю расхваливал эту школу до тех пор, пока я наконец не написал родным, пересказав все обещания, содержавшиеся в рекламе, и попросив прислать денег на обучение. Я нарисовал перед ними яркую картину моего будущего — юриста и мандарина. После чего заплатил доллар за регистрацию в юридическую школу и стал ждать ответа от родителей. Но провидение вновь вмешалось, на этот раз в виде объявления о наборе в экономическую школу. Ещё один друг объяснил мне, что страна находится в состояния экономической войны, а потому сейчас более всего нужны экономисты, которые смогли бы укрепить национальную экономику. Его аргументы подействовали на меня, и я потратил ещё один доллар, зарегистрировавшись в эту экономическую среднюю школу. Я даже сдал экзамены и был принят. Но между тем продолжал изучать объявления и вдруг однажды прочёл о преимуществах высшей коммерческой общественной школы. Она принадлежала правительству, и её учебная программа была очень широкой, а преподаватели, насколько я слышал, квалифицированные. Я решил, что будет лучше стать знатоком коммерции, заплатил один доллар и зарегистрировался. После этого написал отцу о своём решении. Он был доволен, сразу почувствовав преимущества коммерческого образования. Я поступил в эту школу, но проучился там один месяц.

Проблема с новой школой, как я обнаружил, заключалась в том, что большинство предметов читались по-английски, а, как и другие учащиеся, я плохо знал этот язык; по сути дела, в объёме чуть более алфавита. Дополнительным препятствием являлось то, что в школе не было учителя английского языка. Разочарованный этим обстоятельством, я в конце месяца ушёл из школы, после чего продолжил чтение объявлений.

Моим следующим школьным приключением была Первая провинциальная средняя школа. Я зарегистрировался за доллар, сдал вступительные экзамены и меня зачислили первым из всех кандидатов. Это была большая школа с множеством студентов, которую окончили немало людей. Учитель китайского языка в ней очень помогал мне: его привлекали мои литературные способности. Этот учитель дал мне почитать книгу под названием «[Исторические] хроники с императорскими комментариями» (Юйпи [лидай] тунцзянь [цзилань]), в которой содержались императорские эдикты с комментариями Цяньлуна³⁸.

Примерно в то же время в Чанше взорвался склад боеприпасов, принадлежавший правительству. Вспыхнул большой пожар, и нам, студентам, это показалось очень интересным. Тонны пуль, артиллерийских снарядов и пороха то и дело взлетали на воздух. Это было лучше фейерверка. А где-то через месяц Юань Шикай, управлявший теперь политической машиной республики, изгнал Тань Янькая. Последнего сменил Тан Сянмин, который был готов посадить Юаня на трон.

Я не любил Первую среднюю школу. Её программа была ограниченной, а порядки ужасные. После чтения «[Исторических] хроник с императорскими комментариями» я решил, что мне лучше читать и заниматься одному. Через шесть месяцев я бросил школу и составил расписание самостоятельных занятий. Я каждый день читал книги в Хунаньской провинциальной библиотеке. К делу я отнёсся очень тщательно и сознательно, и, думаю, что полгода, проведённые за чтением книг, принесли мне огромную пользу. Я приходил в библиотеку утром, с открытием. В полдень отрывался только для того, чтобы купить и съесть две рисовые булки. Это был мой дневной обед. Оставался я в библиотеке каждый день до закрытия.

В этот период самообразования я прочёл много книг, занимался мировой географией и историей. Тут я впервые увидел карту мира, которую изучил с огромным интересом. Я прочёл «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита³⁹, «Происхождение видов» Чарлза Дарвина⁴⁰, а также книгу по этике Джона Стюарта Милля⁴¹. Я ознакомился с произведениями Руссо, «Логикой» Спенсера⁴² и книгой о [духе] законов Монтескьё. Я мешал стихи, романы и древнегреческие мифы с серьёзными сочинениями по истории и географии России, Америки, Англии, Франции и других стран.

Я жил тогда в бараке, открытом для уроженцев уезда Сянсян. Там же ютилось много солдат, выходцев из того же района, вышедших на «пенсию» или уволенных со службы в связи с расформированием их войск. Работы у них не было совсем, а денег — чуть-чуть. Студенты и солдаты всё время ругались, и как-то ночью вражда вылилась в физическое столкновение. Солдаты набросились на студентов, желая их всех перебить. Я спасся, спрятавшись в уборной, где оставался, пока борьба не окончилась.

Денег у меня уже совсем не было, семья отказывалась содержать меня до тех пор, пока я не поступлю в школу, а так как жить в бараке я больше не мог, я стал подыскивать новое место. Между тем я всерьёз задумался о «карьере» и почти решил, что лучше всего подхожу к профессии преподавателя. Я начал снова читать объявления. Теперь моё внимание привлекла заманчивая реклама Хунаньского педагогического училища, в которой я с интересом прочёл о его преимуществах: бесплатном образовании, дешёвом питании и общежитии. Два моих приятеля тоже уговаривали меня поступать туда. Они рассчитывали, что я помогу им подготовить вступительные работы. Я написал о своём намерении домой, получил согласие и сочинил вступительные работы для своих приятелей и для себя. Всех нас приняли — то есть, по существу, я поступил в школу три раза. Я никогда не считал, что, работая за приятелей, делал что-то аморальное; это был просто знак дружбы.

В педагогическом училище я провел пять лет, ухитряясь противостоять соблазнам всех последующих объявлений. В конце концов, я получил диплом. Моя жизнь в Первом провинциальном педагогическом училище была богата событиями. В то время начали оформляться мои политические взгляды. Здесь же я приобрёл первый опыт в общественных делах.

В новой школе было много правил, из которых я принимал лишь некоторые. Например, выступал против обязательного изучения естественных наук. Мне хотелось специализироваться в обществоведении, а потому естественные науки меня не особенно интересовали, я их не изучал. В результате по большинству этих предметов получал плохие отметки. Больше же всего я ненавидел рисование натюрмортов — этот курс тоже был обязательным, но я считал его дурацким. Обычно я выдумывал по возможности самые простые предметы, быстро рисовал их и уходил из класса. Я помню, как однажды нарисовал «полусолнце, полукамень»⁴³, который я представил в виде прямой линии и полукруга над ней. В другой раз во время экзамена по рисованию я удовлетворился тем, что нарисовал овал. Я назвал это яйцом и, получив 40 баллов, провалился. К счастью, мои отметки в общественных науках были отличные, и они уравнивали мои плохие оценки, полученные по другим дисциплинам.

Учитель китайского языка, которого студенты звали «Юань Большая Борода»⁴⁴, высмеивал мои сочинения, называя их работой журналиста. Он презирал Лян Цичао, которому я подражал, считая его полуграмотным. Я был вынужден изменить стиль, стал изучать произведения Хань Юя⁴⁵ и овладел древнекитайской манерой письма. Таким образом, благодаря Юаню Большой Бороде, я и сегодня, если потребуется, смогу написать сносное классическое эссе.

Учителем же, оказавшим на меня самое сильное влияние, был Ян Чэньци [Ян Чанцзи]⁴⁶, обучавшийся прежде в Англии⁴⁷. С ним впоследствии я близко сошёлся. Он преподавал этику, был идеалистом и человеком высоких моральных качеств. Он очень верил в этику и старался воспитать в своих учениках стремление стать справедливыми, добродетельными, высоконравственными и полезными обществу. Под его влиянием я прочитал одну книгу по этике, переведённую Цай Юаньпэем⁴⁸, после чего, вдохновлённый, написал эссе, которое назвал «Энергия разума». Я был тогда идеалистом, и профессор Ян Чанцзи пришёл от моего эссе в восторг, поставив мне за него 100 баллов.

Учитель по имени Тан давал мне старые экземпляры журнала «Народ» («Миньбао»), которые я читал с большим интересом. Из них я узнал о деятельности и программе Тунмэнхуэя. Однажды я прочёл в «Миньбао» о двух китайских студентах, путешествовавших по Китаю и посетивших Дацзяньлу на границе с Тибетом⁴⁹. Это очень взволновало меня. Я захотел последовать их примеру, но у меня не было денег, поэтому я решил, что сначала следует попутешествовать по Хунани.

Летом следующего года я отправился пешком по провинции и обошёл пять уездов. Меня сопровождал студент по имени Сяо Юй⁵⁰. Мы протопали по этим пяти уездам, не истратив ни одного цента. Крестьяне кормили нас и давали кров; куда бы мы ни приходили, везде нам были рады и тепло нас встречали. Товарищ, с которым я путешествовал, Сяо Юй, позже сделался гоминьдановским чиновником в Нанкине и работал под началом И Пэйцзи⁵¹, бывшего ректора Хунаньского педагогического училища. И Пэйцзи дослужился до больших чинов в Нанкине и назначил Сяо Юя хранителем Пекинского дворцового музея. Сяо продал часть наиболее ценных экспонатов и скрылся с деньгами в 1934 году.

Чувства переполняли меня, и, желая найти близких друзей, я в один прекрасный день поместил объявление в чаншанской газете, приглашая молодых людей, интересующихся патриотической работой, связаться со мной. Я обращался к молодёжи, закалённой страданиями и полной решимости пожертвовать всем ради страны. На это объявление я получил три с половиной ответа. Один был от Лю Цзянлуна [Ло Чжанлуна], который впоследствии вступит в коммунистическую партию, а затем предаст её⁵². Два других — от молодых людей, которые позже окажутся ультрареакционерами. «Половину» ответа дал мне уклончивый юноша по имени Ли Лисань⁵³. Ли выслушал всё, что я хотел сказать, а затем ушёл, не произнеся ничего определённого, так что наша дружба так никогда и не получила развития.

Вместе с тем постепенно мне удалось сколотить вокруг себя группу студентов, которая стала ядром общества, оказавшего впоследствии широкое влияние на дела и судьбы Китая⁵⁴. Это была небольшая группа серьёзно мыслящих людей, у которых не было времени на пустую болтовню. Всё, что они делали или говорили, должно было быть подчинено определённой цели. Им было не до любви или «романтики». Они считали, что времена настали критические и им нужно как можно скорее вооружить себя знаниями, а не тратить время на разговоры о женщинах или личных проблемах. Меня женщины не интересовали. Мои родители женили меня, когда мне было четырнадцать, на девушке двадцати лет⁵⁵. Но я никогда не жил с ней — ни тогда, ни после. Я не считал её своей женой и в то время мало думал о ней. Вместо того, чтобы разговаривать о женских прелестях, что обыкновенно принято среди молодых людей этого возраста, мои товарищи отвергали беседы даже на повседневные темы. Я помню, как однажды был возмущён молодым человеком, который, принимая меня в своём доме, завёл разговор о покупке мяса и, подозвав слугу, стал обсуждать с ним этот вопрос в моём присутствии, после чего приказал слуге купить кусок. Больше я этого парня не видел. Мои друзья и я предпочитали говорить только о высоком — человеческой природе, обществе, Китае, мире и всей Вселенной!

Кроме того, мы стали страстными физкультурниками. Во время зимних каникул мы отправлялись в пешие походы по полям, взбирались на горы, шли вдоль городских стен и пересекали водные потоки и реки. Если шёл дождь, мы стаскивали рубахи и называли это дождевым душем. Если палило солнце, мы тоже раздевались и называли это солнечной ванной. Когда же дули весенние ветры, мы кричали, что это новый вид спорта — «ветряной душ». В заморозки мы спали на голой земле и даже в ноябре купались в холодных реках. Всё это называлось «закаливанием тела». Вероятно, это мне сильно пригодилось позднее, во время многочисленных походов по дорогам Южного Китая, а также в период Великого похода из Цзянси на северо-запад. Это закалило меня физически.

Я вступил в обширную переписку со многими студентами и друзьями из других городов и поселков. И постепенно начал ощущать потребность в более тесно сплочённой организации. В 1917 году [Мао ошибается, на самом деле это произошло 14 апреля 1918 года] с несколькими друзьями я организовал Синьминь сюэхуэй (общество «Обновление народа»). В нём насчитывалось от 70 до 80 человек, многие из которых приобрели впоследствии большую известность в истории китайского коммунизма и китайской революции. Среди членов общества «Обновление народа», ставших наиболее знаменитыми, были: Ло Мань [Ло Ман], в настоящее время секретарь организационного комитета партии⁵⁶; Ся Си, ныне служит в Красной армии второго фронта⁵⁷; Хэ Сяньхэнь [Хэ Шухэн], был главным судьей [председателем] Верховного суда в Центральном советском районе, позже его убил Чан Кайши⁵⁸; Го Лян, знаменитый организатор рабочего движения, казнён генералом Хэ Цзянем в 1930 году⁵⁹; Сяо Чжучжан [Сяо Цзычжан], писатель, ныне живёт в Советской России⁶⁰; Цай Хэшэн [Цай Хэсэнь], член Центрального комитета коммунистической партии, казнён Чан Кайши в 1927 году⁶¹; Е Лиюнь [И Лижун], бывший член Центрального комитета, позже «перебежавший на сторону» Гоминьдана и сделавшийся организатором капиталистических профсоюзов⁶²; и Сяо Чжэн [скорее всего, имеется в виду Сяо Шуфань], выдающийся партийный руководитель, один из шести людей, подписавших первое соглашение об образовании партии [в Хунани]. Он умер не так давно от болезни⁶³. Большинство членов общества «Обновление народа» погибли во время контрреволюционных событий 1927 года⁶⁴. Другим обществом, возникшим примерно в то же время [8 октября 1917 года] и напоминавшим общество «Обновление народа», было «Общество социального благоденствия» [«Общество взаимопомощи»] Хубэя. Многие его члены тоже впоследствии стали коммунистами. Среди них — его вождь Вэнь Дэин [Юнь Дайин], казнённый потом Чан Кайши во время контрреволюционных событий⁶⁵. Членами общества также являлись Линь Бяо, нынешний ректор Академии Красной армии, и Чжан Хао, возглавляющий в настоящее время работу в армии белых⁶⁶. В Бэйпине⁶⁷ действовало общество, называвшееся Фу сие [Фу шэ, «Общество помощи»], некоторые члены которого тоже впоследствии стали красными. Повсюду в Китае, в первую очередь в Шанхае, Ханчжоу, Ханькоу и Тяньцзине, радикальные общества организовывались боевой молодёжью, начинавшей в то время оказывать влияние на китайскую политику⁶⁸.

Большинство этих обществ возникало под более или менее сильным влиянием «Новой молодёжи» («Синь циннянь»), знаменитого журнала литературного возрождения, редактировавшегося Чэнь Дусю. Я начал читать этот журнал, будучи студентом педагогического училища, и очень восхищался статьями Ху Ши и Чэнь Дусю⁶⁹. На какое-то время Ху и Чэнь стали для меня образцами для подражания, сменив Лян Цичао и Кан Ювэя, в которых я уже разочаровался.

Тогда в моей голове забавно переплетались идеи либерализма, демократического реформизма и утопического социализма. У меня были какие-то расплывчатые увлечения «демократией девятнадцатого века», утопизмом и старомодным либерализмом, но я был совершенно точно антимилитаристом и антиимпериалистом.

Я поступил в педагогическое училище в 1912 [1913] году. Окончил я его в 1918-м.

За годы учёбы в педагогическом училище Чанши я в целом истратил 160 долларов, включая регистрационные взносы! Из этих денег я, должно быть, треть потратил на газеты: регулярная подписка обходилась мне примерно в доллар ежемесячно, да к тому же я часто покупал книги и журналы в киосках. Мой отец ругал меня за это расточительство. Он называл его бесполезной тратой денег на бесполезную бумагу. Но я приобрёл привычку читать газеты⁷¹ и с 1911 по 1927 год, до тех пор, пока не забрался на Цзинганшань [горы Цзинган]⁷², продолжал всё время читать бэйпинские [т. е. пекинские], шанхайские и хунаньские ежедневные газеты.

В последний год моего пребывания в училище у меня умерла мама, и я совершенно потерял желание возвращаться домой. В то лето я решил отправиться в Бэйпин — тогда Пекин⁷³. Многие студенты из Хунани хотели поехать учиться во Францию в рамках программы «работы и учёбы», которую французы использовали для того, чтобы привлечь китайцев на свою сторону во время Первой мировой войны. Перед тем как покинуть Китай, эти студенты собирались изучать французский язык в Бэйпине. Я помогал организовывать движение, и среди тех, кто поехал за границу, было много учащихся Хунаньского педагогического училища, большинство из которых станут затем известными радикалами. Под влияние этого движения попал и Сюй Тэли, который в более чем сорокалетнем возрасте оставил должность профессора Хунаньского педагогического училища и уехал во Францию. Он, правда, стал коммунистом только в 1927 году.

Я сопровождал группу хунаньских студентов в Пекин. Однако, хотя я и помогал организовать движение, которое пользовалось поддержкой общества «Обновление народа», я не хотел ехать в Европу. Я чувствовал, что недостаточно знаю собственную страну, что с большей пользой проведу время в Китае. Студенты, решившие поехать во Францию, учили французский, который преподавал Ли Шицзунь [Ли Шицзэн]⁷⁴, ныне ректор Чжунфа (Китайско-французского) университета, но я этим не занимался. У меня имелись другие планы⁷⁵.

Бэйпин для меня был слишком дорогим городом. Я добрался до столицы, заняв деньги у друзей, и, как только приехал, должен был сразу же искать работу. Ян Чанцзи, мой бывший учитель этики в педагогическом училище, стал к тому времени профессором Пекинского национального университета. Я обратился к нему за помощью в поиске работы, и он представил меня университетскому библиотекарю. Это был Ли Дачжао, который позже станет основателем Коммунистической партии Китая, а затем будет казнён Чжан Цзолинем⁷⁶. Ли Дачжао взял меня на работу помощником библиотекаря, и я стал получать огромные деньги — восемь долларов в месяц.

Моя должность была такой незначительной, что посетители игнорировали меня. Одна из моих обязанностей состояла в регистрации людей, приходивших читать газеты, но для большинства из них я как человек не существовал. Среди тех, кто приходил читать, я по именам узнавал известных лидеров движения за [литературное] возрождение — Фу Сыняня, Ло Цзялун[я]⁷⁷ и других. Меня они чрезвычайно интересовали. Я пытался заговаривать с ними на темы политики или культуры, но они были очень занятыми людьми. У них не было времени на то, чтобы слушать помощника библиотекаря, говорившего на южном диалекте.

Но я не унывал. Чтобы иметь возможность посещать классы в университете, я вступил в общества философии и журналистики. В журналистском обществе я познакомился с такими студентами, как Чэнь Гунбо (он сейчас большой чиновник в Нанкине)⁷⁸, Тань Пиншань (позже стал коммунистом, а затем членом так называемой «Третьей партии»)⁷⁹. Шао Пяопин⁸⁰, который особенно много мне помогал. Шао был преподавателем в обществе журналистики, либералом, пылким идеалистом и человеком с прекрасным характером. В 1926 году его казнил Чжан Цзолинь.

Работая в библиотеке, я также познакомился с Чжан Готао, который ныне является заместителем председателя Советского правительства⁸¹, Кан Пэйчэнем [Кан Байцином], ставшим позже членом Ку-клукс-клана в Калифорнии⁸² (!!! — Восклицание Эдгара Сноу), и Дуань Сипэном, теперешним зам. министра просвещения в Нанкине⁸³. Toгда же я встретил и полюбил Ян Кайхуэй⁸⁴. Он была дочерью моего бывшего учителя этики Ян Чанцзи, который оказал на меня в молодые годы огромное влияние, а позже, в Пекине, стал настоящим другом.

Мой интерес к политике продолжал возрастать, и моё сознание становилось всё более и более радикальным. Я уже рассказывал вам, как зарождались мои взгляды. Но я всё ещё не мог определиться, говоря по-нашему, какому пути следовать. Я прочёл несколько брошюр об анархизме, и они произвели на меня огромное впечатление. Со студентом по имени Чжу Сюньпэй [Чжу Цяньчжи, 1899—1972, впоследствии станет известным историком, философом и востоковедом], который посещал меня, я часто разговаривал об анархизме и его возможностях в Китае. В то время я разделял многие его [анархизма] положения.

В Пекине я пребывал в довольно бедственном положении. Меня утешала только красота древней столицы. Я остановился в районе, именуемом «Трёхглазый колодец» («Сань янь цзин»), в маленькой комнатке, в которой жили ещё семеро⁸⁵. Когда мы все быстро забирались на кан⁸⁶, вздохнуть было невозможно. Я должен был предупреждать товарищей, когда хотел повернуться. Но в парках и садах вокруг древних дворцов я замечал первые признаки ранней северной весны, я видел, как распускались сливы своими белыми цветами, в то время как озеро Бэйхай всё ещё оставалось сковано льдом. Я любовался ивами на берегах Бэйхая, с ветвей которых свисали сосульки, и вспоминал строки танского поэта Чжэнь Чжана [Цэнь Шэня, 715—770], который сравнил блестящие зимним инеем ивы Бэйхая с «десятью тысячами цветущих персиковых деревьев». Бесчисленные сады Пекина вызывали моё изумление и восхищение.

В начале 1919 года [12 марта] вместе со студентами, готовыми к поездке во Францию, я отправился в Шанхай. У меня был билет только до Тяньцзиня, и я не знал, как смогу проехать дальше. Но, как гласит китайская поговорка, «небо не может преградить путь путешественнику», и своевременный заём в 10 долларов у одного студента, получившего немного денег от [французской] бухгалтерской школы, дал мне возможность купить билет до Пукоу⁸⁷. По дороге в Нанкин я остановился в Чуфоу [Цюйфу], где посетил могилу Конфуция. Я осмотрел ручей, в котором ученики Конфуция омывали ноги, и небольшой городишко, где мудрец жил в детстве. Говорят, он посадил дерево около исторического храма, посвящённого ему. Я видел и это дерево. Я остановился и у реки, где жил когда-то Янь Хуэй, один из знаменитых учеников Конфуция⁸⁸. Видел я и родину Мэнцзы. Во время этого путешествия я забрался на Тайшань, священную гору Шаньдуна⁸⁹, место, куда после отставки уединился генерал Фэн Юйсян, сделавший там патриотические парные надписи⁹⁰.

Но когда я добрался до Пукоу, у меня опять не было ни денег, ни билета. Никто не мог дать мне взаймы, и я совсем не знал, как выбраться из города. Но самым ужасным было то, что какой-то вор украл у меня единственную пару обуви! Ай-яй! Что мне было делать? Но ведь «небо не может преградить путь путешественнику», и мне опять повезло. Около железнодорожной станции я повстречал старого приятеля из Хунани, и он оказался моим «добрым ангелом». Он снабдил меня деньгами, чтобы я купил пару ботинок, и у меня ещё осталось достаточно, чтобы купить билет до Шанхая. Так я благополучно и завершил путешествие — не сводя глаз с новой обуви. В Шанхае я узнал, что для посылки студентов во Францию собрана приличная сумма, из неё мне выделили пособие для возвращения в Хунань, я посадил друзей на пароход и уехал в Чаншу.

Больше всего из поездки на север мне запомнилось следующее.

Я ходил пешком по льду залива Бэйхай, прошёл вдоль озера Тунтин [Дунтинху] и по крепостной стене вокруг города Баодин. Прошёлся я и по крепостной стене города Сюйчжоу, известной по роману «Троецарствие» (Саньго [яньи]), и по крепостной стене Нанкина, также известного в истории. Наконец я взобрался на гору Тайшань и посетил могилу Конфуция. Всё это казалось мне достойным того, чтобы встать в один ряд с моими путешествиями по Хунани.

Вернувшись в Чаншу, я принял более непосредственное участие в политике. После движения 4 мая⁹¹ я стал уделять большую часть времени политическим делам студенчества, был редактором «Сянцзянского обозрения», газеты хунаньских студентов⁹², оказывавшей колоссальное влияние на студенческое движение в Южном Китае. В Чанше [в июле-августе 1920 года] я участвовал в организации Вэньхуа шухуэй [Вэньхуа шушэ] (Общества культурной книги)⁹³, ассоциации по изучению современных направлений в культуре и политике. Это общество, а в ещё большей степени общество «Обновление народа» встали в яростную оппозицию Чжан Цзинъяо, тогдашнему дуцзюню [так тогда назывались военные губернаторы Хунани], злобному человеку. Мы руководили всеобщей студенческой забастовкой против Чжана, требуя его отставки, и послали делегации в Бэйпин и на Юго-Запад, где тогда находился Сунь Ятсен, для агитации против Чжана⁹⁴. В ответ на оппозицию со стороны студентов Чжан Цзинъяо закрыл «Сянцзянское обозрение».

После этого я вернулся в Пекин, чтобы представлять там общество «Обновление народа» и организовывать антимилитаристское движение. Общество «Обновление народа» превратило свою борьбу против Чжан Цзинъяо в агитацию против милитаризма в целом, и для того, чтобы вести и расширять эту работу, я сделался главой агентства новостей [«Пинминь тунсюньшэ» («Простой народ»)]. В Хунани движение достигло определённого успеха. [В июне 1920 года] Чжан Цзинъяо был свергнут Тань Янькаем, и в Чанше установился новый режим. Примерно в то же время общество «Обновление народа» разделилось на две группы — правое и левое крыло. Левые выставляли программу далеко идущих социальных и политических реформ.

В 1919 году [5 мая 1920 года] я во второй раз приехал в Шанхай. И здесь [в июне] вновь встретился с Чэнь Дусю. Я познакомился с ним в Пекине, когда работал в Пекинском национальном университете, и он оказал на меня влияние, возможно, большее, чем кто бы то ни было другой. В тот раз я встретился и с Ху Ши, нанеся ему официальный визит. Я старался завоевать его поддержку в борьбе хунаньских студентов. В Шанхае я обсуждал с Чэнь Дусю наши планы по созданию Союза реконструкции Хунани. Вернувшись затем в Чаншу, начал организовывать этот союз. Я получил работу учителя, продолжив в то же время деятельность в обществе «Обновление народа». Тогда общество выступало с программой «независимости», т. е., по существу, автономии Хунани. Возмущаясь северным правительством и веря в то, что Хунань может модернизироваться быстрее, если освободиться от связей с Пекином, наша группа агитировала за отделение. Я был тогда страстным сторонником американской доктрины Монро⁹⁵ и открытых дверей⁹⁶.

Тань Янькай был изгнан из Хунани милитаристом, которого звали Чжао Хэнти⁹⁷. [Этот последний] использовал движение за «независимость Хунани» в своих интересах. Он притворялся, что поддерживает его, выступая с идеей создания Соединённых Автономных Штатов Китая, но, как только захватил власть, начал подавлять демократическое движение с величайшей энергией. Наша группа требовала равных прав для мужчин и женщин, представительного правительства и в целом выступала за буржуазную демократию. Мы открыто пропагандировали эти реформы в нашем журнале «Новая Хунань»⁹⁸. Мы нападали на провинциальный парламент, большинство членов которого являлись землевладельцами и шэньши [сельскими интеллектуалами], назначенными милитаристами. Эта борьба завершилась тем, что мы порвали наши параллельные надписи и знамена, на которых были написаны абсурдные и нелепые лозунги.

Нападение на парламент считалось в Хунани большим событием, правящие классы были напуганы. Но когда Чжао Хэнти захватил власть, он предал все идеи, за которые ратовал прежде, особенно жестоко подавляя требования демократии. Понятно, что наше общество стало бороться против него. Я помню, как в 1920 году общество «Обновление народа» организовало демонстрацию по случаю 3-й годовщины Октябрьской революции в России. Она была разогнана полицией. Несколько демонстрантов попытались на этом собрании развернуть красный флаг, но полиция не разрешила им сделать это. Демонстранты заявили, что, согласно статье 12-й тогдашней Конституции, народ имеет свободу собраний, союзов и слова, но полицейских это не впечатлило. Они ответили, что они здесь не для того, чтобы обсуждать Конституцию, а для того, чтобы исполнять приказы губернатора Чжао Хэнти. С этого времени я стал всё более и более осознавать, что только политическая власть масс, завоёванная самими массами, может обеспечить осуществление подлинных реформ. Зимой 1920 года я впервые сорганизовал рабочих политически. В этом деле я стал исходить из марксистской теории и истории русской революции. Во время моей второй поездки в Пекин я много читал о событиях в России и жадно выискивал всё то немногое из коммунистической литературы, что было тогда доступно на китайском языке. Три книги особенно глубоко врезались в мою память, утвердив меня в вере в марксизм. С тех пор, приняв правильное объяснение истории, я более не колебался. Этими книгами были «Коммунистический манифест» в переводе Чэнь Вандао⁹⁹ (первая марксистская книга, опубликованная на китайском языке), «Классовая борьба» Каутского¹⁰⁰ и «История социализма» Киркаппа [Киркапа]¹⁰¹. К лету 1920 года я стал в теории и в какой-то мере на практике марксистом, и с того времени я и считаю себя марксистом¹⁰². В тот же год мы с Ян Кайхуэй поженились¹⁰³.

В мае 1921 года я приехал в Шанхай для участия в учредительном собрании коммунистической партии¹⁰⁷. В этой организации руководящую роль играли Чэнь Дусю и Ли Дачжао, одни из наиболее блестящих вождей китайской интеллигенции. Под руководством Ли Дачжао, работая помощником библиотекаря в Пекинском национальном университете, я быстро эволюционировал в сторону марксизма. Способствовал моему сознательному развитию в этом направлении и Чэнь Дусю. Во время второй поездки в Шанхай я обсуждал с Чэнем марксистские книги, которые читал, и убеждения Чэня оказали на меня глубокое впечатление в этот, вероятно, критический период моей жизни.

На этом историческом собрании присутствовал ещё один хунанец [Хэ Шухэн]. Участвовали [также] Чжан Готао, Бао Хуэйсэн¹⁰⁸, Чжу Хухай [Чжоу Фохай]¹⁰⁹. Всего нас было двенадцать [тринадцать] человек. В том же году, в октябре, было организовано первое провинциальное отделение компартии в Хунани, и я стал его членом¹¹⁰. Организации появились и в других провинциях и городах. В Центральный комитет в Шанхае входили Чэнь Дусю, Чжан Готао (сейчас он в войсках 4-го фронта Красной армии), Чэнь Гунбо (ныне деятель Гоминьдана), Ши Цзэндун [Ши Цуньтун] (теперь чиновник в Нанкине), Сунь Юаньлу [Шэнь Сюаньлу], Ли Ханьцзэн [Ли Ханьцзюнь] (погиб в Ухани в 1927 году), Ли Да (позже был казнён) и Ли Сунь [Ли Сэнь]¹¹¹. В Хубэе членами [компартии] были Дун Биу (ныне ректор партийной школы в Баоани), Сюй Бэйхао [Сюй Байхао] и Ши Ян¹¹². В Шаньсийскую организацию входили Гао Чжунъюй [Гао Цзюньюй]¹¹³ и некоторые известные студенческие руководители. В Бэйпине находились Ли Дачжао (позже будет казнён), Дэн Сунся [Дэн Чжунся] Чжан Готао (ныне зам. председателя военного совета Красной армии), Ло Чжанлун, Лю Жэньцзин (сейчас троцкист)¹¹⁴ и другие. В Кантоне — Линь Боцюй (в настоящее время комиссар финансов Советского правительства)¹¹⁵ и Пэн Бай (казнён в 1927 году)¹¹⁶. Ван Цзиньмэй и Дэн Эньмин были среди организаторов Шаньдунского отделения¹¹⁷.

Между тем во Франции китайская коммунистическая партия была создана многими участниками движения «учёбы и работы». Произошло это почти одновременно с формированием организации в Китае. Среди основателей этой партии были Чжоу Эньлай¹¹⁸, Ли Лисань и Шао Чэньюй [Сян Цзинъюй], жена Цай Хэсэня, единственная китайская женщина среди организаторов¹¹⁹. Ло Ман и Цай Хэсэнь тоже являлись основателями французского отделения. Китайская партия была организована и в Германии, но несколько позже: среди её членов были Гао Юйхань¹²⁰, Чжу Дэ (ныне командующий Красной армией)¹²¹ и Чжан Шэн[ь]фу (сейчас профессор [пекинского] Университета Цинхуа)¹²². В Москве основателями отделения были Цюй Цюбо¹²³ и другие, в Японии — Чжоу Фохай.

В мае 1922 года хунаньской организации, секретарём которой я тогда являлся, удалось создать более двадцати профессиональных союзов: шахтёров, железнодорожников, типографщиков, работников городского хозяйства и монетного двора. В ту зиму началось мощное рабочее движение. Компартия тогда в основном вела работу среди студентов и рабочих; крестьянами занимались очень мало. Организации возникли на большинстве рудников и почти среди всего студенчества. Студенты и рабочие часто бастовали. Зимой 1922 года Чжао Хэнти, гражданский губернатор Хунани, приказал казнить двух хунаньских рабочих (их звали Хуан Ай и Пан Юаньцин [Пан Жэньцюань]), вслед за чем против него развернулась повсеместная агитация. Хуан Ай, один из двух казнённых рабочих, был вождём правого крыла рабочего движения, которое опиралось на студентов промышленных вузов и выступало против нас, но, когда его арестовали, мы поддержали его. Оказывали мы ему поддержку и во многих других случаях. Анархисты тоже пользовались влиянием в профсоюзах, которые в то время объединились в Хунаньскую ассоциацию труда¹²⁴. Но мы ладили с ними и путём переговоров предотвращали многие их необдуманные и бессмысленные действия.

С тем чтобы организовать движение против Чжао Хэнти, меня послали в Шанхай. В ту зиму (1922 год) в Шанхае созывался и Ⅱ съезд партии, на котором я собирался присутствовать. Но я забыл название места, где он должен был проходить, не смог найти никого из товарищей, а [потому] пропустил его¹²⁵. Я вернулся в Хунань и энергично повёл работу среди профессиональных союзов. Той весной было много забастовок, рабочие требовали большей оплаты, лучшего обращения и признания профсоюзов. Большинство стачек были успешными. 1 мая в Хунани прошла всеобщая забастовка, продемонстрировавшая, что рабочее движение в Китае достигло небывалой силы.

Ⅲ съезд коммунистической партии состоялся в Кантоне в 1923 году, и на нём было принято историческое решение вступить в Гоминьдан, сотрудничать с ним и создать единый фронт против северных милитаристов. Я поехал в Шанхай, где стал работать в Центральном [исполнительном] комитете партии¹²⁶. Следующей весной (1924 год) я отправился в Кантон, где присутствовал на Ⅰ Общенациональном съезде Гоминьдана¹²⁷. В марте я вернулся в Шанхай и стал сочетать работу в исполнительном бюро [т. е. ЦИК] компартии с членством в исполбюро шанхайского Гоминьдана. Другими членами бюро тогда были Ван Цзинвэй (позже он станет премьером в Нанкине) и Ху Ханьминь¹²⁸, с которыми я работал, координируя действия коммунистической партии и Гоминьдана. В то лето была основана Военная академия Вампу¹²⁹. Её советником стал Гален [Галин]¹³⁰. Прибыли и другие советники из России, и коммунистическо-гоминьдановская Антанта начала приобретать масштаб общенационального революционного движения. Зимой я вернулся в Хунань отдохнуть, поскольку заболел в Шанхае, и там, в Хунани, заложил основы великого крестьянского движения в этой провинции.

Раньше я не совсем понимал, насколько интенсивна классовая борьба среди крестьянства, но после событий 30 мая (1925 года), поднявших мощную волну политической активности¹³¹, хунаньское крестьянство стало очень воинственным. Я оставил свой дом, в котором отдыхал, и занялся организацией сельского населения. За несколько месяцев нам удалось создать более двадцати крестьянских союзов, что вызвало гнев дичжу, которые потребовали моего ареста. Чжао Хэнти послал за мной солдат, но я бежал в Кантон! Я приехал туда [в Кантон] вскоре после того, как курсанты Вампу разгромили Ян Симин[я], юньнаньского милитариста, и Лу Цзунвая [Лю Чжэньхуаня], гуансийского милитариста¹³². И в городе, и в Гоминьдане атмосфера была пропитана оптимизмом. После кончины Сунь Ятсена в Пекине [12 марта 1925 года] Чан Кайши¹³³ назначили командиром 1-го корпуса, а Ван Цзинвэя — председателем правительства.

Я стал редактировать еженедельник «Политика», журнал отдела пропаганды ЦИК ГМД¹³⁴, сыгравший позднее очень большую роль в разоблачении правого крыла Гоминьдана, руководимого Дай Цзитао¹³⁵. Мне поручили также возглавить подготовку организаторов крестьянского движения, для чего я организовал курсы, на которых учились представители двадцати одной провинции, включая студентов из Внутренней Монголии¹³⁶. Вскоре после моего прибытия в Кантон я сделался заведующим агитпропотделом Гоминьдана и кандидатом в члены Центрального [исполнительного] комитета [Гоминьдана]. Линь Боцюй тогда возглавлял крестьянский отдел Гоминьдана, а Тань Пиншань, ещё один коммунист,— рабочий [организационный] отдел.

Я писал всё больше и больше и отвечал за крестьянскую работу коммунистической партии. На основе моего изучения хунаньских крестьян и работы по их организации я написал две статьи. Одна называлась «Анализ классов китайского общества», а другая — «Классовая база Чжао Хэнти и наши нынешние задачи». Чэнь Дусю выступил против моих взглядов, изложенных в первой работе, призывавшей к радикальной аграрной политике и решительной организации крестьянства под руководством коммунистической партии. Он отказался публиковать её в центральных органах компартии. Позже она появилась в ежемесячнике «Крестьянин» в Кантоне и в журнале «Чжунго циннянь» («Китайская молодёжь»)¹³⁷. Вторая работа была опубликована в виде брошюры в Хунани. Примерно в то же время я начал выражать несогласие с правооппортунистической политикой Чэня, и мы стали постепенно расходиться с ним всё больше и больше, хотя борьба между нами и не достигла апогея вплоть до 1927 года.

Я продолжал работать в кантонском Гоминьдане примерно до того времени, когда Чан Кайши организовал свой первый путч в марте 1926 года¹³⁸. После примирения левого и правого крыла Гоминьдана и подтверждения солидарности Гоминьдана и компартии весной 1926 года я уехал в Шанхай. Ⅱ съезд [2-й пленум ЦИК] Гоминьдана собрался в мае того же года под руководством Чан Кайши. В Шанхае я руководил крестьянским отделом [комитетом крестьянского движения] коммунистической партии, который послал меня в Хунань обследовать крестьянское движение. Между тем под руководством единого фронта Гоминьдана и компартии осенью [9 июля] 1926 года начался исторический Северный поход.

В Хунани я обследовал крестьянские организации и политическое положение в пяти уездах — Чанша, Лилин, Сянтань, Хэншань и Сянсян, после чего представил доклад Центральному [исполнительному] комитету [КПК], требуя принятия новой линии в крестьянском движении. Ранней весной следующего года, когда я приехал в Ухань, там состоялась межпровинциальная конференция крестьян, в которой я принял участие и которая обсуждала мои предложения, направленные на осуществление широкого перераспределения земли. На этой конференции помимо прочих находились Пэн Бай, Фан Чжиминь¹³⁹ и два русских коммуниста, Йорк и Волен¹⁴⁰. Была принята резолюция направить мои предложения на рассмотрение Ⅴ съезда компартии. Центральный [исполнительный] комитет, однако, отверг их.

Когда в Ухани в [апреле-]мае 1927 года собрался Ⅴ съезд, партия всё ещё находилась под господством Чэнь Дусю.

Хотя Чан Кайши уже возглавил контрреволюцию и начал атаковать коммунистическую партию в Шанхае и Нанкине¹⁴¹, Чэнь по-прежнему выступал за умеренность и уступки по отношению к уханьскому Гоминьдану¹⁴². Подавляя любую оппозицию, он проводил правооппортунистическую мелкобуржуазную политику. Я был очень неудовлетворен политикой партии, особенно в крестьянском движении. Сейчас я думаю, что если бы крестьянское движение было лучше организовано и вооружено для того, чтобы вести классовую борьбу с дичжу, советы были бы организованы раньше и имели более мощное развитие по всей стране¹⁴³.

Но Чэнь Дусю решительно не соглашался. Он не понимал роли крестьянства в революции и сильно недооценивал его возможностей в то время. В результате Ⅴ съезд накануне кризиса великой революции [1925—1927 годов] не смог выработать правильную аграрную программу. Я потребовал скорейшего усиления борьбы за землю, но моё выступление даже не дискутировалось, так как Центральный комитет, в котором также господствовал Чэнь Дусю, отказался поставить её на обсуждение. Съезд дезавуировал земельную проблему, определив дичжу как «крестьянина, который владеет более 500 му земли» — абсолютно неверная и не соответствующая действительности формулировка, на основе которой нельзя было развивать классовую борьбу и которая не учитывала особый характер аграрной экономики Китая. После съезда, однако, была организована Всекитайская крестьянская ассоциация, и я стал её первым председателем¹⁴⁴.

К весне 1927 года крестьянское движение в Хубэе, Цзянси, Фуцзяни и особенно в Хунани приняло ярко выраженный боевой характер, несмотря на равнодушное отношение к нему коммунистической партии и вполне определённый страх перед ним Гоминьдана. Высшие чиновники и армейские командиры начали требовать его подавления, называя крестьянские союзы «союзами бродяг», а их действия и требования — чрезмерными. Чэн Дусю отозвал меня из Хунани, обвинив во всём, что там происходило. Он яростно отвергал мои идеи.

В апреле в Нанкине и Шанхае началось контрреволюционное движение, и по приказу Чан Кайши была устроена массовая бойня организованных рабочих. То же самое произошло в Кантоне. 21 мая Сюй Кэсян¹⁴⁵ поднял восстание в Хунани. Множество крестьян и рабочих были убиты реакционерами¹⁴⁶. После этого [15 июля 1927 года] «левый» Гоминьдан в Ухани аннулировал соглашение с коммунистами и «исключил» их из Гоминьдана и правительства, которое вскоре перестало существовать.

По решению партии многие коммунисты уехали за границу, в Россию, или в Шанхай, или в какое-нибудь безопасное место [внутри страны]. Мне было приказано отправиться в Сычуань. [Но] я убедил Чэнь Дусю послать меня вместо этого в Хунань секретарём провинциального комитета. Через десять дней, однако, он срочно велел мне вернуться, обвинив в организации восстания против Тан Шэнчжи, заправлявшего тогда в Ухани. Партийные дела находились в хаотичном состоянии. Почти все выступали против руководства Чэнь Дусю и его оппортунистической линии. Крах Антанты в Ухани повлек вскоре его падение.

Национальная революция в Китае (1925—1927 гг.)

Советское движение в Китае (1927—1931 гг.)

1 августа 1927 года 20-й корпус под командованием Хэ Луна и Е Тина совместно с Чжу Дэ поднял историческое Наньчанское восстание, положив начало строительству Красной армии¹⁵¹. Через неделю, 7 августа, чрезвычайное совещание Центрального комитета КПК сместило Чэнь Дусю с поста секретаря. Я был членом Политбюро партии со времени Ⅲ съезда в Кантоне (1924 [1923] год) и активно участвовал в принятии этого решения. Среди других десяти членов на совещании присутствовали Цай Хэсэнь, Пэн Гунда и Цюй Цюбо¹⁵². Была принята новая линия партии, и на данный период мы отказались от всех надежд на сотрудничество с Гоминьданом, поскольку тот уже безнадёжно превратился в орудие империализма и не мог выполнять задачи демократической революции. Началась долгая открытая борьба за власть.

Меня послали в Чаншу для организации движения, которое позже стало известно под названием восстания «осеннего урожая». Моя программа состояла из пяти пунктов: 1) полный разрыв провинциальной организации с Гоминьданом; 2) создание крестьянско-рабочей революционной армии; 3) конфискация собственности мелких, средних и крупных землевладельцев; 4) установление в Хунани власти компартии независимо от Гоминьдана; 5) организация советов. Пятый пункт в то время вызывал несогласие Коминтерна, и только позднее Коминтерн принял его, выдвинув как лозунг¹⁵³.

В сентябре нам уже удалось организовать широкое восстание, опираясь на крестьянские союзы Хунани. Мы сформировали первые отряды крестьянско-рабочей армии. Пополнение поступало из трёх основных источников: самого крестьянства, ханьянских горняков и восставших войск Гоминьдана. Эти первые вооружённые силы революции получили название «1-я дивизия 1-й армии рабочих и крестьян» [«1-я дивизия 1-го корпуса Рабоче-крестьянской революционной армии»]. 1-й полк был организован из ханьянских горняков, 2-й — из крестьянских отрядов Пинцзяна, Люяна, Лилина и двух других уездов Хунани, а 3-й — из частей уханьского гарнизона, восставших против Ван Цзинвэя¹⁵⁴. Эта армия была создана с санкции хунаньского провинциального комитета, однако против общего курса хунаньского провкома и нашей армии выступил ЦК партии, который, правда, придерживался скорее выжидательной, чем агрессивно оппозиционной линии.

Когда я организовывал армию и разъезжал от ханьянских горняков к крестьянским отрядам и обратно, меня поймали миньтуани [дословно: «народные отряды» — боевые дружины крестьянской самообороны, находившиеся на содержании деревенских верхов], сотрудничавшие с Гоминьданом. Гоминьдановский террор был тогда очень силён, сотни людей, подозревавшихся в принадлежности к КПК, расстреливали. Мне приказали следовать в штаб миньтуаней, где собирались меня убить. Но я, заняв несколько десятков юаней у товарища [секретаря одного из уездных комитетов партии в провинции Хунань Пан Синьюаня (1904—1931), сопровождавшего Мао], попытался подкупить стражников. Те были простыми наёмниками и особенно моей смерти не хотели, а потому согласились меня отпустить. Однако их командир воспротивился. Тогда я решил бежать, но никак не мог это сделать. Только тогда, когда до штаба миньтуаней оставалось метров двести, я вырвался и скрылся в полях.

Я добежал до холма, который возвышался над прудом и затаился там, в высокой траве, до захода солнца. Солдаты преследовали меня и даже заставили нескольких крестьян помогать им в поисках. Много раз они подходили совсем близко, один или два раза я даже мог до них дотронуться. Но каким-то образом мне удалось остаться незамеченным, несмотря на то, что несколько раз я терял надежду, будучи абсолютно уверенным, что меня опять схватят. Наконец, когда стало смеркаться, они прекратили поиски. Я сразу же направился в горы и шёл всю ночь. На мне не было сандалий, а потому ноги мои оказались в жутких ранах. По дороге я встретил крестьянина, который пожалел меня и приютил, а затем вывел в соседний район. У меня было семь юаней, на них я купил сандалии, зонтик и еду. Когда же, в конце концов, я благополучно добрался до [своего] крестьянского патруля, у меня в кармане оставались всего две медных монеты.

После организации новой дивизии я стал председателем её партийного фронтового комитета, а командующий уханьским гарнизоном Юй Шатоу [Юй Саду] — её командиром. Юя, правда, по существу заставили занять этот пост его солдаты, вскоре он дезертировал и перешел на сторону Гоминьдана. Сейчас он работает на Чан Кайши в Нанкине¹⁵⁵.

Небольшая армия, стоявшая во главе восстания, двинулась через Хунань на юг. Ей предстояло пробиваться сквозь многотысячные гоминьдановские войска, сражаясь во многих боях с переменным успехом. Дисциплина оставляла желать лучшего, политическое воспитание находилось на низком уровне. Среди солдат и офицеров было немало колеблющихся элементов. Многие дезертировали. После того как сбежал Юй Саду, армия, достигнув Нингана, была реорганизована. Командиром оставшихся войск (что-то около полка) назначили Чэнь Хао, но он тоже вскоре «предал»¹⁵⁶. Но многие из того первого отряда остались верными до конца и до сих пор служат в Красной армии. Среди них — Ло Юньхуэй [Ло Жунхуань], [ныне] политический комиссар 1-й армейской группы¹⁵⁷, и армейский командир Ян Лосоу [Ян Лисань]¹⁵⁸. Когда небольшая группа наконец вскарабкалась на Цзинганшань, в ней насчитывалось всего около тысячи человек.

Поскольку план восстания «осеннего урожая» не получил одобрения Центрального комитета и наш 1-й корпус понес довольно серьёзные потери, а также потому, что, с городской точки зрения, наше движение, казалось, было обречено на неудачу, ЦК открыто осудил меня. Я был выведен из состава Политбюро и из партийного фронтового комитета. Хунаньский провинциальный комитет также подверг нас критике, назвав наше движение «винтовочным»¹⁵⁹. Тем не менее, мы не распустили армию в Цзинганшани, будучи убеждены, что следуем правильной линии. Последующие события полностью подтвердили нашу правоту. Прибыло новое пополнение, и дивизия снова оказалась укомплектованной. Я стал её командиром.

С зимы 1927-го по осень 1928 года базой 1-й дивизии был Цзинганшань. В ноябре 1927-го в Чалине, на границе Хунани [и Цзянси], был организован первый совет и избрано первое Советское правительство¹⁶⁰. Его председателем стал Доу Цзунбин [Тань Чжэньлинь¹⁶¹]. В этом совете и в других местах мы проводили демократическую программу, довольно умеренную, основанную на медленном, но неуклонном продвижении вперёд. В результате Цзинганшань вызвал негодование путчистов в партии, требовавших осуществления террористической политики налётов, поджогов и убийств землевладельцев для того, чтобы подорвать их дух. Фронтовой комитет 1-го корпус отказался принять эту тактику, поэтому горячие головы клеймили нас как «реформистов». Они жестоко нападали на меня за то, что я не проводил более «радикальной» политической линии.

Зимой 1927 года к Красной армии присоединились два бывших бандита из Цзинганшани, Ван Цзо и Юань Вэньцай. Это увеличило наши силы примерно до трёх полков. Ван и Юань сделались командирами полков, я же — командиром корпуса. Эти люди, хотя и были раньше бандитами, встали вместе со своими войсками на сторону национальной революции и теперь готовы были драться с реакцией. Пока я находился в Цзинганшани, они являлись преданными коммунистами и подчинялись приказаниям партии. Однако позже, когда их оставили одних в Цзинганшани, они вернулись к бандитским привычкам. После этого их убили крестьяне, к тому времени организовавшиеся и советизировавшиеся, которые могли уже постоять за себя¹⁶².

В мае [апреле] 1928 года в Цзинганшань прибыл Чжу Дэ, и наши силы объединились. Мы вместе разработали план создания советского района в шести уездах, постепенной стабилизации и консолидации коммунистической власти в пограничном районе Хунань — Цзянси — Гуандун с последующим продвижением из этой базы в другие районы. Эта стратегия противоречила рекомендациям [ЦК] партии, который вынашивал грандиозные идеи быстрой экспансии. В самой армии Чжу Дэ и я должны были бороться против двух тенденций: во-первых, страстного желания немедленно атаковать Чаншу, которое мы считали авантюризмом, а во-вторых, стремления отвести войска на юг, к гуандунской границе, рассматриваемого нами как «отступление». С нашей точки зрения, нашими главными задачами являлись две: передел земли и учреждение советов. Мы хотели вооружить массы для того, чтобы ускорить эти процессы. Наша политика включала свободную торговлю и хорошее обращение с военнопленными. В целом она была умеренно-демократической¹⁶³.

Осенью [в мае] 1928 года в Цзинганшани [в местечке Маопин уезда Нинган] было созвано собрание представителей, на котором присутствовали делегаты от советских районов к северу от гор Цзинган. Среди членов партии в советских районах всё ещё существовали разногласия по вышеупомянутым вопросам, так что на этом собрании мы их всесторонне обговорили. Меньшинство доказывало, что на этой базе у нас практически нет будущего, но большинство верило в нашу политику, и когда была предложена резолюция, в которой подчёркивалось, что советское движение добьётся победы, её сразу приняли. Однако Центральный комитет партии по-прежнему не давал санкции на развитие движения. Она была получена только зимой 1928 года, когда до Цзинганшани дошли резолюции Ⅵ съезда компартии, проходившего в Москве¹⁶⁴.

С новой линией, принятой на этом съезде, Чжу Дэ и я были полностью солидарны. С того времени разногласия между лидерами партии и вождями советского движения в сельских районах исчезли. Согласие в партии было восстановлено.

Резолюции Ⅵ съезда обобщали опыт революции 1925—1927 годов, Наньчанского и Кантонского выступлений, а также восстаний «осеннего урожая»¹⁶⁵, и с одобрением отзывались об аграрном движении. Примерно в то же время Красные армии начали создаваться и в других местах Китая. Зимой 1927 года в западном и восточном Хубэе произошли восстания, в результате которых образовались новые советские районы. Хэ Лун на западе и Сюй Хайдун¹⁶⁶ на востоке начали формировать рабоче-крестьянские армии. В районе действий армии Сюя был впоследствии создан совет Эюйвань [Хубэй — Хэнань — Аньхой], в который позже вошли Сюй Сянцянь¹⁶⁷ и Чжан Готао. Зимой 1927 года вдоль северо-восточной границы Цзянси, там, где она прилегает к Фуцзяни, Фан Чжиминь и Сяо Шипин [Шао Шипин]¹⁶⁸ тоже начали движение, из которого затем вырос мощный советский район. После поражения Кантонского [Наньчанского] восстания Пэн Бай привёл часть войск, оставшихся верными [КПК], в [район] Хайлуфэн [в Гуандуне], где сформировал совет, который вскоре был уничтожен из-за того, что следовал путчистской политике. Часть армии под командованием Гу Дачжэня [Гу Дацуня], правда, ушла из этого района и, установив связь с Чжу Дэ и мной, впоследствии сформировала ядро 11-го корпуса Красной армии¹⁶⁹.

Весной 1928 года начали проявлять активность партизаны в уездах Синго и Дунгу провинции Цзянси. Во главе них стояли Ли Вэньлун [Ли Вэньлинь]¹⁷⁰ и Ли Саочжу [Ли Шаоцзю]¹⁷¹. Эти партизаны действовали вблизи города Цзиань и позже составили ядро 3-го корпуса в то время, как сам район стал базой Центрального советского правительства. В западной Фуцзяни советы были учреждены Чжан Динчжэнем [Чжан Динчэном]¹⁷², Дэн Цзыхуэем (позже его убили)¹⁷³ и Ху Бэйцзэ [Фу Боцуем], который впоследствии стал социал-демократом¹⁷⁴.

В период «борьбы с авантюризмом» в Цзинганшани 1-й корпус Красной армии отбил две попытки белых войск захватить нашу гору. Цзинганшань оказался отличной базой для мобильной армии — именно для таких вооружённых сил, какие мы создавали. Он был удачно защищён естественными преградами, и в нём выращивалось достаточно урожая для снабжения небольшой армии. Он представлял собой круг с восьмью ли в диаметре, площадь которого составляла 500 [квадратных] ли. Местные жители называли его Дасяоуцзин [«Пять больших и малых колодцев»] (сама гора Цзинганшань располагалась неподалеку, но на ней давно никто не жил), поскольку в разных концах его действительно находились пять больших колодцев — да, сяо, шан, ся и чжун, то есть большой, маленький, верхний, нижний и центральный колодцы. Пять деревень, разбросанных по горам, носили те же названия.

Объединив наши силы в Цзинганшани, мы провели реорганизацию. Так возник знаменитый 4-й корпус Красной армии, командиром которого стал Чжу Дэ, а политкомиссаром — я. Зимой 1928 года после восстаний и мятежей в армии Хэ Цзяня в Цзинганшань пришли новые войска, из которых возник 5-й корпус Красной армии. Его командиром стал Пэн Дэхуай¹⁷⁵. Вместе с Пэном пришли Дэн Пин (погибнет в городе Цзуньи провинции Гуйчжоу во время Великого похода)¹⁷⁶, Хуан Гону [Хуан Гунлюэ] (будет убит в провинции Цзянси в 1931 году)¹⁷⁷ и Тянь Дэюань [Тэн Дайюань]¹⁷⁸. С прибытием такого большого количества войск условия нашего пребывания на горе ухудшились. У солдат не было зимнего обмундирования, сильно не хватало провианта. Месяцами мы жили практически на одной тыкве. «Капиталистов власть свергаем, брюхо тыквой набиваем!» — говорили солдаты, называя землевладельцев капиталистами, а капитализмом — их тыкву. Оставив Пэн Дэхуая в Цзинганшани, Чжу Дэ прорвал кольцо блокады, сооружённое белыми войсками, и в январе 1929 года наш первый визит на хорошо укреплённую гору подошёл к концу. 4-й корпус начал быстро и успешно пробиваться на юг Цзянси. Мы учредили совет в Дунгу, встретившись и соединившись там с местными отрядами красных. Разделив силы, мы двинулись в Юндин, Шанхай и Лунъянь и во всех трёх уездах учредили советы. Наличие боевого массового движения ещё до прихода Красной армии обеспечило наш успех, быстро способствуя укреплению советской власти на прочной основе. Влияние Красной армии расширилось на несколько новых уездов, благодаря поддержке со стороны массового аграрного движения и партизан, но коммунисты смогли полностью взять там власть лишь через некоторое время.

Положение Красной армии, как материальное, так и политическое, начало улучшаться, хотя имелось ещё немало плохих тенденций. Одной из них была «партизанщина», проистекавшая из недостатка дисциплины, раздутых представлений о демократии и организационной расхлябанности. Другой тенденцией, с которой приходилось бороться, было «бродяжничество», т. е. нежелание заниматься серьёзными задачами управления, любовь к приключениям, перемене мест, новым впечатлениям и происшествиям. Существовали и пережитки милитаризма: некоторые командиры плохо обращались с подчинёнными и даже били их, зажимая тех, кого не любили, и выгораживая других.

Многие из этих недостатков оказались преодолены после 9-й партийной конференции 4-го корпуса, состоявшейся в западной Фуцзяни в декабре 1929 года¹⁷⁹. Были обсуждены предложения, направленные на улучшение обстановки, урегулированы разногласия и приняты новые планы. Это заложило основу правильного идеологического руководства в Красной армии. До того названные тенденции были настолько серьёзными, что их использовали троцкисты, [окопавшиеся] в партии и военном руководстве, для подрыва мощи движения. Теперь против них [троцкистов] была развёрнута решительная борьба, так что кое-кого исключили из партии и сняли с командных должностей в армии. Лю Эньгун¹⁸⁰ был одним из таких армейских командиров. Было установлено, что они [троцкисты] стремились уничтожить Красную армию, подставляя её под удары во время боёв с противником. После нескольких неудачных сражений их планы стали вполне очевидны. Они злобно нападали на нашу программу и на всё, что мы защищали. Ошибки этих людей были доказаны опытом, их [троцкистов] сняли со всех ответственных постов, и после Фуцзяньской конференции они потеряли влияние. Эта конференция подготовила почву для установления советской власти в Цзянси. Следующий год был ознаменован несколькими блестящими успехами. Почти вся южная Цзянси оказалась в руках Красной армии. Была основана база для образования Центрального советского района.

7 февраля 1930 года в южной [юго-западной] Цзянси состоялась важная местная партийная конференция для обсуждения будущей программы советов¹⁸¹. На ней присутствовали местные представители партии, армии и правительства. Был всесторонне обсуждён вопрос об аграрной политике и развёрнута борьба с «оппортунизмом» тех, кто выступал против передела. Было решено провести перераспределение земли и ускорить формирование советов. К тому времени Красная армия учредила только один местный и один районный советы. На конференции постановили создать провинциальное Советское правительство Цзянси. Новую программу горячо поддержали крестьяне, что через несколько месяцев способствовало поражению карательных походов гоминьдановских армий.

Центральный Советский район (1931—1934 гг.)

Постепенно улучшалась работа Красной армии с массами, укреплялась дисциплина и разрабатывалась новая техника организации. Крестьяне повсеместно начинали по собственной воле помогать революции. Уже в Цзинганшани Красная армия обязала своих бойцов следовать трём простым правилами дисциплины, каковыми являлись: быстрое исполнение приказов, недопущение конфискаций у бедного крестьянства и быстрая передача непосредственно в распоряжение правительства всех вещей, конфискуемых у дичжу. После конференции 1928 года были приняты серьёзные меры для того, чтобы завоевать поддержку крестьян, и к трём вышеназванным правилам добавлены ещё восемь. Вот они:

1. Возвращай на место все двери, когда уходишь из дома.¹⁸²

2. Возвращай и свёртывай соломенный матрас, на котором спишь.

3. Будь любезен и вежлив с людьми, помогай им, когда это в твоих силах.

4. Возвращай всё, что взял.

5. Заменяй все вещи, которые испортил.

6. Будь честен во всех делах с крестьянами.

7. Плати за всё, взятое тобой.

8. Соблюдай гигиену, прежде всего — пользуйся уборной на достаточном расстоянии от жилищ крестьян.

Последние два правила были добавлены Линь Бяо. Эти восемь пунктов проводились в жизнь всё успешнее и успешнее, и сегодня они — закон для бойца Красной армии. Солдаты заучивают их наизусть и часто повторяют.¹⁸³

Красноармейцев обучили и трём другим правилам, являющимися их основными задачами: во-первых, бороться насмерть с врагом; во-вторых, вооружать массы; в-третьих, добывать деньги для борьбы.

В начале 1929 [в январе 1930] года несколько партизанских отрядов Ли Вэньлиня и Ли Шаоцзю были реорганизованы в 3-й корпус под командованием Хуан Гунлюэ. Политкомиссаром у них стал Чэнь И¹⁸⁴. В тот же период в Красную армию влилась часть миньтуаней Чжу Пэйдэ¹⁸⁵, поднявших восстание. В лагерь коммунистов их привёл гоминьдановский командир Ло Бинхуэй, который разочаровался в Гоминьдане и захотел присоединиться к Красной армии. Сейчас он командир 32-го корпуса 2-го фронта Красной армии¹⁸⁶. Из партизан Фуцзяни и части регулярных войск Красной армии был образован 12-й корпус во главе с У Чжунхао. Их политкомиссаром стал Тань Чжэньлинь. У вскоре был убит¹⁸⁷, и его место занял Ло Бинхуэй.

Именно в то время [19 июня 1930 года] была организована 1-я армейская группа. Чжу Дэ стал её командующим, я — политкомиссаром. Она состояла из 3-го корпуса [командир Хуан Гунлюэ]¹⁸⁸, 4-го (командир Линь Бяо) и 12-го (командир Ло Бинхуэй). Партийное руководство сосредоточивалось во фронтовом комитете, председателем которого был я. Тогда в 1-й армейской группе насчитывалось уже более 10 тыс. бойцов, организованных в 10 дивизий. Помимо этих основных сил, имелось ещё множество местных и независимых формирований, Красная гвардия и партизаны.

Не касаясь политической основы движения, многие наши военные успехи можно объяснить тактикой Красной армии. В Цзинганшани мы приняли на вооружение четыре лозунга [из 16 иероглифов], дающие представление методах нашей партизанской войны, в ходе которой сформировалась Красная армия. Вот эти лозунги:

1. Враг наступает — мы отступаем!

2. Враг остановился — мы тревожим!

3. Враг утомился — мы бьём!

4. Враг отступает — мы преследуем!

Эти лозунги (каждый — из четырёх китайских иероглифов) первое время встречали возражения со сторон многих опытных военных, не соглашавшихся с такой тактикой, но огромный опыт, накопленный нами, доказал, что такая тактика правильная. Каждый раз, когда Красная армия отступала от них, она по существу терпела поражения. Наши силы были немногочисленны, мы уступали противнику в десять, двадцать раз, наши ресурсы и военное снабжение оставались ограниченными, и только умело сочетая маневренную тактику с партизанской войной, мы могли надеяться достигнуть успеха в нашей борьбе против Гоминьдана, который обладал гораздо более богатыми источниками снабжения.

Наиболее важным тактическим приёмом Красной армии была и остается её способность концентрировать главные силы при наступлении и рассредоточивать их после атаки. Это означало, что нам следовало избегать позиционной войны, всячески стараться встречать живую силу противника на марше и уничтожать её. На основе этой тактики были развиты удивительная мобильность стремительный мощный «короткий удар» Красной армии. При расширении советских районов Красная армия следовала программе приливного волнообразного развития в отличие от неравномерного продвижения, достигаемого «скачками» и «прыжками» без основательного закрепления на захваченных территориях. Эта политика была прагматичной, как и вышеописанная тактика. Она являлась результатом многих лет коллективного политического опыта.

Ли Лисань, настаивавший на сосредоточении всего оружия в руках Красной армии и требовавший включить в состав последней все партизанские отряды, подвергал её резкой критике. Ему хотелось атак, а не консолидации, продвижений без укрепления тыла, сенсационных наступлений на большие города, сопровождавшихся восстаниями и экстремистскими действиями. В то время линия Ли Лисаня господствовала в партии вне советских районов. Оказала она определённое влияние и на Красную армию вопреки воле её полевых командиров. Одним из последствий её реализации явилось наступление на Чаншу, другим — поход на Наньчан¹⁸⁹. Вместе с тем во время этих авантюр Красная армия не стала распускать партизанские отряды и открывать тыл противнику.

Осенью 1929 [1930] года Красная армия двинулась в северную Цзянси, нападая и захватывая множество городов и нанося многочисленные поражения гоминьдановской армии. Находясь на небольшом расстоянии от Наньчана, 1-я армейская группа резко повернула на запад в направлении на Чаншу. В этом походе она встретилась и соединилась с войсками Пэн Дэхуая, который уже однажды занимал Чаншу, но вынужден был отступить, чтобы избежать окружения превосходящими силами противника. Пэну пришлось покинуть Цзинганшань в апреле 1929 года. Он проводил операции на юге Цзянси и значительно усилил свои войска. Соединился он с Чжу Дэ и главными силами Красной армии в Жуйцзине в апреле 1930 года. После совещания было решено, что 3-й корпус Пэна будет действовать на границе Цзянси и Хунани, а Чжу Дэ и я двинемся в Фуцзянь. В июне же [августе] 1930 года 3-й корпус [3-я АГ] и 1-я армейская группа восстановили связь и начали второе наступление на Чаншу. [В конце августа — начале сентября 1930 года] 1-я и 3-я армейские группы объединились в армию 1 -го фронта, командующим которой стал Чжу Дэ, а политкомиссаром — я. Под этим руководством мы подошли к стенам Чанши.

Примерно в то же время был образован Рабоче-крестьянский революционный совет¹⁹⁰, председателем которого избрали меня. Влияние Красной армии широко распространилось в Хунани, почти так же, как в Цзянси. Моё имя стало известно среди хунаньских крестьян, так как за мою поимку, живым или мёртвым, обещали большие награды, как и за [поимку] Чжу Дэ и других красных. Моя земля¹⁹¹ в Сянтани была конфискована Гоминьданом. Моя жена и [приёмная] сестра [Мао Цзэцзянь, 1905—1929], жёны моих братьев, Мао Цзэминя [Ван Шулань, 1895—1964] и Мао Цзэтаня [Чжоу Вэньнань, р. 1905], а также мой сын [Мао Аньин, 1922—1950] были арестованы Хэ Цзянем. Мою жену и младшую сестру казнили. Остальных позже выпустили на свободу. Авторитет Красной армии достиг даже моей деревни [в уезде] Сянтань: я слышал, что местные крестьяне верили, что я скоро вернусь в отчий дом, и когда однажды над деревней пролетел аэроплан, они решили, что это я. Они предупредили человека, который тогда обрабатывал мою землю, что я вернулся посмотреть, всё ли в порядке на моём дворе, не срублены ли деревья. И если что не так, сказали они, я непременно потребую компенсацию у Чан Кайши.

Второе наступление на Чаншу, однако, окончилось поражением. В городе имелось большое количество войск, он был сильно укреплён. Помимо этого в сентябре в Хунань стали продвигаться свежие части, готовые атаковать Красную армию. За время осады произошло лишь одно большое сражение, в ходе которого Красная армия уничтожила две бригады вражеских войск. Но она не смогла взять город Чаншу и через несколько недель ушла в Цзянси.

Эта неудача способствовала разгрому линии Ли Лисаня и спасла Красную армию от наступления на Ухань, которое требовал Ли и которое могло, вероятно, окончиться катастрофой. Главными задачами Красной армии были тогда вербовка нового пополнения, советизация новых сельских районов и, самое главное, консолидация советской власти в местах, уже захваченных Красной армией. Для выполнения этой программы не было необходимости наступать на Чаншу: подобные атаки заключали в себе элемент авантюры. Однако если бы первая оккупация Чанши осуществлялась как временная акция и не ставила перед собой задачу удержания города и установления там советской власти, то её эффект можно было бы считать положительным, так как влияние, оказанное ею на национальное революционное движение, было огромным. Попытка же сделать из Чанши базу в то время, когда советская власть в округе ещё не окрепла, являлась ошибкой стратегического и тактического характера.

Если мне будет позволено на минуту грубо прервать рассказ Мао, я мог бы рассказать кое-что интересное о Ли Лисане. Хунанец, студент, вернувшийся из Франции, он проводил время в Шанхае и Ханькоу, где коммунистическая партия имела свои «штаб-квартиры» — только после 1931 года Центральный комитет переехал в советские районы¹⁹². Ли был одним из самых блестящих (хотя и эксцентричных) китайских коммунистов и, возможно, ближе всех в Китае стоял к Троцкому. Он властвовал над партией с 1929 по 1931 год, после чего его вывели из состава Политбюро и отправили в Москву «учиться», где он и остаётся до сих пор. Как и Чэнь Дусю, Ли Лисань не верил в советы в деревне и требовал принятия наступательной тактики в отношении крупных столиц — таких как Чанша, Ухань и Наньчан. Ему нужен был «террор» в деревнях, чтобы деморализовать шэньши, а также «мощное наступление» рабочих, мятежи и забастовки, чтобы парализовать противника на его территории, и «фланговые атаки» с севера, из Внешней Монголии и Маньчжурии, поддержанные СССР. Но, возможно, наибольшим его «грехом» в глазах Москвы явилось то, что в 1930 году он заявил: «Китай стал „центром“ мировой революции». Тем самым он отказался признавать эту роль за Советским Союзом¹⁹³. Продолжим.— Пояснение Эдгара Сноу.

Но Ли Лисань переоценил как военную мощь Красной армии того времени, так и революционные факторы в политической жизни страны. Он верил, что революция близка к победе и вскоре охватит всю страну. Эта вера подкреплялась тем, что тогда между Фэн Юйсяном и Чан Кайши шла длительная и тяжёлая гражданская война¹⁹⁴, которая в глазах Ли Лисаня создавала благоприятную ситуацию. [Командиры же] Красной армии считали, что противник готовится начать большой поход против советов сразу же по окончании гражданской войны, а следовательно, для путчизма и авантюр, которые могли, скорее всего, оказаться пагубными, нет времени. Эта оценка оказалась совершенно верной.

После событий в Хунани, возвращения Красной арми в Цзянси и в особенности после взятия города Цзиань¹⁹⁵ «лилисанизм» в армии был преодолён, а сам Ли, ошибки которого были доказаны, вскоре утратил влияние и на партию. Однако до того, как «лилисанизм» был окончательно похоронен, обстановка в армии оставалась критической. Часть 3-й армейской группы поддерживала линию Ли, требуя отделения 3-й АГ от остальной армии. Но Пэн Дэхуай решительно боролся против этой тенденции, в результате чего ему удалось сохранить единство вооружённых сил, находившихся под его командованием, и их верность высшему руководству. Тем не менее 20-й корпус, во главе которого стоял Лю Дицзао [Лю Ди], поднял открытый мятеж, арестовал председателя Цзянсийского совета, многих офицеров и работников [совета], поведя против нас политическую борьбу с позиций линии Ли Лисаня. Это произошло в Футяни, недалеко от города Цзиань, который тогда являлся сердцем советских районов. События произвели сенсацию, и многим, вероятно, показалось, что судьба революции зависит от исхода этой борьбы. Но мятеж был быстро подавлен благодаря лояльности 3-го армейского корпуса, единству партии и Красной армии и поддержке крестьян. Лю Ди был арестован, повстанцы разоружены и уничтожены. Наша линия победила, «лилисанизм» оказался окончательно раздавлен, и в результате советское движение добилось новых больших успехов¹⁹⁶.

Но Нанкин был теперь весьма озабочен революционным потенциалом советов в Цзянси и в конце [октябре — декабре] 1930 года начал свой первый карательный поход¹⁹⁷ против Красной армии. Силы противника общей численностью свыше 100 тыс. человек под верховным командованием Лу Дипина¹⁹⁸ начали окружать красные районы, двигаясь по пяти направлениям. Красная армия тогда могла выставить против них всего около 40 тыс. бойцов. Но благодаря умелому использованию методов манёвренной войны мы дали им отпор, победоносно отбив этот первый поход. Применяя тактику быстрой концентрации и быстрого рассредоточения, мы своими главными силами атаковали каждый отряд в отдельности. Заманивая вражеские войска вглубь советской территории, мы наносили по изолированным отрядам гоминьдановской армии неожиданные целенаправленные удары превосходящими силами, маневрируя таким образом, что в один момент могли окружить их, сводя тем самым на нет всё стратегическое преимущество, которым располагал численно превосходивший нас противник.

К январю 1931 года этот первый поход был полностью отбит. По-моему, этого не произошло бы, если бы не три успеха, достигнутые Красной армией как раз к его началу: во-первых, консолидация сил 1-й и 3-й армейских групп под централизованным командованием; во-вторых, ликвидация линии Ли Лисаня; и в-третьих, победа над антибольшевистской фракцией (Лю Ди) и другими активными контрреволюционерами в Красной армии и советских районах.

После четырехмесячной передышки [в апреле-мае 1931 года] Нанкин организовал второй поход, на этот раз под командованием Хэ Инциня, нынешнего министра обороны¹⁹⁹. Силы Хэ превышали 200 тыс. человек, они двигались в красные районы по семи направлениям. Казалось, для Красной армии сложилась весьма критическая ситуация. Район советской власти был очень небольшой, ресурсы его ограничены, боевой техники не хватало, и силы врага значительно превосходили Красную армию по всем статьям. Но, чтобы отразить это наступление, Красная армия вновь прибегала к той самой тактике, которая до сих пор приносила ей победу. Заманив колонны противника вглубь красной территории, наши главные силы неожиданно ударили по войскам, двигавшимся по второму направлению, разбив несколько полков и лишив их наступление мощи. Сразу же вслед за тем мы быстро атаковали части противника на третьем, шестом и седьмом направлениях, разгромив по очереди каждую из них. Войска четвёртого направления отступили без боя, а те, которые действовали на пятом направлении, оказались частично уничтожены. В течение четырнадцати [пятнадцати] дней Красная армия выиграла шесть [пять] сражений, провела на марше восемь дней и одержала решающую победу. С развалом и отступлением войск, двигавшихся по шести направлениям, армия первого направления под командованием Цзян Гуанная и Цай Тинкая²⁰⁰ отступила, почти не оказав сопротивления.

Через месяц Чан Кайши взял на себя командование армией в 300 тыс. человек «для окончательного искоренения „красных бандитов“». Ему помогали три его самых способных командира: Чэнь Миншу, Хэ Инцинь и Чжу Шаолян²⁰¹, каждый из которых отвечал за одно из главных направлений удара. Чан надеялся захватить красные районы слёту, быстро уничтожив «красных бандитов». [В июле 1931 года] он начал продвигать свои армии в сердце советской территории со скоростью 80 ли в день. Это как раз соответствовало условиям, при которых Красная армия воюет лучше всего. И скоро ошибочная тактика Чана стала очевидной. Главные силы нашей армии, насчитывавшие только 30 тыс. бойцов, осуществив серию блестящих маневров, атаковали пять различных колонн в течение пяти дней. В первом же сражении Красная армия захватила много пленных, большое количество боеприпасов, оружия и боевой техники. К сентябрю было признано, что третий поход провалился, и в октябре Чан Кайши отвёл свои войска.

Для Красной армии начался теперь период относительно мирного строительства. Мы быстро расширялись. 11 декабря [7 ноября] 1931 года был созван Ⅰ съезд советов, и образовано Центральное советское правительство, которое я возглавил. Чжу Дэ был избран главнокомандующим Красной армией. В том же месяце [14 декабря] произошло мощное восстание в Нинду, когда взбунтовались 20 [более 17] тыс. солдат 28-й [26-й] полевой армии Гоминьдана, которые присоединились к Красной армии. Их возглавляли Дэн Циндань [Дун Чжэньтан]²⁰² и Цзяо Бушэнь [Чжао Бошэн]. Чжао позже погиб в бою в Цзянси, а Дун сейчас командир 5-го корпуса ([бывшей] 5-й армейской группы, сформированной из частей, восставших в Нинду)²⁰³.

Теперь Красная армия повела наступление. В 1932 году она с боем захватила город Чжэнчжоу в провинции Фуцзянь. На юге она ударила по Чэнь Цзитану²⁰⁴ в Наньсяни [Наньцюани], а на чанкайшиском фронте заняла уезды Лэань, Личуань, Цзяньнин и Таньнин [Тайнин]. Она атаковала, но не смогла взять город Ганьчжоу. С октября 1932 года до начала Великого похода на северо-запад я был почти исключительно занят работой в советском правительстве, предоставив военное командование Чжу Дэ и другим²⁰⁵.

В апреле [феврале] 1933 года начался четвёртый и, вероятно, самый неудачный для Нанкина карательный поход. В первом же сражении мы разгромили две дивизии и взяли в плен двух дивизионных командиров. 59-я дивизия была частично уничтожена, а 52-я — полностью. Только в этом одном сражении, происшедшем в районе Далунпин-Цяохуэй уезда Лэань [в районе Дунпи-Хуанпи на границе уездов Лэань и Ихуан], были взяты в плен 13 тыс. бойцов [противника]. Вслед за тем была уничтожена 11-я гоминьдановская дивизия, лучшая воинская часть Чан Кайши: она была почти целиком разоружена, а её командир — серьёзно ранен. Эти сражения оказались решающими, и четвёртый поход вскоре провалился. В то время Чан Кайши писал Чэнь Чэну, своему полевому командиру²⁰⁶, что считает это поражение «величайшим унижением» в своей жизни.

Чэнь Чэн думал, что не следует продолжать поход. Он говорил тогда своим подчинённым, что, по его мнению, борьба с красными — «дело на всю жизнь», равносильное «пожизненному заключению». Когда слухи об этом дошли до Чан Кайши, он отстранил Чэнь Чэна от командования.

Для своего пятого и последнего похода Чан Кайши мобилизовал почти миллион солдат и принял новую тактику и стратегию. Ещё во время четвёртого похода Чан, по рекомендации своих германских советников, начал использовать систему блокгаузов и укреплений. В пятом походе он возложил на эту систему всю надежду.

В тот период мы совершили две большие ошибки. Первая заключалась в том, что нам не удалось объединиться с армией Цай Тинкая в 1933 году во время Фуцзяньского восстания²⁰⁷. Вторая состояла в принятии неправильной стратегии чистой обороны вместо нашей прежней манёвренной тактики. Было серьёзной ошибкой противостоять значительно превосходившим нас по численности нанкинским войскам в позиционной войне, к которой Красная армия не была готова ни в техническом, ни в моральном отношениях²⁰⁸.

В результате этих ошибок и новой тактики и стратегии Чана, соединённых с подавляющим численным и техническим превосходством войск Гоминьдана, Красная армия в 1934 году оказалась вынужденной задуматься о необходимости изменить условия своего существования в Цзянси, которые быстро становились всё более неблагоприятными. Политическая ситуация в стране также повлияла на решение передвинуть главные операции на северо-запад²⁰⁹. Вслед за японским вторжением в Маньчжурию и Шанхай²¹⁰ советское правительство [Китая] в феврале [15 апреля] 1932 года формально объявило войну Японии. За этой декларацией, которая, конечно же, не могла быть реализована из-за блокады и окружения Советского Китая гоминьдановскими войсками, последовало принятие манифеста, призывавшего к образованию единого фронта всех вооружённых сил Китая для сопротивления японскому империализму. В начале [17 января] 1933 года советское правительство объявило, что будет сотрудничать с любой белой армией на основе прекращения гражданской войны и нападений на советы и Красную армию, гарантии гражданских свобод и демократических прав населения и вооружения народа для антияпонской войны.

В октябре [в конце сентября] 1933 года начался пятый карательный поход. В январе 1934 года в Жуйцзине, советской столице, собрался Ⅱ Всекитайский съезд советов, на котором были подведены итоги революции. Я выступил на нём с длинным докладом. Тогда же было избрано Центральное советское правительство в том составе, в каком оно существует сегодня. Вскоре после этого начались приготовления к Великому походу. Он начался в октябре 1934 года, ровно через год после начала последнего похода Чан Кайши, год почти беспрерывных боёв, борьбы и колоссальных жертв с обеих сторон.

К январю 1935 года главные силы Красной армии достигли Цзуньи в провинции Гуйчжоу²¹¹. В течение последующих четырёх месяцев армия почти всё время была на марше, ведя активные бои. Преодолев многочисленные трудности, переправившись через самые длинные, глубокие и опасные реки Китая, миновав самые высокие и труднодоступные горные перевалы, пройдя через территорию, населённую свирепыми аборигенами, и через пустые степи, в холод и дикую жару, ветер, снег и дождь, преследуемая почти половиной всех белых армий Китая, оставив позади все эти естественные препятствия и отбившись от местных войск провинций Гуандун, Хунань, Гуанси, Гуйчжоу, Юньнань, Сикан [Тибет], Сычуань, Ганьсу и Шэньси, Красная армия наконец в октябре 1935 года достигла Северной Шэньси, после чего расширила нынешнюю базу на великом северо-западе Китая.

Победоносный поход Красной армии и её триумфальное прибытие в Ганьсу и Шэньси при сохранении боеспособности её живой силы были обеспечены правильным руководством коммунистической партии, а также великим умением, храбростью, отвагой и почти нечеловеческой выдержкой и революционным пылом основных кадров нашего советского народа [так в тексте!]. Коммунистическая партия Китая была, есть и будет верна марксизму-ленинизму. Она продолжит свою борьбу против всякого оппортунизма. В этой решимости кроется одно из объяснений её непобедимости и уверенности в окончательной победе.

Великий поход (1934—1935 гг.)

На этом глава «Генезис коммуниста», вошедшая в книгу «Красная звезда над Китаем», оканчивается. Однако в записях Сноу имеются ещё два абзаца из монолога Мао, представляющие как бы финальные аккорды интервью. По словам Сноу, он исключил их из текста книги по двум причинам: во-первых, издательство ограничивало его в объёме, а во-вторых, ему казалось, что заключительные слова Мао «как-то не сочетались с его основным рассказом»²¹². Первый из пропущенных абзацев Сноу привел в приложении к исправленному и расширенному изданию своей книги, вышедшему в Нью-Йорке в 1968 году. Приложение озаглавлено «Другие интервью с Мао Цзэдуном». Второй абзац был опубликован в журнале «Азия». Перевод обоих публикуется ниже.

В постскриптуме к своему рассказу о Великом походе Мао объяснил его успех «правильным руководством» со стороны партии, а затем поимённо отметил восемнадцать товарищей. Мне казалось, что эти замечания как-то не сочетались с его основным рассказом, поэтому я не использовал их тогда, но сегодня эти слова, возможно, имеют историческое значение. Вряд ли нужно обращать внимание [читателя] на то, в каком порядке Мао называет имена, или на то, что среди этих людей есть те, с кем Мао не так давно боролся, и те, против кого он будет бороться вновь. Также излишне напоминать, что следует обратить внимание на то, имена каких деятелей он пропустил.— Пояснение Эдгара Сноу, сделанное в приложении к исправленному и расширенному изданию «Красной звезды над Китаем» (Нью-Йорк: Гроув пресс, 1968. С. 449.)

Другая причина её [партии] непобедимости заключается в особых способностях, храбрости и преданности человеческого материала, её революционных кадров. Товарищи Чжу Дэ, Ван Мин²¹³, Ло Фу²¹⁴, Чжоу Эньлай, Бо Гу²¹⁵, Ван Цзясян²¹⁶, Пэн Дэхуай, Ло Ман, Дэн Фа²¹⁷, Сян Ин²¹⁸, Сюй Хайдун, Чэнь Юнь²¹⁹, Линь Бяо, Чжан Готао, Сюй Сянцянь, Чэнь Чанхао²²⁰, Хэ Лун, Сяо Кэ²²¹ и многие, многие прекрасные товарищи, отдавшие жизни за революцию, все они, работая вместе ради единой цели, создали Красную армию и советское движение. И эти люди, и те, кто ещё придут, поведут нас к окончательной победе.

Теперь мы создали единый фронт в Китае и приглашаем все партии и весь народ, людей всех профессий и все армии, которые настроены антияпонски, объединиться с нами в общем деле национального освобождения. Для того чтобы бороться с японским империализмом, надо образовать национальный фронт и установить истинно демократическое правительство в Китае. Моя работа и моя задача, как и работа и задача партии и Красной армии [в целом], должны отныне быть посвящены этой цели.